Текст книги "Голос моря"

Эти слова порождали неоформленные вопросы, которые вторгались во сны Аяаны, гнали прочь дрему. В голове метались обрывки фраз, словно незавершенные песни на бесконечном повторе. Никак не удавалось избавиться от воспоминаний о мужчине с низким голосом, в чьих глазах ни разу не мелькнула доброта.

Он нашел девочку следующим вечером.

– Ты знаешь, что нужно поступить правильно.

Молчание.

– Маленькая мученица, ты же чувствуешь зов небес?

Молчание.

– Ты настоящий воин вечности, верный и хороший. Смелый.

Молчание.

– Ты очистишь мир от скверны, и тогда твоя мать будет прощена и свободна. Представь, как она обрадуется. Обретет свободу благодаря отваге дочери. А еретик изменится, станет на путь истинный, иначе путь истинный сам изменит его. – На лице чужака появилась легкая улыбка. – Ты же этого хочешь?

– Да, – кивнула Аяана.

– Я тебе помогу, – пообещал мужчина голосом, который взлетал и опадал, обволакивал ее, парализуя волю и заставляя слушать, сосредоточив взгляд на темной отметине на лбу, какие бывают от усердных молитв. – Ты чувствуешь себя одинокой. – Девочка задрожала. – Никто не ищет тебя, когда ты прячешься. Нежеланная. Брошенная. Бедняжка. – Большая слеза прокатилась по щеке Аяаны и капнула на платье. – Ну-ну, не надо расстраиваться. Ты еще познаешь вкус победы, маленький воин. Ты одолеешь тех, кто тебя ненавидит, и окажешься в раю как мученица. Там все будут тебя почитать и восхвалять. – Она вздохнула. Глаза чужака заблестели от навернувшихся слез. – Милое дитя. – Он наклонился, вытер мокрые щеки девочки платком и добавил: – Ты избранная, маленький райский цветок.

Под кожу Аяаны вползло тепло, проникло через паузы в ее мыслях. Холодные слова камнями падали в душу, становясь заклинаниями, которые лишали воли, слог за слогом. Очарованная ими, девочка начала повторять их вслед за чужаком, будто во сне. Она сама не помнила, как и когда вернулась домой, а на следующий день взяла материнскую накидку буи-буи, хотя еще не достигла возраста покрывания тела, да на острове этого и не требовали. Затем принялась истово молиться, касаясь лбом земли, камней, пола, – и начинала заново всякий раз, когда опасалась, что смотрела не строго на восток. Спустя некоторое время Аяана начала уклоняться от занятий с Мухиддином и перестала разговаривать с матерью, хотя и сама не понимала, почему так поступает: просто чувствовала, что жизнь утекает, а сердце утомлено внутренней борьбой.

– Таков удел святых, даже Всемогущего, – одиночество, – голос мужчины при следующей встрече сочился грустью.

– Мухиддин… Он знает Всемогущего, – сказала Аяана.

– Я теперь твой наставник, – вперив в нее взгляд, тихо заявил загадочный собеседник. – Не смей заговаривать до тех пор, пока я не разрешу. – Он улыбнулся и вздохнул. – Всемогущему нужен отважный воин, чтобы обрушить кары на головы неверных. – Он издал резкий смешок.

– Что такое «кара»?

– Наша победа, – расхохотался мужчина и схватил девочку за руку. Несмотря на то что голос его по-прежнему звучал мягко, Аяана еще никогда не слышала ничего более чужеродного и отстраненного. Слова плыли по воздуху и уносили за собой. Затем чужак наклонился к ней, заслоняя своим лицом все остальное и притягивая внимание взглядом, в котором можно было утонуть, раствориться… Но совершил ошибку, прошептав: – Ты должна отречься от неверного, еретика, Мухиддина теперь, когда стала слугой Господа и достойна попасть в рай…

Аяана вздрогнула, ощутив, как сердце пронзило разрядом, одновременно возвращая ей возможность думать. Казалось, ее глаза теперь метали молнии. Она оттолкнула руку чужака и выкрикнула:

– Нет! Нет! – И полетела прочь, к темноте убежища, едва касаясь ногами земли и повторяя: – Он мой отец. – Но в голове продолжали звучать тихий смех и шипящие, точно змеи, слова: – Священная тайна. – Этот голос не стихал даже тогда, когда истощенная девочка погрузилась в сон.

Мухиддин с тревогой наблюдал, как увядает Аяана. Она стала нервной, раздраженной, апатичной и неразговорчивой, а иногда внезапно принималась молиться, строго следя за положенным временем, однако делала это вяло, опустив плечи, точно кто-то ее отчитывал. Когда обеспокоенный наставник уже собирался обсудить поведение девочки с Мунирой, произошло событие, изменившее все. Через три месяца после того, как появились первые тревожные симптомы, Аяана влетела в магазин, сбросила накидку, запрыгнула в бомбейский шкаф и закрыла за собой дверцу. Выждав пятьдесят минут, в течение которых царила полнейшая тишина, Мухиддин решился заглянуть внутрь и увидел, что ученица свернулась клубочком и крепко спит. Он нахмурился. На часах было два пополудни. Примерно в полпятого раздался осторожный скрип. Аяана выбралась из шкафа и смиренно попросила:

– Можно мне получить домашнее задание по математике?

Когда донесся следующий призыв к молитве, она напряглась и зажала уши руками и проинформировала наставника:

– Ты не должен это слушать.

Через пару дней к Мухиддину заявилась Мунира. Она принялась беспокойно мерить шагами комнату, грызя ногти, и наконец сказала:

– Что-то случилось, старик. – Он вздрогнул. Ему не нравилось обращение «старик». Женщина схватила его за руку и с отчаянием добавила: – Когда дочка думает, что я сплю, она забирается ко мне в кровать и прижимается всем телом.

Мухиддин задумчиво хмыкнул.

Мунира с надеждой взглянула на него и спросила:

– Аяана с тобой разговаривает? Потому что со мной – нет. Так разговаривает?

– Нет, – уныло признался Мухиддин. Когда мать девочки разрыдалась, он смягчился и пообещал: – Я выясню, в чем дело. Не плачь.

Мунира кивнула.

Мухиддин кивнул в ответ.

Во время следующего дневного азана, заслышав слова «Аллах акбар», Аяана поспешила к бомбейскому шкафу, но Мухиддин ее окликнул, испытав прилив раздражения:

– Подойди ко мне.

– Нет, – не отпуская дверцу в убежище, с диким ужасом каркнула девочка, а когда наставник направился в ее сторону с явным намерением оттащить от шкафа, обрушила целый поток слов: – Ты не можешь меня касаться. Я г-грязная, но и-и-избранная и буду о-очищена вместе с п-п-прелюбодеями и е-е-еретиками. Только сначала д-должна пойти с ним, чтобы с-с-суметь распространить с-с-с-вященное пламя. Д-д-должна научиться быть о-о-о-отважной и подчиниться в-в-в-высшим силам. – Аяана разрыдалась и закрыла лицо руками. – Но я не могу-у-у-у. Поэтому сбежала. А если начну молиться, Всемогущий меня найдет. Поэтому нельзя-а-а-а-а.

Челюсть Мухиддина отвисла так низко, что едва не вывихнулась.

Его первое «почему?» вырвалось слишком визгливо, и пришлось глубоко вдохнуть, чтобы обрести способность говорить. Он попробовал еще раз:

– Что случилось? – Но последовавшая за этим вопросом вспышка эмоций заставила Мухиддина использовать такое крепкое словцо, какие он не использовал со времен службы моряком. – Во имя всего святого, что случилось?

– В-в-всемогущий, – выдавила Аяана, икая.

– Что?

– Он ищет меня, – прошептала она.

– Что?

Она повесила голову, всем видом выражая стыд. Он читался в покрасневших щеках, в каплях пота на лбу, в заикании.

Мухиддин взял ученицу за подбородок и приподнял его, заставляя посмотреть на него, чтобы увидеть: в его глазах не было обвинения. Никогда не было.

Аяана пообещала, что разделит свой секрет с названым отцом: одну половину отдаст ему, другую – оставит себе. Мухиддин вытер с лица девочки слезы и пробормотал:

– Значит, ты пряталась, – сделал он вывод, а когда увидел ее утвердительный кивок, продолжил допытываться: – Кто-то тебя ищет? – Снова энергичный кивок. Аяана прикусила губу, стараясь не расплакаться, но промолчала. Мухиддин выпустил подбородок и беспомощно уронил руки. – В чем дело, Абира?

Но по щекам перепуганного ребенка снова потекли слезы, капая на оранжевое платье.

Аяана подняла взгляд и испытала прилив надежды при виде, как Мухиддин злится, отчего даже казался больше, чернее. Его глаза выкатились, плечи напряглись, руки сжались в кулаки. И тогда решилась:

– Всемогущий никогда меня не поймает.

– Давай начнем заново, Абира, – чеканя каждое слово, произнес Мухиддин. – Расскажи мне все медленно-медленно. Почему Всемогущий тебя ищет?

– Он мне велел ничего не говорить.

– Кто? – сквозь зубы процедил Мухиддин.

– Всемогущий, – созналась Аяана слабым, загнанным голосом. – Он отправил за мной мужчину.

– Мужчину, – эхом повторил Мухиддин, понимая, насколько это глупо звучит.

– Он сказал, – тихо начала она, затем набрала воздуха в грудь и протараторила: – Всемогущему нужен моджахед, но я подумала, что пусть он сам об этом попросит. – Девочка заломила руки и посмотрела на Мухиддина взглядом, в котором полыхало возмущение. – А мужчина велел мне отказаться от тебя, и я ответила: «Нет!» – Она сделала паузу, а не дождавшись реакции наставника, добавила: – И тогда сбежала.

Потеряв дар речи, Мухиддин почувствовал, как по спине пробежал холодок, а зубы застучали. Аяана начала придвигаться к нему маленькими шажками, остановилась лицом к лицу, положила ладонь на щеку и попросила:

– Скажи Всемогущему, что убивать людей плохо.

– Обязательно, – с трудом выдавил Мухиддин, затем откашлялся и очень мягко поинтересовался: – Что это был за мужчина, Абира?

– Ну этот, – Аяана взмахнула руками в воздухе. – Чужак. Фазул ва Мисри. – Заметив, как вздрогнул Мухиддин, она потупилась: – Всемогущий на меня сердится?

– На тебя – никогда, – заверил он, роясь на полках среди книг. Потом полез в шкаф и достал оттуда дубинку, взял трость со скрытым клинком. – Его гнев направлен только на Фазула. – Поставив черную бакора рядом с дубинкой, пробормотал: – Дегенераты. Считают людей запчастями в своем механизме. – Потом обернулся к девочке и велел: – Оставайся здесь. Иди в мою комнату и поспи. Открывай дверь только мне. Дождись моего возвращения.

Аяана нерешительно подняла глаза от пола и приоткрыла рот, будто собираясь что-то сказать, но промолчала.

– Что? – спросил Мухиддин.

– Всемогущий – твой друг? – дрожащим голосом решилась убедиться она.

– Да.

– А Фазул?

– Нет! – прорычал Мухиддин.

Аяана кивнула, облегченно выдохнула и наконец улыбнулась, по-настоящему улыбнулась.

Поздним вечером в мае 1998 года один из портных острова Пате возвращался домой из мастерской со швейной машинкой «Зингер» на плече, когда ему встретилась группа из семерых местных рыбаков, которые спешили куда-то с решительными выражениями на лицах, сохраняя полное молчание. Хотя это показалось странным, он не придал происшествию особого значения. Однако через два дня по острову пронеслась новость: Фазул из Египта исчез в неизвестном направлении, ни с кем не попрощавшись, даже с любимой женой и игроками ненаглядной футбольной команды. Во время последовавших спустя пару месяцев допросов бедная женщина рассказала, что муж однажды просто ушел вечером, чтобы с кем-то встретиться, но так и не вернулся.

Мухиддин пытался отогнать сомнения. Костяшки на его правой руке болели, кожа на них и на скуле была содрана в кровь. Он находился в плохом настроении из-за ссоры с Мунирой, в которой проиграл задолго до начала. Сейчас он периодически ворчал, шагая по комнате из угла в угол, пока Аяана, одетая в красное платье, усердно переписывала таблицу умножения на семь.

В то памятное утро Мухиддин отнес девочку домой, уложил в ее постель, а сам вернулся в гостиную, сгорбился за столом и поведал обо всем Мунире, которая села напротив.

– Прости, что не заметил признаков раньше. Иначе обязательно вмешался бы.

С лица матери Аяаны соскользнула маска деланого спокойствия, открыв взгляду неприкрытую и обжигающую ярость львицы, которая готова была в любой момент зарычать. Однако женщина быстро взяла себя в руки и принялась молча слушать рассказ Мухиддина, неестественно высоко держа голову и лишь изредка сжимая край похожего на кимоно халата – единственное, что выдавало истинные эмоции. Но вскоре сдержанность опять сменилась гневным всплеском, а с губ сорвался животный рык, когда Мухиддин повторил слова Аяаны. Завершив повествование, он ссутулился. Горло болело. Голос звучал хрипло.

– Неужели Господь Всемогущий превратился в мясника, только и желающего привести весь мир на бойню? – загнанно воскликнула Мунира, обхватила ладонями руки Мухиддина и посмотрела на него печальными глазами. Он не мог отвести взгляд. – Спасибо. Снова, – уже тише произнесла она и закашлялась, а затем решительно вытерла слезы белым платком и занялась ранами мужчины.

Мунира потянулась одной рукой за емкостью с розовой водой, пока другой развернула к себе сбитые в кровь костяшки, потом полила их ароматной жидкостью и нанесла бальзам из семян тмина.

– У тебя синяк под глазом, – тихо заметила Мунира.

– Противнику досталось сильнее, – пробормотал Мухиддин.

Пока целительница наносила бальзамы, неловкое молчание нарушало только легкое похрапывание Аяаны. Вскоре Мунира сделала чай из розовых бутонов с корицей и подала маленькие булочки с кокосом. Ее выпечка сильно отличалась от того, что пробовал Мухиддин.

– Что мне теперь делать? – спросила его несчастная мать. Они оба уставились на море, которое сверкало в лучах утреннего солнца, и наслаждались едой в тишине, избегая ответов. – Неужели мир всегда теперь будет таким? – На глазах Муниры блеснули слезы.

После продолжительного молчания Мухиддин рассказал ей о том, что повидал раньше. Взгляд его устремился внутрь, в прошлое.

В 1985 году, за две недели до Рамадана, неугомонного странника занесло в Мисурату, в Ливии. Он шел по улице Триполи в сторону морского побережья, туда, где стоял его корабль, пока не услышал из бокового тупика голос, звучавший грубо и несший в себе бесчестие: «Эй ты, черный ублюдок! Вы, уродливые негры, навсегда останетесь рабами».

Мунира внимательно слушала.

– Это был голос самого дьявола, который винил своих жертв в том, что они осмеливались существовать. Человечность – редкий дар, который не всем достается поровну. – Мухиддин потянул мокрую от пота голубую рубаху, отлепляя ее от тела, и хрипло откликнулся на невысказанный вопрос: – Но разве мы также не являемся мужчинами? Разве не должны заботиться о чести?

Он принялся сжимать и разжимать кулаки.

Какое-то время они сидели в тишине, прислушиваясь к простым и привычным звукам: пению птиц, шуму океана, далекому пению, смеху играющих детей.

– Я заметил, что муравьи начали переносить еду к муравейнику, – наконец сказал Мухиддин.

– Шторм надвигается? – предположила Мунира.

– Похоже на то.

– Пусть приходит, – заявила она. – Пусть очистит остров от зла. – Затем добавила: – Мне нравится твой голос. Даже в моменты ярости в нем слышна доброта.

Мухиддин удивленно поднял на женщину глаза и замер, заметив ее улыбку. Удушающий зной и влажность вызывали апатию, сводили на нет бесплодные попытки собеседников отыскать решение проблемы, каким образом можно исцелить неуверенность в завтрашнем дне. Жара сказывалась и на запахах, которые доносил ветер: переспелых манго и гниения.

Мунира поднялась и со стоном натянула на себя головную накидку.

– Нужно отнести ароматизаторы клиентам, чтоб они все сдохли, сидя на своих вонючих толчках.

Мухиддин хотел заверить женщину, что скоро все наладится, и уже протянул руку, но опустил ее до того, как коснулся собеседницы. Затем почесал бороду, побарабанил пальцами по столу, неловко откашлялся и сказал:

– Мы спасем Аяану.

– Каким образом?

– Избавим ее от бремени, наложенного Богом.

– Мухиддин Млинготи, – наставив на мужчину палец, холодно и решительно заявила Мунира, – ты должен открыть перед дочкой безграничные возможности. Она рождена не для того, чтобы страдать всю жизнь в жестких рамках.

– Но риск… – воскликнул Мухиддин, планируя возразить.

– Твой долг – все исправить, – оборвала его Мунира, ее ноздри гневно раздувались. – Именно так поступают отцы.

– Я попытаюсь, – покорно ответил он, смущенный, раздраженный и обрадованный словом «отец» из уст матери Аяаны. Затем тоже поднялся из-за стола, глотнул обжигающий кофе, потянулся, чтобы размять затекшие плечи, и вздохнул: – Пожалуй, мне тоже пора отдохнуть.

Мунира проводила гостя до двери, но, когда он уже ступил за порог, придержала за руку и беспомощно спросила, позволив на время маске спокойствия вновь соскользнуть:

– А что, если не останется ничего, за что можно держаться?

Мухиддин удивил их обоих тем, что заправил выбившийся локон Мунире под накидку, дотронулся до ее бровей и промолчал, не желая давать обещаний, которые могли оказаться ложью. Гарантий не существовало.

15

Позднее, в тусклых тенях хмурого полдня, Мухиддин сел за стол напротив Аяаны, сжимая в руках книгу в темно-зеленой обложке, на которой виднелись оставленные соленой водой разводы, и из-под нахмуренных бровей внимательно посмотрел на девочку. Она тоже наблюдала, подперев голову рукой, как наставник открывает и закрывает рот, впервые за долгое время их знакомства не в состоянии сказать ни слова.

– Ты похож на большую рыбу, – объявила Аяана, и ее смех колокольчиком прозвенел по комнате.

– Абира, – наконец решился Мухиддин.

– Что?

– Некоторые проклятые змеи из малодушных земель мечтают выпить нашу кровь. – Он побарабанил пальцами по столешнице. – Конечно, они одержимы. – Он указал на свою голову. Девочка положила ладонь на лоб. В воздухе тонко зудели москиты. Мухиддин наклонился вперед и продолжил: – Они идолопоклонники. Бессердечные неверные.

– Ертоки, – добавила Аяана.

– Еретики, – согласился Мухиддин. – Верно.

– И ты тоже? – вспомнив его прозвище, шепотом спросила она.

– Если только совсем чуть-чуть.

– И я, – заявила Аяана. – Я тоже такая, как ты.

– Э-э, – замялся Мухиддин. Некоторые вещи, как оказалось, нельзя превращать в шутку. Пока Мунира не услышала об этом, следовало исправлять положение. – Только неприкаянные мужчины могут ими быть.

Не сводя глаз с наставника, Аяана тоже решила стать неприкаянной, что бы это ни значило.

– Существуют малярийные москиты, которые должны жалить, – попытался зайти с другого конца Мухиддин. – Они разносят заразу, распространяют болезни. Точно так же поступают и некоторые люди.

– Но зачем? – удивилась Аяана, не понимая смысла слов наставника.

Снаружи закаркала ворона. В комнату проникли солнечные лучи, подсветив предметы обстановки, окутав их мерцающим ореолом.

Разум Мухиддина метался в поисках ответов. Он подпер голову рукой и вздохнул:

– Кто знает, что движет людьми… – Он резко оборвал себя, внезапно сообразив, что не в состоянии помешать непредсказуемым ужасам лишить Аяану радости, неминуемым трагедиям украсть ее беззаботную жизнь, и стиснул кулаки от бессилия.

Девочка же водила по столу пальцами, рисуя круги, и ждала, пока наставник снова сделает ее мир безопасным.

– Atarudi? – «Он вернется?» – прошептала она.

– Нет, – ответил Мухиддин, ничего не подозревая о том, что чужая армия уже находится на пути к Пате, не представляя, как действия Фазула повлияют и исказят их судьбы. Затем помолчал и добавил: – А если к тебе подойдет еще кто-то похожий на него, то сразу убегай. – В душе снова вскипела ярость на подонков и на собственную беспомощность. – Обещаешь? – его голос сорвался.

Слезы на глазах наставника поразили Аяану в самое сердце. Она наклонилась, чтобы стереть влагу с лица Мухиддина и заявила:

– Плохой человек больше не придет. Я счастлива.

– Почему ты так любишь море? – напряженным голосом спросил он, кладя ладонь на щеку девочки, а когда она недоуменно нахмурилась, подсказал: – Ощущение приливов и отливов отзывается в твоей душе, так?

– Да, – кивнула она.

– Это ощущение – истина. Именно так Всемогущий с тобой общается. – Мухиддин запнулся, не зная, что еще можно добавить. Немного красоты? Он схватил обе руки Аяаны и воскликнул: – Басмала![9]9
  Басмала – фраза, с которой начинается почти каждая сура Корана.


[Закрыть]

– Бисмилляхи-р-рахмани-р-рахим… – подхватила она, затараторив.

– Помедленнее, – взмолился Мухиддин.

Аяана повторила.

– Вот оно! – улыбнулся он, погладил ее по волосам и перевязал бант на одной косе.

Девочке необязательно было знать о том, что существовали и другие виды уродливых торговцев душами, выжженных изнутри мерзавцев, которые не раз еще покусятся на ее тело, разум, сердце, воспоминания, кровь, волю и мечты. Пока необязательно. Поэтому Мухиддин прижался щекой к макушке названой дочери, изо всех сил желая ей бесконечной безопасности и сожалея, что не в состоянии очистить этот мир от Фазула и ему подобных, не в состоянии переломать им шеи. Затем вздохнул и надломленным голосом произнес:

– Абира, перенеси басмалу на бумагу с помощью голубой, зеленой, желтой, красной, розовой и оранжевой красок.

– И фиолетовой, – предложила Аяана.

– И фиолетовой, – согласился Мухиддин, потом указал на неровную книгу. – Она твоя. «Поэзия Рабиа аль-Адавии». Я подчеркнул для тебя некоторые строки. Держись заветов этой великой женщины. Она позаботится о тебе.

Он молился об этом.

За последующие дни, недели, месяцы и далее за многие годы на деревянном письменном столе, который Мухиддин перенес из своего дома в комнату Ааяны, она довела до совершенства начертание строк басмалы, а стол превратила в некое подобие неопрятного алтаря, где собирала сокровища, включая ручки для каллиграфии и книги. Еще за сменявшие друг друга сезоны она привыкла каждый вечер перед сном обращаться к сборнику стихов в зеленой, заплесневелой обложке, чтобы отыскать слово, или фразу, или строку наставлений великой поэтессы.

Почти сразу Аяана вновь стала молиться, но уже от души, прося о простых вещах: о защите матери, Мухиддина – отца обретенного, и отца родного, по-прежнему не найденного. Однажды девочка достала старую фотографию Муниры, чтобы добавить к драгоценной коллекции на письменном столе. А потом отправилась к наставнику и потребовала дать ей и его снимок. Мухиддин вручил изображение, на котором стоял на палубе корабля и смотрел на море. Аяана поместила обе фотографии под стекло, покрывавшее стол, в качестве сторожей, охранявших ее покой и наблюдавших в течение дня.

Однако в некоторые из ночей Фазул по-прежнему появлялся во снах жертвы, чтобы снова вдохнуть в них безумие, пламя и смерть. Иногда Аяана с криком пробуждалась от этих кошмаров, спрыгивала с постели и пряталась под ней. А иногда вспоминала, что Мухиддин, который сильнее Фазула, защищает ее, и опять погружалась в сон.

После случая с Фазулом Мунира старалась не выпускать дочь из поля зрения и держать ее как можно ближе. Когда на остров высадились солдаты, нарушившие течение жизни и раскидавшие все имущество бедной женщины – чтоб им пусто было! – она и вовсе перестала отпускать Аяану далеко, брала с собой на работу, где та помогала, с завистью прислушиваясь к крикам игравших снаружи детей. За несколько последующих недель жары, красок, запахов и голосов клиенток, которых требовалось помыть, помассировать, украсить рисунками из хны, намазать маслами, надушить благовониями и преобразить под чутким присмотром матери, Аяана так заскучала, что стала прислушиваться к обсуждениям посетительниц салона, к сплетням, пересудам, воспоминаниям.

Она помогала Мунире смешивать хну с лаймом, патокой и черным чаем, а потом наблюдала, как мать перекладывает полученную пасту в небольшие тюбики разных размеров и наносит затейливый узор на очищенную и отмытую кожу очередной клиентки. Вскоре Аяане позволили составлять травяные настои из разных ингредиентов, включая лаванду и гвоздику, и разливать их по склянкам, чтобы использовать позднее. Конечно же, Мунира присматривала за дочерью, когда та в первый раз смешивала притирание для невесты по имени Аша: иланг-иланг, жасмин, килуа и много розовых лепестков, гвоздичного масла и сандалового дерева, а также секретное оружие матери – розовую воду, которая была настолько необычная и яркая, что женщины приезжали за ней издалека, даже с портового города Танга, из самой Танзании.

Ранее в салоне собрались подруги и родня невесты, чтобы помочь той совершить омовение, нашептывая Аше о многих, многих способах стать хорошей женой. Другие клиентки отправляли Аяану прочь по мелким поручениям, чтобы она не подслушала раньше времени древние и колдовские слова, принадлежавшие женщинам испокон веков. Девочка все равно ловила обрывки фраз, но не понимала, что означают эти двусмысленные выражения и почему после них все собравшиеся разражаются смехом – от морщинистых старух до недавно вышедших замуж.

Мунира поймала дочь за подслушиванием в комнате для приготовлений.

– Лулу, ступай и наполни ведра водой. Но если увидишь кого-то из иностранных чужаков, то сразу возвращайся, бегом, поняла? Потом займись поливом жасмина на крыше. И не вздумай дуться! Хватит испытывать мое терпение. Ты сможешь остаться и послушать всё, как только у тебя самой появится грудь приличного размера. А теперь иди! Не теряй время попусту. Только попробуй дать испариться на солнце моему эликсиру и сразу узнаешь, какова я в гневе!

Аяана отправилась выполнять поручение, мечтая о том дне, когда настанет ее черед наносить на кожу красивые узоры, душиться благовониями и слушать секреты, сопровождаемые диким смехом. Когда наступит ее черед войти в сообщество женщин. Она потерла грудь, чтобы проверить, не начала ли та уже расти. Но нет, пока ничего.

16

Земля ушла под воду. Вновь появилась белая луна. Лодка скользила по каналу. На ней плыл мужчина, один из оставшихся в живых братьев-близнецов, которых увезли с острова в возрасте шести лет. Как все дети родителей, связавших судьбу с морем, мальчики привыкли часами смотреть на волны в ожидании возвращения отца, Мухиддина. Однако в феврале 1969 года братья оказались на причале в компании тети, с которой они никогда раньше не встречались. Она должна была отвезти их к матери в Йемен. Но по прибытии туда Тофик и Зирьяб обнаружили отчима, новую сестру и репетитора, чьей целью являлось наполнить нужными знаниями юные умы.

В теплый ноябрьский денек года, когда слепая ярость стала причиной обрушения башен-близнецов в далекой стране, лодка, мачты которой украшали красные нити, везла изнуренного тридцати восьмилетнего мужчину в очках к родным берегам Пате. Одежда Зирьяба Раамиса пахла застарелым пожарищем, а растрепанные мягкие волосы явно нуждались в стрижке. Глаза же и вовсе напоминали две разверстые могилы. «Океан – это самое древнее из государств», – пробормотал себе под нос возвращающийся домой. В новой жизни для них с братом все должно было закончиться хорошо. Однако судьба распорядилась иначе.

Зирьяб поправил на переносице очки. На пальце блеснуло кольцо с рубином. Следом появились неотступные воспоминания о пожаре. О пепелище. И о темноте. Но хуже всего оказалась темнота. И пустота. Океан – это самое древнее из государств. Когда удалось выбраться из-под земли, которая пыталась похоронить заживо, окровавленный и едва стоящий на ногах Зирьяб двигался исключительно на адреналине и хотел лишь одного – спрятаться, скрыться. Океан – это самое древнее из государств. Как и большинство беглецов, сначала он крался в тенях, расщелинах, кустах, находя убежище в тоннелях канализации. Затем украл бурку, накинул поверх своей одежды и слился с толпой ищущих способы выбраться из разрушенного города. Инстинкты привели Зирьяба к малоизвестным причалам вдоль побережья, где швартовались местные суда, и он доплыл на одном из кораблей, идущем в Мочу, до порта Ходейды, где принялся бродить от лодки к лодке до тех пор, пока не нашел согласного взять его на борт рыбака, который нелегально перевозил по ночам грузы в южном направлении. В Кисмайо Зирьяб сошел. К счастью, здесь он уже был среди своих и мог плыть к месту назначения, как только перестали кружить акулы. Океан – это самое древнее из государств.

Донесся разговор попутчиков с моряками. Те ругали каких-то солдафонов, которые наводнили остров, выкрикивая один приказ за другим, чем вызвали всеобщее недовольство. «Терроризирующие», как прозвали их жители Пате, прибыли на вертолете, сдув при приземлении крышу с мечети, и принялись хватать мужчин, основываясь на звучании имени и наличии бороды, обыскивать дома с упорством ищеек, сметая с полок все вещи в погоне за тенью.

Зирьяб внимательно прислушивался к разговору. Похоже, «терроризирующие» наконец сообразили, что их фанатичное рвение в расследовании настроило местных обитателей против них, и теперь пытались сменить тактику. «Вараны изображают из себя соблазнительных русалок», – прокомментировал навигатор, заставив всех рассмеяться. Солдафоны поставили себе целью смягчить отношение населения, завоевав их души и поддержку, объявив, что на самом деле прибыли на Пате помочь самим островитянам. И взялись выкопать колодец.

После этого сообщения собравшиеся вокруг навигатора вновь рассмеялись, видимо зная соль шутки. Однако Зирьяб не понимал, в чем дело, а потому наклонился к ближайшему моряку и прошептал:

– А что в этом забавного?

– Ты не местный?

– Ага. Я из… из… э-э… Турции, – сымпровизировал мужчина, плотнее запахивая на себе куртку.

– Этурции? – подмигнул собеседник и ухмыльнулся. – Ну слушай…

Периодически разражаясь смехом, он поведал Зирьябу, как солдафоны начали копать колодец, хотя никто их об этом не просил, и никого не спросив. Процесс занял полгода, хотя в других местах куда более сложные сооружения делали за неделю. На время работ строительную площадку окружили железным забором и поставили часовыми четырех громил с оружием наперевес. Когда колодец был готов – это происходило восемь месяцев назад, – его открыли, исполнив при этом песню нестройными голосами с разными акцентами на английском языке перед делегацией представителей со всего мира. Болтливый военный, форма которого состояла не столько из ткани, сколько из металла, повел посла перерезать тупыми ножницами красную ленточку на воротах ограды, а затем вытянул из колодца полное ведро и предложил стакан воды несчастному главе делегации. Когда тот отпил глоток, то кисло улыбнулся, а на лице отразилось понимание того, о чем местные жители знали веками: грунтовые воды острова содержали концентрацию солей. После этого происшествия о колодце больше никто не упоминал. Однако солдафоны придумали новую идею, которая помогла бы завоевать сердца и поддержку обитателей Пате: начали сооружать такое отхожее место, какого никто никогда еще не видел, хотя вокруг имелись руины водоотводов и канализации семисотлетней давности.

Капитан лодки презрительно фыркнул, вокруг раздались недоверчивые смешки. Никто не ожидал нашествия на остров варваров, совершенно незнакомых с законами гостеприимства и нормами человеческой морали. Такого не случалось уже много поколений. На палубе воцарилось смущенное молчание. Затем кто-то пробормотал:

– Скоро они и сети вместо нас начнут плести.

Лодка покачнулась от нового взрыва смеха.