Текст книги "Лунная нить"

– Воды нет, – грубо отвечает один из стражников.

Ну конечно. Вчера у меня была полная ванна, сегодня – ни капли.

– Что теперь со мной будет?

Стражник пожимает плечами.

– Ты останешься здесь. Больше ничего не знаю.

Наказание за то, что оскорбила короля. Шаги стражников эхом отзываются в темноте. Дверь с грохотом захлопывается, и у меня еще долго звенит в ушах. Но я все равно не могу прогнать из памяти душераздирающие крики Аны, с которыми она сгинула в недрах земли.

Второй день на вражеской территории.

Глава восьмая

В ХОЛОДНОМ ТЕМНОМ МЕСТЕ сложно найти интересные занятия, поэтому я пересчитываю камни, которыми выложен пол, – девятьсот восемь – и разминаюсь, чтобы не замерзнуть. Потягиваюсь, хожу кругами, подпрыгиваю и отрабатываю высокие удары.

Здесь нет ни одного окна, и я быстро теряю счет времени. Думаю, сейчас уже утро: в животе урчит от голода. Возможно, мне не стоило прыгать. Но если не двигаться и ничего не делать, я сойду с ума от мыслей об Ане и Софии. Кроме того, упражнения помогают отвлечься от жгучей боли в запястьях.

Я устала от нескончаемого горя. Боль глубоко укоренилась в моей душе – глубже, чем трещины в земле после землетрясения Атока. Она накопилась во мне за долгие годы жизни без родителей, за голодные месяцы после восстания, проведенные в мрачном разрушенном городе. После смерти Аны и Софии эта боль многократно усилилась. Сердце обливается кровью, и я не представляю, как дальше жить.

Мне нужна Каталина. Не кондеса. Mi amiga – моя подруга. За ночь меня навещают лишь единожды: стражник подливает масла в факел и уходит, пропустив мимо ушей мою просьбу принести одеяло.

Дело дрянь. Я ничего не могу предпринять, пока я здесь, в подземелье. И единственное, чего я добилась до сих пор, – это смерть моих друзей. Разум подсказывает, что не следует себя винить. Я не стреляла из лука и не раскалывала землю, чтобы заживо похоронить Ану. Но сердце предательски шепчет, что ни одна из моих подруг не оказалась бы в опасности, если бы не я. Мне не следовало убивать посланника. Я должна была предвидеть нападение, когда мы приблизились к замку. Должна была найти способ освободить Ану. Или изначально не отпускать ее в город.

Надо было проявить настойчивость. Лучше планировать. Больше делать. Но я действовала самонадеянно. Каталина права: груз ответственности, который несет кондеса, невероятно тяжел. Колени подгибаются, и я падаю на каменный пол.

Надо срочно что-то придумать. Может, попробовать связаться с другими иллюстрийскими пленниками? Быстро оглядев подземелье, я понимаю, что это бесполезно. Никого не видно и не слышно. Видимо, я в пустом крыле.

Думай, Химена. Соображай. Теперь, когда Аны больше нет (вздрагиваю от одной мысли об этом), мост больше не защищен ее магией. Теперь Эстрейя не только гарантирует Каталине победу: от нее зависит выживание иллюстрийцев. Как только Аток поймет, что может пересечь мост… Я содрогаюсь. Крепость выстоит, но, учитывая наши скудеющие запасы продовольствия, народ не сможет выдержать долгую осаду.

Я легонько бьюсь затылком о прохладные камни. Бум. Бум. Бум. Самое главное – свергнуть Атока. Если я найду Эстрейю, победа будет гарантирована. Но мне в любом случае нужно будет сообщить обо всем Каталине, чтобы она успела подготовиться к наступлению. А для этого нужен ткацкий станок.

Скрипит замок, и дверь открывается. Я отвлекаюсь от мыслей. В темноте раздаются тяжелые шаги, и я настороженно вскакиваю. Вижу чей-то силуэт. Это Руми: сутулые плечи, в руке корзина, одеяло под мышкой.

Принюхиваюсь. В корзине точно есть еда. Сыр и хлеб. С трудом сдерживаюсь, чтобы не броситься к решетке и не вырвать еду у него из рук.

Руми останавливается перед дверью.

– Поздравляю, теперь тебя оставят здесь надолго. Если ты этого пыталась добиться своими вчерашними выходками, то задумка удалась.

Сжимаю кулаки. Что за невыносимый идиот!

– Если ты пришел позлорадствовать, то я не хочу это слышать, – отвечаю я.

Он тянется за ключом, висящим на ржавом гвозде.

– Я пришел по делу, кондеса. Но не могу отказать себе в удовольствии отметить твои безрассудство и глупость.

Я не ожидаю от него сочувствия. Но его гаденький тон и кислая, как молоко недельной давности, мина вызывают во мне лютую ярость. Я даже не пытаюсь справиться с раздражением: наконец у меня появилась возможность выместить накопившиеся переживания.

– Я не считаю, что заступиться за друга – это безрассудство и глупость, – говорю я. – Но в этом, видимо, и заключается разница между мной и тобой.

Я не слишком сильна в остроумных ответах, но зато с гордостью отмечаю, что мой голос звучит гораздо увереннее, чем я себя чувствую. Руми поворачивает ключ, открывает дверь и швыряет мне в лицо одеяло. Корзину с едой оставляет у двери.

– О да. Я согласен, мы совершенно разные.

– Однозначно.

Он окидывает меня холодным пренебрежительным взглядом, но мои запястья привлекают его особое внимание. Я прячу руки за спину, одновременно пытаясь прикрыть дыры в разорванном платье.

– Дай посмотреть.

– Убирайся отсюда! – вскрикиваю я.

Он подходит ближе.

– Покажи, где больно.

– Ándate a la mierda[30]30
  Иди в задницу (исп.).


[Закрыть].

Я не должна показывать ему свои раны. Кожа разодрана. Сильно болит. Не хочу, чтобы он приближался, а тем более рассматривал мои ссадины.

– Ладно, – говорит он, убедившись, что я не уступлю. Дверь темницы с грохотом захлопывается за ним. – Тебе принесут горшок.

От мысли, что мне придется облегчаться в том же помещении, где и обедать, становится не по себе, но голод побеждает, и я съедаю целую марракету[31]31
  См. словарь «Еда» в конце книги.


[Закрыть], белый сыр и бананы за один присест.

Приносят горшок. В свете факелов я вижу, как стражи садятся играть в качо, лаксанскую игру в кости. Их смех и болтовня долго не дают мне заснуть, поэтому я съеживаюсь в углу камеры и время от времени бросаю на них испепеляющие взгляды.

* * *

Через некоторое время возвращается Руми. Возможно, уже прошел целый день. Я уже успела обойти свою темницу вдоль и поперек несколько сотен раз. Хочется кричать от бессилия. Нужно срочно отсюда выбраться. От меня зависит судьба Каталины и всех иллюстрийцев. А я по-прежнему не представляю, как можно раздобыть ткацкий станок. Не говоря уже о том, что раны на запястьях превратились в серьезную проблему. Стало хуже: ссадины от веревки стали мокнуть, а там, где натерло сильнее всего, вздулись мозоли. Без правильной обработки может развиться инфекция. Она повлечет за собой лихорадку, и, заболев, я стану совершенно бесполезной. Ничто не может помешать выполнению моей миссии. Ничто.

Раздается громкий лязг открывающегося замка, и я резко оборачиваюсь. В коридоре появляется Руми с очередной корзиной. Странно. Один из стражей уже приносил мне еду; менять одеяло пока тоже не надо. Зачем он спустился сюда?

Он снимает ключи с ржавого гвоздя и входит в мою темницу.

– Пора разобраться с этим, кондеса, – решительно говорит Руми.

Страшно хочется достать оружие, но мне нечем обороняться, кроме своих измученных рук.

– Разобраться с чем?

Он медленно достает из корзины небольшой аккуратный сверток.

– Для чего это? – нахмурившись, спрашиваю я.

Руми разворачивает сверток, и я вижу сушеные травы. Кажется, он собирается лечить мои раны от веревки. Я отшатываюсь.

– Не смей трогать мои запястья.

Он будет грубым, и кто знает, что у него вообще в этой корзине? Если он что-то сделает неправильно, станет еще хуже. И тогда мне конец. Мне нужно все время быть начеку. И срочно достать ткацкий станок, чтобы отправлять Каталине послания. Если он одурманит меня чем-нибудь или приложит к ране неподходящее лекарство, мне придется долго восстанавливаться, а на это нет времени.

– Мне нужен лекарь.

Руми приподнимает бровь.

– Я и есть лекарь, глупая.

– Ты? – недоверчиво переспрашиваю я.

Мне как-то сложно это представить. Чтобы лечить людей, нужно их понимать. Внимательно слушать и уметь услышать, что именно беспокоит больного. А Руми, кажется, не отличается чуткостью. Правда, теперь я хотя бы могу понять, почему его одежда воняет жжеными листьями.

– Да, – отвечает он. – Я. Я владею магией Пачи. У меня мало времени, кондеса, и я не уйду, пока не обработаю раны. Лучше не спорить со мной.

Если он думает, что я добровольно отдамся ему в руки, то его ждет большое разочарование – лекарь он или нет. Я не собираюсь рисковать руками просто так: мне нужно ткать новые гобелены с секретными посланиями.

Руми делает шаг навстречу. Я отступаю. Оглядываясь, пытаюсь прикинуть, сколько шагов осталось до стены. Еще три – и я коснусь спиной холодных камней. Неожиданно у меня появляется идея – яркая и быстрая, словно падающая звезда. Я цепляюсь за эту мысль, будто она может решить мою судьбу. Впрочем, отчасти так и есть.

– А в чем моя выгода?

Руми непонимающе моргает.

– В смысле?

– Ты меня прекрасно слышал.

– В чем твоя выгода? – повторяет он. – Например, можно избежать инфекции. Не слечь с лихорадкой. Не помереть, в конце концов.

Я мотаю головой.

– Это выгодно тебе, ведь тебя назначили ответственным за меня. Что будет, если ты не сможешь уберечь невесту короля? Сможет ли он доверять тебе, если его будущая жена захворает?

Руми хмурится, и его лицо внезапно приобретает презрительное выражение.

– Настоящая иллюстрийка. Вы всегда требуете больше чем положено. Ну? Что ты хочешь?

– Пообещай мне, что принесешь то, о чем я попрошу.

– Пообещать? – он повышает голос, едва ли не срываясь на крик. – Еще поторгуйся мне тут!

– Подойдешь хоть на шаг – буду драться, – огрызаюсь я. – Послушай, лаксанец. Я могу сильно облегчить твою жизнь, а могу превратить ее в кошмар. Дай мне то, о чем я прошу, и я позволю посмотреть свои запястья. Идет?

– Что ты хочешь? – шипит он.

– Сначала обещание.

Руми демонстративно закатывает глаза.

– Обещаю достать то, что попросишь, – в пределах разумного. Свободу обещать не могу. Сейчас все строго: король готов казнить любого, кто произнесет твое имя, даже шепотом.

Я расплываюсь в широкой улыбке. Это победа.

– Мне нужен ткацкий станок.

Руми отшатывается; его карие глаза расширяются от изумления. Повисает неловкая тишина.

– Зачем тебе ткацкий станок? – подозрительно спрашивает он.

– Люблю ткать.

Руми хмурится.

– Не слышал, чтобы иллюстрийцы увлекались этим делом.

Я пожимаю плечами. Мое происхождение никак не мешает мне любить ткать. Что за глупости! Мне нравится делать что-то своими руками. Это очень приятно – творить искусство из ничего. Заплетать и расплетать, продевать нити сверху и снизу. Повторять снова и снова, пока перед глазами не предстанет готовая работа. Я могу сама ткать целые гобелены. Что может быть лучше, чем создавать прекрасное? И полезное – если мне удастся выткать секретные послания, которые спасут мой народ. Какая при этом разница, иллюстрийка я или нет? Ткацкому станку все равно.

– Ты правда любишь ткать? – с сомнением спрашивает он.

Я качаю головой.

– Я правда обожаю ткать.

Его лицо приобретает интересное выражение: смесь недоверия и изумления. Я знаю, что он думает обо мне – точнее, о кондесе, Каталине: избалованная, тщеславная, бестолковая и непременно жестокая. Все лаксанцы так считают. Именно так они представляют себе наш народ. Иллюстрийцы жестокие. Чудовища и угнетатели. Предвестники болезней и бед.

Да, мы завоевали их земли, но когда-то они сами изгнали из Инкасисы коренных жителей, народ иллари. Вытеснили их в джунгли Яну, оставив умирать среди ядовитых насекомых, змей и дикой природы. Так что лаксанцы не так уж сильно отличаются от нас. Просто мы победили.

Руми внимательно смотрит на меня, слегка наклонив голову. Молчание затягивается, и сердце в груди стучит все сильнее. Я заставлю его достать мне станок. А если он не согласится…

– Я поищу в замке, – наконец произносит он. – Если не найду, пошлю кого-нибудь в город.

От облегчения я готова упасть на колени. Сработало. Он протягивает руку.

– Запястья.

Я не решаюсь. На самом деле я очень уважаю лекарей. Они исцеляют людей. Умение сделать человека лучше и здоровее вызывает искреннее восхищение. И мне совсем не хочется по ошибке принять Руми за одного из них. Он мой враг. Навсегда.

– Я могу сделать это сама, – упрямо говорю я. – Просто объясни, что делать.

Руми досадливо вздыхает. Затем кладет корзину к моим ногам, берёт меня за руку и вкладывает в ладонь пучок трав. Я вскрикиваю, но он не обращает на это внимания, отходит в сторону и прислоняется спиной к решетке.

– Я принес несколько лекарств, – сухо говорит он. – Сначала продезинфицируй раны уксусом.

– Уксусом?!

Запястья уже воспалились; если я полью их кислотой, то они просто сгорят.

– Так быстрее заживет, – продолжает он, с вызовом глядя на меня.

Убедил. Я сажусь, скрестив ноги, и придвигаю корзину. Взяв в руки стеклянный пузырек с жидкостью, похожей на белый уксус, вопросительно смотрю на Руми. Он кивает, и я достаю из корзины кусочек ткани. Смочив уголок, я делаю глубокий вдох и прикладываю тряпицу к ране. От невыносимого жжения начинает звенеть в ушах. Закусываю губу. На глаза наворачиваются слезы, и, не в силах больше терпеть, я отдергиваю руку. И тут я замечаю, что Руми сидит прямо передо мной.

– Одну минутку, я сейчас быстро все сделаю, – отрывисто говорит он.

Я коротко киваю: хуже уже не будет. Руми обильно смачивает ткань уксусом и чистит рану. Затем накладывает повязку с травами – сушеной лавандой – и завязывает тугой узел. Я стараюсь сидеть тихо, пока он обрабатывает вторую руку.

Закончив, Руми собирает свои принадлежности и встает. Я по-прежнему сижу на полу. Голова кружится, и я чувствую странную эйфорию.

– Это нужно будет повторять один раз в день, – тем же строгим тоном говорит он. – И не спи на руках.

– Хочу ткацкий станок.

У него сводит скулу.

– Я сказал, что достану, значит, достану.

Он уходит не оглянувшись. Я отползаю к стене и прислоняюсь к прохладным камням. От холода становится чуть легче, но запястья по-прежнему горят. Я запрокидываю голову и замечаю на соседней стене, чуть выше человеческого роста, какое-то слово. Поднявшись, я ощупываю неровные буквы, выцарапанные чьей-то рукой. «Мужество» по-кастеллански. Такую надпись мог оставить только иллюстриец. Я прикрываю глаза и обвожу пальцем буквы, представляя жизнь, которая скрывалась за ними. Кажется, я чувствую этого человека. Сердце подсказывает имя, и мне очень хочется поверить.

Ана.

* * *

Снова приходит Руми. Вместо ткацкого станка он снова приносит проклятую корзину со снадобьями и книгу.

Книгу. Я хмурюсь. Зачем? От чтения в полутьме только разболится голова.

– Это не ткацкий станок.

Он протягивает книгу через решетку.

– Возьми.

С недоверием присматриваюсь. Каталина всегда больше любила учиться. Она частенько сидела в библиотеке, обложившись книгами со всех сторон. Каждый, кто пережил восстание и добрался до крепости, мог прийти туда и почитать. Но именно Каталина старательно вела учет каждого тома и каждой странички.

– Я не особо люблю читать.

Он продолжает пялиться на меня, вытянув руку. И ждет. Вздохнув, я хватаю книгу и читаю название. Historia de las Llacsans. «История лаксанцев». Чудесно.

– Зачем мне это?

– Для общего развития, – раздраженно отвечает Руми. – У тебя полно времени для чтения. А еще нужно сделать перевязку.

Я обреченно протягиваю руки, чтобы он снова обработал раны уксусом и наложил свежую повязку. Сегодня уже не так больно. Я наблюдаю за его работой. А вдруг он не сдержит обещание? Может, он вообще не собирается искать ткацкий станок. От вопросов он отмахивается. Я не знаю, что делать. Его холодность и равнодушие только подпитывают мою тревогу.

Руми возвращается наверх к своему королю, и я оставляю книгу на полу. Меня не интересует их история. Важно лишь то, что ждет впереди.

Я остаюсь в подземелье. Стражники опять играют в кости. Кто-то меняет масло в факелах. Если удается устроиться поудобнее, я засыпаю на камнях, но чаще просто пялюсь в потолок ночь напролет или пытаюсь размять затекшие ноги. В редкие моменты, когда стража уходит, я отрабатываю основные удары.

В свой следующий визит Руми замечает, что книга по-прежнему лежит у двери. Ничего не говорит, лишь поджимает губы. Что ж, хотя бы какая-то реакция. Убедившись, что у меня есть еда и вода, и сменив повязку, он уходит. Никакого ткацкого станка.

Мне всегда сложно признавать ошибки. Я думала, что поступила умно, заключив с ним сделку. Но на самом деле я сделала очередную глупость. Как можно быть такой наивной? Я поверила, что лаксанец сдержит слово. Сейчас Каталины нет рядом и она еще не знает ничего о моих неудачах, но если я не отправлю ей сообщение в ближайшее время, она и так поймет, что я провалила задание.

В темницу заходят сразу несколько стражников. Ослабев от бессонницы, я даже не сопротивляюсь, когда стражница (одна из немногих женщин, которых я здесь видела) берет меня под мышки и ставит на ноги. Я не могу идти сама, поэтому один из стражей помогает вынести меня из подземелья. От яркого лунного света, проникающего в окна, щиплет глаза, но я с радостью принимаю эту боль. Богиня возвращает меня к жизни, и я наслаждаюсь прохладными лунными лучами, словно утоляя мучительную жажду. Разум проясняется. Взгляд фокусируется. Казалось бы, мелочи, но душа чувствует все.

Стражи Атока возвращают меня в розовую спальню и укладывают в кровать. И первое, что я вижу, осмотревшись, – ткацкий станок прямо посреди комнаты.

Глава девятая

Я ВСЕ ЕЩЕ ГРУЩУ, что не смогла забрать свой ткацкий станок – подарок лаксанской няни. Да, я всей душой ненавижу лаксанцев, но не могу сказать о ней ни одного плохого слова. Она практически вырастила меня. Полностью посвятила себя моему воспитанию. И именно благодаря ей я научилась ткать. Она могла сидеть со мной часами, пока я училась делать ромбики или облака; объясняла, как создавать разные фигуры и буквы, переплетая нити основы с нитями уткá то сверху, то снизу.

Давно не вспоминала о ней.

Стражи закрывают за собой дверь, и я встаю, чтобы рассмотреть станок поближе. Такой симпатичный, добротный! Из светлого и темного дерева. Теперь он занимает всю середину комнаты. Перед станком стоит маленький стульчик, а рядом – корзина с аккуратными клубками шерсти, выкрашенными в разные оттенки розового, фиолетового, красного и чернично-синего. Этот станок, кажется, немного больше моего, но ничего страшного. Он прекрасно подойдет.

Лунный свет просачивается в комнату сквозь шторы, насыщая меня живительной энергией. Я обхожу ткацкий станок и распахиваю двери на балкон. Серебристый свет наводняет темную тесную комнату, и она мгновенно преображается в благословенных лучах Луны.

На комоде стоит большая тарелка с едой – киноа с травами, хрустящая картошечка с черной мятой и копченой солью и большой початок жареной кукурузы. Но даже такой аппетитный ужин не соблазняет меня: хочется скорее сесть за станок и придумать новый узор.

От волнения сердце начинает биться быстрее, и я тянусь за клубком белой шерсти. Я привязываю основную нить к верхней и нижней перекладинам и начинаю ткать. Взгляд то и дело падает на корзину с цветной пряжей. Мне следует использовать нейтральные иллюстрийские оттенки… но у меня никогда не было возможности поэкспериментировать. В корзине столько разных цветов… Настоящий бунт. Праздник цвета. Хочется зарыться в пряжу с головой.

Я закусываю губу. Знаю, Каталина хотела бы, чтобы я использовала свою пряжу, но, вероятно, было бы разумнее спрятать послание среди традиционных лаксанских орнаментов. Это вызовет меньше подозрений у Атока и его жреца. Возможно, Аток даже сможет по достоинству оценить гобелен. Или порадуется, что я вообще умею ткать. Жена, которая следует его традициям и преуспевает в лаксанском искусстве, должна вызвать одобрение его подданных.

Я запускаю руку в корзину и вытягиваю нить. Ярко-красная, как спелый помидор. Я выглядываю в окно. Понравится ли это Луне? Позволит ли она сделать пряжу из лунного света, если я буду ткать цветными нитками?

Есть только один способ узнать. Я отодвигаю корзину с белой шерстью и, подавив угрызения совести, вплетаю в гобелен красную нить. Сверху-снизу, сверху-снизу, и так до конца ряда. Потом добавляю арбузный розовый и баклажановый фиолетовый. Сверху, сверху, снизу. Сверху, сверху, снизу – и вот на нижней трети гобелена появляются широкие цветные полосы. Перейдя к середине, я начинаю ткать простой орнамент с ромбами и вплетаю красную нить слева направо. Я знаю наизусть бессчетное количество техник, но эта – моя любимая. Ее я освоила первой.

– Над одной, под тремя, над одной, под двумя, над одной, под двумя и снова сначала, – бормочу я себе под нос. Потом берусь за другую сторону и повторяю то же самое.

Пока я работаю, лунный свет окутывает меня сияющим облаком и становится ярче. Пальцы порхают слева направо и снова обратно. Я заканчиваю ткать красным, перехожу к розовому, и наконец наступает черед лунной нити.

От волнения захватывает дух. Сколько бы я ни использовала лучи Луны для пряжи, энергия магии, наполняющая мои вены, каждый раз вновь поражает меня. Я чувствую, как раны – внутренние и внешние – затягиваются и исцеляются. Я снова становлюсь целой и невредимой. Может, не очень счастливой, но ласковые лучи Луны все же могут очень многое.

Я оборачиваю лунную нить вокруг указательного пальца и сматываю пряжу в сияющий серебристый клубок. Он освещает всю комнату, и все, чего касается лунная пряжа, начинает мерцать мягким белым светом.

Вот теперь начинается настоящая работа. Нужно сосредоточиться, вложить все свои силы и аккуратно вплести в гобелен тайное послание. Время бежит незаметно. Лунный свет мерцает, переливается и пылью оседает у моих ног, пока я работаю. Пылинки ярко сверкают на полу, словно звезды, разбросанные по ночному небу. Проходит несколько часов. Плечи и шея затекают, пальцы перестают слушаться.

И вот наконец я заканчиваю. Лунная нить, сплетенная с обычной шерстью ламы, сверкает и искрится, и сквозь орнамент с ромбами просвечивают слова тайного послания. Только иллюстриец сможет прочитать его:

СВАДЬБА ВО ВРЕМЯ КАРНАВАЛА.

Немного подумав, я добавляю несколько пчелок, вытканных медовой нитью, чтобы отвлечь внимание от послания. Или просто потому, что мне захотелось использовать ярко-желтый цвет. Вплетаю лунную нить для блеска и, наклонившись, рассматриваю свою работу поближе.

Одно из сверкающих крылышек начинает подрагивать под моим пальцем. Разинув рот от удивления, я подношу гобелен к глазам. Крылышко снова трепещет – и замирает. Я крепче сжимаю лунную нить.

¿Qué diablos?[32]32
  Какого черта? (исп.)


[Закрыть] Мне показалось, или изображение только что двигалось? Наверное, я устала… или… я правда видела… Наклоняюсь поближе.

– Давай еще раз, – шепчу я.

Но крыло не двигается. Я внимательно присматриваюсь к гобелену. Может, Луна пытается что-то мне сказать? Надо больше пчел? Или дополнить послание? Или «Химена, иди спать, уже почти утро»?

Я встаю и потягиваюсь до хруста в спине. Наверное, все же привиделось. Быстро собираю с пола лунную пыль. О Небеса. Что будет, если страж – или, еще хуже, Руми – найдет ее? Я рада, что у меня снова появилось немного пыли, но за неимением метлы приходится собирать ее руками. Это долго, и под конец у меня начинают болеть колени. Одним махом поглощаю остывший ужин – все равно вкусно, черт возьми! – и падаю на кровать. Глаза слипаются, но навязчивая мысль мешает мне заснуть.

Как отправить гобелен за пределы замка?

* * *

Лаксанская горничная настойчиво пытается впихнуть мне в руки длиннющее платье. Мне хочется отмахнуться от нее, как от комара, но она не унимается. Я бросаю на нее гневный взгляд и приглядываюсь к рюшам и черному кружеву, окаймляющему воротник.

Аток требует моего присутствия на всех королевских приемах. Не только сегодня, а каждый день в обозримой перспективе. Я должна надевать то, что он выберет, и заплетать волосы на лаксанский манер, в две длинных косы вдоль спины. А еще красить губы в цвет кайенского перца.

Горничной безразличны мои протесты. Улучив момент, когда я почти перестала сопротивляться, она начинает заплетать мои волосы. Закончив, она указывает на мой гобелен, висящий на спинке стула, и вопросительно смотрит на меня.

Я киваю.

– Да, это мое. Я сама выткала.

Судя по ее ошарашенному взгляду, она удивлена и, возможно, даже немного заинтересована. Она смотрит на меня, склонив голову, и едва заметно улыбается. Затем горничная дает мне маленькую баночку с цветным воском для губ. Я позволяю ей докрасить меня, и наконец (наконец!) в ее глазах появляется нечто, отдаленно напоминающее одобрение. Я имею в виду, она хотя бы не хмурится.

Осталось завязать на спине большой черный бант. Сегодня мне принесли платье темно-желтого, медового оттенка. Таким же цветом я выткала пчел на гобелене. И как я могла подумать, что они двигаются? Кажется, у меня давно не было нормального, благословленного Луной ночного сна.

Открывается дверь – кажется, в этом замке не слышали про стук, – и в комнату входит Руми. Горничная приветствует его коротким кивком и выходит. Увидев меня, Руми останавливается как вкопанный. В первое мгновение он выглядит пораженным, но его лицо тут же приобретает обычное выражение: черные брови сдвигаются, и между ними пролегает глубокая складка; губы вытягиваются в тонкую ниточку.

– Откуда у тебя это платье? – спрашивает он с плохо скрываемым раздражением.

Надо же. Я не успела сказать и слова, а уже что-то сделала не так. Можно подумать, я могу выбирать, что надеть.

– Я не собираюсь переодеваться, – сквозь зубы отвечаю я.

– ¿Qué?[33]33
  Что? (исп.)


[Закрыть] – огрызается он, хватаясь за ручку двери. – Я разве говорил, что ты должна?

– Тут все без лишних слов понятно.

– Это платье… – Руми обрывается на полуслове и закусывает губу.

– Что с ним не так?

В ответ он лишь трясет головой.

– ¿Qué te pasa?[34]34
  Да что с тобой такое? (исп.)


[Закрыть] – раздраженно спрашиваю я.

– Мы опаздываем. Забудь. Можешь говорить и идти одновременно? Король Аток, Повелитель Великого озера, плоскогорья Эль Альтиплано и всех земель между ними…

Уровень подобострастия в его голосе зашкаливает, и я взрываюсь от смеха.

– … желает тебя видеть.

Я подбираю юбку – платье длиннее, чем нужно, почти на целых пять футов – и иду мимо Руми. Но тут он внезапно протягивает руку и хватает меня за плечо.

– Что? Это? Такое? – спрашивает Руми.

Он смотрит прямо на мой гобелен. Мне с трудом удается сохранить равнодушное выражение лица. Никак не отреагировать, не напрячься, не дернуться от неожиданности. Но внутри с каждой секундой нарастает тревога.

– Ты видела ее? – напирает Руми, буравя меня взглядом.

Я непонимающе моргаю.

– Кого?

Он наклоняется вперед, не отрывая глаз.

– Значит, не видела?

– Я понятия не имею, о ком ты, лаксанец.

Руми отпускает меня и подходит к стулу. Я задерживаю дыхание и пытаюсь не заорать, когда он берет в руки гобелен и начинает внимательно его изучать.

– Это ты сделала.

Судя по его тону, он сомневается, что я способна создать что-то настолько красивое.

– Да, – отвечаю я, переминаясь с ноги на ногу и нервно потирая руки.

А вдруг он прочитает послание? Это невозможно, я знаю, но от того, как сосредоточенно он рассматривает гобелен, все равно не по себе. Луна открывается только иллюстрийцам. Лаксанец не поймет послание. Он увидит лишь мерцающий серебристый свет. Капельку волшебства. Лишь часть рисунка.

– Мы, кажется, опаздывали?

Он невразумительно хмыкает и продолжает изучать ткань.

– Я обычно говорю это, чтобы побыстрее от тебя отделаться. Ты использовала здесь разные техники, но они на удивление хорошо сочетаются.

Не знаю, что прокомментировать сначала – первую гадость или вторую.

– Я же говорила, что люблю ткать. Поэтому попросила ткацкий станок.

– Ну извини, я не привык доверять словам иллюстрийцев, – отвечает он, наконец отвлекаясь от гобелена.

Кажется, он под впечатлением. Неожиданно.

– Я еще никогда не видел такую нить. Она сверкает. В корзине, которую я прислал, такого точно не было.

– Не было, – соглашаюсь я.

– Откуда ты ее взяла?

Меня раздражает, что он с таким вниманием рассматривает лунную нить. Не хочу делиться с ним своей магией. Она моя. Она приносит мне радость и умиротворение. Скрывает правду от посторонних глаз. Руми, как обычно, хмурится, ожидая моего ответа. Но я не собираюсь ничего говорить.

В комнату заглядывает Хуан Карлос.

– Эй, вы идете или нет? Его Величество терпеть не может, когда кто-то приходит после него.

Но, заметив гобелен в руках Руми, он подходит поближе. Его глаза расширяются от удивления.

– Кто подарил вам этот подарок, кондеса?

Я медленно прикрываю глаза, чтобы справиться с раздражением.

– Никто. Я сама сделала.

– Кто бы мог подумать, что у вас такие таланты, – подмигивает Хуан Карлос. – А я тоже хочу гобелен. Какие сокровища для этого нужно раздобыть?

– Я не собираюсь тратить на тебя шерсть.

Он пожимает плечами и наклоняется, чтобы рассмотреть гобелен вместе с лекарем. Мне становится не по себе. Теперь мое тайное послание для Каталины изучают сразу два лаксанца.

С трудом сдерживаюсь, чтобы не вырвать гобелен у них из рук. Чтобы отвлечься, я приглядываюсь к ним двоим, пока они стоят рядом, склонив головы над сияющей нитью. Руми и Хуан Карлос примерно одного роста, оба с длинными вьющимися волосами и темными глазами. Они могли бы быть братьями. Один – с вечной улыбкой на лице, другой – невыносимый зануда. Я бы предпочла что-то среднее.

– Вы родственники? – спрашиваю я.

Кажется, мой вопрос забавляет Руми. Но оба молчат и продолжают внимательно рассматривать лунную нить.

– Прекрасный подарок для короля Атока, – замечает Хуан Карлос, пропуская мои слова мимо ушей.

Я бледнею. Этот гобелен предназначен для Каталины. Я ни за что не подарю его узурпатору.

– Чего? Ну уж нет! Аток ненавидит меня. Он либо сожжет его, либо подотрет свою…

– Что думаешь? – перебивает Хуан Карлос. – Может, ты зря переживал?

Руми издает досадливый стон.

– Замолкни уже.

– Но ты же понимаешь, что я имею в виду? – не унимается Хуан Карлос, ощупывая нежную нить.

Руми медленно кивает, а затем берет гобелен и уносит из комнаты, ловко увернувшись от меня, когда я пробую перехватить его руку. Во мне поднимается волна ярости. Он не имеет права брать мои вещи! Я потратила почти всю шерсть на это послание.

– Куда ты забираешь мой гобелен? – спрашиваю я.

Лекарь не обращает на меня никакого внимания. Я выбегаю из комнаты следом за ним.

– Что ты о себе возомнил?

– Он за вас отвечает, – говорит Хуан Карлос, следуя за мной по пятам.

– И?

– Все, что вы делаете, отражается на нем, – многозначительно добавляет он.

Видимо, Хуан Карлос имеет в виду мое пребывание в темнице.

– А мне-то что. – Я останавливаюсь. – Я не сделаю больше ни шага, если ты не вернешь мне гобелен, лаксанец.