Текст книги "Встречи и воспоминания: из литературного и военного мира. Тени прошлого"

Голоса́ благоразумия. – «Акт» Львовского комитета. – Лозунг руководителей восстания. – Двуличие Австрии. – Попытки русского правительства к примирению. – Сигнал к действию со стороны отеля «Ламбер». – Миссия Л. Водзицкого. – Беседы В. Чарторыйского с Наполеоном. – Зажигательная речь принца Плон-Плона в сенате. – Мнимые польские победы над русскими войсками. – Горькие воспоминания г-на Козьмяна

Не одна львовская «Лава» отличалась некоторым благоразумием и жалостью, по крайней мере, относительно тех молодых людей «из низших учебных заведений», которые стремились принять активное участие в восстании.

Раздавалось много и других голосов предосторожности, которые всячески пытались приостановить и даже не допускать самое начало кровавых столкновении польских повстанцев с русскими войсками. Так, например, из книги Козьмяна мы узнаем, что даже из отеля «Ламбер» чрезвычайный «гонец», некто Г. Ф., извещал главарей Галиции, что «восстание представляет собою безумный, плачевный поступок», потому что оно не может рассчитывать наверняка на помощь со стороны Наполеона III. «“Бог слишком высоко, а Франция очень далеко”, – этими словами прекрасно характеризуется положение дел, так как общее мнение (во Франции) не одобрило бы войны за освобождение Польши». А граф Лев Ржевусский прямо однажды высказал г-ну Козьмяну: «L’empereur n’aime pas la cuisine qu’il n’a pas faite»[65]65
  Император не любит тех кушаний, которые не он сам приготовил (франц.). – Примеч. ред.


[Закрыть], – намекая этим на всем известную любовь Наполеона к устроению самолично заговоров[66]66
  Намек на организацию будущим Наполеоном III ряда заговоров (впрочем, неудачных) с целью захватить власть во Франции.


[Закрыть].

Или, например, вот какой сравнительно умеренный «акт» был составлен и опубликован партией «белых»[67]67
  «Белые» объединяли польскую аристократию, помещиков, зажиточное мещанство и т. п. Их программа отличалась большей умеренностью по сравнению с радикализмом «красных». Основное отличие состояло в том, что освобождение крестьян от крепостной зависимости предусматривало высокие компенсации помещикам, а восстание откладывалось на неопределенный срок.


[Закрыть] в Львове, которая по примеру краковского «Комитета о раненых» настаивала на выжидательном положении: «Добросовестно рассмотрев полученные нами сведения о волнениях в Конгрессовке[68]68
  Конгрессовая Польша или, как ее иронично называли сами поляки, Конгрессувка (Kongresówka), она же «Царство Польское» – часть территории Польши, присоединенная к Российской империи по решениям Венского конгресса 1815 г.


[Закрыть], мы, к несчастью, должны считать этот шаг преждевременным, так как он сделан без надлежащей осмотрительности и даже без подготовки съестных припасов и денежных средств, не вовремя и при совершенно неподходящих как внутренних, так и внешних условиях. Оправдывать(?) его может только то ужасное положение, в котором находится теперь Польша. Упомянутое волнение (то есть восстание) не может быть названо народным восстанием, а только защитой от жестоких наборов[69]69
  Речь идет о рекрутском наборе января 1863 г., инциированном с целью изолировать молодежь и ликвидировать кадры повстанческой организации. Для этого набор проводился не по жребию, как обычно, а по заранее составленным спискам, в которые было включено до 12 тысяч человек, подозреваемых в принадлежности к заговорщикам и в революционных настроениях. Повстанцы оказались перед выбором или потерять лучшие силы будущего восстания, или выступить немедленно, не завершив подготовки к восстанию и не обеспечив себя достаточным количеством оружия.


[Закрыть]. Если бы с первой же минуты мы (львовские поляки) приняли в нем деятельное участие, неосмотрительно увлекая и нашу молодежь, плохо или даже совсем не вооруженную, туда (то есть в Польшу), где недостаток оружия превосходит недостаток людей, где нет никакой организации, то этим мы не принесли бы отечеству никакой пользы; лишение же нашей стороны этой молодежи, без всякой для польского вопроса выгоды или с весьма сомнительной, было бы если не преступлением, то во всяком случае легкомыслием по отношению к делу, которому мы хотим помогать. И вот, мы, проникнутые горячей любовью к отечеству и полагая, что священный долг наш состоит в том, чтобы высказать это наше глубокое убеждение, обращаемся ко всем своим соотечественникам, проживающим в этой части Польши (то есть в Галиции) и предлагаем им: как бы ни был горячо их желание помочь отечеству, пусть все-таки примкнут к нам и примут в качестве пароля слово «ждать».

«Ждать следует потому, что неблагоприятные в настоящую минуту внешние обстоятельства могут в самом скором времени сделаться весьма благоприятными, и тогда нам понадобятся значительные свежие силы. Все благоразумные полководцы обыкновенно посылают прежде всего передовые отряды, а затем уже выступают сами с главным корпусом, оставляя все еще часть войска в запасе; и уже неоднократно бывали примеры, что запасный отряд выигрывал битву. Этим запасным отрядом должны быть мы (то есть поляки австрийских провинций). Но да не будет наше выжидание мертвым и бездеятельным, тем выжиданием, которое поощряет праздность, лень и низкий эгоизм! Мы должны поддерживать воодушевление, собирая при этом средства и военные силы. Итак, мы повторяем, что настоящее волнение в Конгрессовке не представляет собой всеобщего восстания. Подобно тому, как в 1846 и 1848 годах во время восстания в княжестве Познанском[70]70
  Великое княжество Познанское – герцогство (в польских источниках княжество), созданное по решению Венского конгресса 1814–1815 гг. на основе западных территорий Варшавского герцогства, ранее известных как Великая Польша; автономия в составе Пруссии. На востоке граничило с Царством Польским в составе Российской империи. В 1846–1848 гг. в великом княжестве Познанском произошло польское национально-освободительное восстание против прусского господства. В главе его встал Национальный комитет, где преобладающее влияние получили представители консервативных и либеральных кругов; вооруженные крестьяне и горожане нападали на прусские административные учреждения, вступали в стычки с войсками. Между тем Национальный комитет, готовый удовлетвориться автономией для княжества, вступил в переговоры с прусскими властями, рассчитывая на уступки с их стороны. Восстание было подавлено. После его поражения княжество потеряло автономию, было инкорпорировано в состав Пруссии (провинция Позен) и подвергнуто германизации.


[Закрыть] жителям других частей Польши не только никто не ставил в упрек, что они не торопились жертвовать своею жизнью и имуществом, – напротив, все признавали, что благоразумие и истинный патриотизм повелевают не обрекать всех польских сил на верную гибель в этом мятеже, который никоим образом не может послужить к освобождению отечества, так и теперь мы советуем, прежде чем примкнуть к восстанию, хорошенько подумать, может ли это принести пользу нашему общему делу или нет? По нашему мнению, Галиция только тогда может и должна примкнуть со всеми силами к мятежу в Конгрессовке, когда последний, не имеющий в настоящее время большого значения, сделается всеобщим, то есть, когда в нем примут участие все классы населения, в особенности, если к нему хотя отчасти присоединятся крестьяне или же если хотя сколько-нибудь изменятся внешние обстоятельства: главным образом, если в России произойдут более значительные волнения среди крестьян и в войске или же, если весной (1863) вспыхнет война на Востоке, потому что то и другое должно будет отвлечь значительную часть русской военной силы; выступив же против всей ее массы, мы не можем питать ни малейшей надежды на успех. Но мы должны признать, что все эти необходимые условия восстания могут наступить скоро, а потому мы не осуждаем его, а только напоминаем, что долг каждого патриота – ждать и в то же время немедленно приступать к приготовлениям, которые в случае надобности немедленно примкнуть к мятежу в Конгрессовке дадут нам возможность оказать могущественную и деятельную помощь».

Этот в высшей степени интересный «акт», изданный в Львове 4 февраля 1863 года, довольно рельефно обрисовывает не только то выжидательное положение, которое приняли львовский и краковский комитеты относительно начавшегося уже в русской Польше открытого мятежа, но и те несбыточные мечты и расчеты, которые, по-видимому, питали все вожаки и главари восстания по части ожидаемых бедствий и смут внутри самой России…

* * *

Все более благоразумные и опытные люди в Польше и Литве не одобряли террора, установленного тайным правительством в Варшаве, а равно злоупотреблений и самовольных экзекуций, коим подвергали очень часто – по доносам и ошибкам – совсем неповинных людей. Сам автор книги, г-н Козьмян, находил в то время, что было трудно, почти невозможно, с расчетом на какой бы то ни было успех защищать сторонников идеи о восстановлении Польши в границах 1772 года; а между тем, этот «народный догмат» был лозунгом, основанным на совершившемся факте только что объединенной Италии, и этот лозунг был на знамени взбунтовавшейся Польши и у всех руководителей восстания.

Интересно при этом сопоставить только что приведенный нами «акт» Львовского комитета с официальными распоряжениями австрийского правительства, которые по удивительной случайности совпали одновременно с появлением на свет божий этого акта. Так, того же 4 февраля 1863 года по углам краковских улиц были развешены объявления «от полицейской дирекции» следующего содержания: «Правительство принуждено предостеречь жителей Кракова, что всякие действия, ведущие к измене отечеству или к нарушению общественной безопасности, хотя бы таковые были предприняты против другого государства, с которым Австрия связана особыми договорами, имеющими силу закона, составляют преступление и на основании § 66 положения о наказаниях будут преследуемы заключением в тюрьме от одного года до пяти лет. Итак, мы советуем жителям Кракова воздержаться от какого бы то ни было участия в восстании, вспыхнувшем в Царстве Польском. Полагаясь на здравый рассудок населения, надеемся, что никакие подобного рода беспорядки не нарушат покоя и безопасности страны, и что правительство не будет вынуждено направлять против преступников всю суровость закона».

В то же время и во Львове, всего лишь двумя днями раньше, то есть 2 февраля, было распубликовано следующее «объявление»: «Уже в течение нескольких дней в здешней столице вербуют людей с целью перейти границу и соединиться с повстанцами. Уже значительное количество вооруженной молодежи оставило наш город. Поэтому дирекция полиции вынуждена предостеречь, что не только набор людей с указанною целью, но и переход через границу, хотя бы только предпринятый, повлекут за собою применение § 66 положения о наказаниях».

Это были официальные, гласные, так сказать, распоряжения австрийских властей. В действительности же это двуличное правительство допускало, как указывает г-н Козьмян в своем сочинении, явное потворство формированию восстания и прямо-таки закрывало глаза на все, что происходило с этою целью на австрийской территории. Так, например, набор отрядов посредством списка происходил в Кракове явно. «Военные власти ни в чем не препятствовали молодежи, принявшей присягу и спешившей в Царство Польское. Наказания, положенные за утрату ружей, были настолько незначительны, что как бы поощряли эти «утраты»… Газеты, даже подцензурные, могли свободно писать о восстании и почти все были благосклонны к полякам. Вообще, снисходительность австрийских властей, несмотря на вывешенные ими объявления, доходила до того, что если иногда и задерживали на границе немногочисленные группы (до 40 человек), направлявшиеся в Царство Польское, то их по арестовании выпускали вскоре на волю и не мешали затем добраться до лагеря в Ойцове[71]71
  Замок и местность на территории Царства Польского недалеко от австрийской границы, близ Кракова.


[Закрыть]. Далее, официальная «Львовская газета» объявила того же 4 февраля 1863 года, что покупка оружия в Львове и Кракове допускается лишь с соизволения полиции; между тем эта покупка продолжалась почти беспрепятственно и на глазах у всех. Для виду производились иногда обыски у лиц, не особенно подозрительных, например, в Кракове у драматической актрисы Герман; а в то же время тайное общество «Лава» (расходившееся с партией белых, или умеренных, существовавшей в том же Львове) могло безнаказанно посылать молодежь в польские отряды. Случалось, конфисковали иногда кое-какой номер «Часа» и «Газеты народовой», но вообще позволяли последним писать многое о событиях в Конгрессовке и одобрительно отзываться о них…

Эти интересные сведение о двоедушии Австрии сообщает г-н Козьмян в своей книге, и мы, таким образом, находим в рядах главных виновников восстания 1863 года еще одного – и совершенно неожиданно.

* * *

Русское правительство с своей стороны делало все, что только было возможно сделать, не нарушая своего государственного достоинства, чтобы предотвратить кровавые столкновение войск с собирающимися в варшавских костелах и на площадях, а равно и в лесах Царства нафанатизированными массами польской молодежи. Воспоследовал целый ряд милостей и амнистий рядом с особыми правами и привилегиями для гражданского управления Царства, которых не имели коренные великорусские провинции империи. Мы уже говорили выше о тех особых полномочиях, которые были даны правителю гражданской части в Царстве, маркизу Велепольскому. Затем, когда умершего князя Горчакова сменили быстро следуя один за другим, генералы Сухозанет и Ламберт, взамен их был назначен в мае 1862 года наместником Царства родной брат государя великий князь Константин Николаевич. Еще ранее была объявлена амнистия всем тем из повстанцев, кто сложит оружие до 1 мая. Манифест императора Александра II, объявлявший эту амнистию, обещал в то же время продолжать реформенную организацию в Царстве Польском, начатую, как известно, маркизом Велепольским, при которой все русские гражданские чиновники изгонялись со службы в Царстве Польском поголовно и заменялись поляками, местными уроженцами.

Но, по мере уступок со стороны России, требования поляков становились смелее и обширнее, и они стали уже выражать желание о восстановлении автономной Польши в границах цветущего ягеллоновского времени[72]72
  Ягеллоны – королевская династия, ветвь рода Гедиминовичей, правившая Польшей в период ее величайшего расцвета и расширения границ с 1386 по 1572 г.


[Закрыть]. Становилось очевидно, что злая судьба поляков подготовляла разрешение этого рокового вопроса оружием и кровью… К этой развязке наталкивали поляков со всех сторон.

Из отеля «Ламбер» пришло распоряжение, чтобы начинали и по возможности долее поддерживали войну. Полуправительственные парижские газеты и даже «Moniteur» старались придавать повстанцам энергию и стали помещать о событиях в Польше очень подробные известия и разбирать действия поляков с большой снисходительностью. Наконец, сам Наполеон и его правительство, как оповестил комитеты отель «Ламбер», стали высказывать совершенно иное, чем до сих пор мнение о восстании: они открыто выразили убеждение, что оно послужит к поднятию польского вопроса. Дипломатические действия уже начаты. Французское правительство сделало первые шаги в Берлине по случаю конвенции. «Существование восстания, – говорилось в письмах отеля, – необходимо для благоприятного исхода начатого дела и для успешности переговоров». Затем стало известно, что князь Владислав Чарторыйский был лично у императора Наполеона и беседовал с ним. В словах последнего видна была нерешительность, но он не был против восстания и дал понять, что деятельность его будет зависеть от Англии и Австрии, к которым он, правитель Франции, и обратился с вопросом по этому делу».

Для большего убеждение поляков в необходимости открытого восстания отель «Ламбер», по рассказу Козьмяна, требовал, чтобы к ним в Париж выслано было особое уполномоченное от комитетов лицо, которое бы могло убедиться de visu et auditu[73]73
  Зрительно и на слух (лат.). – Примеч. ред.


[Закрыть], каковы шансы на внешнюю помощь и поддержку. Таким уполномоченным лицом был избран Людовик Водзицкий, и вот рассказ Козьмяна об этой миссии.

«Водзицкий прибыл в Париж в минуту, если можно это сказать, удачную, даже самую подходящую для нашего дела: именно тогда происходили серьезные переговоры между державами. Наполеон и его правительство были воодушевлены лучшими надеждами и желанием помочь полякам. Это желание уже поддерживалось в то время содействием Англии, а в особенности Австрии. Водзицкий был в отеле «Ламбер», а также у французских министров, имевших преимущественное влияние на внешнюю политику – у графа Валевского и Друэн-де-Люиса, и виделся с доверенным лицом и секретарем императора Моккаром. Всюду и от всех он услышал то же самое, а именно, что еще ни разу со времени раздела Польши последняя не имела больше шансов на помощь со стороны Европы, чем теперь. Министры поддерживали и распространяли это мнение и до некоторой степени наталкивали на него тех, кто, по их мнению, не должен был оставаться равнодушным к их словам. Вряд ли нужно прибавлять, что главным содержанием их разговоров с Водзицким была необходимость поддерживать восстание. Граф Валевский особенно долго беседовал с Водзицким, объяснил ему положение дел и указал на необыкновенно благоприятные условия решения польского вопроса в данное время: “Правительство, – говорил он, – вступило в переговоры с Англией и Австрией для того, чтобы начать действия, первым из которых будет предъявление России требования дать Польше то устройство, которое было в 1831 году, и при том расширить территорию… В случае отказа Польша будет объявлена независимой, и на престол ее взойдет эрцгерцог австрийский”. “Для исполнения этого, – говорил Валевский, – необходимо, чтобы восстание не прекращалось, необходимо, чтобы оно получило характер общенародный и было очищено от революционной окраски: Faites durer et faites élargir les limites de l’insurrection[74]74
  Заставьте удлинить и расширить границы восстания (франц.). – Примеч. ред.


[Закрыть]”, – прибавил он».

«Наконец, Водзицкий виделся с человеком, пользовавшимся наибольшим доверием Наполеона, с человеком, перо которого чаще всего выражало мнение самого императора, – с его личным секретарем Моккаром. Он подтвердил во всей полноте то, что Водзицкий только что услышал от государственного министра, графа Валевского, но при этом Моккар еще в более ярких красках представил ему необходимость продолжения восстания и с еще большей выразительностью сказал: “Etendez l’insurrection territorialement, car cela peut influer sur les limites dans les quelles la reconnaissance des droits nationaux sera exigée et comprise”[75]75
  Распространите восстание на бо́льшую территорию, так как это окажет влияние на те границы, в которых можно будет потребовать и получить признание [польского] государства законодательно (франц.). [Ср. ниже «кровь восстания обозначит будущие границы Польши»].


[Закрыть]».

Так как князь B. Чарторыйский в первую свою аудиенцию у Наполеона не добился разрешения главного вопроса относительно продолжения восстания, то он вскоре же имел возможность говорить с императором еще раз и, желая непременно узнать его мнение, прямо спросил: «Думаете ли, Ваше Величество, что продолжение восстания еще необходимо?» – «Да, – ответил император, – и я даже уполномочиваю вас сказать “да!”»…

Принц же Наполеон (Плон-Плон) пошел еще далее. Во время разбирательства в сенате петиций, касающихся польского вопроса, начатого 17 марта (1863), принц произнес длинную и красивую по своей форме речь в пользу Польши и заключил ее следующими словами: «Печально было бы советовать Польше прекращение восстания, так как обстоятельства теперь особенно благоприятны: император в расцвете лет и гения своего, а имя Франции пользуется в настоящую минуту громадным авторитетом. Пришло время действовать. Действуйте поэтому как можно скорее! Каким образом? Не знаю, не могу этого знать, но действуйте. Восстание будет продолжаться, если его будут поощрять. Пусть император делает, что хочет. Жребий брошен; всякий пусть повинуется голосу своей совести. Что касается меня, то я уверен, что дело, за которое принялся император, окончится благополучно».

Вот какие авторитетные уста бросали искры в пороховой погреб легковерной польской нации!.. И несчастная нация слепо поверила этим политическим авантюристам и начала «действовать». Посыпались телеграммы и корреспонденции в парижские и венские газеты о поголовном, будто бы, восстании народа в русской Польше и Литве, о постоянных сражениях и победах, одержанных над русскими войсками… «Победы» эти были иногда настолько невероятны, что им не верили даже сами поляки, когда им приходилось читать о них! Так, например, однажды вышел такой забавный случай, рассказанный Козьмяном: когда он прибыл из Кракова в Париж и зашел в отель «Ламбер», то в это время как раз была получена в отеле телеграмма, извещающая о большой победе, одержанной польскими войсками. Клячко прочитал эту телеграмму (из Кракова) вслух Козьмяну и спросил: «Возможно ли это?» – «Да, – ответил Козьмян, – коль скоро не я выслал эту телеграмму…»

«Безрассудные предприятия, – с горечью говорит и вспоминает г-н Козьмян, – в большей мере, чем всякие другие, нуждаются во лжи. Умышленно преувеличенные и оптимистические известия первоначально принесли пользу, но последствия были вредны. Дурными средствами можно помочь разумным предприятиям, но безрассудных предприятий они не спасают и только оставляют после себя унижающее воспоминание о пользовании ими».

Послабления русских властей и заискивания перед поляками. – Взгляд Бисмарка на это дело. – Приглашение на вечер к великому князю Константину Николаевичу. – Варфоломеевская ночь. – Роль в восстании польского духовенства и женщин. – Рекрутский набор в Царстве. – Открытый мятеж и первые отряды в лесах. – Сочувствие простого народа русским властям. – Взаимные жестокости на войне. – Объявление амнистии и непринятие ее. – Вмешательство западных держав. – Отпор князя Горчакова и результаты вмешательства. – Результаты восстания

Если бы русские власти в 1861 и 1862 годах были хотя немножко суровее и, ввиду обостряющихся событий, перестали бы вести опасную игру в великодушие, то, по всей вероятности, не было бы вовсе восстания, а если бы и проявились вспышки мятежа, то он не охватил бы всей Польши и западных губерний[76]76
  Пишущему эти строки довелось быть всего год спустя после окончания восстания мировым посредником в Могилевской губернии, в которой во время восстания 1831 года были приняты бывшим в то время губернатором М. Н. Муравьевым следующие меры. Как только начался бунт в Варшаве, Муравьев вызвал в Могилев всех уездных предводителей дворянства и объявил им следующее: что все они вызваны сюда в виде, так сказать, заложников и останутся в губернском городе до конца восстания, происходящего в Польше. Если же произойдут в их уездах бунт или политические убийства, то господа маршалки ответят не только своею свободою, но и жизнью. Муравьев хорошо знал, конечно, что все польские смуты – дело панских рук, а не народа, – и достиг цели: в 1831 году Могилевская губерния была спокойна.


[Закрыть]; кровавых жертв было бы принесено, вероятно, вдесятеро меньше, и край не был бы так опустошен и разорен, как это произошло потом. Не только сами поляки того времени, то есть более благоразумные из них, сетовали на эту неуместную галантность и колебание русских властей, но даже и теперь, спустя 40 лет, г-н Козьмян не раз указывает в своем правдивом сочинении на этот удивительный факт постоянных расшаркиваний русских властей перед поляками в Варшаве накануне, так сказать, восстания… Мы просто поражаемся, видя на каждом шагу неуместные послабления, робкие заигрывание и даже искательства, недостойные сильной власти, представительницы такого мощного государства как Россия.

Эти наши авансы перед поляками немало удивляли бывшего в то время в Петербурге прусского посланника фон Бисмарка, который решился даже высказать свои по этому поводу недоумения нашему государственному канцлеру, объяснив ему, что в либеральных реформах[77]77
  Реформы эти в главном сводились к следующему: по проекту маркиза Велепольского, предполагалось восстановить конституцию или, во всяком случае, либеральное устройство, дарованное Польше в 1815 году, оставить неприкосновенным варшавский сенат, произвести должные реформы в сфере высшего образования при обязательном открытии вновь Варшавского университета; затем разрешить в либеральном же духе крестьянский вопрос, даровать евреям все гражданские права, а прежде всего уволить всех русских чиновников в крае, заменив их местными уроженцами. Эта последняя «реформа», приведенная в исполнение, дала потом, во время вспыхнувшей революции, доминирующее положение нескольким стам агентам этой революции.


[Закрыть], даруемых Польше, западные государства склонны увидеть уступки и страх перед политическим натиском поляков. Но князь Горчаков, однако, не только отверг мудрый совет великого дипломата, но еще и дал ему понять, что его советы излишни, что России уже наскучило быть в глазах Европы каким-то варварским государством, вечно давящим Польшу…

Еще более могло придать чванства и бодрости польской аристократии, то есть главарям восстания, такое, например, происшествие, передаваемое в книге г-на Козьмяна. Когда, однажды пришло в Варшаву известие о каком-то кровопролитном сражении русского войска с поляками, члены варшавского сената получили приглашение на вечер к великому князю Константину Николаевичу. Братья Левонские – генерал и сенатор, – Грушецкий, Александр Курж, Венглинский и другие собрались, чтобы посоветоваться, что им делать. На этом собрании присутствовали и не сенаторы. А. Куржем было громко высказано мнение, что в то время, когда проливается кровь, нельзя идти пить чай к великому князю… Венглинский тотчас же согласился с Куржем. Но один из сенаторов настаивал на том, чтобы принять приглашение великого князя, чтобы отказом не оскорбить его, а главное, чтобы из-за такого пустяка не переменять направление в принятой ими политике (?)… Кто-то даже предостерег, что могут быть дурные последствия, и что, принимая их во внимание, приглашенные должны идти. Решили, однако, не ходить. Тот сенатор, который был противоположного мнения, исполнил, по крайней мере, приличие и написал графу Хребтовичу, управляющему двором великого князя, что по болезни матери не может прийти…

Уайт, заменявший английского консула, бывший в тот вечер во дворце в числе же приглашенных, сказал потом одному из не явившихся сенаторов: «Что же вы сделали?! Глаза великого князя были все время обращены на дверь, и он с беспокойством смотрел, придете ли вы…»

«Все эти господа не виделись больше с великим князем», – прибавляет г-н Козьмян. Но зато они еще смелее стали подливать масла в огонь…

Собственно восстание, или открытый мятеж, начался резнею ни в чем не повинных русских солдат в ночь с 23-го на 24 января 1863 года. К сожалению, русские военные власти не были достаточно предуведомлены, так как все служащие, даже мелкие полицейские чины и варшавские городовые, были поляки и считали, конечно, своим долгом служить «ойчизне», а не русскому правительству.

Вслед за этою безжалостною ночною резней восстание открыто заявило себя в крае и охватило постепенно даже такие исконные русские области, как, например, Белоруссию (где даже был взят польским отрядом и разграблен уездный город Горки) и Киевскую губернию. Пожар захватывал очень большой район, – и совершенно неожиданно для русских властей, так что, например, в Могилевской губернии не оказалось вовсе войск. В лесах Польши, Литвы, Белоруссии и даже Киевской и Волынской губернии появились многочисленные польские отряды, сформированные из шляхты, учащейся молодежи, дворовой челяди и разного городского люда. Отряды эти не были ни достаточно вооружены, ни обучены, так что обрекались на вернейшую гибель. Польское духовенство стало в костелах призывать всех к оружию и фанатизировало женщин, а те, в свою очередь, посылали в леса своих сыновей, мужей и братьев…

Стало известно, что распространение пожара идет по сигналу из Тюильри: по крайней мере, Козьмян в одном месте своего повествования говорит: «Я должен заметить, что князь В. Чарторыйский совершенно ясно помнит, как граф Валевский в присутствии моего отца употребил выражение, что “кровь восстания обозначит будущие границы Польши”, – и Чарторыйский при этих словах сделал движение, выражающее удивление и некоторое опасение». И вот когда, например, во Львове стал формироваться отряд для похода в Волынь и Подолию, и все благоразумные и честные патриоты, как Франциск Смолка, стали умолять не делать этого, не губить польских мужей и юношей, посылая их на верную смерть, то «Комитет» Восточной Галиции, во главе которого стоял князь Адам Сапега, прямо объявил, что он выполняет лишь желание Парижского правления «расширить область восстания до дальних стран», так как границы будущей Польши будут означены кровью восстания…

* * *

Таким образом, из нашего беглого очерка читатели видят, кто были главные виновники польского восстания в 1863 году, кто его подготовил, сложил пригодный для него горючий материал и поджег. Западные историки восстания утверждают, что искрою, брошенной в порох, было будто бы распоряжение русского правительства произвести рекрутский набор в Царстве Польском. Но едва ли можно ставить в вину правительству, что оно задумало привести в исполнение самое ординарное и законное свое распоряжение произвесть набор, которого давно уже, то есть со времени Крымской войны, не было. Правда, набор этот или конскрипция, как называли его поляки, происходил не особенно удачно: предполагалось забрать в рекруты самые беспокойные элементы в Варшаве и в крае, а между тем, когда начался набор, то из намеченных к призыву 4500 молодых людей явилось в присутствие менее трети; все остальные и как раз все подозреваемые в политической неблагонадежности успели скрыться и затем образовали из себя первые отряды в лесах вблизи Варшавы, Люблина и Петрокова. Набор можно признать лишь удачным предлогом, послужившим к открытому бунту: так, набор был производим в ночь с 14-го на 15 января 1863 года, а всего десять дней спустя, именно в ночь с 24-го на 25 января, поляки устроили новую Варфоломеевскую ночь и пустили в дело целый отряд жандармов-вешателей[78]78
  Члены боевых групп польских повстанцев, действовавшие главным образом в сельской местности и осуществлявшие террор как в отношении представителей царской администрации и армии, так и против мирного населения, отказывавшегося поддерживать восстание. В случае захвата в плен «жандармов-вешателей» судили военно-полевым судом и расстреливали.


[Закрыть], после чего, понятно, спала завеса с глаз русского правительства, и никакие уже компромиссы с виновниками пролития русской крови стали немыслимы.

В Польшу и в западные губернии были двинуты войска. В Царство Польское назначен был наместником граф Берг, в Вильну послан был всевластным диктатором М. Н. Муравьев, и восстание было в несколько месяцев совершенно подавлено. Это было тем легче для русских войск, что простой народ, крестьяне, только что получившие перед тем свободу, не только не участвовали в мятеже, но открыто стали на сторону законной власти и много даже помогали отрядам русских войск при преследовании и разбитии банд, скрывавшихся в громадных лесах Польши, Литвы, Белоруссии и Волыни.

При подавлении восстания было немало, конечно, пролито крови с обеих сторон и немало учинено жестокостей. Поляки немилосердно казнили всех, кого подозревали в измене, часто ошибочно, иногда казнили даже безоружных и беззащитных стариков и женщин, нескольких священников и старообрядцев, заподозренных в услугах русским войскам; в Горках раненых русских солдат (из местной инвалидной команды) брали за руки и за ноги, раскачивали и кидали в середину горящих домов. Русские одинаково казнили жандармов-вешателей и расстреливали главных начальников банд, взятых с оружием в руках, а равно и всех тех бывших русских офицеров, которые дезертировали в леса, в польские отряды, из рядов армии.

Как только были разбиты и уничтожены главные отряды польских повстанцев, и мятеж утратил уже свой общий характер, русское правительство, не желая далее проливать кровь своих подданных, объявило 12 апреля 1863 года всеобщую амнистию всем, кто сложит оружие до 1 мая. Газета «Час» получила, по словам г-на Козьмяна, депешу об этой амнистии в тот же день в следующих выражениях: «Манифест императора Александра дает полякам амнистию с условием сложить оружие до 1 мая (старого стиля)[79]79
  Нужно иметь в виду, что газета «Час» печаталась в Европе, и, следовательно, ее издатели и корреспонденты пользовались григорианским календарем (новым стилем), а не принятым на территории Российской империи юлианским (старым стилем), что и потребовало уточнения в тексте манифеста, отправленного в «Час».


[Закрыть]. При этом, государь обещает продолжать организацию Царства Польского, начатую маркизом Велепольским».

Тут, кажется, и должно бы было покончиться восстание… Сам Козьмян находил, что эта амнистия «представляла собою в данном случае ниспосылаемый Провидением исход из плачевного, почти отчаянного положения»… Между тем, нашлось очень немного истинно мужественных людей, как граф А. Потоцкий, которые настаивали на принятии амнистии. Но их не слушали, – и тогда Потоцкий в порыве красноречия кинул в лицо «непримиримым» краковского Комитета следующую фразу: «На ваши головы упадет вся кровь, которая отныне будет пролита!» – и ушел из собрания…

В тот же день вечером в редакции «Часа» была получена другая телеграфическая депеша тайного польского «правительства» из Варшавы, гласящая, что «ноты держав посланы в Петербург». Было ясно, что эта депеша, извещающая о нотах, которые в то время еще не были посланы, хотела парализовать доброе впечатление, произведенное манифестом, объявляющим амнистию, и не допустить окончательного прекращения восстания и примирения поляков с русскими, – и коварная цель была достигнута: в особом «прибавлении» к газете «Час», вышедшем в тот же день вечером, были помещены обе телеграммы рядом: одна сообщала о высочайшем манифесте, а другая – об отправлении в Петербург нот европейских держав… а на другой день, в следующем номере той же газеты, появилась, по словам г-на Козьмяна, статья, «нисколько не отступавшая от старого гибельного направления и указывающая на повод, по которому, очевидно(?), хочет дать амнистию русское правительство, на связь ее с посылкою нот и возлагающая все надежды на дипломатическое вмешательство держав». В этой статье между прочим говорилось:

«Манифест, обещающий амнистию полякам, добивающимся с оружием в руках народных прав и свободы, стремится прежде всего сделать польский вопрос из общеевропейского чисто внутренним вопросом. Россия не признает за Европой права вмешиваться в ее отношения с Польшей и одним этим шагом хочет отделаться от дипломатических нот, которые уже посланы в Петербург из Вены, Парижа и Лондона – словом, хочет поставить дело в тесные границы системы политического единства Российской империи. Состояние польского вопроса не столько может измениться, сколько выясниться вследствие этого указа (то есть манифеста). Правительства, которые послали свои представления в Петербург, застигнуты, так сказать, врасплох. Указ вышел не до посылки нот и не после получение их; поэтому он не мог быть сделан по доброй воле (?) и не представляет собою уступки, вызванной этим первым шагом дипломатических действий[80]80
  «Указ» этот, увы! – представлял именно «уступку», никем и ничем не вызванную, если не считать великодушного сердца императора Александра II.


[Закрыть]. Дальнейшие поступки держав не могут быть предвидены, так как они будут зависеть от того, как отнесется к манифесту Польша… Итак, три правительства ожидают результатов, которые обнаружатся 1 (12) мая. Если эти результаты окажутся таковыми, каких желает русское правительство, то трем державам останется только согласиться с волею народа, который они взялись защищать. В противном случае, они не могут предоставить решение польского вопроса русскому государю, чем они показали бы, что отрекаются от прав, которые принадлежат им, державам, что дало бы России победу в данной дипломатической борьбе».