Текст книги "Максим Перепелица"

– Или «да», или «нет»! – доносится требовательный голос из будки. – Я человек принципиальный. Что?.. Вам смешно? Не шутите! В вопросах любви надо быть только принципиальным!

Ишь ты, старый, а тоже от любви страдает. Стучу ему монетой по стеклу:

– Гражданин, уговаривайте скорее!

А он так и ощетинился:

– Вы что, товарищ военный, безобразничаете?! – кричит.

– Больше же трех минут не полагается телефон занимать, – объясняю ему.

– Вы мне не указывайте! – сердито отвечает. А потом в трубку сладеньким голоском: – Нет, это я не вам! Нет, нет, Верочка. Это я одного индивидуума к порядку призываю. Так вот. Как же мне понимать вашу позицию? Да или нет? Позвольте… Позвольте… Вы же знаете, что я люблю вас нежно… И нужно только принципиально.

Я, как конь перед скачками, топчусь на месте и сгораю от нетерпения.

– Товарищ гражданин! – и чуть приоткрываю дверь телефонной будки. – А ну, принципиально закругляйтесь. А то милиционера позову.

А он уже и внимания не обращает, как глухарь во время тока.

– Верочка… Ну, я умоляю вас, Верочка, – стонет. – Вопрос жизни и смерти. Отвечайте, а то я опаздываю. Жена послала за лекарством… Нет, нет, нет! – поперхнулся гражданин. – Не моя жена, не моя! Жена соседа. Я же холостой, Верочка! Алло!.. Алло!..

Видать, Верочка повесила трубку, и шляпа в очках с кислым видом вымелась из будки. Ишь прохвост! Тут люди один раз и на всю жизнь пожениться не могут, а он уже спешит второй раз, если не в третий…

Когда ушел из телефонной будки этот «принципиальный жених», позвонил я в сельскохозяйственную академию швейцару. Отвечает швейцар, что Людмила Васильевна ушла с товарищем Марией Козак в лекционный зал. А если я хочу, то может пригласить к телефону дедушку агронома Олешко – Мусия Платоновича. Он вернулся из планетария и дожидается своих.

– Как? Дед Мусий тоже в Москве? – даже подскочил я. – Так что ж это такое?! Целая бригада из Яблонивки в столицу прибыла, что ли?

Не буду я говорить с дедом Мусием по телефону, а прямо поеду к нему. Он-то уж мне про внука своего – Федьку Олешко – все расскажет!

Начал я уговаривать шофера заехать в академию, чтобы с дедом Мусием встретиться. Согласился. Опять шумная улица Горького. Троллейбусы один за одним спешат. И каждый с двумя удочками на крыше. Ток для мотора удят.

Подъезжаем к знакомому месту – к академии. Захожу в дом и сразу натыкаюсь на деда Мусия. Стоит он рядом со швейцаром, важно поглаживает бороду, смотрит на свои юфтовые сапоги, густо смазанные дегтем, и затягивается папиросой. А швейцар что-то рассказывает деду.

– Здравия желаю, диду Мусию! – обращаюсь по-военному

– И-и-и! Максим!.. – чуть не задохнулся дед Мусий. – Максим Кондратьевич!

– Он самый, – говорю.

– Откуда? Откуда ты, хлопче, взялся?.. – вроде своим глазам не верит дед. – Что ты скажешь! И в самой Москве наших яблоничан полно!

– Выполняю задание здесь одно, диду, – объясняю ему.

Дед Мусий с любопытством осматривает меня, щупает на мне мундир и языком прищелкивает. Вижу, нравится ему моя солдатская форма. Потом хитро щурит глаза и спрашивает:

– А чего ж не интересуешься, как я сюда попал?

– Знаю, – отвечаю ему. – Федя взял вас с собой на Москву поглядеть.

– Верно! – удивляется дед. – Все он знает! Вот что значит военный человек!

Беру я Мусия за рукав и отвожу в сторону.

– Так, значит, жените вашего Федю? – спрашиваю.

– И об этом знаешь?! – еще больше удивился дед. – Ты, Максим, прямо живая разведка. Верно говоришь, повезем мы отсюда Федю женатым человеком. Славной невесткой бог наградил.

Оборвалось у меня все внутри. Холодок в груди пробежал, в ушах колокольчики запели.

– Хватит, диду, – с трудом выговариваю. – У меня вопросов больше нет… Нет у меня вопросов…

– А чего ты такой невеселый? – всполошился Мусий. – Вроде гроши потерял…

– Да… потерял… – отвечаю.

– Много?!

– Не пытайте меня, диду!.. Ничего не спрашивайте… – и беру себя в руки. – Вы не видели здесь моего ассистента – дивчину, такую чернявую?

– Это та, наверно, которая расспрашивала меня про Федю да про Марусю? В зал ее пропустили, на лекцию, – отвечает Мусий.

– Тогда я поехал, – говорю. – Не могу времени терять. Да, скажите этой самой дивчине, ассистенту моему, пусть она тоже больше времени здесь зря не тратит. Все ясно.

Но тут как привязался ко мне дед Мусий: куда и зачем я спешу. А когда узнал – еще больше прилип, как репей: возьми с собой, и точка. Хочу, говорит, на живого артиста московского поглядеть, и еще очень заинтересовала его та машина, которая голос записывает.

Ну пришлось взять. Мне теперь все равно. Выполню задание и вернусь в часть. Нет больше для меня Маруси. И писем ее больше нет. Но не хочется верить… Не могу верить! Не может того быть, чтоб разлюбила меня Маруся! Пока сама не скажет, никому не поверю…

Приехали мы с дедом Мусием к заслуженной артистке республики Вере Васильковой. Встречает нас ее соседка и показывает, в какую дверь надо идти.

Стучимся и заходим. Небольшая комната. Вижу, сидит на шкафу какой-то парняга в полосатых штанах и таком же полосатом пиджаке и цепляет на крючок в потолке новенький абажур.

– Здравствуйте! – хором здороваемся.

А парняга этот даже головы к нам не поворачивает – делом занят. Но все же отвечает:

– Здравствуйте! И можете идти обратно.

– Это почему же? – насторожился я.

– Электромонтер больше не требуется.

Вздохнул я с облегчением и поясняю:

– Да не-е… Вы, товарищ, нас не за тех принимаете.

– Ой, извините! – поворачивается к нам парняга. – Я думала – из домоуправления пришли, три дня назад просила их монтера прислать. И вот сама…

«Сама?» – недоумеваю. И тут же спрашиваю:

– Скажите, а заслуженной артистки Васильковой нет дома?

– А зачем она вам?

Тут дед Мусий не вытерпел и в разговор вступил.

– По делу мы к ней, – говорит. – Я, конечно, за компанию…

– Ну, я – Василькова.

Приглядываюсь к этому парняге. Не шутит ли он? Нет, правда, Василькова. Из-под косынки волосы выбиваются… Славная дивчина… Глаза синие, а на щеках ямочки, когда улыбается.

– Тогда, – говорю, – слезайте, пожалуйста, со шкафа, – и подставляю стул, подаю руку. А когда слезла, обращаюсь к ней официально:

– Товарищ заслуженная артистка! Я из Н-ского четырежды орденоносного полка. Очень просят солдаты, чтобы вы по радио выступили. Мы сейчас и запишем вас на пленочку.

– Подожди, подожди, Максим, – прерывает меня дед Мусий и подступается ближе к артистке. – Где-то я видел вас, гражданочка…

– Диду! – дергаю я его за полу пиджака. – Да что вы, ослепли?!.

– Не перебивай старших! – отмахивается от меня дед и опять к Васильковой: – Вы, бува, не из Степанивки?

– Нет, – отвечает заслуженная артистка. – Я из Сухого Ручья. Такое село есть.

Чтоб положить конец этому недоразумению, я иду напрямик.

– Да, диду же! В кино вы ее бачили! – говорю.

– Шо ты говоришь? – Мусий даже рот раскрыл от удивления. – Правильно! А я, старый дурень, забыл.

А заслуженная артистка смеется и успокаивает его:

– Ничего, бывает.

Но это же дед Мусий! Его только бабка Параска усмирить может и то кочергой!

– Помнится мне, – морщит он лоб и обращается к Васильковой, – что в одной картине вы выходили замуж за шофера. Плечистый такой хлопец!

– Да, – подтверждает артистка.

– Ага, было, значит? – и такой у деда ехидненький смешок, что мне не по себе. – А как же понимать, – спрашивает он, – в другом фильме вы вторично замуж выходили!

– Совпадение, – смеется Василькова.

– Диду!.. – не выдержал я. Чувствую, что схвачу его сейчас за плечи и на лестницу вытолкну. Что же он и меня и себя позорит перед артисткой заслуженной?

А дед в ответ как гаркнет:

– Молчи! – И опять к Васильковой: – Куда ж ваши батьки смотрят? И как вам разводы дают?

Вижу, Василькова смутилась, с недоумением смотрит на Мусия. Потом говорит ему:

– Если вы, дедусю, шутите, то это действительно смешна. Но мне кажется…

– Диду Мусию! – спешу я на помощь заслуженной артистке. – Да шо вы балакаете?! Если так судить, то в кинофильме «Чук и Гек», в котором товарищ, Василькова играла…

А Мусий опять как топнет ногой:

– Молчи! А то як гекну, так этот чук из твоего носа выскочит! Я про то и балакаю, – говорит, – что в «Чуке с Геком» там уже не шофер и не бригадир у нее был. Там уж третий…

Схватился я тут за голову и чуть не плачу от досады.

– Диду! – кричу. – Вы же мне номер срываете!.. – И обращаюсь к Васильковой: – Извините его, товарищ заслуженная артистка! Он что в кино видит – за чистую правду принимает!

– А ты хочешь сказать, что там брехня? – поймал меня на слове дед. – Да за такие слова!..

На выручку мне поспешила товарищ Василькова. Начала она объяснять деду Мусию, что и к чему. А он смеется. Наверное, и сам, старый, понимает все…

– Ну, а раз такая история, – похохатывает дед,: – то звиняйте, товарищ артистка. Значит, ни в том, ни в другом, ни в третьем месте вы не выходили замуж?

– Ни в четвертом, – смеется Василькова.

– Вы не замужем? – заинтересовался я.

– А что? – сверкнула ямочками на щеках артистка.

– Да так, ничего, – замялся я. – Может, начнем магнитофон настраивать?..

Взяла заслуженная артистка гитару и такую песню про ожидание спела, что у меня сердце зашлось! Сами понимаете, почему…

Ушел я от нее совсем скисшим. А когда сели в машину, чтоб к народному артисту республики Кривцову ехать, напустился я на деда Мусия.

– Ну, як вы могли так? – говорю ему. – Это же заслуженная артистка, ее миллионы людей знают! А вы «куда ваши батьки смотрят, как вам разводы дают»?! Что за шутки? Я чуть сам из себя не выскочил!

Но дед тут же перешел в контратаку:

– А шо ты за указчик такой?! – сердито спрашивает. – А як заслуженная, так шо? Пошутить нельзя? Я вчера, может, с самим академиком беседовал! Федьке и Марусе и рта раскрыть не дал, сам об их опыте все рассказал. И про семена и про гречиху…

– Да язык без костей, – машу рукой. – Говорить можно.

– Гляди, який ты разумный! – щурит глаза Мусий. – Да если хочешь знать, меня этот самый академик в помощники к себе приглашал! Сказал, шо, если я ему подмогну, мы такие дела сотворим – ахнешь!

– И вы не согласились? – смеюсь.

Я ще покумекаю, – отвечает. – Вот с артистом посоветуюсь, к которому мы едем.

Ну, беда! – думаю я. – Ох, любит прихвастнуть дед! Если и с товарищем Кривцовым он затеет разговор, я ж ничего сегодня не успею сделать. Надо как-то отделываться от него. И тут как раз дед Мусий заметил кнопки на радиоприемнике, вмонтированном в приборный щит автомобиля. Заерзал он от любопытства на месте и спрашивает у шофера:

– Скажите, будь ласка, зачем вот те пальчики торчат? И огоньки поблескивают?

– Это, дедушка… – начал шофер.

Но тут я его толкнул под бок, незаметно моргнул глазом и попросил:

– Позвольте, я объясню.

И начал.

– Это, диду, – говорю, – такой хитрый прибор, – и опять толкаю шофера под бок, – это такой прибор, который называется брехоуловителем. Стоит вам что-нибудь сбрехать и…

– И что?.. – испуганно вскинулся Мусий.

– Засечет он брехню и начнет облучать.

– Как облучать?

– Очень просто, – отвечаю. – Через полчаса, как кто-нибудь скажет неправду, брехоуловитель направляет специальные лучи, и вся одежда брехуна превращается в пыль. И остается он в чем мать родила.

Дед Мусий даже с места своего сорвался.

– Голый? – спрашивает. – Да такого аппарата еще не придумали!

– Как не придумали? – возмущаюсь я. – Вот он, перед вами. Раз придумали телевизор, рентгеновский аппарат, придумали прибор, через который в самую темную ночь все кругом видно, почему же не могли брехоуловитель придумать?

Притих дед Мусий, точно мышь в норке. Сидит, сопит, соображает. Потом спрашивает:

– Э… э… А скажи… скажи, зачем он тут нужен, в автомобиле?

Я пожал плечами.

– Неужели не ясно? Собьет машина человека на пешеходной дорожке, а шофер отказывается. Вот тут-то брехоуловитель и сработает.

Опять молчит дед, думает. Потом снова подает голос, – немощный такой:

– Через полчаса, кажешь, одежда в пыль рассыплется?

– Эге, – подтверждаю. – Если в машине оставаться

– Да-а… – вздыхает Мусий. – До чего только не додумаются люди… Максим, я тут, когда про академика говорил, немного того… Чуть-чуть. И даже не чуть-чуть… А скажи, если потом правду сказать, он назад сработает?

– Нет, – категорически заявляю. – Вот до этого еще не додумались.

Дед Мусий вдруг забеспокоился:

– Товарищ… товарищ шофер, остановите, будь ласка, машину.

– Зачем? – страшно удивляюсь я.

– Пойду я лучше по магазинам похожу. Хочу купить бабке Параске платок. Чего мне с тобой ездить?

– Как хотите, – вздыхаю, вроде мне очень жаль с дедом расставаться. – Остановите машину, товарищ шофер.

Проворненько выскочил дед Мусий из машины, потом говорит мне:

– Заходи, Максим, вечером к нам в гостиницу. Сердце мое так и стиснулось от этих слов. Прийти в гостиницу? Прийти посмотреть на Федино счастье? Пожалуй, стоит. Хочу от Маруси слово услышать и в глаза ее поглядеть.

– Хорошо, диду, приду.

– Только стерегись, – предупреждает меня Мусий, – чтоб этот радиоприемник не облучил тебя. Больно много ты набрехал сегодня, – и хохочет, старый.

Что ты скажешь! Не удалось деда обхитрить. Ох и дед….

Подался я искать квартиру народного артиста Кривцова Алексея Филипповича. Еле проталкивается вперед наша «победа» среди машин. Вот, наконец, и дом, в котором народный артист проживает.

Поднимаюсь лифтом на тот самый этаж. И вдруг замечаю: на двери квартиры товарища Кривцова висит табличка: «В квартире корь».

Не думаю, чтобы сам народный артист заболел, но факт остается фактом. Потоптался я на лестничной площадке и все же поднял руку к звонку.

Приоткрывается чуть-чуть дверь; вижу – женщина. Объясняю все по порядку и извиняюсь, что по случаю кори не могу зайти. Прошу ее взять магнитофон и сделать все, что нужно. Ушла спрашивать народного артиста. Согласился. Унесла мою машину и закрыла дверь. Я тем временем на ступеньку присел. Отдыхаю и сам про себя смеюсь: заболеет, думаю, мой магнитофон корью…

А тут, слышу, топает кто-то сверху по лестнице. Оглядываюсь. Идет старушка лет под сто и ведет на цепочке крохотную собачонку. Цуценя настоящее. На голове у старушки шляпа с пером, на руках – черные перчатки. Я чуть подвигаюсь к стенке – боюсь, как бы это цуценя не цапнуло меня зубами. А то махнешь рукой, убьешь нечаянно, потом отвечай.

Собачка заметила меня и залилась лаем. Так и рвется с цепочки. А старушка уговаривает ее.

– Мэри, перестаньте! Прекратите, Мэри, прошу вас.

Ишь ты! На «вы» к цуценяти…

– Вот так, – и старушка нагнулась, чтоб погладить утихшую собаку. – Умница. Не бойтесь, молодой человек, она у меня послушная.

– А я и не боюсь, – отвечаю.

Поровнявшись со мной, старушка остановилась.

– О чем это вы задумались, молодой человек? – кокетливо спрашивает.

– Да так… о разном, – вздыхаю я.

– О! Понимаю, – бабка многозначительно подняла вверх палец. – И грусть на вашем лице понятна. О любви, стало быть, размышляете, сударь.

– А что, разве на лестнице об этом думать нельзя?

– Везде можно. И нужно!.. – отвечает старушка. – На свете нет более святого чувства, чем любовь. Разумеется, настоящая любовь. И это чувство великое не часто посещает человека. И если вы поверили, что вас полюбили всем сердцем, не торопитесь отвергать любовь, если даже ваше сердце не откликнулось на нее.

– А если, скажем, к примеру… – перебиваю ее.

– Выслушайте меня, молодой человек! – сердится старушка. – Так вот… Бережно, очень бережно отнеситесь к этой несравненной драгоценности. Ибо поистине, нет таких драгоценностей, которые могли бы сравниться с любовью.

Безрассудство бросать бриллианты в воду, чтобы насладиться бульканьем воды. Тем более великое безрассудство легкомысленно относиться к любви. Любовь – самое высокое проявление жизнедеятельности человека… Запомните это, молодой человек. Прощайте, – и потопала вниз, вслед за своей Мэри.

– Да-а, разумна жинка. Видать, собаку съела в вопросах любви…

Наконец, выносят мне мою машину. А тут как раз лифт остановился. Вышел из него какой то человек в шляпе, и я занял его место. Нажимаю кнопку, которая вниз везет. Нырнул вниз, проехал этаж, второй, и вдруг лифт застрял прямо между этажами, и ни туда ни сюда.

– Эгей! – кричу и на кнопку звонка нажимаю. – Кто там внизу есть! Застрял!

– А? – доносится снизу женский голос. Это – лифтерша. – Нажмите по очереди все кнопки!

– Да я нажимал! Ничего не помогает!

– Вот окаянная машина! – начинает ругаться лифтерша. – Опять испортилась… Посидите, механика позову.

– А долго сидеть? – интересуюсь.

– Нет. Часика полтора, – отвечает она таким тоном, вроде разговор идет о двух минутах. – Домоуправ его услал куда-то.

Тут я вскипел.

– Слухайте! – кричу. – Мне не до шуток! Выпускайте скорее!

– А что же я сделаю? – сердится лифтерша. – Машина она и есть машина! Захочет – везет, не захочет– стоит.

Вот попался! И ничего не придумаешь. Ну, как тигр, сижу в клетке. Да еще клетка висит между небом и землей… Решил не терять времени. Нужно пока прослушать, что тут наспевал в магнитофон товарищ Кривцов. Осматриваюсь. Но розетки нигде не видно. А-а… Солдатская смекалка выручит. Прилаживаю штепсель к патрону электролампы и включаю магнитофон.

И такая, скажу вам, полилась песня, что я позабыл обо всем на свете. Ох, и голос у народного артиста! Прямо дивизией командовать можно. Слушаешь и вроде себя не чувствуешь. Нет тебя. Есть только песня и сердце твое.

Но тут мой слух уловил какую-то возню внизу. Чуть-чуть поворачиваю рычажок, приглушаю песню и слышу, что лифтерша курицей кудахчет.

– Ой ты, горе мое! – голосит. – Алексей Филиппович в лифте застрял, – и кого-то быстро за механиком посылает.

Я опять песню погромче даю. Вскоре прилетел механик. Лифтерша лопочет ему что-то, а он отговаривается:

– Я же выходной сегодня. Костюм новый вымажу.

– Сердится очень Алексей Филиппович, – убеждает его лифтерша. – Ругался уже.

– Ругался?.. Ох, и попадет мне! Давайте ключ!.

Взялся-таки механик лифт ремонтировать. Здорово действует товарищ Кривцов.

И только песня утихла, докладывает механик:

– Ф-фу! Готово! Вызывайте лифт

– Вызываю, Алексей Филиппович!.. – добрым голоском кричит лифтерша.

И вот я уже внизу, щелкаю дверью. Мне навстречу кидается механик – долговязый мужчина в новом сером костюме, на котором виднеются свежие масляные пятна.

– Пожалуйста, Алексей Филиппович, – приглашает выходить. – Извините, что задержал вас. И за песню спасибо. Давайте ваш чемоданчик.

– Какой чемоданчик? – строго спрашиваю. – Во первых, я не Алексей Филиппович, а Максим Кондратьевич, и во-вторых, лифт надо в порядке содержать!

– Батюшки! Военный! – ахнула лифтерша. – А где же Алексей Филиппович?

– Как… Это вы пели? – спрашивает механик и смотрит на меня глазами, круглыми, как головки подсолнухов.

– А что? Плохо? – смеюсь я.

И тут заныл механик.

– Ой!.. Костюм!.. Новый костюм из-за вас испортил!

– Так зато какую песню послушали, – успокаиваю его.

А лифтерша все удивляется:

– Батюшки!.. – и хлопает руками об полы. – Голос точь-в-точь как у Алексея Филипповича.

– Безобразие! – перебивает ее механик. – Людей от работы отрывают! Меня там люди… Сегодня я не дежурю!

– Ничего, ничего, а костюмчик бензинчиком, – и, захватив магнитофон, прощаюсь. – До свиданья!

Открываю выходную дверь и ради шутки пробую затянуть песню, какую народный артист пел. Слышу, шутка в точку попала. Лифтерша еще сильнее закудахтала вслед мне.

– Батюшки! – лопочет она. – Семьдесят годков живу, а такого не видывала. Вот это артист! Как голоса умеет менять!

Большое удовольствие доставила мне история с лифтом.

Выхожу на улицу и оглядываюсь по сторонам. Вот и телефонная будка. Набираю номер. Отвечает швейцар. Спрашиваю у него про своего ассистента. Говорит, что уже никого нет. Видел он, что появился с большим букетом цветов агроном товарищ Олешко и увел с собой Марию Козак и Людмилу Васильевну.

Куда же они с цветами? Может, в загс?.. Так, дело ясное… Крепись, Максим! Ничто не помешает тебе выполнить задание!

…Приехали, наконец, мы на радио. Прощаюсь я с шофером и захожу в вестибюль. Останавливаюсь у будочки: там сидит гражданочка и пропуска выписывает. Говорю ей:

– Перепелице – пропуск.

– Сейчас посмотрим… Так… Олешко уже прошел… Товарищ Козак Мария прошла.

Прямо подпрыгнул я на месте:

– Маруся Козак и агроном Олешко здесь?!

– А чего вы удивляетесь? – отвечает мне гражданочка. – У нас разные люди бывают. Вот и их, видать, пригласили по радио выступить…

Взбежал я на второй этаж… Надо вначале найти Марусю и Федора. Подхожу к первой двери.

И вдруг слышу:

– Ой!.. Ой!.. помогите!.. На помощь! На помощь! Мавр госпожу убил… На помощь! Сюда, сюда…

– Что это? Кого убили? Эй! – начинаю стучать в дверь, откуда крик доносится. – Откройте! Откроите, говорю! Откройте!

Вдруг распахивается дверь и оттуда вылетает черноокая дивчина – недовольная и даже, я бы сказал, сердитая.

– В чем дело?! – набрасывается она на меня. – Что случилось? Что вам надо? Почему стучите? – миллион вопросов в секунду.

– Что это у вас там? – опешил я. – Почему кричат?

– Ничего особенного. «Отелло» режут.

– Что? – У меня глаза на лоб полезли.

– Кто вы такой? – строго допрашивает дивчина.

– Кого режут, спрашиваю?! – отмахиваюсь я от ее вопроса.

Тут дивчина вдруг так расхохоталась, что мне неловко стало.

– Я же говорю: «Отелло» режут! – объясняет: – Ну, пленку режут! Монтируем шекспировскую передачу!

– Фу!.. А я напугался. Думал, убийство.

Дивчина же все хохочет:

– Ой, смешной какой!.. А кто вы такой?

Объясняю ей, кто я и зачем здесь. А она, не дослушав до конца, берет меня за руку, поворачивает в сторону коридора и говорит, как горохом сыплет:

– Вон дверь в самом конце. Там надпись есть. И не врывайтесь в аппаратные, кто бы там ни кричал!..

Пошел я по коридору. А за каждой дверью… Наверное, тоже передачи готовят. То песня гремит, то визжит Буратино, то про футбол рассказывают, то раздаются команды для утренней гимнастики, то детский хор «Угадайку» поет.

Ну и коридор! Гауптвахту бы сюда переселить. Лучшего наказания не придумаешь.

И вот я остановился перед дверью. Но над ней огнем горит надпись: «Не входить. Идет запись». Открываю соседнюю дверь. А это не комната, а небольшая полутемная кабина. Спиной ко мне сидит за столиком женщина и какие-то рычажки руками трогает. Столик упирается в стеклянную стенку. Глянул я сквозь эту стенку, за которой – огромная светлая комната, и обомлел, Маруся… Да-да, Маруся. На стуле сидит Федор Олешко, а Маруся подходит к нему и садится рядом.

Среди комнаты на длинной ножке стоит микрофон. А у микрофона какой-то парень с листом бумаги в руках.

И вдруг, вижу, этот парень что-то говорит в микрофон, а в кабине, где я стою, гремят из репродуктора его слова:

– Вы слушали выступление передовиков сельского хозяйства агронома Федора Олешко и колхозницы Марии Козак. Ваши отзывы о передаче…

Диктор еще что-то говорит, а я трогаю за плечо женщину.

– Позовите, пожалуйста, вон ту дивчину, Марусю Козак.

– Сейчас нельзя, – отвечает она. – Запись передачи еще не закончена. Посидите в комнате напротив; как товарищ Козак освободится – я пришлю ее к вам.

Словом, состоялась встреча с Марусей… Да и с Федором. Первым делом Федор на свадьбу меня пригласил. А чего удивляться? Женится хлопец! Женится на девушке-москвичке, с которой вместе академию кончал. И увозит ее в нашу Яблонивку.

Допросил я Марусю и насчет того, что в академии случилось. Почему, мол, она не вышла тогда и зачем десять рублей передала? Об этом можно и не говорить. Конечно, мало ли что бывает? Впрочем, скажу.

Оказывается, та женщина в очках сказала Марусе, что ее милиционер спрашивает. А Маруся как раз улицу перебегала в неположенном месте, в лекторий спешила, где ее студенты ждали. Вот и решила, что за штрафом милиционер пришел… Что значит человек из деревни. Не знает даже, что сейчас за это уже не штрафуют.

Итак, встретился я с Марусей… Ну и, конечно, задание выполнил. В воскресенье вечером состоялся радиоконцерт по заявкам воинов нашего полка.

Хороший концерт! Еще бы! Ведь это я, Максим Перепелица, принимал участие в его подготовке.