Текст книги "Плюс-минус двенадцать. Сборник рассказов"

– Странно…

– Странно? – перебил его Серебристый. – Ты внутрь загляни! Странно ему…

Восьмипалый поднялся и послушно заглянул в прозрачное окошко размером с две ладони, находящееся в правой части контейнера.

В контейнере лежала… заготовка. Что-то вроде головы Серебристого, только поменьше и без всего того, что должно быть в голове. Больше ничего видно не было.

– Что скажешь? – спросил Восьмипалый. – Кто это должен был быть? На тебя похоже…

Серебристый отпихнул его от окошка и заглянул туда еще раз.

– Нет, – уверенно сказал он, – не похоже… И потом, почему оно так плохо сохранилось? Кувалда…

Низкорослому Кувалде пришлось, отставив молот в сторонку, слегка подпрыгнуть, упершись руками в крышку контейнера. Он некоторое время висел так, потом соскочил на пол и принялся внимательно рассматривать Серебристого, словно впервые видел.

– Нет… это не то…

– Так я и говорю! – Серебристый покрутил головой. – О. Вон там что-то… – он не договорил и отправился в дальний угол комнаты, похлопывая руками по крышкам контейнеров.

Кувалда посмотрел ему вслед и обратился к Восьмипалому:

– Знаешь… помнишь, что смотрел Беглый? С Сестрами?

– Хочешь сказать, что это…

– Ого! – крикнул Серебристый. – Смотри-ка, и тут работает! – он вытащил из сумки провод и недоуменно рассматривал покрытый толстым слоем пыли терминал, пытаясь сообразить, как к нему подключиться. – Кувалда, пойди сюда, чего ты там застрял!

– Я не застрял… – проворчал Кувалда и вдруг возмутился: – Вот ведь умею я спутников подбирать! Один ворчит, другой помыкает как…

– Кувалда, у тебя, кроме тебя и кувалды, еще что-нибудь есть с собой? – прервал его Серебристый. – Мне отвертку надо.

– Да сейчас я, сейчас!..

Восьмипалый не вмешивался. Он не был механиком. Его дело – править кораблем и доставлять грузы. Сейчас он своими делами заниматься не мог и поэтому принялся бродить по комнате, заглядывая по пути во все контейнеры. Везде одно и то же – головы, глядящие вверх или вбок пустыми глазницами.

– Восьмипалый! – заорал Серебристый.

– Да?

– Ты где?.. А, вот ты где. Слушай, проверь-ка контейнер… Сейчас… Вот. Сверни направо и считай до трех.

Восьмипалый послушался, подумав мимоходом: «Он уже мной командует… Нахватался…». Впрочем, дальше было не до размышлений. Контейнер, к которому его направил Серебристый, отличался от остальных тем, что огоньки на его панели управления горели.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Серебристый.

– Кажется, работает, – отозвался Восьмипалый, подошел к контейнеру вплотную и заглянул в окошко.

– Что значит «кажется»? – не утерпел Серебристый. – Внутри что?

– Сам подойди посмотри.

– Пойдем, – Кувалда отсоединился первый и подтолкнул кулаком Серебристого.

В контейнере была младшая Сестра.

– А… Стоп, – Серебристый быстро оглянулся на терминал, – но ведь он… тут же больше целых не осталось…

– Нет. Только этот, – Восьмипалый осторожно, словно боясь повредить, коснулся крышки контейнера.

– А тогда… Не понимаю!

– Беглый называл ее «Алисой», – протянул задумчиво Кувалда.

– Как будто это что-нибудь объясняет! – воскликнул Серебристый.

– Нет. Ты можешь понять, что здесь нарисовано? – Кувалда указал пальцем на табличку над панелью управления.

Серебристый медленно покачал головой.

– Пойду проверю еще раз, – сказал он, кивнув на терминал.

Кувалда молча покачал головой. Смысла в проверке не было. Он взглянул на Восьмипалого:

– Что думаешь?

– Значит, это люди, – отозвался тот. – Но не такие, как мы… Скорее такие, как Сестры. Только…

– Только они погибли, – закончил его мысль Кувалда.

– Она – последняя.

– И что нам с этим делать?

– Думаю – ничего… Эй, Серебристый, пойдем! Нам еще надо как-то отсюда выбраться.

– Подожди! Я тут что-то… Что там с контейнером?

– С каким? – одновременно спросили Кувалда и Восьмипалый.

– Ну как с каким… Вы рядом с ним стоите! – раздраженно ответил Серебристый.

Кувалда взглянул на панель управления. На ней начал мигать огонек, ранее не горевший.

– Ты что там творишь?! – Кувалда метнулся к Серебристому.

Но прежде, чем Кувалда добежал, мир начал распадаться, и перед тем, как мир распался окончательно, Восьмипалый вдруг увидел свой корабль – совсем еще новый корабль, что шел по перевернутому небу невозможного цвета…

2014.08.04—2015.01.20.

Город у провала
Рассказ

Кто бы мог подумать, что это старое солнце может так жарить? Эрих Розенфельд остановился, тяжело дыша, и с ненавистью посмотрел вперед, на череду невысоких красноватых холмов, преграждающих ему путь. Черт возьми, на всю планету ни единой приличной горы! Должно быть, из-за силы тяжести.

Эрих поборол желание шваркнуть оземь ящик с образцами. Раньше надо было. Вообще – не стоило корячиться у разбитого катера, собирая камушки и чахлую местную флору. Идти было бы легче.

А о катере лучше вовсе не вспоминать.

Розенфельд позволил себе глоток воды. Пока пить хотелось больше, чем есть. Скоро будет наоборот. Но если ему удастся сохранить прежний темп, то у корабля он окажется к середине следующего дня. Может быть, к вечеру. А уж если придет в себя коммуникатор, то и раньше.

Строго говоря, его уже должны были начать искать. Вылет был согласован с капитаном, сроки возвращения давно вышли, поэтому наверняка кто-нибудь отправился на поиски. Теоретически. Надеясь на это, Эрих старался двигаться тем же путем, который уже проделал шестнадцать часов назад на катере – не думать о катере! – не пытался искать укрытие от солнца, когда оно висело в самом зените и жарило вовсю, а ночью вскакивал от каждого шороха – чаще всего это были радиопомехи в наушнике – рядом с установленным вверх рефлектором большим фонарем.

Но его если и искали, то не там.

Скрипнув зубами, Розенфельд побрел к стоящему на пути холму. Нет, надо будет все-таки задать Курачкову пару вопросов! Неужели капитан и впрямь германофоб, как про него поговаривали? Динозавр чертов, недовымерший…

Взобравшись на верхушку третьего по счету холма, Розенфельд поставил ящик и согнулся, упершись руками в колени. Может быть, стоило все-таки обойти по низу? Путь бы если и вырос, то незначительно, а сила тяжести мешалась бы меньше…

Он присел на ящик, попытался в который уже раз вытереть со лба пот – и в который раз передернул плечами, когда перчатка проскрипела по аквариуму шлема. Чертовы привычки.

Через силу, потому что унылые, лишенные всяких индивидуальных черт пейзажи высушенной планеты надоели сверх всякой меры, Розенфель поднял голову. Нет, ну почему, вон черта индивидуальней некуда: циклопический черный провал посреди окруженной холмами долины. Эрих пролетал над ним – не вспоминать о катере! – когда направлялся в сторону огромной, раскинувшейся на многие мили, километры и прочие единицы измерения расстояний равнины, усыпанной, как оказалось, довольно крупным щебнем или, быть может, галькой, потому что все камешки были практически полностью лишены острых углов. Очень удобный ориентир этот провал, даже с корабля виден. Как будто местный бог рассердился на местных жителей и долбанул кулаком или чем там он еще мог долбануть… Или захотелось разнообразия, а ждать, пока прилетят люди и построят пару МакДональдсов и Луна-Парк с аттракционами, он не захотел.

Розенфельд поднялся сам, поднял ящик и взглянул из-под руки на провал. Нет, ничего так ориентир, особенно если идти пешком. Только его придется обходить, не сбиться бы с курса. Может быть, вон там, справа, там и домов-то почти…

Это город. Черт возьми, это же – город!

Розенфельд не знал точно, сколько времени он проторчал на вершине холма, остолбенело глядя на картину, которая вдруг словно проявилась, вытянутая из нечеткого снимка. «Гильгамеш» намотал почти два десятка витков вокруг планеты, прежде чем приземлиться, провалитесь вы все со своим геоцентризмом! Как можно было не заметить город? Да еще рядом с такой отметиной?! Только полный идиот!..

Да еще сам Розенфельд. Эрих старательно пытался заретушировать тот факт, что он тоже никакого города не углядел, хотя летел так, чтобы заглянуть сверху в самый провал.

Розенфельд встрепенулся и заспешил вниз. Сначала он подумал, что город неплохо бы назвать «муравейником». А что? «Муравейник Розенфельда» – очень недурно звучит! Но потом сообразил, что есть более удачное название – улей.

Очень похоже. Город состоял из шестигранных, слегка сплюснутых ячеек-районов. Каждый такой район был поделен на семь частей – шесть четырехугольных секторов-кварталов, разделенных узкими прямыми улочками, и центральный сектор-площадь, повторявший по форме границы района. Провалом было уничтожено, судя по всему, что-то около трех четвертей города – да, пусть будет «Улей Розенфельда», – однако и на оставшейся его части археологи найдут чем заняться.

Эрих добрался до ближайшего района – и схватился за счетчик Гейгера, обратив наконец внимание на редкое равномерное пощелкивание в ухе. Старик Гейгер жизни, можно сказать, и не подавал. Щелкало радио. Розенфельд включил микрофон:

– «Гильгамеш»! «Гильгамеш», отзовитесь! «Крыло-два» вызывает «Гильгамеш»!

Ответа не было. Щелканье не изменилось: щелчок – и секунд восемь тишины. Потом опять: щелчок – и секунд восемь тишины.

Розенфельд передернул плечами. Если так стоять и вслушиваться, ожидая очередного щелчка, то в конце концов щелкнет уже где-нибудь в голове. И улей назовут «Городом Эриха Безумного».

Он направился к центру района. Пройти туда можно было только по одной из шести тесных улиц, все остальное пространство кварталов занимали стоящие впритык друг к другу кривоватые дома-бараки, глядевшие на незваного гостя двумя рядами узких горизонтальных бойниц. Ощущение было не из приятных. Сейчас вот высунется откуда-нибудь заржавленное дуло древнего пулемета…

«Улица погибшего космонавта». Тоже звучит, конечно…

Она оказалась неожиданно длинной, или что-то было напутано с перспективой, а может быть, сам Розенфельд слишком устал, или его настолько угнетала атмосфера города – но он шел, шел, а улица все не кончалась и не кончалась, и все щелкало и щелкало в наушнике, поэтому, когда улица уткнулась в площадь, Эрих не сразу сообразил поднять голову и продолжал идти, с тупым интересом разглядывая землю под ногами: вместо плотно утоптанной почвы площадь была сплошь покрыта вездесущими шестиугольниками, на этот раз размером с хорошую тарелку.

Потом Эрих обратил внимание на тень, лежавшую на плитах, и посмотрел наверх.

Посреди площади, хищно подавшись вперед и растопырив обломки крыльев, торчала огромная стрекоза. Розенфельд охнул, в который раз за день поставил на землю надоевший ящик и уставился на страшилище, раскрыв от изумления рот. Голова насекомого была обращена приблизительно в сторону географического центра города, а ноги цепко держались за верхушку яйцеобразного пьедестала двух с половиной метров высотой.

Эрих обошел изваяние. Поверхность пьедестала покрывали символы, напоминающие древнюю клинопись. Розенфельд сделал несколько фотографий: стрекоза анфас, стрекоза профиль, клинопись, клинопись, опять стрекоза, вид снизу, тень от стрекозы на плитах…

Очень жаль, что нельзя было закурить.

Посреди следующего района на яйцеобразном пьедестале стоял клубок шерсти.

Так, во всяком случае, это выглядело на первый взгляд: большой, метров четырех в диаметре, шар из переплетенных нитей толщиной в руку. Кое-где концы этих «нитей» торчали наружу, некоторые едва ли не на метр, но большинство концов было обломано. Подойдя к шару чуть ближе, Розенфельд обнаружил, что он был пустотелым и содержал внутри себя… что-то содержал. Как в коконе. А вот по пьедесталу кто-то словно прошелся молотком, тщательно сколов все надписи.

Корабль по-прежнему не отвечал.

На площади следующего района из яйцеобразного пьедестала рос рахитичного вида гриб, и пьедестал тоже был «обработан».

Розенфельду казалось, что его голова медленно, но верно распухает. Позарез нужны были свидетели, а лучше – те, кто объяснит, что это все означает. Пока шлем не раскололся.

И это он еще не заглядывал в здания. Напротив, старательно уводил взгляд от дыр в стенах, чтобы не увидеть, что может быть там, внутри. А дыр меж тем становилось все больше.

Переступив границу очередного района, частично захваченного провалом, Розенфельд дернулся и схватился за голову. Радио атаковало его левое ухо серией истерических щелчков и свистящих трелей, довершив какофонию глухим строенным лязгом.

– Э! – сказал Розенфельд, убавив громкость. – Кто здесь?

Наступило временное затишье. Потом шум возобновился. Эрих выругался и побрел дальше. Заглядывать в провал расхотелось. Тот, кстати, тоже не имел названия, и Розенфельд решил для себя, что будет настаивать на «Дыре имени Курачкова», если, конечно, кому-то придет в голову спросить его мнение.

Дома по краям площади были разрушены довольно сильно, и поэтому он издалека увидел стоящую на пьедестале статую – и, не веря самому себе, широким шагом двинулся к ней.

На пьедестале стоял человек.

Две руки. Две ноги. Одна голова, без лица, словно накрытая шлемом, гладким полушарием торчала между массивных плеч. Человек сидел на корточках, упершись кулачищем одной руки в пьедестал и отведя другую, со скрюченными пальцами, назад и вверх. Эрих встал перед статуей и усмехнулся. Человек с пьедестала явно намеревался схватить его, Эриха, и… вероятно, сожрать. Или, может быть, раздавить. Оба варианта были довольно неприятны.

Пьедестал человека был покрыт клинописью. Розенфельд торопливо сделал пару снимков и вздохнул. Ладно, пусть умники разбираются, чтобы им скучно не было…

Услышав в наушнике необычно резкий, словно бы требовательный свист, Розенфельд развернулся. Невдалеке от него стояла столбиком большая статуя сороконожки. Песочного цвета, почти идеально сливающаяся с окрестностями, с множеством когтистых лапок, сложенных на сегментированном брюшке и чуть склоненной набок плоской головой с парой больших круглых глаз. Он хмыкнул:

– Как это я тебя не заметил?.. – и тут наконец-то уронил свой проклятый ящик на землю.

Статуя шлепнулась плашмя, быстро скользнула вперед, остановилась в нескольких шагах от Эриха и снова поднялась. Чуть поодаль показались еще две, на первый взгляд, абсолютно такие же сороконожки. Они тоже подобрались поближе, но остановились на более почтительном расстоянии.

– Привет, ребят… А я тут смотрю вот…

Прозвучало это неубедительно. Розенфельд, пожалуй, и сам бы себе не поверил, особенно принимая во внимание его сходство с фигурой, что возвышалась над площадью. Он мельком глянул через плечо и поразился: по сравнению со статуей сороконожки выглядели совершенно безобидными существами. Будь он ребенком, обязательно попросился бы их погладить. Только чтобы сначала увели от страшного каменного дяди.

Розенфель преувеличенно медленно приподнял руки и продемонстрировал пустые ладони:

– Вот… Ничего нет…

Потом он так же медленно поднес руку к поясу, нажал кнопку включения микрофона и повторил сказанное, стараясь даже не думать о том, что у него на поясе висит лазерный резак высокой мощности. Хороший инструмент, нужный…

Сороконожки не двигались.

– Можно я пойду? – спросил он.

В наушнике по-прежнему щелкало. Неужели они тут радиосигналами общаются? Впрочем, что он знает о здешней эволюции? Произошли от каких-нибудь транзисторов о трех ногах…

Розенфельд медленно двинулся вперед. Первая сороконожка повела головой – наушник коротко свистнул, – прошмыгнула мимо него и принялась скалывать ударами башки клинопись с пьедестала. А с той стороны, куда направлялся Розенельд – с той, где осталась ракета – на площадь вбежали еще несколько сороконожек.

Щум сделался нестерпимым, и Эрих, скривившись, выключил радио.

Одна из новоприбывших сороконожек оказалась прямо перед ним, встала на дыбы, приподняв над землей три четверти своего туловища, и уронила что-то на землю.

Резак. Обыкновенный, такой же, как у Розенфельда, только покрытый бурыми пятнами. Эрих некоторое время переводил взгляд с сороконожки на резак и обратно, потом тихо спросил:

– Значит, стрекозы вам еще не попадались?

2016.02.21—23.

Вместо Харона
Рассказ

Я вышел на трассу, подтянул болтающуюся лямку рюкзака, откинул со лба мокрые волосы и зашагал вперед. В темноту. Ни одного фонаря. Люблю наши дороги. Справа, приглушенные завесой дождя, раздавались звуки фестиваля: народ играл «Ничего на свете лучше нету». В ботинках хлюпало.

Ка-та-стро-фа. Нет, я знал, что «Алебастровый Слон» на выезде – это всегда катастрофа, но тут мы переплюнули сами себя…

И какие теперь, к чертям, «мы»? Все, «мы» кончились, остались четверо кое-как связанных друг с другом идиотов и я. Мою ниточку перерезал лезерман11
  Компания, выпускающая различные инструменты, в частности, ножи.


[Закрыть]. После того, как он появился из кармана Саши-гитариста в уже разложенном состоянии, говорить стало не о чем.

Я оглянулся через плечо. На трассе можно было играть в городки, если только взять рюхи22
  Цилиндры, используемые в игре «городки» для составления фигур.


[Закрыть] потяжелее. Например, из свинца.

До ближайшей станции осталось двенадцать километров. Сколько до дома – не знаю, не считал.

Через полчаса у меня выросла тень.

Сначала не сообразил даже, в чем прикол: ну тень и тень, у всех тени бывают… Потом дошло. За мной ехала машина.

Обернулся. Голосовать не пришлось. Водитель пару раз мигнул фарами, сбавил скорость и остановил машину – маленькую темно-зеленую «Ниву» – в шаге от меня. Дверь с пассажирской стороны распахнулась.

– Ну и погодку вы выбрали для марш-броска! – прокричал усатый водитель. – К долгой прогулке33
  «Долгая прогулка» – роман Стивена Кинга (под псевдонимом «Ричард Бахман»).


[Закрыть] готовитесь?

Я только рассмеялся. Ну кругом наши!

– Забирайтесь давайте! – Водитель мотнул головой и отодвинул спинку переднего сиденья, чтобы я мог пролезть.

– Спасибо! Давайте я сумку в багажник брошу!

– Ага!

– Куда вам? – спросил водитель, когда я кое-как разместился позади него.

– Если можно – в город. Если можно наглеть – то на станцию. Черт, натоптал я вам…

– Ничего! Не вы первый, не вы, я полагаю, последний. Главное, сиденье не испачкайте. А на станцию смысла нет. Авария произошла. Поезда не ходят.

– Авария? Ч-черт…

– Может быть, и черт, – негромко сказал водитель и добавил, ткнув пальцем в ветровое стекло: – Там, впереди. Какая-то легковушка застряла на переезде, ну ее поездом и…

Я напрягся. Почему-то в голове возникло: обычно человек подвозит призрака, но иногда бывает, что призрак подвозит человека. Откуда он знает?..

– По радио сказали, – пояснил водитель, словно знал ход моих мыслей и хотел успокоить.

– А-а…

Нельзя сказать, что совсем успокоил. Надо все же меньше читать.

– Как насчет музыки? – спросил он.

Я внутренне поежился, но сказал:

– А давайте.

Он коснулся рукой панели магнитолы, потом аккуратно тронул машину с места. Через минуту я услышал знакомое синтезаторное вступление… Не знаю, что лучше, таксист или маньяк, но музыку вторые ставят более интересную.

– Remember when you were young…44
  Первая строка песни «Shine on you crazy diamond» группы Pink Floyd.


[Закрыть]

– Ну и погодку вы выбрали для марш-броска!

Дежа вю… Или это у него такое традиционное приветствие? Правда, теперь уже без «долгой прогулки». Любопытно. А я, оказывается, умудрился задремать.

Под звуки «Welcome to the machine»55
  Песня группы Pink Floyd с того же альбома, что и «Shine on…»


[Закрыть] в машину забрался невысокий курчавый паренек в бейсболке. Символично. Он посмотрел на меня сквозь покрытые капельками воды очки и сказал:

– О. Паук66
  Имеется в виду Сергей «Паук» Троицкий, лидер группы «Коррозия Металла».


[Закрыть], что ли? Привет! Тоже с феста? Арсений.

Я пожал протянутую руку:

– Максим.

– Тоже хорошо! – откликнулся он, невпопад тряся головой под музыку. – Куда едем?

Водитель захлопнул дверцу и молча тронул машину с места. Я прислонился головой к стеклу. А действительно…

– Передайте за проезд.

– Куда? – встрепенулся я

– За проезд передайте, – повторили за моей спиной с той же занудной интонацией.

Девушка. Бледное лицо обрамлено грязноватыми дредами, мутноватые глаза полуприкрыты. В протянутой ко мне ладошке – влажная двухрублевая монетка. Где она такие цены видала? Когда?

– Сегодня бесплатно! – крикнул водитель.

– Слышите, бесплатно, – сказал я, поскольку девушка все так же протягивала монетку.

Девушка пожала плечами и спрятала денежку в болтающийся на шее кошелек. По шевелящимся губам я прочитал что-то вроде «Them crazy… them crazy…»77
  Припев песни Боба Марли «Crazy Baldheads».


[Закрыть]

Я выглянул в окно. Дождь все еще шел. Маршрутка подъезжала к маленькому городку. Он называться как угодно. Почему-то такие городки кажутся одинаковыми, по крайней мере, на первый взгляд. Одинаковые дома, одинаковые автовокзалы, одинаковые станции…

Маршрутка притормозила. Девушку качнуло вперед, она стукнулась головой о подлокотник кресла и вяло ругнулась. Дверь открылась, в салон ввалился мокрый как мышь парень в военной форме.

– До Советской идете? – невнятно спросил он.

– Идем! – отозвался водитель и добавил, обращаясь почему-то ко мне: – Белье брать будете?

– А?.. Ну…

– Будем, – опередила меня девушка с дредами.

Проводник в застегнутой наперекосяк форменной куртке кивнул и пошел за бельем. Моя соседка тем временем наполовину сняла промокшую насквозь цветастую рубашку, потом сообразила, что в купе она не одна, и резковато сказала:

– Выйдите, пожалуйста! Я переодеться хочу.

Народу в вагоне было, похоже, немного, и он все больше помалкивал. Народ, то есть. Я слушал музыку – на сей раз что-то незнакомое – и изучал разводы «под дерево» на пластиковой обшивке закрытой двери купе. Сколько уже можно переодеваться?

Захотелось курить. Интересно, а в пассажирских где курят? В электричках, например, нигде.

Что-то сегодня уже про электрички было…

Подошел проводник, недовольно пошевелил усами и сунул мне в руки три комплекта белья и снова исчез у себя. Простыни были синтетическими. Наверное, чтобы меньше пачкались…

Как те сиденья. Водитель просил не пачкать сиденья…

Дверь купе открылась, я сунул девушкам пакеты с бельем, отвернулся и уставился в темноту за окном. Темнота была какая-то удивительно плотная, словно мы ехали сквозь густой лес, подошедший слишком близко к путям.

Нужно умыться. Иначе опять засну.

Туалет оказался открыт. Я не стал запирать дверь, просто умылся ледяной водой и посмотрел на себя в зеркало, висевшее над раковиной. Господи, ну и пугало! Как в таком виде вообще в поезд пустили? Надо будет футболку переодеть, а то вон плечо грязное, да еще и пятно от кетчупа на брюхе. И дырка к тому же посреди пятна…

Как будто ножом пырнули.

Водитель просил не испачкать сиденье.

Я выскочил из туалета, бросился в тамбур и распахнул дверь. В вагон ворвался ледяной воздух. Поезд шел над неровным черно-серым ландшафтом с редкими всполохами света. Словно кто-то блуждал в тучах с фотоаппаратом.

– Закройте дверь! – крикнул проводник.

Я обернулся. Он уже успел застегнуться как следует.

– У вас ус отклеился, – сообщил я ему.

Проводник кинулся ко мне и вцепился в ворот безрукавки. Ветер сдул с него фуражку, погонял по полу и загнал ее в угол. Проводник рывком отодвинул меня от двери, сам оказавшись к ней спиной, толкнул в угол, к фуражке…

Потом усмехнулся, откинулся назад и вывалился наружу.

Я встал, осторожно поднял фуражку, напялил ее на голову и закрыл дверь.

Кажется, в восьмом купе просили чаю.

2016.05.25—27.