Текст книги "Лунная нить"

Глава шестая

СТРАЖНИКИ ВОЛОКУТ МЕНЯ по коридорам, крепко держа за руки. Руми лениво плетется впереди.

– Я могу идти сама, – огрызаюсь я.

– Не сомневаюсь, – бросает Руми через плечо. – Но вам нельзя.

Да, нельзя. Для них я – дикое животное, которое не следует выпускать на волю в замке. Стиснув зубы, я с силой вырываюсь из их рук. Один из стражников пытается схватить меня снова, но я злобно огрызаюсь. Он отступает и растерянно смотрит на Руми.

– Если они тронут меня еще раз, я сломаю им носы. Имей в виду.

Руми вскидывает руки.

– Да вы опасны.

Я улыбаюсь, глядя ему в спину. Маленькая победа – тоже победа. Мы идем по длинному коридору, потом поднимаемся по лестницам. Меня охватывает ощущение полной безнадежности. Я не смогу найти Эстрейю, если буду под постоянным наблюдением. Надо как-то разговорить кузена короля.

– Значит, ты – двоюродный брат короля, – говорю я, переступая через курицу. Да, курицу. На третьем этаже. Вообще-то они должны гулять во дворе, а не по замку. Ох уж эти лаксанцы.

Руми не отвечает.

– Наверное, ты должен быть очень горд, – продолжаю я, входя в очередной коридор (на этот раз без куриц). – Если король умрет, ты следующий в очереди на престол?

Руми резко оборачивается и ошеломленно смотрит на меня.

– Я правильно понимаю, что это угроза жизни Его Величества, кондеса?

Я знаю, что это разозлит лаксанца, раболепствующего перед узурпатором, поэтому продолжаю его дразнить:

– Просто интересуюсь. Или вопросы тоже запрещены?

– О боги. Мы тут с вами, конечно, намучаемся.

– Не сомневайтесь.

Руми бормочет что-то об избалованных идиотах и отворачивается.

Не знаю, что на меня нашло и откуда взялось навязчивое желание задеть двоюродного братца короля, но мне понравилось. Сейчас я лишена возможности управлять своим телом, полностью обезоружена, но зато могу говорить что захочу. Возможно, именно поэтому мне так приятно злить его.

– Я могу выходить из комнаты? – спрашиваю я, пока мы идем по длинному коридору с одинаковыми узкими окнами. – И как вы поддерживаете тепло зимой, если в окнах нет стекол?

Я была в замке лишь однажды в сезон дождей. В это время года днем стоит невыносимая удушливая жара, а по вечерам идут ливни, напитывающие землю, чтобы она зеленела и цвела.

Руми с недоумением смотрит на меня.

– А с чего это вы интересуетесь окнами?

– Поддерживаю беседу, – отвечаю я.

Каждый раз, когда он раздражается, я тихонько злорадствую. Пусть это всего лишь незначительная победа, но я уже чувствую себя увереннее.

– Можем поговорить об Эль Лобо.

Руми хмурится.

– Вы хотели сказать, об этой гнусной бородавке на теле нашего королевства?

У меня свое мнение на этот счет, но реакция Руми заставляет проникнуться уважением к разбойнику.

– Он не так уж плох. Но если тебе не нравится эта тема, можешь предложить другую.

– Очень любезно с вашей стороны, – лениво протягивает Руми.

Наступает тишина, но вскоре он все-таки не выдерживает и спрашивает:

– Кто научил вас драться?

– Откуда ты знаешь, что я умею драться? – хмурюсь я.

– А вы часто носите кинжалы в качестве украшений? – издевательски спрашивает он. – Я видел, как вы отбивались во дворе.

Вздрагиваю, словно он дал мне пощечину. Мой проклятый характер, без сомнения, когда-нибудь меня погубит. Но по крайней мере лаксанцы поймут, что нельзя недооценивать иллюстрийцев и их кондесу.

– Нас всех учат драться, лаксанец. Или ты думал, мы целыми днями сидим сложа руки и любуемся собой?

Руми останавливается у тяжелой деревянной двери – одной из многих на этом этаже. Интересно, кто будет спать по соседству.

– Я бы совсем не удивился, – отвечает он, поворачиваясь ко мне.

Как будто «ленивые аристократы» могут только трястись в каретах и бездельничать. И больше ничего не умеют.

– У меня нет даже собственного гребня, – бормочу я себе под нос.

Уголки его рта опускаются, словно он пытается скрыть непрошеную улыбку. Или усмешку. Но через мгновение он снова надевает маску презрения и язвительно отвечает:

– Это ваше личное дело. Так вот. Вам запрещено выходить без сопровождения и…

– Я помню.

– Прекрасно, – елейно отвечает он и подзывает стражника слева.

Он почти такого же роста, как Руми, с темными волосами ниже плеч. На вид они примерно одного возраста. Но у стражника есть явное преимущество: от него исходит приятный древесно-мятный аромат.

– Это Хуан Карлос. Если я вам понадоблюсь, спросите у него. Он будет у вашей двери всю ночь.

– Приятно познакомиться, – язвительно говорю я, пристально глядя на стражника.

Хуан Карлос едва заметно улыбается.

– Я зайду за вами утром. – Руми открывает дверь, и Хуан Карлос заводит меня в комнату, тут же защелкивая замок.

* * *

Кто-то уже хорошенько порылся в моей сумке. Все выворочено на пол. Одежды нет. Остались только сапоги и сандалии с завязками. И свалявшаяся шерсть ламы, которую придется распутывать несколько часов.

Озираясь по сторонам, я невольно кривлю губы. Комната в форме вытянутого прямоугольника выкрашена в ярко-розовый поросячий цвет. В дальнем конце – одно большое окно, ведущее на балкон. На кровати тканое полосатое покрывало и подушка. Клянусь Луной: настоящая подушка! В последний раз я спала на такой в детстве. У стены стоит симпатичный деревянный комод с ручками (конечно же!) бирюзового цвета, в углу – стул для чтения. На полу полосатый коврик в тон покрывалу.

Я распахиваю двери балкона и впускаю в комнату прохладный вечерний воздух, хоть и знаю, что сейчас налетят огромные комары. Балкон кажется довольно устойчивым, но я все равно не решаюсь выйти. Третий этаж – это все-таки достаточно высоко. Но дышать свежим воздухом очень приятно; к тому же отсюда открывается вид на Ла Сьюдад.

Колокол пробивает седьмой час. Я смотрю в сторону дома, но в темноте не видно крепости. Даже в свете звезд и Луны. Не сомневаюсь: сейчас там заканчивают последние дела перед сном. Распределяют еду. Каталина сидит во главе стола, на котором стоят тарелки с киноа и несколько кувшинов лимонного сока, и, помолившись Луне, приступает к скромной трапезе.

Мы попрощались только этим утром, но я уже скучаю. Она будет ждать от меня вестей. Нужно срочно раздобыть ткацкий станок и сообщить ей, что Аток хочет жениться во время Карнавала.

Карнавал. Иллюстрийские трехдневные празднества в честь Луны и звезд. Парады и костюмы, липкие сладости во всех уличных лавках, танцы и музыка. Мое любимое время года. Но лаксанцы забрали себе и его. Теперь во время нашего праздника они чествуют лаксанского бога солнца Инти и Мать-землю, Пачамаму. А в конце они приносят в жертву человека. Примерно моего возраста.

Я делаю несколько глубоких вдохов. У меня все еще есть время. Несколько недель. Раздается скрип двери, и я резко оборачиваюсь. Слуги вносят металлическую ванну. Следом за ними несут ведра с водой. Я с удивлением наблюдаю за происходящим. Мне позволят принять ванну? Как это вообще возможно, учитывая, что в Ла Сьюдад не хватает воды? Может, это знак особого расположения? Или Аток хочет пустить пыль в глаза? Очень похоже, ведь расточительность для него в порядке вещей. К тому же он рассчитывает скоро получить доступ к нашему источнику.

В комнате становится людно. Две девушки приносят длинные юбки и расшитые цветами туники. Сплошные рюши. Воротники с оборками. Подолы с фестонами. Ткани всех возможных оттенков от масляно-желтого до лаймово-зеленого. Кружевные мантильи с бахромой и два широких алых пояса. Всё по лаксанской моде. Никто в этой комнате на самом деле не уважает меня, и, если я ловлю на себе чей-нибудь случайный взгляд, они тут же с отвращением искривляют губы, будто обнаружили таракана в тарелке супа.

Когда слуги уходят, стражник снова запирает дверь, и я остаюсь наедине с девушкой, которая стоит в углу комнаты и пристально смотрит на меня. Я никак не могу понять, что означает взгляд ее темных глаз. Она примерно моего возраста, хотя почти на голову ниже ростом. Ее длинная, до лодыжек, плиссированная юбка тихонько шуршит на сквозняке. На плечах – теплый платок кремового цвета из шерсти ламы.

– ¿Sí?[26]26
  Да? (исп.)


[Закрыть] – спрашиваю я.

– Ваши новые одежды – подарок Его Величества, – сухо отвечает девушка. – А старые вещи я должна забрать.

– Я думала, вы уже все забрали, – говорю я, указывая на свою сумку.

– Кроме тех, что на вас.

Серьезно? Она ждет, что я разденусь перед ней? Эти люди вообще когда-нибудь слышали о скромности?

– А что, если я откажусь? Вообще-то меня устраивает моя одежда.

Девушка меняется в лице.

– Отказаться от подарка – значит оскорбить короля. Вы обязаны его принять.

– Ладно, тогда я отдам вещи после купания.

Девушка решительно мотает головой.

– Я не могу ждать, пока вы помоетесь, кондеса.

Это какой-то другой мир. Как мы могли жить бок о бок с лаксанцами столько лет? Шумные и бесстыдные, до безумия любящие яркие цвета во всем, от интерьеров до одежды.

Но на самом деле мы никогда не жили бок о бок. До восстания иллюстрийцы обитали в городе, а лаксанцы – высоко в горах. Потом они спустились к нам с пиками и факелами во главе с Атоком, который обрушил на нас всю мощь Эстрейи.

Снимаю сапоги. Затем окровавленную юбку и рубашку. Не глядя швыряю горничной. Она спокойно ловит вещи и дважды стучит в дверь. В комнату заглядывает Хуан Карлос, и я, сдавленно вскрикнув, едва успеваю стащить с кровати покрывало, чтобы прикрыться.

Девушка оглядывается.

– Я голодна.

Она равнодушно пожимает плечами и уходит. Хуан Карлос запирает за ней дверь и смотрит на меня едва ли не с сочувствием. Но о каком сочувствии может идти речь, если они запирают меня здесь без еды? Я досадливо бросаю покрывало обратно на кровать. Во мне снова вскипает ярость; хочется просто взять и выбить дверь. Эта комната слишком тесна для того, чтобы выместить всю мою злость.

Съежившись от унижения, я подхожу к ванне, но, опустив ногу в воду, громко вскрикиваю. Она ледяная. Carajo[27]27
  Крепкое ругательство на испанском, вроде «твою мать».


[Закрыть]. Я вся в пыли после дороги, ссадинах после драки во дворе и липком поту. Я хочу быть чистой. До сих пор помню это ощущение, когда у меня не было возможности помыться и я слонялась по улицам Ла Сьюдад с едва уцелевшим ткацким станком. Именно тогда, вскоре после восстания, меня и нашла Ана. Совсем одну, без семьи и друзей. Ей было достаточно лишь один раз посмотреть на меня – восьмилетнего оголодавшего ребенка с чумазыми щеками, так похожего на ее подопечную, Каталину, законную наследницу престола Инкасисы. И Ана отвезла меня в крепость, где началась моя новая жизнь. Жизнь двойника.

Я погружаюсь в ледяную воду. Все тело покрывается мурашками, зубы стучат; вода смешивается с кровью Софии. Стараясь не думать об этом, я поливаю волосы и начинаю мыться, но тут понимаю, что все гораздо хуже, чем я думала. Лаксанцы не принесли мыло. Мои мучения были напрасны.

Вылезая из ванны, я оглядываюсь в поисках полотенца, но о нем они тоже забыли. Мне не в чем спать, поэтому я беру лаксанские одежды и надеваю на себя все сразу, пока не становлюсь похожа на слоеный пирожок.

Шторы колышутся от прохладного ветра. Я закрываю балкон, но никак не могу согреться. Из-за большой высоты ночью здесь всегда холодно, даже если днем можно задохнуться от жары.

Нахмурившись, я забираюсь в кровать и натягиваю одеяло под самый подбородок. В животе урчит. В последний раз я ела восемь часов назад. Небольшую тарелку киноа. Я прячусь под одеялом, закрываясь от чуждого мне мира. В памяти всплывает лицо Софии. Последний отчаянный вдох. Горячая кровь из раны в груди. Я всхлипываю и даю волю слезам, зарываясь лицом в подушку.

Первая ночь на вражеской территории.

Глава седьмая

МЕНЯ БУДИТ СВЕТ факела. Подскочив, я рефлекторно тянусь за кинжалом, который всегда лежит под подушкой. Но там ничего нет. Где оружие? Я моргаю в потемках, закрываясь от жара пламени. Не узнаю свою комнату. Нет ни книг, ни вещей Каталины. На стене ни одного моего гобелена. И тут я вспоминаю.

Я поворачиваюсь к источнику света и вижу силуэт высокого юноши, подсвеченный факелом. Вонючий братец Атока. Я издаю досадливый стон.

– Во что вы оде… – Руми подносит факел поближе и, прищурившись, смотрит на меня. – Вы в своем уме? Зачем вы надели все сразу?

– Я замерзла, – огрызаюсь я и начинаю тереть глаза, чтобы быстрее проснуться. – Который час?

– Самое время спускаться, – отвечает Руми. – Поздравляю, вы приглашены на парад.

Я сажусь, пытаясь найти удобное положение в десяти слоях одежды.

– Какой еще парад?

Руми идет к балкону и открывает двери нараспашку. В комнату врываются лучи рассветного солнца. Снизу доносятся оживленные разговоры и негромкое ржание лошадей.

– Аток решил устроить ярмарку в честь помолвки. Всю ночь в замке готовились к параду, чтобы огласить новость по всему городу. Ваше платье принесут с минуты на минуту. – Он останавливается и с ухмылкой добавляет: – Очень яркое. Со множеством рюшей.

Я пощипываю себя за переносицу и пытаюсь сосредоточиться на дыхании. Его улыбка раздражает, потому что я знаю: за ней скрывается что-то еще. Он оценивает. И хочет оскорбить.

– Вылезайте из кровати.

– Un minuto[28]28
  Одну минуту (исп.).


[Закрыть].

– У вас нет даже одной минуты, – холодно отвечает он. – Нам нужно идти. Ahora[29]29
  Сейчас (исп.).


[Закрыть].

Хочется швырнуть ему чем-нибудь в голову. Но я лишь сжимаю кулаки и упрямо смотрю на свои ботинки. В памяти мгновенно всплывают все события вчерашнего дня: дорога к замку, София, встреча с Атоком, ледяная ванна…

Я начинаю снимать лишнюю одежду и лишь через время замечаю, как расширяются глаза Руми. Отвернувшись, я с удивлением обнаруживаю, что покраснела. Я еще никогда не оставалась в комнате наедине с мальчиком. Каталина охотно принимала ухаживания иллюстрийских аристократов, но все ограничивалось невинным флиртом. А я вообще ни с кем никогда не заигрывала, даже невинно. Учитывая мое положение, это было бы жестоко. Зачем стремиться к совместному будущему с кем-либо, если не знаешь, что тебя ждет? Зачем поддаваться сиюминутному желанию, которое в конечном итоге принесет только боль? Даже если бы кто-то решил за мной поухаживать, то он видел бы во мне кондесу, чью роль я выполняю. Ведь в первую очередь я – двойник. Я долго училась притворяться Каталиной; хотела, чтобы Ана мной гордилась. Это моя жизнь, и все будет так, пока я не смогу наконец снять маску и стать собой, Хименой.

– Как вы вообще умудрились заснуть во всем этом? – бормочет Руми, прислоняясь к стене.

Пламя факела колеблется, и по его лицу пробегает тень.

Он одет так же, как Аток днем ранее: добротная туника из хорошего хлопка, темные брюки и кожаные сандалии. Но я снова чувствую слабый запах сырой земли и жженой амброзии. Он вообще когда-нибудь стирает одежду?

Уголок его губ слегка приподнимается, словно ему нравится ставить меня в неловкое положение. Я не обращаю внимания; быстро снимаю юбку и еще две лишние туники.

В комнату без стука входит девушка, которая забрала прошлым вечером мою одежду. Она приносит длиннющее разноцветное платье. Очевидно, до меня его носила более высокая девушка: традиционные лаксанские пышные юбки должны заканчиваться у лодыжек. Подол оторочен изысканным белым кружевом, а короткие рукава украшены рюшами. Словом, этот наряд напоминает булочки с вареньем, которые моя мама любила покупать на рынке в Ла Сьюдад. Пышно и вычурно. Каталине бы понравилось.

– Вам помочь одеться? – сухо спрашивает девушка.

– Нет, – отвечаю я.

– Да, – одновременно говорит Руми.

Я испепеляю его взглядом. Он снова едва заметно улыбается и уходит, бросая через плечо:

– Хуан Карлос выведет вас на улицу. Даю десять минут.

Вот подлец. Он специально разбудил меня, чтобы посмотреть на мою реакцию, когда он сообщит о параде. Я продолжаю негодовать, в то время как горничная помогает мне одеться, впихивает в платье, завязывает банты и расправляет все рюши. Она щиплет мои щеки для придания румянца, подкрашивает губы и заплетает мне косы. Затем подает кожаные сандалии, и я с удивлением обнаруживаю, что они мне как раз по ноге. Ее работа, судя по довольной ухмылке.

Наконец, удовлетворившись моим внешним видом, она выходит и приглашает Хуана Карлоса войти.

– Готовы, кондеса?

– Одну минуту.

Я начинаю застилать кровать. От некоторых привычек не так-то просто избавиться. Мне всегда приятнее возвращаться в чистую комнату. Чувствую себя спокойнее, когда все упорядочено и под контролем.

Стражник прислоняется к стене и наблюдает, как я сосредоточенно расправляю простыни, подтыкаю края и безупречно разглаживаю ткань. Поднимаю с пола одеяло (наконец-то сухое!) и аккуратно застилаю кровать. Осталось только подогнуть верхний край.

– Не думал, что вы делаете работу за горничных, – замечает Хуан Карлос.

– А я думаю, тебе стоит впредь держать свои мысли при себе.

– Как угодно.

Мы выходим из комнаты; стражник идет рядом. Я чувствую его взгляд. Он подстраивается под мой темп. Несмотря на то что Руми велел поторопиться, он не подгоняет меня. Я украдкой смотрю на него: Хуан Карлос по-прежнему наблюдает за мной. Отмечаю про себя, что он невероятно ловко, почти не глядя, обходит куриц, то и дело попадающихся на пути.

– Хватит пялиться, – шиплю я сквозь зубы.

Кажется, это лишь раззадоривает его.

– Хорошо спалось?

– Нормально.

– Кровать достаточно удобная?

Он что, дразнит меня?

– Ты, значит, отличаешься дружелюбием.

– Ага, – бойко отзывается Хуан Карлос. – Типа того.

– Понятно.

Смеется. В отличие от Руми он щедро и легко раздает улыбки. Хуан Карлос подмигивает, как бы приглашая меня присоединиться – посмеяться или хотя бы улыбнуться в ответ. Но я надеваю непроницаемую маску равнодушия: не хочу открываться стражнику, который может обернуть все против меня. Я – двойник, а потому прекрасно умею скрывать свое истинное лицо.

* * *

Аток въезжает на коне в город, возглавляя торжественную процессию. На его роскошном плаще искусно вышиты разные тропические цветы; поверх золотой короны – венец из перьев, на руках – золотые браслеты. Эстрейи нигде нет.

Горнисты возвещают о приближении короля. Я плетусь далеко позади, за его свитой. Рядом Хуан Карлос. Вытянув шею, я пытаюсь разглядеть в толпе у городских ворот иллюстрийских шпионов.

– Не видно знакомых? – спрашивает он.

– Вот уж тебе я бы сказала об этом в последнюю очередь.

Кажется, ни грубый тон, ни слова не задевают его. Хуан Карлос продолжает широко улыбаться и машет рукой столпившимся людям, будто все пришли посмотреть исключительно на него. А они и в самом деле встречают его с таким ликованием, будто он бесплатно угощает дульсе де лече. Поиграв на публику несколько минут, он поправляется в седле и пытается вовлечь меня в разговор. Опять.

– Ну, расскажите о себе.

Я поджимаю губы. Не сомневаюсь, он приветлив со мной лишь потому, что хочет втереться в доверие. А этому не бывать никогда!

– Что тебе надо?

– Просто поддерживаю беседу, – отвечает он. – После Руми я – главный человек, с которым вам предстоит проводить время до Карнавала.

– Какая удача.

Тихо усмехнувшись, он снова начинает махать зевакам.

– Попробуйте иногда улыбаться, вам понравится.

Я собираюсь ответить, но тут впереди начинается какая-то неразбериха. Как можно говорить об улыбке человеку, который находится в заточении? Шум нарастает, и Хуан Карлос подманивает стражника, едущего сзади.

– Возможная угроза. Следи за кондесой.

С этими словами он направляется прямо в центр толпы. Я не могу разобрать, из-за чего там так шумно: то ли драка, то ли люди разволновались оттого, что Аток проехал всего в нескольких шагах от них. Я быстро теряю Хуана Карлоса из виду; оставшийся со мной стражник активно подгоняет меня, пока мы наконец не минуем шумную толпу.

Хуан Карлос никак не возвращается. Тем временем процессия продвигается по узким извилистым улочкам, ведущим к самому сердцу города. На площади Солнца уже собралась огромная толпа лаксанцев. Торговцы продают засахаренную кукурузу, жареные орехи в глазури из корицы и кайенского перца. Некоторые выжимают свежий мандариновый сок в глиняные кружки и раздают их за три ноты.

Гул толпы, болтовня, звуки животных и голоса людей, стук колес, проезжающих по лужам, и грохот телег напоминают мне о жизни до восстания. Купцы выкрикивают цены на товары, пытаясь уговорить хоть кого-нибудь купить то, что им не нужно; в храме звонят колокола; где-то высоко ворчат каменщики. Они строят фантастические башни до небес, окна которых будут смотреть на далекую лавандовую гору, окутанную туманом.

Я люблю мелодию города. Оказавшись в иллюстрийской цитадели, я с горечью осознала, как угнетает абсолютная тишина. Понадобились годы, чтобы привыкнуть, но мне все равно было неуютно.

Я наблюдаю за тем, как веселятся и болтают люди в толпе. Все здания украшены лентами и флагами; повсюду растения в горшках. А в самом центре площади расположена платформа, где трое заключенных ожидают своей участи. Я прищуриваюсь, чтобы получше их рассмотреть.

Там Ана. Связанная и с кляпом во рту. Я цепенею от ужаса и придерживаю коня.

– Как это понимать? – спрашиваю я, внезапно ощутив сильный приступ тошноты.

– Шевелись, – буркает в ответ стражник, отбирая у меня поводья.

Я часто моргаю, все еще надеясь, что это лишь обман зрения. Но Ану ни с кем не спутать. Она стоит, гордо подняв голову, и утренний ветерок колышет ее седеющие волосы. По обе стороны от нее – связанные иллюстрийцы. Выстроившись в ряд, они ожидают казни.

– Ана! – кричу я. – Аток! Вы обещали! Вы сказали…

Гневно сдвинув брови, Аток резко разворачивается в мою сторону. Стражник, едущий рядом, перетаскивает меня с коня к себе на колени и зажимает рот грязной лапой. Я яростно отбиваюсь, но он спокойно направляет коня вперед, пробиваясь сквозь толпу.

Я озираюсь и замечаю Сайру. Ноги широко расставлены, кончики пальцев слегка соприкасаются: всем своим видом он демонстрирует бескрайнее терпение и спокойствие. Свита Атока постепенно окружает платформу. Стражник сильнее зажимает рот, но мне удается укусить мясистый палец, и он вскрикивает от боли. Выскользнув из его рук, я падаю на мостовую, больно ударяясь коленями. Но я почти не чувствую боли. Обхожу лошадь и бросаюсь вперед, волоча по грязным камням свое смехотворное платье. По пути расталкиваю зевак: самое главное – поскорее добраться до Аны.

Ее плечи напрягаются, глаза расширяются от удивления. Ана тревожно вскидывает голову: видимо, заметила меня. Но уже в следующее мгновение грубые лапы вцепляются мне в плечи и талию, оттаскивая назад, и я оказываюсь в плотном кольце воинов Атока. Я пинаюсь и толкаюсь, но с таким же успехом можно было бы драться со статуями.

Глашатай выходит вперед, объявляя о выступлении короля, и все падают ниц. Я временно прекращаю отбиваться, чтобы перевести дух. Некоторые лаксанцы умудряются разглядеть меня за спинами стражей и с интересом наблюдают за моими действиями. Плевать! Аток дал мне слово. Он обещал, он… О Луна. Я крепко зажмуриваюсь. Он сказал, что пленники смогут покинуть замок. Всё. Хрипло усмехаюсь. Он обвел меня вокруг пальца.

Лжекороль выходит на платформу и заслоняет от мен я Ану.

– Встаньте, лаксанцы.

С надеждой и страхом вглядываюсь в толпу в поисках знакомых лиц. Повсюду стражи Атока с копьями наготове. Если кто-то попытается освободить пленных, будет много крови. Аток выступает с речью, и от его слов меня пробирает дрожь. Он говорит об уничтожении последних мятежников и победе над угнетателями. На глаза наворачиваются слезы, но я не хочу, чтобы кто-нибудь заметил.

Верховный жрец Сайра присоединяется к Атоку. Толпа затихает. Только сейчас понимаю, что Аток закончил разглагольствовать и время пришло. Но я не готова. Сайра вытаскивает кляп изо рта Аны.

– Ана, ты послужишь примером для всех иллюстрийцев Инкасисы, – произносит Сайра. – Пусть кондеса увидит, что произойдет с ее людьми, если они откажутся покориться Его Величеству, верному слуге богини земли и бога солнца, королю Атоку!

Ана смотрит в мою сторону. У меня не получается перехватить ее взгляд: один из стражников загораживает обзор. Эта женщина привезла меня в иллюстрийскую крепость. Научила обороняться. Заботилась о том, чтобы у меня всегда была вода и еда. Это мама Софии, за которую я поклялась отомстить. Без ее магии мы практически безоружны. Без нее мост станет видимым, и у моего народа не останется ничего, кроме каменных стен крепости, чтобы защититься от армии Атока.

Я толкаю стражников в спины, но они не двигаются ни на дюйм.

– Кондеса! – зовет Ана.

Я замираю. Руки дрожат, и я боюсь посмотреть ей в глаза. Я подвела ее. Наконец наши взгляды встречаются. Ее лицо спокойно и выражает решимость и смирение перед судьбой. Я понимаю, что она хочет сказать этим взглядом. Последнее напутствие для ее детей – Софии и Мануэля. Для меня.

Город наш. Инкасиса наша. Не забывайте об этом. Боритесь за каждый камешек, за каждую горсть земли. Не давайте слабину, иначе потеряете все.

Эти слова звучат так четко, будто она только что прошептала их мне на ухо. Я выросла на этих заповедях. Все мои действия и мысли основывались на этих истинах. Ла Сьюдад принадлежит нам, иллюстрийцам: все улицы и переулки, все здания и дома, все стены и железные ворота. Нам, а не этому самозванцу.

Ярость разгорается во мне, словно пламя факела, и я больше не могу молчать.

– Аток! – взрываюсь я. – Лжец! Мерзавец, вонючая куча…

В толпе слышен крик. В короткий миг вспыхивает надежда, что это иллюстрийцы пришли на подмогу. В воздухе раздается громкий свистящий звук, и я вижу, как что-то стремительно приближается к стражнику, охраняющему иллюстрийских пленных. Сердце замирает. В следующее мгновение мощный удар сбивает его с ног, и он падает в толпу.

Внезапно все затихает. И тут в тишине раздается еще один крик. Откуда-то сверху, со стены, которой обнесена площадь. Я поднимаю взгляд и вижу одинокий силуэт человека, одетого в черное. С легендарной пращой в руке.

Эль Лобо. Знаменитый разбойник Инкасисы. Он поднимает руку, насмешливо приветствуя Атока, и тот издает гортанный рык. Площадь погружается в хаос: крики и топот людей, отчаянно пытающихся сбежать, перевернутые телеги, из которых прямо на мостовую высыпаются сушеные бобы, кукуруза и битые фрукты. Неожиданно земля содрогается, и все цепенеют от ужаса.

Магия Пачи. Землетрясения Атока. Я сгибаю колени, чтобы удержать равновесие, но резкий подземный толчок сбивает с ног. Не только меня: все лаксанцы одновременно падают на колени. Краем глаза я замечаю, как Эль Лобо повисает на перилах балкона; здание накреняется то влево, то вправо. Разбойник прыгает, хватаясь за флаг Инкасисы. Выгнувшись дугой, он отпускает руки и приземляется где-то в толпе. Я теряю его из виду.

Вот он, подходящий момент. Я бросаюсь вперед; земля дрожит под ногами. Люди в панике шарахаются от меня и бегут в противоположном направлении, подальше от Атока. Пробудившаяся земля совершенно не пугает его: он повелевает ею. Взобравшись на платформу, он воздевает руки к небу, и земля сотрясается в очередной раз. Стены и мостовую рассекают глубокие трещины. Я проталкиваюсь вперед, чтобы освободить Ану. Кто-то наступает мне на платье, и мы оба падаем на камни. Громко выругавшись, я отталкиваю упавшего лаксанца и отчаянно пытаюсь подняться.

На другом конце платформы появляется Эль Лобо. В лучах солнца мелькает серебристая вспышка: разбойник разрезает мечом веревки, которыми связаны иллюстрийские пленники. Первый освобожден и спешит скорее слезть с платформы; следом за ним второй растворяется в толпе, хотя его руки по-прежнему связаны. Но Ана упала на бок и не может подняться: ей мешают веревки на запястьях. Аток нависает над ней и поднимает руки.

– Лобо! – кричу я. – Помоги ей, умоляю!

Мой голос тонет в ропоте толпы. Несколько стражников окружают Эль Лобо, но он отбивается узким мечом. Аток вызывает еще одно мощное землетрясение. Земля разверзается прямо рядом с платформой, обнажая бездонное чрево. Ана пытается отползти, но Аток издевательски смеется над ней и оттаскивает за волосы на прежнее место. Ее глаза расширяются от ужаса.

Площадь сотрясается от очередного подземного толчка. Я падаю на колени. Зубы стучат от страха. Я пытаюсь встать, но в этот момент Аток толкает Ану к зияющей пропасти. Она упирается ногами изо всех сил, но тело не слушается: руки связаны, и ей даже не за что ухватиться. В следующее мгновение Ана исчезает в разломе, и я слышу ее душераздирающий крик.

– Нет!

Земля продолжает сотрясаться; по щекам льются горькие слезы. У меня нет сил подняться. Не хватает воздуха. Больно дышать. Аны больше нет. Земля поглотила ее. Где-то в суматохе я потеряла Эль Лобо из виду. Должно быть, он вырвался из лап стражников: его нигде нет.

Аток усмиряет землю. Он единственный, кто стоит на ногах. Повсюду вокруг меня запыленные лица, взлохмаченные волосы, ссадины и кровоподтеки. Площадь выглядит так, будто здесь только что завершилась кровавая битва. Кажется, здания вот-вот обрушатся; повсюду перевернутые телеги с едой и цветами. В памяти мгновенно всплывают воспоминания. Едкий запах дыма и металла. Душераздирающие вопли в ночи. Беззвездное небо. Пыль, грязь и кровь. Щиплет глаза. Я сижу на развалинах собственного дома. А где-то внизу, под обломками, заживо похоронены мои родители.

Воины Атока встают, и я отгоняю страшные воспоминания. Поднимают телеги, седлают коней. Жители города постепенно оправляются от шока и оживают. Аток решительно направляется мне навстречу и останавливается прямо передо мной. Пальцы его ног касаются изорванного подола моего платья. Я запрокидываю голову, даже не пытаясь скрыть слезы. Он буравит меня взглядом; глаза налились кровью и выкатились из орбит.

– Уведите ее прочь.

Один из стражей связывает мне руки толстой пеньковой веревкой. Но мне все равно. В глазах темнеет, и я ощущаю во рту привкус соли. За Атоком снова выстраивается длинная процессия, и мы, понурые, в ссадинах и грязи, возвращаемся в замок. Я плетусь позади. Стражник тянет за веревку, и я стараюсь не отставать, чтобы удержаться на ногах. Веревка впивается в запястья, стирая в кровь кожу. Сейчас мне меньше всего хотелось бы плакать, но у меня нет сил остановить поток слез. Горе поглощает меня, словно оголодавший стервятник, вгрызается в кожу, и мне начинает казаться, что каждая клеточка моего тела скорбит о смерти Аны.

Мы возвращаемся в замок, но вместо розовой комнаты стражник тащит меня вниз, в подземелье.

– Вы останетесь здесь, пока король не передумает, – говорит один из стражей.

Быстро и грубо он разматывает веревку, которой были связаны руки. Я стойко терплю. Другой стражник заталкивает меня в маленькую камеру с решеткой. Слабого света факелов достаточно, чтобы разглядеть кровь на стертых запястьях, горящих от боли.

– Можно попить? – спрашиваю я охрипшим голосом.