Текст книги "Лунная нить"

Глава одиннадцатая

Я ЦЕПЕНЕЮ, НЕ В СИЛАХ оторваться от его пристального взгляда. Обычно, когда я случайно успеваю заметить его живые эмоции, он мгновенно хмурится и прячется под маской безразличия. Но в этот раз он намеренно задерживает на мне холодный взгляд. Смотрит и смотрит. Я начинаю немного волноваться. И почему-то удивляюсь. Конечно, я знаю, что он ненавидит меня. А я его, не так ли? Но настойчивый внутренний голос напоминает, что вообще-то он добыл для меня ткацкий станок, хотя мог этого не делать.

Краем уха слышу, как Аток объявляет прием оконченным, но не могу думать ни о чем, кроме этого дурацкого лекаря. Какая разница, как этот лаксанец смотрит на меня? В конце концов, они все на меня так смотрят.

Я снова подавляю в себе чувства, которые не могу и не хочу понимать, и надеюсь, что больше они меня не потревожат. В моей жизни нет места таким вопросам; единственное, о чем я должна думать, – это восстание против Атока. Ко мне приближаются стражи, и я торопливо спускаюсь с тронного возвышения.

Мне срочно нужно на свежий воздух. Подышать в тени эвкалиптовых деревьев, окружающих замок. Madre di Luna, я хочу побыть одна. Мне не хватает тренировок. Упражнений с мечом.

– Как пройти в сад? – спрашиваю я.

– Мы пойдем с вами, – строго отвечает один из стражников.

Я спрашивала не это. Не скрывая раздражения, я собираюсь повторить свой вопрос, но…

– Я ее отведу.

Я сразу сникаю. Чувствую его запах до того, как вижу его. Медленно поворачиваюсь лицом к Руми. Он стоит, скрестив руки на груди; уголки его губ презрительно опущены. Что бы я ни натворила, видимо, он хочет обсудить это как можно скорее. А вот я бы предпочла провести остаток дня как-нибудь по-другому.

– Ладно, – буркаю я. – Но мне просто нужно было…

– Мне плевать, – перебивает Руми и открывает передо мной боковую дверь, ведущую в длинный коридор.

Повсюду глиняные горшки. Приходится то перепрыгивать, то обходить целые башни из них. Руми тянет меня за собой, пока мы не оказываемся у очередных двойных дверей. Толкнув плечом створку, он выходит в сад. Я следую за ним, и меня мгновенно окутывает терпкий аромат эвкалиптовых деревьев. Это приятный запах; он позволяет хотя бы немного отвлечься от пахучего лекаря. Теплый ветерок ласково колышет листву. Я прищуриваюсь: перед тем как опуститься за горизонт, солнце бросает на землю жаркие слепящие лучи. Как же хорошо! В последние мгновения перед сумерками мир всегда кажется немного прекраснее.

Делаю глубокий вдох.

– Мед и мята.

Руми бросает на меня короткий взгляд. Даже ссутулившись, он выглядит очень высоким, в отличие от большинства лаксанцев. Боюсь, как бы у меня не разболелась шея: постоянно приходится запрокидывать голову, чтобы заглянуть ему в глаза. Сейчас в них читается удивление.

– Деревья, – объясняю я.

Нахмурившись, он ведет меня к каменной скамье. Я откидываюсь на спинку и вопросительно смотрю на него в ожидании очередной нотации.

– Ладно, лаксанец, выкладывай.

Он напрягается.

– Ты должна была подарить гобелен королю.

Так вот почему он расстроен! Надо сказать ему, чтобы не принимал все так близко к сердцу.

– Думаю, у него этого добра и так хватает, – отвечаю я. – А чем ты недоволен? Лаксанец – один из ваших – получил ценный подарок от будущей королевы Инкасисы. Разве это не честь – получить такой гобелен?

– Честь. Если это подарок лаксанца, – подчеркнуто спокойно отвечает Руми. – Вот скажи, кондеса. Ты действительно не понимаешь, насколько это оскорбительно – видеть, как ты сидишь на этом троне, красуешься как павлин и хвалишься своими умениями? Ты должна была вручить гобелен королю. Наедине. А не восхищаться собственным мастерством.

– Я…

Обрываюсь на полуслове. Я не хвасталась. Я просто хотела передать послание торговцу. Больше меня ничего не заботило. Я даже не думала бахвалиться.

Нет, не думаю. Черт. Неужели это действительно так выглядело?

– Это ты предложил подарить гобелен Атоку…

– Королю Атоку. О боги, ты можешь проявить хоть каплю уважения?

– Как я уже сказала, это ты предложил вручить гобелен в качестве подарка.

– Нет. Хуан Карлос.

Я закатываю глаза.

– Какая разница? Ты не стал возражать, а теперь еще и злишься.

– Я же не знал, что ты устроишь целое представление, – возмущается Руми. – Ты вообще когда-нибудь дарила подарки? В центре внимания должен быть получатель подарка, а не даритель, дурачина ты невыносимая. Нужно было уделить внимание ему, а не себе!

Я зажмуриваюсь.

– Ткачество – это наше искусство, лаксанское. И тут ты присваиваешь его себе и говоришь, что соткала лучший в мире гобелен… por Dios[37]37
  Ради бога (исп.).


[Закрыть]. – Каждое следующее слово он произносит все громче и громче, а потом писклявым голосом начинает изображать меня: – Возьми мой гобелен, бедненький лаксанец. А может, я вообще заполню всю твою лавку своими коврами? Ведь я иллюстрийка, я лучше вас во всем, даже в том, чем ваш народ занимался за сотни лет до меня. А вы…

Я вскакиваю со скамьи и с силой отталкиваю его.

– Зачем ты вообще заговорила про этот несчастный гобелен?

А кто просил забирать мою вещь из комнаты? Слава Луне, я хотя бы додумалась отдать гобелен торговцу, и теперь мое послание точно окажется за пределами замка.

– Аток спросил меня! Что я должна была сделать, по-твоему? Проигнорировать? Не думаю, что ему бы это понравилось.

– Разве трудно было сказать, что этот подарок предназначается ему и ты подаришь его после приема?

– Ты не должен быть брать мой гобелен, – упрямо повторяю я. – Ты первый поступил неправильно.

– Ты правда не понимаешь, насколько оскорбительно твое поведение? – спрашивает Руми едва ли не с отчаянием в голосе.

Я отвечаю злостью на злость, но сейчас его тон приводит меня в ступор. Я не собиралась делать ничего из того, в чем он меня обвиняет, но теперь вижу, как это могло выглядеть со стороны. Если бы враг пришел в нашу крепость, утверждая, что читает по звездам лучше Каталины, мне бы, наверное, тоже было неприятно.

Молчание затягивается. Я не знаю, что ответить: по-прежнему считаю, что ему изначально не стоило брать мой гобелен. Руми с силой сжимает переносицу.

– Мне и в голову не пришло бы, что ты осмелишься… О боги, – выдыхает он, шагая из стороны в сторону. – Еще и в ее платье.

– В чьем?

– Это платье принцессы, – шипит Руми.

И тут до меня доходит. Когда мы входили в тронный зал, в глазах Руми был страх. Если ты родственник короля, это еще ничего не значит. Он волен делать что ему вздумается, лишать жизни кого угодно – если это укрепит его безраздельное господство в Инкасисе.

Неудивительно, что лекарь не хочет лишний раз привлекать к себе внимание. Когда я попыталась спасти Ану на площади, я поставила под угрозу его собственную жизнь.

– Я не выбираю себе одежду.

– Я знаю, – отвечает он. – Но все платья, которые тебе приносят, принадлежат ей. Теперь все понятно. Ей больше не потребуется одежда, потому что он хочет ее казнить.

Я тоже начинаю кое-что понимать: во-первых, Руми не одобряет новый указ Атока, а во-вторых, в ближайшие недели одной из его родственниц предстоит казнь.

– Она твоя кузина?

От неожиданности он вздрагивает и отшатывается от меня.

– Мы не кровные родственники. Моя тетя вышла замуж за члена королевской семьи, но овдовела всего лишь через год. Тем не менее Его Величество всегда признавал родственные узы между нами.

– Вот как. Это все объясняет.

– Ты о чем?

– Теперь понятно, почему в присутствии Атока ты становишься пресмыкающимся шутом.

– Короля Атока, – зажмурившись, поправляет Руми в очередной раз. – Как ты сказала? Пресмыкающимся шутом?

– Ты пытаешься добиться милости короля. И выглядишь смехотворно. Нет, правда. Кто-то должен тебе об этом сказать. Неужели тебе не хватает мозгов, чтобы понять: весь двор потешается над тобой?

Его лицо каменеет. Непробиваемый, словно гранитные стены и железные решетки моей темницы, разъяренный, словно бушующий пожар. Вот почему он так заботится о своей репутации! На самом деле он не может в полной мере считаться членом королевской семьи – в их жилах течет разная кровь. Его жизнь при дворе похожа на бегущий горный поток. Одно неверное движение – и он утонет.

Слова Руми по поводу принцессы тоже говорят о многом. Судя по всему, он ужасно переживает за нее. Я думала, это потому, что они родственники, но теперь я даже не знаю… Может, он влюблен в нее? Если так, то при первой же встрече я передам ей искренние соболезнования.

– То, что он делает, ужасно, – вкрадчиво говорю я, наклоняясь вперед. – Неужели его никак нельзя остановить?

– О чем ты?

Неожиданная мягкость в его тоне сбивает с толку. Он смотрит на меня с настороженностью и опаской. Я ощущаю смутную тревогу, но не могу понять почему.

– Ты явно обеспокоен ее судьбой, – осторожно начинаю я. – И ты не единственный, кого расстроило решение Атока.

– А тебе бы только позлорадствовать. Ждешь, пока разногласия в наших рядах начнут разрастаться, как пожар в умирающем лесу? И да, ты хотела сказать, короля Атока.

Губы медленно расплываются в улыбке: конечно, меня бы это порадовало. Его не так-то просто расколоть, но я почти уверена: многие другие не хотят смерти принцессы.

– Ты все равно не поймешь, – сухо говорит Руми. – Быть избранным в качестве жертвы Инти – самая большая честь, которая может выпасть человеку. Конечно, это грустно, но из всех жителей Инкасисы Его Сиятельство выбрал именно ее. Он знает, что ее благородство и красота порадуют нашего бога. – И, перейдя на шепот, он добавляет: – Она – идеальный выбор. Совершенство.

Его бросает от отчаяния к обожанию в считаные секунды. Но в конечном итоге верность королю все-таки перевешивает переживания по поводу казни Тамайи.

– Как ее убьют?

Его губы на мгновение искривляются от отвращения, но он тут же берет себя в руки.

– Это не убийство.

– Как скажешь. Так что с ней сделают?

Он напрягается, но его голос по-прежнему звучит беззаботно, будто мы обсуждаем сегодняшний завтрак:

– Сначала будет церемония в ее честь на площади Солнца, а потом ее отведут на вершину горы Кольки Орко.

Я с отвращением фыркаю.

– Где она будет обречена замерзнуть насмерть?

– Где ее задушат.

Я в ужасе смотрю на Руми.

– Тебе не понять, – повторяет он.

Да, мне действительно никогда этого не понять. Наши миры разделяет непреодолимая пропасть. Бог Инти жесток. Луна никогда не потребовала бы подобных зверств от своих последователей.

– Что ж, тогда можно ее поздравить, – с издевкой говорю я. – Сможешь передать это принцессе? Король вряд ли хотел бы, чтобы мы с ней подружились.

Руми поджимает губы.

– Ну, его вполне можно понять. Давай я отведу тебя в комнату. Ужин уже должен быть готов.

Уходя из сада, я замечаю знакомого стражника. Он стоит недалеко от нас на траве посреди ярких розовых цветов. У него на плечах сидит мальчик и заливисто смеется. Малыш пытается раскрутить миниатюрную пращу, но камни попадают в основном в голову стражнику.

– Один из твоих стражей, – говорит Руми. – Педру с сыном. Он очень болен.

Я отвлекаюсь от хохочущего ребенка.

– Кто?

– Сын Педру, Ачик.

– Ты не можешь исцелить его?

– А тебе-то что? – буркает Руми.

Я стискиваю зубы. Несносный лаксанец.

Когда он открывает боковую дверь, уголки его губ едва заметно приподнимаются. Мы молча поднимаемся на третий этаж. В какой-то момент он отвлеченно берет меня за запястье и приглядывается к следам от веревки. Руми медленно проводит указательным пальцем по содранной, раздраженной коже. По спине пробегают мурашки, и я съеживаюсь от его прикосновения. От странного запаха его одежды и внимательного взгляда.

– Кокосовое масло поможет сгладить шрамы, – говорит он. – Но полностью убрать их не получится.

– Хорошо, – отвечаю я.

Он снова настроился на меня. Вкрадчивый и чуткий. Руми-целитель хочет залечить мои раны. Правда, он не знает, что у меня уже есть несколько других шрамов: годы упражнений с оружием не прошли даром. И я не против следов на запястьях. Каждый шрам – отдельная история. Те, что я получила тогда, на площади, напоминают о жизни Аны. Это последняя часть ее истории. Я всегда буду помнить, как она закончилась.

Когда мы возвращаемся в мою комнату, Руми открывает дверь и жестом приглашает меня внутрь. Но я не двигаюсь с места.

Я израсходовала два больших клубка шерсти, пока ткала гобелен прошлой ночью. Но чтобы написать новое послание, потребуется еще несколько футов. Надеюсь, в следующий раз это будет сообщение о том, что я нашла Эстрейю.

– Что такое, кондеса? – нетерпеливо спрашивает Руми.

– Мне нужна еще шерсть.

– Сочувствую, – отвечает он, скрестив руки на груди. – Даже не проси.

Особенно после того как я «бахвалилась» сегодня. Нужно придумать, как снова расположить его к себе. Убедить, что я не имела в виду ничего плохого. По крайней мере, в том смысле, в котором он думает.

– Я всего лишь хотела помочь.

Зря я это сказала. Он снова отстраняется от меня.

– Хотела помочь? – невесело усмехается он. – Это говорит иллюстрийка, чей народ угнетал нас сотни лет. Ты вообще слушала, о чем я рассказывал?

Это несправедливо. Лично я никогда не обижала лаксанцев. Ни разу не расстроила свою няню. И вообще очень ее любила. Давала милостыню бездомным лаксанцам, которых видела на улицах Ла Сьюдад. После мятежа. После того как погибли мои родители и я потеряла все и всех.

Но тут в моей памяти всплывает неожиданная картина. Воспоминание из ранних лет, которое долгие годы скрывалось в глубинах сознания. Я вижу протестующих лаксанцев. Они бросают непосильную работу и перекрывают улицы. Никто не может никуда поехать или купить что-либо: весь город охвачен протестами. Они требуют честной платы.

С трудом сглотнув, я отвожу глаза от пристального взгляда Руми. Воспоминание о бунтующих лаксанцах заполняет все мои мысли, и я никак не могу избавиться от него. Пытаюсь представить, как им жилось при иллюстрийской королеве.

– Я не создавала эту систему; я родилась в ней, – наконец говорю я.

По-моему, это уместное замечание.

Лицо Руми выражает противоречивые эмоции. Вспышка гнева – и он резко прищуривается, потом немного приподнимает брови, словно раздосадован, но через мгновение лоб разглаживается, и он стискивает зубы.

– Пожалуйста, замолчи, пока я не сделал того, о чем пожалею. Por favor.

– А что я такого сказала? – возмущаюсь я, уперев руки в бока. – Если ты не объяснишь, то как я пойм у…

– Я устал от постоянных объяснений, – сухо отвечает Руми. – Год за годом, год за годом. И никто даже слушать не хочет. Почитай об этом сама, тебе что, так трудно? Тогда и обсудим все, что тебя интересует.

Со мной никогда не говорили на эту тему так открыто. Интересно, что бы я почувствовала, если бы меня попросили объяснить, почему я недолюбливаю лаксанцев? Я бы не хотела обсуждать моих погибших родителей с кем попало. Снова делиться с кем-то своей болью.

– Где книга, которую я дал тебе, кондеса?

Я зажмуриваюсь. Она осталась в подземелье. Когда я снова открываю глаза, его губы изгибаются в печальной улыбке.

– Так я и думал.

Руми разворачивается и, не оглядываясь, уходит, а я так и стою, думая об этой проклятой книге.

Он заворачивает за угол, и ко мне тут же подходят стражники. Быстро вернувшись в свою комнату, я захлопываю дверь и прижимаюсь к ней спиной. Лучше бы я думала о том, где достать новую пряжу и как отправить Каталине очередное послание. Но у меня никак не выходит из головы эта грустная искривленная улыбка и книга, которую я даже не потрудилась открыть. Книга, которая так и осталась лежать в сырой холодной темнице.

Я сползаю на пол, будто из меня вытащили все кости. Что сейчас произошло? Я – двойник Каталины, ее подруга и доверенное лицо. Руми для меня ничего не значит. Какая разница, что он думает?

«Хватит, Химена, – говорю я себе, встряхивая головой. – Сконцентрируйся. Вспомни о главном. На кону правление Каталины и жизни всех иллюстрийцев. У тебя нет времени на всякую ерунду».

Я выпрямляюсь и отхожу от двери. Завтра я отправлюсь на поиски Эстрейи. И никто, ничто не сможет меня остановить.

Глава двенадцатая

КОЛОКОЛ ПРОБИВАЕТ ВОСЕМЬ часов. Я сворачиваюсь калачиком, переворачиваю подушку прохладной стороной вверх и прячусь под одеялом. Сегодня мой день. Самозванец вместе со свитой с самого утра будет в городе.

С нетерпением жду, когда во дворе начнут собираться люди и я услышу их голоса, ржание коней и скрип колес экипажей, которые будут поданы к выходу из замка. Улыбаюсь в подушку. Весь замок будет в моем распоряжении. Правда, от стражи никуда не деться. Но зато я могу запомнить количество комнат на моем этаже, сделать схему замка и подсчитать количество стражей, сменяющих друг друга. Если они не будут отпускать меня гулять, то в ход пойдет лунная пыль. Конечно, это может быть рискованно, но зато я смогу сделать свое дело.

Дверь открывается, и горничная вносит поднос с яичницей, толстыми кусочками бекона и кофе с молоком. Терпкий ореховый аромат напитка быстро разносится по комнате, и я с удовольствием вдыхаю его. На блюдце рядом с кофе лежит что-то, похожее на горький шоколад.

– Это от торговца, – объясняет горничная, проследив за моим взглядом. – Благодарит за подарок.

У меня уже текут слюнки.

– Только вам придется есть очень быстро, – говорит она, открывая шторы. – Я подберу вам одежду на выход. Думаю, Его Величество хотел бы видеть на вас пышную юбку. И, наверное, мантилью, да?

Горничная бросает на кровать несколько туник. Я приподнимаюсь.

– Какой еще выход? Я никуда не иду.

Она пропускает мои слова мимо ушей и встряхивает темно-синюю юбку, чтобы расправить рюши. Я вылезаю из кровати и подхожу поближе.

– Я не поеду в Ла Сьюдад.

Я не могу сегодня покинуть замок – одновременно со всеми. Думаю, он вообще не заметит моего отсутствия. В ответ на мое упрямство она берет чашку кофе и, дразня, подносит к моему носу.

– Зачем мне куда-то идти? – Я отшатываюсь, едва не пролив полную чашку. В прошлый раз, когда меня вынудили поехать в Ла Сьюдад, погибла моя подруга. Возможно, и сейчас Аток задумал что-нибудь нехорошее.

– Я не могу подвергать сомнению приказы Его Величества. Мне велено вас одеть. Будете пить или нет?

Я молчу, и она ставит чашку обратно на комод. Я сажусь на кровать и бросаю на горничную гневный взгляд.

– Я не собираюсь повторять дважды.

Она отвлекается от юбки и внимательно смотрит на меня. Грудь распирает от гнева. Он хочет похвастаться своей добычей. Своей собственностью. Кожа начинает зудеть, будто меня одновременно укусила сотня муравьев.

– Вы понимаете, что у меня будут большие неприятности, если я не одену вас в ближайшие десять минут?

В короткое мгновение я ощущаю что-то похожее на сочувствие, но быстро забываю об этом. Я не хочу испытывать никаких чувств по отношению к этим лаксанцам. Они мои враги.

– А мне-то что.

Она вздыхает.

– Кондеса.

Меня снова одолевают сомнения. Но тут стражник открывает дверь, и в комнату вваливается Хуан Карлос, как всегда энергичный и веселый.

– Вы еще не одеты? Все ждут. Наденьте что-нибудь поприличнее.

Я открываю рот, чтобы возразить, но останавливаюсь. А какой смысл? Эти лаксанцы все равно не оставят меня в покое, пока не добьются своего. Может, сменить тактику? Если я буду безупречно себя вести, возможно, Аток даст мне больше свободы – например, разрешит гулять по замку в сопровождении одного-двух стражников.

– Ладно, – буркаю я.

Горничная воодушевляется и прогоняет Хуана Карлоса из комнаты.

– Сделай что-нибудь с ее волосами. Это ужас, – говорит он напоследок.

Я провожаю его испепеляющим взглядом.

– Только смотри, чтобы не стало еще хуже, – весело добавляет он и выходит.

Горничная дает мне ярко-розовую юбку и тунику в тон. Я быстро одеваюсь и иду за ботинками. Если мы пойдем на рынок, лучше не надевать сандалии. Лаксанцы отпускают своих животных свободно бродить по городу; не хотелось бы во что-нибудь вляпаться.

– Rápido, rápido[38]38
  Быстро, быстро (исп.).


[Закрыть], – подгоняет она. – К этому наряду полагается фаха[39]39
  Традиционный широкий пояс.


[Закрыть]. И у меня уже нет времени заплетать вам волосы. Придется идти с распущенными.

Через несколько минут я выхожу из комнаты, иду по коридору за Хуаном Карлосом и оказываюсь во внутреннем дворе, освещенном яркими солнечными лучами. Здесь уже собралась большая часть свиты Атока в роскошных тканых одеждах. Все разом оборачиваются и осуждающе смотрят на мои распущенные волосы; головы других женщин украшают сложные прически из кос и завитков.

Я весело машу рукой Руми, который идет нам навстречу и ведет за собой кобылу.

– Dios[40]40
  Господи (исп.).


[Закрыть], – бормочет он. – Ты можешь вести себя прилично хотя бы час?

Я делаю вид, что задумываюсь.

– Нет.

Он хмурится, а я улыбаюсь. Аток сидит в открытом экипаже во главе процессии; королевский глашатай свистом подает знак, что пора седлать коней. Мы едем в город длинной цепочкой.

Ла Сьюдад Бланка. Белый город, отливающий золотом в лучах солнца. Город кривых каменистых дорожек, огибающих квадратные площади с аркадами. Город крыш с глиняной черепицей и деревянных дверей с выточенными цветами. Город, который почтенно кланяется заснеженной вершине Кольки Орко, виднеющейся вдали. Город, который кишит лаксанцами. Когда-то я очень его любила.

Мы подъезжаем к площади Солнца, и, хотя сначала мне очень хотелось остаться, я радостно вдыхаю воздух свободы. Мнимой свободы: мне все равно придется вернуться в замок вместе со всеми. Но сейчас я с удовольствием запрокидываю голову, чтобы теплые лучи солнца целовали мне щеки.

Аток машет толпе лаксанцев, собравшихся на площади. Той самой площади, где Ана исчезла в недрах земли.

Улыбка сходит с лица, и я провожу кончиками пальцев по рубцам на запястьях.

– Мы должны ходить за Его Сиятельством, – объясняет Руми. – Он, скорее всего, захочет на рынок. Там есть его любимая лавка, где продают апельсиновую цедру в горьком шоколаде.

Руми соскакивает с коня, и все остальные следуют его примеру. В животе уже урчит: я не успела позавтракать.

– А мы можем зайти за салтеньяс?

– Любишь их? – с сомнением спрашивает он, предлагая руку.

Я делаю вид, что не заметила, и самостоятельно слезаю с лошади.

– Обожаю.

– Острые или обычные?

– Острые, конечно же.

Мы плетемся за Атоком, пока он раздает улыбки и общается с народом. Некоторые лаксанцы подходят поближе к нам; кто-то разевает рот от восторга, кто-то провожает равнодушным взглядом. Я прохожу мимо полной женщины, беседующей с продавцом мандаринового сока.

– Но где же принцесса Тамайя? – удивляется она.

– Ее нет… – шепчет кто-то другой.

– Не вижу ее…

– Как думаете, что с ней?

Кажется, все эти люди действительно взволнованы. Мне хочется услышать еще. На некогда белых стенах много изображений юной принцессы. Рядом с ними много свежих цветов; некоторые люди даже опускаются на колени перед ее портретами, как будто молятся – то ли ей, то ли за нее. Похоже, лаксанцы боготворят ее.

Аток сворачивает к рынку. По обе стороны улицы выстроились торговцы, которые зазывают покупателей на разные лады:

– Пять нот за куриную ножку!

– Десять за телячий язык!

– Три за лошадиный хвост!

К нам подбегают трое лаксанских детишек и протягивают руки. Потертая, истасканная одежда. Грязь под ногтями, пыль на щеках. Все трое босиком.

– Por favor, – произносит один из них.

Он едва достает мне до бедра.

– ¿Notas? ¿Agua?[41]41
  Деньги? Вода? (исп.)


[Закрыть]

Я переминаюсь с ноги на ногу.

– Lo siento[42]42
  Мне жаль (исп.).


[Закрыть]. У меня нет воды.

Дети подбегают к другим людям, идущим в сторону площади. Они складывают ладошки, чтобы поймать капли воды, если кто-нибудь все же сможет их напоить. Тяжело вздыхаю. Проклятый самозванец. Во что он превратил Инкасису? Да, продажа листьев коки, безусловно, позволила набить золотом сундуки Атока и его приближенных. Но как насчет простых лаксанцев? Тех, которые засеивают поля и собирают урожай, живут в Ла Сьюдад и едва сводят концы с концами? Никто из них не получил никакой выгоды от увеличения производства коки.

Мы проходим мимо лавки с сандалиями, и запах кожи перемешивается с ароматом коричного мороженого, которое продают на противоположной стороне улицы. На ступенях храма толпятся лаксанцы, торгующие плетеными корзинами из пальмовых листьев, ожерельями из бус и свежевыжатым апельсиновым соком. У двери одной из лавок стоят несколько торговцев с подсолнухами в руках; они переговариваются, указывая на большое изображение Тамайи на стене.

Я обращаюсь к Руми.

– Слышишь, все обсуждают принцессу Тамайю?

Он пожимает плечами, беззаботно поедая пасанкаллу[43]43
  См. словарь «Еда» в конце книги.


[Закрыть] и читая разноцветные вывески над витринами магазинов. Я даже не заметила, как он купил целый пакет. Руми замечает мой вожделеющий взгляд и нехотя отсыпает горстку мне в руки. Я кладу несколько штучек в рот и с наслаждением ощущаю знакомый сладкий вкус.

Король и придворные беседуют с местными жителями, которые собрались на улицах города. Я стараюсь не упускать Атока из виду. Его со всех сторон окружают стражи с длинными копьями, направленными в безоблачное небо.

Руми тянет меня за руку.

– Сюда. Не отставай, кондеса.

Можно было не напоминать. У меня бы не получилось отстать даже при большом желании: стража сопровождает меня повсюду. Отслеживает каждый мой шаг. Слышит каждое слово. Надеюсь, я не встречу здесь иллюстрийских шпионов. Учитывая количество стражников вокруг меня, это может быть очень опасно для них.

Руми подводит меня к очереди за салтеньяс. Перед нами несколько десятков человек. От одного запаха пирожков текут слюнки.

– Очередь слишком большая, – разочарованно говорю я.

Руми многозначительно смотрит на меня и проталкивается вперед. Стоящие в очереди сразу начинают громко возмущаться.

– Мы следующие! – кричит какой-то мужчина.

– Встаньте в конец!

– Я по поручению короля, – заявляет Руми, расправляя плечи. – Пропустите.

Я закатываю глаза. Но вскоре он возвращается с большим пакетом пирожков полукруглой формы. Внутри у них начинка из рубленого мяса, картофеля, горошка, изюма и одной-единственной маслины в ароматном бульоне. Мы садимся за свободный столик. Руми протягивает мне салтенью, ложку и глиняную тарелку.

Я кладу пирожок на тарелку и уже собираюсь смачно откусить, но тут Руми издает громкий стон, судя по всему выражающий отвращение и ужас.

– Ты что творишь? – спрашивает он с таким видом, будто я пытаюсь убить малыша альпаки прямо у него на глазах.

Я непонимающе смотрю на него. Руми возмущенно фыркает и утаскивает мою тарелку.

– Кондеса, дай я научу тебя правильно есть салтеньяс.

Он берет один пирожок, зажимая острые концы средним и большим пальцами, а затем легонько встряхивает.

– Сначала встряхиваем. Потом откусываем маленький кусочек с одной стороны. Потом аккуратно выливаем сок в ложку, чтобы не пролить все на тарелку.

Руми наполняет ложку несколько раз, пока не выпивает весь сок из своей салтеньи. Тем временем в животе урчит все сильнее. Я с вожделением смотрю на пирожок в его руках.

– Если хотя бы одна капля попадает на тарелку, значит, ты ешь салтеньяс неправильно, – с серьезным видом продолжает Руми.

Он делает еще один укус и с аппетитом уминает начинку. Наконец он доедает салтенью, не пролив ни капли. Вот это талант! Истекая слюной, я хватаю свою тарелку. Пробую есть так, как он показал, но все же проливаю немного бульона.

– Ты же знаешь, что говорят о людях, которые проливают сок, да? – с ухмылкой спрашивает Руми.

Я настороженно смотрю на него.

– Что?

– Что они совершенно не умеют целоваться.

Я почему-то краснею. Бросив на него гневный взгляд, я беру еще один пирожок. На этот раз я не проливаю ни капли. И да, так правда вкуснее. Возможно, потому что весь сок попадает в желудок, а не на тарелку. Закончив, я наблюдаю за тем, как Руми поглощает третью по счету салтенью. Он ест как голодный волк – будто еда может исчезнуть в любую секунду.

– Ну так что насчет принцессы? – спрашиваю я.

Руми недовольно фыркает и тянется за следующим пирожком. Я хмурюсь. Неужели ему все равно? Лаксанцы, живущие в городе, очевидно, не собираются сидеть сложа руки. И если понадобится, они не станут молчать.

– Не думаю, что кто-то в городе знает о предстоящей казни.

Руми закашливается, поперхнувшись салтеньей.

– Как думаешь, что сделают люди, когда узнают правду? – громко спрашиваю я.

Некоторые лаксанцы отвлекаются от еды и подозрительно смотрят на меня. Руми случайно проливает сок на тарелку.

– Ха! Кажется, ты тоже не умеешь целоваться.

Он буравит меня взглядом, но ничего не может сделать и от этого сердится еще больше.

– Не смей спрашивать или говорить о принцессе. Хватит распространять слухи и драматизировать, – добавляет он, гневно потрясая салтеньей.

Кажется, Аток даже не представляет, насколько ужасными могут быть последствия его решения. Правда, эти последствия могут сыграть нам на руку. И тут меня осеняет: может, надо переманить лаксанцев, поддерживающих принцессу, на нашу сторону?

– Как думаешь, они будут бунтовать? Пропустят день сбора налогов, например? Или срубят деревья и перекроют дороги?

– Они ничего не сделают, – холодно отвечает Руми. – Они повинуются королю и уважают его решения. И это не казнь. Это большая честь быть избранной…

Я нетерпеливо отмахиваюсь.

– Для жертвоприношения. Ты уже говорил.

Руми поджимает губы. Я думаю о расстроенных голосах людей, не увидевших сегодня принцессу. Вспоминаю, как после заявления короля по залу прокатился тревожный ропот.

Руми не прав. Лаксанцы не смогут смириться с ее смертью. Он молча доедает пирожок и даже не пытается заговорить со мной по дороге в замок. Ну и ладно!

* * *

Мне нужно сосредоточиться. Постоянно отвлекаюсь, запутываюсь и не могу продвинуться дальше. Сколько раз во время тренировок я напоминала себе, что следует избавиться от лишних мыслей и сконцентрироваться на основной задаче? Смотреть на цель. Сфокусироваться на противнике. Не терять бдительности.

Весь следующий день я избегаю разговоров с Руми. Не хочу тратить время на мысли об этой принцессе. В конце концов, кто она такая? Я вообще ничего о ней не знаю. Почему меня должна заботить ее судьба? Мне все равно. Нам будет только лучше, если у лаксанцев начнутся разногласия. Пусть казнят. Возможно, это увеличит шансы Каталины на успех.

К счастью, Руми оказался со мной солидарен: он тоже молчит. Я даже не прошу его принести еще пряжи, хотя у меня почти не осталось ниток. Пожалуй, надо заняться другими делами.

Следующие три дня сливаются в один, и я составляю себе удобный распорядок. По утрам я завтракаю на балконе и наблюдаю за тем, кто входит и выходит сквозь большие железные ворота в боковой части сада. Все слуги покидают замок и отправляются в город через эти ворота. Во второй половине дня я изучаю коридоры и двери, запоминая план замка. По вечерам я сосредоточиваюсь на садах. Изучаю каждый уголок, наблюдаю за придворными, гуляющими среди высоких деревьев. Кучка богатых скучающих лентяев.