Текст книги "Казаки долго не живут"

XII

Канцелярия Богуславского полка располагалась на заросянской стороне. В этом здании, помимо старшины полка, размещались сотник и есаул богуславской сотни. Богуславский полк состоял из нескольких сотен: одна из них располагалась в Медвине, другая в Стеблево.

Богуславский полк был восстановлен в 1685-ом году Самусем. Самусь и был его полковником.

Самусь переходил в Богуслав не один, с ним переходила из Винницы больше половины сотни казаков. Часть их Самусь разместил в Богуславе, а часть в Медвине и Стеблево. Приехавшие еще пока жили в шатрах, но, получив участки земли, строили хаты. Обустроившись на новом месте, Самусь выехал в Медвин. С ним поехал хорунжий полка и его личная охрана.

До Медвина от Богуслава более 25 верст. Самусь не был в Медвине с тех пор, как его оттуда увезли родители в Переяславль.

Кони шли тихо, хорунжий молчал, о чем-то думал. Вспоминал о Медвине и Самусь.

Он помнил, как 21-го октября 1664-го года домой не появился отец. Польская шляхта во главе с Чернецким и гетманом Тетерею обложили в Медвине казаков и войска русского воеводы Косачева, лубенского полковника Григория Гамалии и полковника прилуцкого полка Лазаря Горленко, которые направлялись в Умань. В течение месяца длились бои с переменным успехом. Потеряв под Медвином большое число войска убитыми и пленными, польские отряды отступили. Среди казаков был до последнего дня его отец. В конце ноября его раненого привезли домой казаки.

После Андрусовского перемирия 1667-го года Медвин снова отошел к Польше. Чаще стали нападать на Правобережную Украину, в том числе и на Медвин, крымские татары. Так как в 1670-ом году семья Ивана Головко переехала на левый берег Днепра, то Самусь только слышал от приезжих казаков в Переяславле, что в 1674-ом году московские войска и казацкие полки во главе с гетманом Левобережной Украины Иваном Самойловичем разбили под Медвином сердюков гетмана Правобережной Украины Петра Дорошенко и татар.

Медвинцы отворили ворота казацкому войску во главе с И. Самойловичем в декабре 1674-го года и объявили себя подданными России.

Однако по вечному миру за Россией оставалась только Левобережная Украина, а на правом берегу – Киев, русские войска вынуждены были уйти из Медвина. Медвин остался за Польшей.

Структура и управление Медвинской полковой сотни были по образцу, сложившемся при Великом Богдане Хмельницком. Казаки имели лошадей, ружья, копья, пистоли и сабли. Оружие получали из Швеции, Польши, Турции. Служащие казаки получали жалованье и одежду, в походах – продовольствие и фураж для лошадей. Одежда их была простой – рубаха, шаровары, юфтевые сапоги, пояс, кафтан, верхняя одежда – свита, шапка из овечьего меха с суконным верхом.

Жили медвинские казаки по околицам, по хатам, называемым куренями. Курени управлялись куренными атаманами. Десять куреней составляли сотню. Был сотенный атаман. В сотне знамена и войсковые значки хранил хорунжий, наблюдавший за военной службой. Медвинские казаки подбривали волосы на голове чуть выше ушей, подстригали их в кружок, носили огромные усы, служившие знаком казачества.

В походах предусматривалось кормить казаков пшенной кашей с толчеными сухарями. Сотник выбирался пожизненно. Казаки владели переходящей по наследству землей, имели право винокурения и продажи вина, меда, право торговли. Имели свой суд, закон, судей. Только суд мог исключить казака из своего сословия.

Большая часть казаков входила в реестр.

Сотней управляли: есаул, хорунжий, обозный, куренные атаманы. Вышестоящая организация управления Богуславского полка: полковник, полковой писарь, обозный, есаул.

Медвинские и другие сотни Богуславского полка только носили название сотни, а численность их менялась. Иногда число казаков в сотне достигало до 170 человек. Постоянным было число только тех казаков, которые числились в реестре.

На подъезде к центру Медвина отряд Самуся встретил сотник Медвинской сотни Григорий Гогуля, который доложил:

– У казаков сбор, проводятся занятия на майдане.

– Едем сперва на майдан, в правление потом.

Майдан был обжит по-военному. Возле «козлов» стояли на привязи несколько лошадей. На середине майдана десятка два молодых казаков. Горланил на них есаул, муштра не получалась.

Казаки на лошадях в стороне состязались в рубке.

Оставив своего коня у «козла», Самусь направился к молодым. Спросил у них, как настроение, имеются ли среди них прибывшие из Винницы. Посоветовал не отлынивать от занятий. После, через майдан, вместе с сотником пошел в правление.

Самусь поинтересовался, откуда родом сотник.

– Из местных. Род потомственных казаков, – ответил сотник. – Служил у Богдана Хмельницкого, потом вернулся в Медвин. Имею два сына. Разница в возрасте шесть лет. Сыновья холостяки. Старший уже казакует.

Затем сотник перешел на другую тему, рассказал о задержанных татарах:

– Их двое, оба под видом торговцев направлялись в Киев. Заблудились, и вместо дороги на Таращу поехали на Лысянку. На околице Медвина они были задержаны казаками. Учинили им допрос, молчат, но внутреннее убеждение подсказывает – разведчики они.

– Где они сейчас? – переспросил Самусь.

– В изоляции. В комнате для задержанных. И мы не ведаем, как с ними поступить. Ждем вашего решения.

– Нужно их отвезти в Варшаву и передать коронному гетману Яблоновскому.

– А у меня свадьба у сына. Как быть? – настороженно переспросил сотник.

– Несерьезный вопрос, – ответил Самусь. – Но, думаю, лично тебе придется везти их. Да и отвезти татар в Варшаву можно после свадьбы.

XIII

До 1688-го года у новозаселяющих Правобережную Украину не было открытых столкновений с поляками, хотя они, как малороссияне, по преданиям отцов и дедов, не любили их. Но в 1688-ом году Палий обратился через гетмана Мазепу с просьбой к царю принять под свою высокую руку всю Белоцерковщину и Фастовщину и причислить к регименту Войска Запорожского. Это значило, что правобережное казачество начало гласно заявлять, что у него было в мыслях. Московское правительство не могло решиться на такое дело, которое повлекло бы за собою разрыв с Польшею после недавно установленного мира. Палий получил ответ, что невозможно исполнить того, о чем он просит, но если он сам своею особою и другие вместе с ним пожелают поступить под царскую руку, то пусть идут в Запорожье, а из Запорожья вольно будет им перейти в малороссийские города. Само собою разумеется, что такое дозволение не совпадало с желаниями Палия. Оно касалось только отдельных лиц, а Палий думал передать все правобережное казачество с его краем под единую власть царя и под управление единого казацкого гетмана. Палий замышлял поссорить Россию с Польшею. Он написал письмо к царскому воеводе в Киев, где сообщал, будто у польского короля заключен с басурманами тайный договор во вред Русской державе.

В 1689-ом году Палий писал Мазепе, что польский король его проступки прощает и убеждает оставаться ему в Речи Посполитой, обещая свои милости, но он, Палий, со своими казаками, ни за что не хочет быть под властью польских панов. Все казаки того только и желают, чтобы находиться под властью великого государя. Палий просил дать совет, как ему поступить, когда на Фастов нахлынут польские хоругви: бежать ли ему в Киев под защиту царской власти или обороняться, ожидая от царя помощи? Гетман Мазепа со своей стороны советовал московскому правительству принять Палия и указывал на запустелый городок Триполье, вышедший по мирному договору в черту царских владений на правой стороне Днепра: там, казалось, возможно было поселить Палия с его полчанами, не без выгоды для государства ввиду обороны Киева. Но из Москвы был получен ответ в прежнем смысле: никак нельзя принимать Палия с его полком, а можно принять его самого, если пойдет прежде на Запорожье, а потом придет в малороссийские города.

Но, однако, даже после двух царских отказов принять его под царскую руку, Палий усердно помогал русским в войне с басурманами. В 1690-ом году Палий, как хороший знаток местностей в низовьях, руководил посланным от Мазепы казацким отрядом и с ним вместе счастливо совершил военный поход под Кизикермень.

XIV

В 1692-ом году отношения Палия к полякам стали неприязненными. Это показывает своеобразное письмо к Палию пана Дружкевича, поставленного от Речи Посполитой в звании комиссара наблюдать над казаками: «Из ада родом сын немилостивый! Ты отрекаешься от подданства королю, ты смеешь называться полковником от руки царского величества, ты твердишь, будто граница тебе указана по реке Случ, ты грозишь разорить польские владения по Висле и за Вислою. Смеху достойны твои угрозы! Помнишь ли, как ты когда-то пришел ко мне в первый раз в короткой сермяжке, заплатанной рубахе, а ныне ты выше рта нос дерешь! Король тебя так накормил хлебом, что он у тебя изо рта вон лезет! Учинившись господином в Фастове, в королевской земле, ты зазнался. Полесье разграбил, да еще обещаешь поездом идти на наши города! Смотри, будем бить как неприятеля!».

После таких угроз Палий решил еще в очередной раз обратиться к Мазепе с просьбой ходатайствовать за него перед царем, и гетман снова ходатайствовал за него, изображая его человеком искренне преданным царю. Чтобы успокоить опасения московской власти стать в неловкое отношение к полякам, гетман писал в приказ: «Из поступков польской стороны видно, что она не боится нарушать мирного договора, когда принимает к себе из-под высокодержавной царской руки запорожцев: прошлого года 700 их пошло в Немиров с атаманом Гладким, а потом еще 400 человек принято на королевскую службу». Но московское правительство твердило все то же, что уже прежде отвечало по поводу Палия. В декабре того же года Палий писал гетману, что татарские мурзы обещают ему 40000 человек орды на помощь, если он признает над собою верховную власть крымского хана. Но он, Палий, предпочитает быть под властью православного государя. Снова гетман ходатайствовал за Палия. «Если, – выражался он в своем донесении в приказ, – теперь Палию помощь не подавать, то, как бы он в крайнем положении не обратился к басурманам, и оттого будет больше беды, чем от какого-нибудь Стецика Ягорлыцкого, назначенного гетмана с татарской руки на правой стороне Днепра или от проклятого Петрика. Палий между военными людьми имеет большую честь и за ним пойдут многие. Хотя царское величество и указывает ему способ перейти под государеву руку, но он тем не удовольствуется: он хочет удержать при себе всех людей, которые теперь у него под властью, а в Фастовщине у него поселились тысячи три хат и город Фастов он хочет удержать за собой, потому что он его устроил и укрепил». Мазепа советовал снестись с польским правительством и попытаться устроить дело так, чтобы можно было принять Палия. Но московское правительство оставалось со своим прежним решением и строго указывало гетману не вмешиваться в междоусобия, возникшие у Палия с поляками.

XV

В 1693-ом году Палий вместе с высланными гетманом казаками одержал победу над татарами на реке Кодыме и за это получил от царя награду. Но вслед за тем у него с поляками возникло очень крупное недоразумение.

Казаки делали нападения на шляхетские волости и переманивали панских подданных в казаки. В отмщение за то коронный гетман написал Палию грозное письмо, упрекая его в разных безобразиях, а вслед за тем преемник Дружкевича, региментарь поляк Вильга, наблюдавший над казаками, предпринял поход на Фастов с польскими хоругвями и с казаками, верными Речи Посполитой, под начальством своих полковников Искрицкого и Яремы Гладкого. Они напали разом в нескольких местах на владения Палия в один день 29-го декабря. Но палиевцы отстояли себя, и тогда отличился храбростью и распорядительностью шурин Палия Савва. Вильга думал, было, что жители, поселившиеся в Фастовщине, в страхе перед поляками отступят от Палия и сами отдадут его полякам в руки. Но Вильга ошибся в своем ожидании и оставил намерение добывать в руки Палия или выгонять его из Фастова.

XVI

В этом же 1693-ем году вместе с Палием, во главе с Самусем 400 пехотинцев снова помогли полякам удержать крепость Сороки, как важный оборонительный пункт.

А в 1694-ом году Самусь с этими казаками, которые оставались под Сороками, ходил на села гетмана ханского – Стецика, и разрушил их, чем принес Польше большую услугу. Об этом доносил польскому королю его секретарь Д. Вильчек. В июне 1695-го года правобережные полки во главе с Самусем совершили поход на Дубоссары, во время которого разрушили турецкую крепость и захватили значительные трофеи.

Тактика на сотрудничество с правительством Речи Посполитой против турок и татар обеспечивала относительную оборону населения Правобережья от наездов ордынцев, а также позволяло Самусю значительно пополнять полковую казну. Ведь почти каждый боевой выезд казаков оплачивался польскими властями.

XVII

В 1695-ом году был составлен еще один реестр казацкого войска общей численностью 2 тысячи человек, где конный полк Самуся «гетмана наказного» насчитывал 600 казаков. Здесь следует, что составленные в конце 80-х – середине 90-х годов XVII века реестры не охватывали всей массы казацкой правобережной части украинского гетмана. Так, согласно спискам 1694 – 1695-х годов, в полк гетмана Самуся входило от 500 до 600 казаков, но в действительности его полк состоял из 2 тысяч, а то и более человек.

В течение 1693-1696-х годов почти каждый год гетман Самусь высылает казацкие делегации к польскому королю, а иногда (в 1693-ем и 1694-ом годах) лично встречался с Яном Собеским. Во время этих встреч обсуждались различные проблемы функционирования казацких институтов на Правобережной Украине – представители гетманской администрации требовали от польских властей восстановления традиционных «прав».

XVIII

В 1696-ом году Самусь породнился с наказным брацлавским полковником Булук-Баша, выдав свою дочь замуж за его сына Ивана.

Булук-Баша в конце 1683-го года возглавлял один из навербованных для польского короля Яна Собеского казацких полков и участвовал с ним в походах против турок и их вассалов в Молдавию и Буджак. Он служил у пропольски настроенных гетманов Правобережья, получая от короля, и даже папского нунция, денежное содержания на свой полк.

XIX

Палий давно решил лично встретиться с гетманом Мазепой. Поговорить тет-а-тет. Наконец, он определился с поездкой после чествования назначения Самуся наказным гетманом.

Ехать к Мазепе Палий решил через Киев, где должен встретиться с Захаром Искрою, который имел в Киеве общий дом с братом Иваном Искрою, полковником полтавского полка, и вместе с З. Искрою ехать в Батурин, резиденцию гетмана Левобережной Украины. Заручиться поддержкой З. Искры Палий считал немаловажным: в трудный момент Искра мог привести на помощь и брата.

Палий уже давно не был в Киеве, и ему хотелось повидать город, где он проводил юношеские годы. Отправился в Киев вместе с своим джурой Семашко.

– Вот на этой улице, – заметил по дороге Палий, – когда я еще в коллегиуме учился, мы с хлопцами одного гонористого полковника вместе с каретой в канаву опрокинули за то, что кучера ногой в спину бил. Правда, и нам досталось – половину коллегиума перепороли розгами. Я больше недели встать не мог.

Семашко еще не бывал нигде дальше Фастова, и в шумном городе, Киеве, все его поражало. Палий охотно отвечал на все его вопросы, и парень был удивлен, как тот хорошо знает город, словно век прожил в нем. Палий называл Семашке улицы, показывал разные примечательные дома. Однако когда встретилась шумная ватага семинаристов, которые задорно и в то же время с завистью посмотрели на покрытых дорожной пылью казаков, Палий вдруг умолк и почти до самого дома Искры ехал углубленный в свои мысли. О чем он думал? Может, ему припомнилась молодость, коллегиум, тот день, когда он, еще юный, студент, впервые увидел на улицах Киева прославленного кошевого Сирко и после этого твердо решил стать запорожцем?

Заночевали в Киеве. Утром Палий рассказал Искре о своих намерениях. Рассказывал долго, с подробностями. Искра слушал молча, играя серебряной табакеркой. Палий даже стал сомневаться – не напрасно ли он открылся. Но вот Искра, по-прежнему молча, подошел к стене, на которой висел турецкий ковер, снял два кремниевых кавказских пистолета с костяными резными рукоятками и внимательно осмотрел их, снял деревянную, обтянутую кожей пороховницу и саблю в широких золоченых ножнах, и заговорил тяжко, словно о чем-то постороннем:

– Давно висят они без дела.

В комнату вошел джура Искры.

– Возьми это все, проверь хорошенько, почисть. Коня подготовь, сведи в кузницу, пусть перекуют левую переднюю.

Потом обратился к Палию:

– Чего так смотришь? О том, что ты сказал, я уже не раз думал. Вместе на Правобережье поселились. А на красноречивые письма короля, в самом деле, полагаться нельзя.

На другой день около полудня они выехали в Батурин. Здесь жила дочь Палия Катря, которую выдал перед отъездом на Запорожье за сотника Антона Танского. У них они и решили остановиться. Зятя не было дома, и дверь открыла Катря.

– Батько! – закричала она и кинулась отцу на шею. То целовала его, то всхлипывала от радости, спрятав голову у него на груди, а Палий ласково прижимал дочь к себе, улыбался и гладил ее волосы.

Искра и Семашко были растроганы встречей, и долго молча стояли в стороне. Наконец, Искра кашлянул, чтобы обратить на себя внимание. Катря только теперь заметила чужих, и стыдливо оторвалась от отца.

– Катерина, это мой товарищ, полковник Искра, а это будет твой брат. Правда, хорошего дал мне Бог сына? – поторопился исправить свой небольшой промах Палий.

Когда отдохнули после дороги, Палий и Искра отправились к гетману.

Постучали в калитку деревянным молотком, висевшим на железной цепочке. Молодой, нарядный привратник открыл калитку, за которой дежурили двое часовых. Узнав, что полковники прибыли по делам к гетману, слуга побежал доложить, а Палий и Искра принялись осматривать резиденцию Мазепы. Посредине широкого, посыпанного песком двора, стоял высокий двухэтажный дом, справа белели летние покои, слева – бесчисленные стойла, пекарни, помещения для слуг и охраны, клети для соколов. За домом раскинулся большой сад. Все это было обнесено каменной оградой с медным желобком и шишечками наверху.

Мазепа в этот час занимался хозяйственными делами. Один из управляющих имениями, Быстрицкий, боязливо поглядывая на гетмана, рассеянно водившего ногтем по скатерти, торопливо докладывал:

– Овса две тысячи осьмушек, ячменя – восемьдесят, проса – пятнадцать, от шинкового двора выручено восемьсот сорок шесть алтын.

Гетман только делал вид, что слушает, а в мыслях перебирал события последних дней, неприятные и хлопотные. Хуже всего то, что бунтовала чернь. Чтобы подавить бунт, непокорных ловили на месте, выламывали им руки, ноги, некоторым отрубывали головы. Но это не помогало, а лишь усиливало недовольство. Тогда гетман издал универсал, по которому виновных судили судом, а не расправлялись самолично. Перед восставшими Гадячским и Лубенским полками пришлось даже кое в чем поступиться, лишь бы казаки поскорее утихомирились – гетман боялся, что о волнениях узнают в Москве и подумают, что он не справляется с властью. Он не был спокоен даже за свою жизнь.

– Погоди. Сколько ты говоришь возов сена? – вдруг прервал Мазепа Быстрицкого. – Тысячу? Я тебе что говорил? Чтоб сена как можно больше! Ты что же это, а?

– Да, пане гетман, – испуганно пролепетал управляющий, – плохие травы нынешний год, негде косить.

– Я тебя выкошу так, что тебе и сидеть не на чем будет, – грозно свел брови гетман.

– Хорошо, будет сделано, пане гетман, у мужиков возьмем.

– Как знаешь, не мое дело, – махнул рукой гетман. – Читай дальше.

Мазепа опять погрузился в раздумье. Не может он чувствовать себя спокойно, пока живы сторонники бывшего гетмана Самойловича. Приходилось действовать хитро и тайно. Ломиковский составил донос на Леонтия Полуботка, будто тот сговаривается с татарами. Нелегко было и с женихом дочери Самойловича Юрием Четвертинским, который жил в Москве и мог в любой момент быстрее самого гетмана дойти до царицы, к тому же у Юрия был довольно влиятельный дядя, митрополит Гедеон. Иногда приходилось скрывать свои мысли от самых близких. Димитрию Райче гетман в знак милости подарил село Березань, а Войке – Сербину. Хотя в то же самое время написал письмо в Москву о том, что эти люди нежелательны для государства и будто бы «имеют замыслы измены».

Но и эти опасности миновали. «Все они в Сибири медведей стерегут», – криво усмехался своим мыслям гетман. Были и другие – добрые вести. Вот хотя бы письмо от Голицына, где он сообщал о попе-расстриге из Путивля, который доносил в Москву, будто Мазепа покупает земли в Польше и дружит с поляками. Конечно, ни царица, ни он, Голицын, нисколько не верят этим доносам и их отношения к гетману не изменились.

Джура доложил Мазепе, что Палий и Искра просят у него свидания.

Мазепа удивленно поднял голову и заерзал в кресле.

– А этих зачем нелегкая, – начал, было, он, но осекся на полуслове. – Добре, припроси их, – кивнул он джуре.

Быстрицкий прервал доклад, и вышел. В дверях он почти столкнулся с Палием и Искрой, неторопливо входившими в приемную. Мазепа хотя и растерялся несколько, но не подал виду. Он медленно поднялся навстречу гостям, изобразив радостную улыбку на лице, и заговорил дружеским, чуть снисходительным тоном:

– Очень, очень рад, друг Семен, давно я тебя не видал, да и ты, Захарий, что-то не наведываешься. Извините, что так принимаю по-домашнему, – гетман провел рукой сверху вниз по своей одежде. Турецкий халат свободно облегал его ладно скроенную фигуру, из-под халата выглядывали широкие шаровары, заправленные в бархатные, усеянные звездочкам сапоги. На голове красовалась голубая феска. – Да, садитесь, – пододвинул им кресла Мазепа. – Рассказывайте, что у вас нового, как житье-бытье, давно ли из родного сечевого дома?

– Я уже и забыл, когда сечевой кулеш ел, – ответил Палий. – Как говорил Сирко, тесно мне там, не сидится, потому и ношусь, как дубовый лист, по Правобережью.

– Был у меня вчера посланец от Григория Сагайдочного. Не пойму, чего волнуются запорожцы, видать, опротивел им тот кулеш, – бросил Мазепа.

– А что случилось? – как бы равнодушно спросил Искра.

– Да, я пригласил из Москвы фортификатора Косачева строить крепость: есть слухи, что татары не спокойны. Тот и построил одну такую для препоны татарам, Ново-Богородской зовется, а сечевики подумали, что это против них, и пошло.

– Это та, что напротив Сечи? – спросил Палий и незаметно наступил на ногу Искре, хорошо зная, что гетман старается прибрать к рукам запорожцев.

Мазепа не ответил. Наступила минута молчания.

– Рассказывай, Семен, как живешь?

– Какая там жизнь? Отживаю, а не живу. Как перекати-поле по ветру болтаюсь, старость подходит, пора и про свой угол подумать. Хотелось бы поляков от себя отвадить.

Мазепа понял, с чем к нему пожаловали Палий и Искра. Они давно добиваются передать все правобережное казачество с его краем под единую власть царя и под управление единого казацкого гетмана.

Мазепа решил поговорить напрямик:

– Я думаю, вы по делу приехали?

– Да, не дают поляки нормально жить. Объединять надо Левый и Правый берег. Все правобережное казачество просит, чтобы царь принял под свою руку.

– В твоих письмах ты просил принять под царскую руку только Белоцерковщину и Фастовщину. Ты же, Семен, получил ответ из Москвы, что если ты желаешь поступить под царскую руку, то должен идти в Запорожье. И только из Запорожья вольно будет тебе перейти в малороссийские города. Почему не отправляешься в Запорожье? – переспросил Мазепа.

– Такое дозволение касается только меня, а как другие? Со мной приехал Захар. Корсунский полк за единого гетмана на Левом и Правом берегу Днепра. За объединение и полковник Богуславского полка Самусь. Приехать он не может, так как король Польши назначил его гетманом Запорожских Войск на Правобережье.

Время шло к обеду.

– Добре, панове, что тут говорить – люди живут и на той стороне и на этой стороне Днепра. Сегодня там, а завтра, даст Бог, и вместе будем. Правда? – обратился он к Палию и Искре. – Плачет Украина под руинами, ой, как плачет!

– Ну, не будем тебе мешать, – поднялся Палий, видя, что ни о чем нельзя договориться с Мазепой.

– Вы мне не мешаете, на сегодня я, кажется, все закончил. А вы оставайтесь-ка со мной, вместе пообедаем.

– Останемся, Семен, куда спешить, – поддержал Искра.

– И то правда, – согласился Палий.

Палий за обедом старался убедить Мазепу, как полезно будет для царской державы принять Правобережную Украину в свое подданство.

– Разве я перечу, мы, Семен, уже много об этом переписывались.

Гетман угостил Палия и Искру, затем обоих одарил из собственных средств. Ссылаясь на нежелание царя принять правобережье в подданство, просил Палия и Искру не нарушать мир с Польшею, советовал им не раздражать польского короля.

– Ну, так я, – сказал Палий Мазепе, – присягну в верности королю, отпущу пленных жолнеров польских, какие у меня есть, не отрекаюсь и пехоту посылать королю, когда велит. Но из Фастова ни за что не выйду, как того ляхи хотят, а когда станут сильно наступать, буду драться.