Текст книги "Казаки долго не живут"

XLIX

Темнело. Абазин и Корней сидели под возом и слушали вести, принесенные казаками, ходившими якобы осматривать город, а на самом деле – выведать, где сидит Палий, в каком месте стоят лошади, много ли стражи и где она расположена.

Начать решили не раньше полуночи, когда в крепости пьяная шляхта уляжется спать. Дело чуть, было, не испортил какой-то подвыпивший драгун. Слоняясь по площади, он подошел к крайнему возу.

– Что, холоп, товары нам Москва шлет? Везите, везите, теперь Ваш царь с королем в дружбе. Из Киева?

– Да, пан, из Киева.

– А в мешках у тебя что?

– Пшено.

– Везите, везите, – драгун засмеялся, хотел повернуться, чтоб идти дальше, но зашатался и схватился за крайний мешок. Веревки на возах уже были отпущены и, ничем не придерживаемый мешок, легко упал под ноги драгуну.

– О, да это!

В это же время короткий вскрик прорезал ночную тишину.

Подбежали казаки с соседних вагонов.

Погонщик крайнего воза, держа в руках окровавленный кол и виновато озираясь, подкатывал под воз мертвое тело. Все это произошло молниеносно, и никто из поляков не обратил внимания на предсмертный крик драгуна.

L

Пропели первые петухи.

Палий ворочался с боку на бок, силясь заснуть.

В конце концов, он забылся тревожным, тяжелым сном. Ему приснилось, что он просунул руки сквозь решетку и какой-то человек пытается расклепать его оковы, ударяя большим молотом по наковальне. Обе руки пролезли через решетку не сразу, и неизвестный боялся повредить узнику руку. Наконец, послышались удары молота по кандалам.

В ушах раздавался стук молота о железо. Палий прислушался. Нет, это не сон, тяжелые удары в дверь становятся все сильнее, потом что-то треснуло, скрипнули ржавые петли и на стенах темницы дрогнул тусклый свет сального фонаря.

Палий поднялся, все еще не понимая, в чем дело.

– Семен! Батько! – послышались голоса.

Его обступили, обнимали, целовали.

– Корней! Сынку! Яков! Откуда вы взялись? Вот так сон!

– Потом, хлопцы, потом. Еще наговоримся и нарадуемся. Пошли, Семен, пока казаки в городе сполох поднимают. Э, да, ты в кандалах! Что ж нам с ними делать? Айда, хлопцы, за ключами, а мы подождем возле входа.

– Комната региментария наверху, по ступенькам направо, – бросил Палий вслед Семашке и устремившимся за ним казакам.

Панские покои были заперты, казаки дружно навалились плечами на двери и ворвались в комнату. Семашко, не останавливаясь, кинулся дальше, в спальню региментария. Здесь гулял ветер. Семашко подбежал к окну и глянул вниз: с подоконника свисала веревка, по которой спускался кто-то в белом, упираясь ногами в высокую, чуть покосившуюся стенку.

Семашко саблей перерубил веревку, но беглец был уже у самой земли и, сразу же, вскочив на ноги, скрылся в темноте сада. Казаки тем временем обшарили все уголки – ключа нигде не было. Наконец, кто-то догадался и ударил каблуком по ящику дивана. Тонкое резное дерево треснуло, и все увидели на груде бумаг связку ключей.

LI

Отборные лошади мчали их по освещенным улицам города. В одном месте всадников едва не завалило обломками пылающего костела, рухнувшего как раз, когда казаки поравнялись с ним. Пришлось возвращаться и объезжать пожарище по каким-то глухим, темным переулкам. Когда, наконец, выбрались за ворота, там все уже были в сборе и с нетерпением дожидались Палия. Не теряя времени, двинулись дальше по той же дороге, по которой, как сказали казаки, отправился вперед Абазин с захваченными в крепости пушками.

Ехали до утра. Остановились в каком-то южном фольварке, чтобы дать отдых лошадям. Однако долго оставаться здесь было опасно: по пятам шла собранная Дружкевичем погоня. Не хотелось бросать пушки, а везти их становилось все труднее. Тогда стали по дороге заскакивать в поместья и менять лошадей. Но и это не помогло, потому что к Дружкевичу по пути присоединялись окрестные шляхтичи, давая ему свежих коней.

До Фастова было совсем близко, когда вдали на холме показалась погоня. Тогда Палий, обогнув с юга Барахтенскую Ольщанку, свернул с дороги и пошел напрямик по болотам. Лошади с трудом вытаскивали ноги из вязкой грязи, а колеса пушек утопали по самые оси. Одна из пушек совсем застряла, когда переезжали грязный, заболоченный ручеек на старом полуразрушенном валу, который тянулся по полям до самых Мытниц. На валу замаячили фигуры конных рейтар и драгун. Палий свернул еще левее, обходя высокую могилу, которая почему-то называлась Поганой и была расположена близ другого вала, шедшего параллельно первому.

Въехали в лес. Болото кончилось, и лошади пошли быстрее.

Близился вечер, в сумерках окружающая местность казалась зловещей. В лесу казаки увидели еще две могилы, чуть пониже Поганой, но когда спустились в яр, стали то и дело натыкаться на небольшие, заросшие кустами давние холмики. Кое-кто украдкой крестился, пришпоривая коней, чтобы поскорее миновать это заклятое, как говорили казаки, место. Не было ли оно полем многолетних военных сражений, не об этом ли говорили и два обойденные казаками высоких вала?

Расчет Палия оправдался: погоня, доехав до леса, остановилась и трусливо стала заворачивать коней, а полковник благополучно добрался до Фастова.

LII

Родной майдан в Фастове переполнился казаками.

Звенели литавры, передавая радостную весть: вернулся казацкий батько. Но вот литавры умолкли. Сквозь расступившуюся толпу, под громкие крики прошел окруженный сотниками Палий. Он направлялся к недавно возведенному дому на противоположной стороне площади. На крыльце дома стояла казачья стража. Палий подошел к крыльцу и надел шапку.

– Выведите их!

Дверь открылась, и казаки вытолкали на порог двух ксендзов, больше похожих на драгун, чем на служителей церкви. Их лица выражали беспокойство.

– Народ требует, чтобы вы покинули город. Можете идти на все четыре стороны, – сказал им Палий.

– Мы из города не выступим, город принадлежит королю Речи Посполитой, – срывающимся от волнения голосом ответил один из ксендзов.

– Мы тебя отправили к королю, как изменника, – выкрикнул второй ксендз.

– Ерунду мелешь! Молите Бога, чтоб самим довелось увидеть своего короля. Ваш отряд окружен, – перебил их полковник.

– Панове казаки, все мы слуги королевские, не слушайте этого хизмата, он изменил королю, он Москве продался.

– Мы Вашему королю не присягали! – крикнул из толпы какой-то старик. – Мы Хмелю с Батуриным присягали на этот самом месте. Слышишь ты, я сам тут присягал!

– Правда, правда! – закричали казаки. – Не присягали мы королю, Хмелю присягали.

– Клятву давали вечно с людьми русскими в союзе быть.

– Гони шляхтичей, бейте их, они московитов поносят!

Палий поднял руку, голоса стихли.

– Разве у Москвы нет договора с Польшей? Да не затем я пришел, чтоб разбираться, кто кому присягал. Из-под стражи Вас освобождаю, и чтоб до полудня духу Вашего здесь не было, а не послушаетесь – на своих шкурах гнев казацкий попробуете. К тому будьте готовы, – он повернулся спиной к ксендзам и пошел прочь.

Ксендзы ослушались приказа. Вместо того чтобы выехать подобру-поздорову, они попытались взбаламутить казаков, а те в азарте убили обоих. Жолнеры, лишенные начальников, вынуждены были сдать оружие, лошадей и пешком уйти из города.

Вечером, перед отъездом домой, Абазин зашел к Палию. Тот сидел в светлице, склонившись над какой-то книгой.

– Латиной забавляешься? – спросил Абазин, заглянув в книгу и спрятав улыбку в усы. – А скажи, право, все чудно получается: латина – наука не наша, но в коллегиуме тебе за нее по-нашему, и нашей березой на спине писали. Интересно бы посмотреть твою спину.

– Ничего почти на ней не увидишь, – улыбнулся в ответ Палий, – я прилежно в коллегиуме учился, правда, попадало, но не за науки. А эта книга не по-латыни писана, а по-немецки. – Палий отложил книгу в сторону и подвинул к Абазину кисет. – Да ты садись, рассказывай, как дома? Жинка как живет?

Абазин сел в кресло, закурил. Говорили про всякую всячину, но Палий видел, что старого полковника гнетет какая-то тайная думка. Уже поднимаясь из-за стола, Абазин сказал:

– Слыхал, Семен, как народ на раде кричал: «Веди нас, батько, под Москву, желаем быть вместе, довольно дрожать перед ляхом и татарином»? А что, если написать эпистолию Мазепе? Хоть он и шкуродер, однако, Петру служит верно, и Петр его уважает. Одни мы долго не продержимся, с каждым днем все больше звереет шляхта.

– Вижу сам. Думаешь, Андрей, я не пробовал? Видать, несподручно сейчас Москве брать нас под свою руку и начинать из-за нас войну с Польшей. А коль поразмыслить – может, войны и не будет, как-нибудь уладится.

– Сдается мне, Мазепа тоже не против того, чтобы мы под его рукой ходили. «Гетман обоих берегов Днепра» – правда, неплохо? Только дудки, не по его силе такие клейноды. А мои казаки все показывают на Слободскую Украину – так бы и нам жить. Конечно, и там не мед, старшина на шею крестьянину садится. Но зато, хоть от чужеземцев безопаснее.

Палий достал из шкатулки давно начатую эпистолию. Четкими и красивыми буквами легли на бумагу слова горькой правды: «Доводится мне описывать печальную историю печальным пером. Паны, напав внезапно на храбрых казаков моего полка, оказали над ними всю жестокость, положили немало трупов, стегали людей безвинных, других изранили, у них отняли коней и снаряжение воинское, и те едва спаслись бегством. В Бородянке устлали трупами землю, в Радомышле шурин мой с женой едва спасли свою жизнь, в Демидовке, напавши, чинили жестокости: мы долго терпели, однако, всякому терпению приходит конец».

Абазин, внимательно выслушав, посоветовал дописать: если гетман опять ничего не сможет сделать, пусть, хоть отряд тайно на помощь пришлет.

– Я пока что и сам с ляхами справлюсь, – сказал Палий, однако, дописал сказанное Абазиным.

Письмо к Мазепе повез опять Цыганчук, теперь уже полковой обозный.

LIII

Вечером, когда солнце спряталось за садом, Палий пошел побродить по городу. Ему захотелось пить. Полковник свернул в какой-то двор, переступил через перелаз, из-под которого с кудахтаньем кинулись наутек куры, и прошел вглубь двора к хате, такой ветхой, что если бы не развесистая груша, на ствол которой она опиралась, хатенка наверняка упала бы. Во дворе Палий увидел колодец, но ведра около него не было. Из хаты никто не выходил. Упершись руками в невысокую завалинку, полковник заглянул в окно. Вначале он ничего не мог разглядеть, а когда глаза привыкли к полумраку, он увидел убогую внутренность хаты. Из угла, зачем-то подтягивая за собой грубо сколоченный табурет, шаг за шагом медленно передвигался мальчик лет пяти. Приглядевшись внимательно, Палий заметил, что от ножки табурета к ногам мальчика тянется крепкая крученая нитка. Полковник отошел от окна и толкнул дверь. Его огромная тень угрожающе взметнулась по голой грязной стене. Мальчик испуганно юркнул под стол.

– Что это ты делаешь? – спросил Палий. – Зачем привязал ногу к табуретке?

– То не я, то мамка привязала, – не выговаривая букву «р», сказал парнишка. – Чтоб я голоха не ел, – и он протянул грязную ручонку к лежанке, где высилась кучка зеленых стручков гороха.

Палий понял все: мальчик боялся оборвать нитку, иначе мать это заметит, и он тащил за собой табурет, стараясь подобраться к гороху. Щемящая боль сжала сердце полковника. «Вот какие лакомства у этого мальчонки, да и то они ему недоступны. Что видит он в жизни?».

Палий схватил нитку.

– Ой, дяденька, не надо, мамка! – заплакал мальчик.

Палий оборвал нитку, взял мальчишку на руки, прижал к груди. Он чувствовал, что сейчас заплачет. Заплачет впервые в жизни.

– Где твой отец? – тихо спросил он, поглаживая мальчика по голове.

– Нету, убили тятьку, – и вдруг добавил совсем по-взрослому: – в бою погиб.

С мальчиком на руках Палий вышел во двор, который густо зарос травой – видимо, коровы во дворе давно не было. С огорода по узенькой тропе к хате шла невысокая женщина в полотняной юбке.

– Мама, – сказал мальчик.

И вдруг Палию стало стыдно. Он почувствовал, как кровь прилила к лицу, как набухли вены на висках. Захотелось поставить мальчика на землю и кинуться на улицу, убежать подальше от той нищеты, в которой и он в какой-то степени был виновен. Но он подождал, пока женщина подошла ближе, и опустил мальчика.

– Почему ты в такой бедности живешь?

– А как же, пан полковник, мне жить? – спокойно ответила женщина. – Кто с мужьями, те лучше живут.

– Земля у тебя есть?

– Что мне с ней делать? Видно, так уж суждено мне – весь свой век в наймах прожить.

– Завтра придешь к полковнику судье Самарину, запишешься. С этого дня я объявляю универсал про помощь вдовам. И когда у Вас, у вдов, в чем недостаток будет, смело приходите ко мне.

Палий круто повернулся, вышел со двора и зашагал к городу. Дойдя до восточных ворот, заглянул в землянку, где всегда отдыхала сменная стража.

В землянке никого не было. Часовых он нашел на куче бревен за недавно поставленными стенами новой хаты. Они сидели вместе с плотниками. Упершись одной ногой в отесанное бревно, среди них стоял Часнык и разбирал по складам какую-то бумагу. Все сидели спиной к Палию, и никто не слыхал, как он подошел. Палий остановился и прислушался.

«Сим универсалом утверждаю», чтобы, когда сей универсал придет в какую из ваших сотен, помянутого Палия схватить без проволочки. Ежели так учините, то я заверяю Вас, что без задержки и обмана наравне с другими покорными получите платье, жалованье и довольства все, ежели будете в своем заблуждении оставаться, в таком разе решился я истребить Вас, как врагов его королевской милости. Станислав Яблоновский, каштелян краковский и гетман коронный».

– Хвастун лядский, дурень варшавский, – добавил Гусак.

Кто-то рассмеялся.

Часнык собирался заговорить, но, заметив Палия, смутился, словно его застали за каким-то нехорошим делом.

– Где взял? – спокойно спросил Палий и протянул руку за универсалом. Быстро пробежал его глазами. – Так, говоришь, какой-то казак с Полесья принес? Надо его всем прочитать.

– Как это прочитать? – поднялся Цвиль. – Да с такой поганью и до ветру идти срам.

– До ветру, или нет, то сход обсудит. Созовешь, Карпо, сход. Я выйду и поведаю о том, что скажут послы коронного гетмана. Сегодня они должны прибыть.

LIV

Когда Палий вернулся домой, послы уже дожидались его.

Он прочел письмо Яблоновского и улыбнулся, вспомнив заискивающее письмо короля и коронного гетмана в прошлом году. Они предлагали ему совместный поход на татар, обещали прислать тысячу турецких червонцев, лишь бы только Палий принял присягу польскому королю и не разорял поместья шляхтичей. Даже намекали на какой-то высокий титул, ждавший полковника в этом случае.

– С чего это гетман сменил милость на гнев?

Драгунский капитан, возглавлявший посольство, словно не замечая насмешки в голосе Палия, строго начал:

– Ты ослушался короля, твои казаки опять напали на поместья шляхтичей. А в последнее время совсем обнаглели, и выгнали коронного рефендария пана Щуку из Казаровской волости. Ты служишь не Польше, а Москве. Коронный гетман приказал передать, что ты на польской земле поселился в одной дырявой свитке, а сейчас выше лба нос задираешь.

– Страсть как напугал! Куда же мне теперь деваться?

– Мы не кумедии слушать приехали. Коронный гетман требует ответа!

– Не на польской земле я поселился. Поселился я в вольной казацкой Украине, на которую Речь Посполитая не имела и не имеет права, а имею право я, Палий, как казак и гетман казацкий. Так и передайте.

Капитан круто повернулся, взмахнув полой застегнутого до самой шеи длинного кафтана, и пошел со двора. Один казак из его свиты задержался в комнате, кинув Палию какую-то бумагу, и исчез за дверью, шепнув лишь: «От пана полковника Гладкого».

Гладкий подтверждал в письме то, о чем еще два дня назад сообщили гонцы из Полесья. Вновь избранный региментарий Вильга расположился в Чернобыле. У региментария пятьдесят хоругвей: валахских, панцирных, гусарских, да казацкие полки Яремы Гладкого, Искрицкого, Килияна.

Ярема Гладкий доносил еще, что к Вильге идет также отряд немецкой пехоты и артиллерия, а какой-то игумен, из боязни не назвавший себя, уведомил его, что гарнизон Белой Церкви тоже усилен.

Палию было над чем задуматься: против него развертывалось большое наступление.

Обо все этом Палий рассказал на раде. Казаки единодушно требовали выступить против региментария. Особенно возмутило их то, что с поляками были и казачьи полки.

LV

Расходились, когда с выгона уже возвращалось стадо. Палий и Андрющенко прижались к тыну, пропуская скот. Медленно проходили коровы. Овцы трусили, дробно пощелкивая копытцами, и терлись о ноги Палия и Андрющенко. Но вот проехали на лошадях пастухи со свернутыми батогами в руках, и казаки двинулись дальше.

– Стада какие! Завидуют вражьи ляхи нашим достаткам.

– Свернем в переулок, – перебил его Палий, – вон опять табун идет, измажут кони. Жинка заругает, скажет – в «кавуны» с детьми играл. Через этот двор выйдем стежкой к валу.

– Погоди, впереди табуна, кажись, казаки едут. А с ним еще кто-то. Ей-богу, татары.

– Чего их нечистый несет? Иди один, верно, опять какое-нибудь посольство. Я пойду к себе.

Едва Палий успел надеть кунтуш и подпоясаться, как в ворота въехали всадники. В дом вошел Савва.

– День добрый, Семен! Принимай гостей – татары приехали.

– С чем?

– Послы от хана.

– Зачастили. Кого же на этот раз хан к нам снарядил?

– Буджацкий ага с беями и мурзами. Ничего не скажешь – знатное посольство.

– Проси – пусть заходят.

В светлицу один за другим вошли ага, еще два посла и толмач.

Последним вошел и остановился в стороне молодой красивый татарин, в котором Палий признал племянника.

Послы поклонились, толмач вышел вперед и передал слова аги:

– Великий хан послал меня, его верного слугу, пожелать тебе долгих лет жизни и передать подарки великого хана.

Ага ударил в ладоши. Два низкорослых татарина внесли и положили на ковры красивое шелковое седло, лук и золотой колчан с серебряными стрелами. Палий махнул рукой, останавливая приготовившегося переводить толмача, и по-татарски обратился к аге:

– Пусть аллах дарует хану доброе здоровье и много лет счастливой жизни. Передайте хану, что я благодарен ему за подарки.

Ага взглянул на Савву, который сидел в стороне и приблизился к Палию.

– Я хочу поговорить кое о чем с паном полковником.

– Как можно? Завтра поговорим. Вы – с дороги. Не такой уж я негостеприимный хозяин, чтоб сразу начинать беседу. Да и обычай нам это запрещает.

Ага хотел возразить, но Палий взял его за плечи и увел в соседнюю комнату, поручив Федосье устроить гостей.

Вернувшись, он увидел, что молодой татарин, вошедши, стоит на прежнем месте. Теперь он подошел к Палию и несмело сказал:

– Вам мать поклон передавала.

Палий напряженно наморщил лоб, но взглянул на юношу и почти крикнул:

– Маруся? Сестра?

– Да, хотя я и был у Вас, мама снова просила поехать к Вам, батько долго не пускал, а потом согласился, так как случай представился.

Палий усадил племянника и еще раз взглянул на его лицо.

– Все-таки, как ты похож на мать. Тебя зовут, как я помню, Чара-мурза. Чара просто. Ты разденься и рассказывай, как она там живет.

Парень, раздеваясь, отвечал на вопросы Палия, от смущения путая украинские и татарские слова.

– Мать велела сказать, чтоб пан полковник не слушался увещаний аги и не подписывал договора, – говорил Чара. – Ага даже не ханом послан, а самим султаном турецким. Султан только на время замириться хочет.

– Понимаю, не удержались под Азовом. Мир нужен, чтобы против русских больше войск бросить. Я об этом сразу догадался. Не выйдет: с чем приехал, с тем и поедет. Ну, а теперь рассказывай.

– Мать очень по Вас скучает. Она любит Вас, а я маму люблю, не милы мне походы на людей безвинных. Она мне часто песни поет. Только отец не велит ей петь эти песни.

Беседовали до поздней ночи. Потом Палий вышел за ворота и присел на колоде выкурить люльку. К нему подошел Савва.

– Не спится?

– Еще успеем поспать. Дымок сойдет, сон придет, – ответил Палий, пыхнув люлькой.

Савва поймал ночного мотылька и стал с нарочной внимательностью разглядывать его. Палий улыбнулся: странно было видеть большое грубоватое, с торчащими усами лицо Саввы рядом с нежным, прозрачным тельцем мотылька. Савва вытянул губы и легко подул на мотылька.

– Почему ты при мне не захотел с послами говорить?

– Потому, что думаю говорить с ними не только при тебе.

– При ком же еще?

– Завтра к нам приедет посланец Мазепы Роман Проценко, так я хочу поговорить при нем.

– Зачем при нем? Чтоб показать Мазепе нашу покорность?

– Причем тут покорность? Разве ты не догадываешься, зачем они приехали?

– Пленными обменяться?

– Не только. Они станут уговаривать нас заключить с ними договор – вернее, просить перейти к султану на службу.

– А Проценко, значит, прислан за нами наблюдать? Ты думаешь, легко будет Мазепу обвести?

– Я и не намерен его обводить. Разве только припугнуть немножко: Мазепа в Москву донесет, что к нам со всех сторон подъезжают. Может, тогда и царь скорее согласится к себе принять.

– Как бы эти переговоры при Проценко нам во вред не пошли.

– Думаю, что нет. Вот к лучшему ли будет, того не ведаю.

– На мою думку, так вроде все к лучшему идет.

– Ну, мне пора, спать хочется. Ты ко мне шел?

– Я, да нет. Проходил мимо, вижу, ты куришь.