Текст книги "Когда жизнь истинствует… Культура благотворения Великой княгини Елисаветы Феодоровны"

9.4. Великая княгиня и M. B. Нестеров в годы создания Покровского храма Обители

Первая встреча Великой княгини с М. В. Нестеровым состоялась в 1900 году. Художник был приглашен в императорский дворец для ознакомления августейшей четы со своими эскизами абастуманских росписей. Когда Государь и Государыня закончили просмотр эскизов, похвалив работу художника, дверь открылась и вошла скромная, изящная, на вид совсем еще молодая, в выездном туалете, в черном с каракулевым воротником жакете Великая княгиня Елисавета Феодоровна. Нестерова представили. Великая княгиня «с первых слов очаровала меня своим прекрасным, ясным лицом, простотой, оживленностью». Елисавета Феодоровна просматривает эскизы, «искренне хвалит то, что ей нравится. Прекрасное лицо ее оживляется еще больше…»[465]465
  ЦИАМ. Ф. 203. Оп. 478. Ед. хр. 3. С. 2.


[Закрыть]. Так начиналась многолетняя дружба Великой княгини и великого русского художника.

М. Б. Нестеров. Автопортрет. Холст, масло

Предметом особого попечения Великой княгини было создание уникального Покровского храма обители. По поручению Елисаветы Феодоровны гофмейстер А. П. Корнилов, и.о. секретаря Великой княгини, обращается к митрополиту Владимиру с просьбой об ускорении утверждения в техническо-строительном комитете при хозяйственном управлении Святейшего Синода проекта домовой церкви по Большой Ордынке, д. 40[466]466
  Цит. по: Нестеров М. В., Нестерова Н. М. Помнить себя – помнить всех… (из воспоминаний о Великой княгине Елисавете Феодоровне). Отв. ред. Кучмаева И.К. М.,2003. С. 11.


[Закрыть].

Храм Покрова Пресвятой Богородицы в Марфо-Мариинской обители. Фотография. 1910-е гг.

Прошение А. П. Корнилова направляется митрополиту с сопроводительным письмом архитектора этого храма A. B. Щусева[467]467
  Там же. С. 3.


[Закрыть]. Митрополит Владимир обращается в хозяйственное управление Синода с просьбой рассмотреть проект[468]468
  Там же. С. 4.


[Закрыть].

Просьба Елисаветы Феодоровны, адресованная митрополиту Владимиру, об ускорении утверждения проекта домовой церкви Марфо-Мариинской обители

Письмо архитектора A. B. Щусева о проекте домовой церкви обители

Закладка храма была совершена в 1908 году, а в 1912 году храм был построен в древнем новгородско-псковском стиле XVI в. Храм поразил москвичей своей красотой и необычностью. Драматична история создания этого храма.

В 1907 году М. В. Нестеров решил оставить Москве нечто небывалое, рассчитанное на века. И в этом смысле предложение Великой княгини о росписи Покровского храма ее обители стало благодатной, промыслительной вестью.

6 сентября 1907 года в письме из Абрамцева к своему ближайшему другу художнику A. A. Турыгину М. В. Нестеров признавался, что, несмотря на мизерность отпускаемых средств, он берется за роспись, так как здесь появилась возможность «оставить в Москве после себя нечто цельное»[469]469
  Нестеров М. В. Письма. Избранное. Л., 1988. С. 228.


[Закрыть]. План росписи, предложенный художником, был принят Великой княгиней с самыми добрыми чувствами.

Размышляя о содержании росписи, М. В. Нестеров писал, что сестры Мария и Марфа ведут, указывают людям Иисуса Христа, являющегося этим людям в их печалях и болезнях среди светлой весенней природы. Это не только русские люди, потому что «идея общины – евангельская – общечеловеческая»[470]470
  Там же.


[Закрыть]. На прощанье, как сообщает М. В. Нестеров A. A. Турыгину, Великая княгиня пригласила Михаила Васильевича отдохнуть в Ильинском, куда он и направился после Абрамцева.

В другом письме к A. A. Турыгину художник сообщает, что он доволен эскизами: «Они серьезно сработаны и гораздо самостоятельнее прежних моих церковных работ»[471]471
  Там же. С. 231.


[Закрыть]. Глядя на эскизы и подбадривая себя, художник признавался: главное состоит в том, чтобы не растеряться перед огромностью стены и сложностью замысла. «Это чувство громадности, которую надо одолеть, – страстно я люблю, тут есть как бы вызов на бой»[472]472
  Там же.


[Закрыть]. Многие напрашивались посмотреть эскизы, например Дягилев. Но Нестеров отказывал всем, особенно учитывая желание Великой княгини до времени сохранить этот проект в тайне.

В 1909 году, когда роспись храма шла полным ходом, в прессе появляется сразу несколько статей В. В. Розанова об Обители, в письме к которому из Киева М. В. Нестеров признается, что с волнением ожидал публикации этих работ. Он пишет, что всегда ценил дар Розанова, относился с вдумчивым вниманием к его труду.

Не первая, а последующие статьи писателя вызвали искреннее приятие художника: «Вы вышли на простор. Тема получила живую, яркую окраску, в нее вложили Вы много теплоты, и я уверен, что именно эти последующие статьи могут сделать то дело, на которое можно было надеяться, т. е. обратить внимание общества в сторону новой прекрасной идеи человека, которому Бог дал талант быть вдохновенно-доброй и возможность по исключительным своим условиям выразить свою идею активно, подать людям вовремя не камни, хотя бы и самоцветные, а хлеб живой…»[473]473
  Там же. С. 234.


[Закрыть].

Роспись делалась год за годом, а художнику порой казалось, что до ее завершения еще дистанция огромного размера. Но он видел перед собой ясную цель. И сомневаться в наличии подобной целеустановки не приходилось.

Великолепно владея красками, живописными приемами, обладая своим сложившимся стилем росписи, М. В. Нестеров обращается к другому гениальному художнику, В. Д. Поленову, просит познакомить его с теми красками, которыми Поленов писал свои последние работы, просит сообщить, как они называются и где их можно достать[474]474
  Там же. С. 240.


[Закрыть].

М. Б. Нестеров. Фотография. 1908 г.

М. Б. Нестеров. Святые Марфа и Мария. Храм Марфо-Мариинской обители

В дореволюционной прессе, наряду с В. В. Розановым, много писали о работе М. В. Нестерова, писал об этом и сам художник в своих «Воспоминаниях». Но в силу известных обстоятельств, связанных с постоянным упоминанием о царской семье, ряд характерных деталей в «Воспоминаниях» был опущен (в недавние десятилетия).

В тот день, когда мы встретились с дочерью Михаила Васильевича Натальей Михайловной, мне показали неопубликованные фрагменты воспоминаний художника о Великой княгине. 15 сентября 2003 г. предстоял столетний юбилей Натальи Михайловны, в честь которого мы поторопились опубликовать эти драгоценные страницы. Подготовкой материала к изданию интенсивно начала заниматься сама Наталья Михайловна и ее неизменный добрый помощник, искусствовед по профессии, монахиня Варвара (Вилисова), сверяя содержимое рукописей с документами семейного архива Нестеровых.

Мы были рады, что наряду с публикацией воспоминаний самого М. В. Нестерова получили согласие опубликовать часть воспоминаний Натальи Михайловны о Великой княгине.

В течение четырех лет М. В. Нестеров, ревностно занимаясь созданием Покровского храма, имел возможность постоянного общения с Великой княгиней. В этом общении художник увидел жизнь человека, на котором почивал отблеск нетварного света, что позволило ему уже тогда, в начале XX века, говорить о жизни Великой княгини как о житии. Их объединяла мысль о новом евангельском строении мира, стремлении служить вселенскому делу спасения.

Опубликованные фрагменты воспоминаний М. В. Нестерова представляют собой важный источник достоверных дополнительных сведений о Елисавете Феодоровне той поры – круге ее общения, об Императоре и Императрице, о тех предметах и явлениях, которым Великая княгиня отдавала предпочтение, об особенностях ее реакций на поступки людей, об огромной благотворительной деятельности.

В 1911 году при написании «Пути ко Христу» в трапезной Покровского храма М. В. Нестеров пережил страшный удар и был поражен благородством Великой княгини, осознавшей подлинный драматизм ситуации. Закончив настенную роспись «Путь ко Христу», которая удалась, он готовился показать работу Великой княгине. Но, придя утром в церковь и поднявшись на леса, Нестеров вдруг заметил по всей поверхности росписи множество черных, маслянистых нарывов. Весь день и ночь думал, что же делать. Причины несчастья были налицо. A. B. Щусев, которому поручили подготовку стены под роспись, передоверил это знакомому живописцу, который плохо выполнил задание.

На следующий день Великая княгиня, как вспоминал М. В. Нестеров, радостная, оживленная, приветливая, пришла для просмотра завершенной работы. Внимательно всмотревшись в работу не на лесах, а снизу, она обратилась к художнику со словами самой искренней благодарности. М. В. Нестеров пережил тогда очень нелегкие минуты, сказав Великой княгине, что роспись придется уничтожить.

Потрясенная этим сообщением, Елисавета Феодоровна старалась утешить художника, полагая, что со временем злокачественные нарывы на стене пропадут. «Мне нельзя было ни на минуту поддаваться такому искушению, – пишет М. В. Нестеров, – и я не смалодушествовал, убедил Великую княгиню роспись соскоблить»[475]475
  Цит. по: Нестеров М. В., Нестерова Н. М. Помнить себя – помнить всех… М.,  2003. С. 29.


[Закрыть] и повторить ее на медной доске.

В этой драматической ситуации ясно проявился духовный нерв всей работы, универсальное начало, объединяющее Великую княгиню и великого художника. Не впадая в самообман, губительный и ложный, понимая возможность и даже неизбежность ошибок в святом деле, они достигли положительного итога росписи. М. В. Нестеров отмечал особую внимательность и доброту, сердечность, чуткость Великой княгини по отношению к нему в эти тяжелые дни.

«Дела в церкви продвигаются быстро к концу, – писал Нестеров в январе 1912 года Турыгину, – еще неделя-другая и большой, четырехлетний труд окончен, и надо надеяться, что все написанное переживет меня. Церковь вышла интересная – единственная в своем роде»[476]476
  Нестеров М. В. Письма. Избранное. Л., 1988. С. 247.


[Закрыть]. С разрешения Великой княгини весной 1912 года М. В. Нестеров начал показывать свою работу друзьям. В эти дни церковь посетило человек тридцать. Художник слышит много похвал, поздравлений, удивлений. Храм посетили В. Д. Поленов, В. М. Васнецов и другие художники, оставившие восторженные отзывы о росписи.

Великую княгиню и великого художника роднило во время росписи особое чувство цвета. В отличие от Абастуманской, густо орнаментированной церкви, в Покровском храме орнаментов было мало.

По согласованию с Великой княгиней роспись храма была задумана и осуществлена в светлых, пасхальных тонах. Основной фон росписи, как и в Абастумане, белый. Ему хотелось этим, как признавался художник, дать ощущение праздника, дать отдых душе. Строя роспись таким образом, М. В. Нестеров стремился найти свой собственный стиль, в котором воплотилась бы его вера, творческая сила, живая душа художника. Ему думалось, что в деле веры, религии, познания Духа Божия это было необходимо. Стиль – это его вера, стилизаторство же – это вера, но чья-то, за ней можно хорошо прятать отсутствие собственной веры.

И до освящения храма, и после этого события Великую княгиню поздравляли государственные и общественные деятели, художники. Но поклонники В. М. Васнецова, сторонники строгого следования канону в росписи, не унимались, считая, что Покровский храм имел право расписывать только такой художник, как Виктор Васнецов. Хулители М. В. Нестерова собирались поднять против него самого Федора Дмитриевича Самарина, признанного знатока канона. Слово его в Москве было свято, суд нелицеприятен. Этой встречи опасались и Великая княгиня, и М. В. Нестеров.

Федор Дмитриевич был тогда уже тяжело болен и не выезжал из дома. И все же, когда он почувствовал себя немного лучше, его уговорили и привезли в Покровский храм. На встречу с хулителями и Самариным Елисавета Феодоровна направилась одна, оберегая имя и покой художника. Через полчаса после вынесения приговора Ф. Д. Самариным Великая княгиня встретилась с М. В. Нестеровым в обительском саду. Елисавета Феодоровна шла навстречу ему сияющая и счастливая. Федор Дмитриевич, рассказала Великая княгиня, долго оставался в храме и был очень доволен. Более всего ему понравилось «Благовещенье» на пилонах, т. е. именно та часть росписи, которая вызывала у хулителей М. В. Нестерова резкое негодование. Ф. Д. Самарин заметил, что этот прекрасный храм необходимо беречь, что он не видит нарушения художником церковных уставов и иконописных канонов. Великосветские хулители были сконфужены и постарались поскорей отвезти строгого судью домой. С тех пор нападки на Нестерова прекратились.

Компетентная оценка Ф. Д. Самарина подтвердила, что в совместно задуманной и выстраданной росписи Покровского храма нет односторонности и умышленной ограниченности. Всем как-то сразу стало очевидно, что роспись осуществлял художник со свойственным ему типом мышления высокого этического и эстетического характера. Столкновение Великой княгини с хулителями нестеровской росписи убедило, что сила ее не только в положительной программе деятельности, но и в способности к последующему критическому стоянию за однажды избранный художественный проект храма.

Воспоминания Нестерова периода росписи Покровского храма приоткрыли ряд неизвестных ранее страниц в биографии Великой княгини. Они объясняли, например, почему Елисавета Феодоровна с некоторых пор перестала посещать Дармштадт, город, где прошли ее детство и юность. Однажды, во время работы Нестерова в Покровском храме, Великая княгиня сама рассказала художнику об этом. Елисавета Феодоровна только что вернулась оттуда с открытия усыпальницы ее родителей. В эти дни ей очень захотелось повидать тех профессоров, ученых, выдающихся лиц города, которые когда-то посещали ее родителей.

В памяти Елисаветы Феодоровны они остались как носители самых высоких идеалов своего времени. Однако встреча с ними в начале XX века потрясла Великую княгиню. Теперь эти некогда дорогие ей люди были ярыми проповедниками милитаризма, завоевания чужой земли любой ценой. Прекрасное былое ушло с появлением Железного Канцлера, с шумным царствованием Вильгельма II. С тем большей радостью спешила она в свою московскую обитель, в свой родной дом.

По признанию Нестерова, Елисавета Феодоровна имела очень скромное мнение о себе. Единственным своим «талантом» она считала готовность отдать свое сердце людям. Но именно эта чистота помыслов и чувств Великой княгини оборачивалась восстановлением образа Божия в людях, обращала обитель Великой матушки в пристань спасения и утешения для многих.

Е. Л. Нестерова с дочерью Наташей. Киев. 1909 г. Фотография выполнена для работы над иконой Божией Матери для иконостаса храма Покрова Марфо-Мариинской обители

Лишь однажды Нестерову пришлось видеть Елисавету Феодоровну не просто взволнованной, но гневной. Приближались Овручские торжества. В присутствии Государя предстояло освящение древнего храма, реставрированного A. B. Щусевым. Однажды, когда Елисавета Феодоровна беседовала с Нестеровым в Покровском храме, прямо из Овруча явился A. B. Щусев. На его вопрос, посетит ли Великая княгиня Овручские торжества, она ответила, что еще не решила. Она слышала, что наплыв паломников будет так велик, что не хватит для всех помещений. На что A. B. Щусев с амбициями человека власть имущего сказал: «Ну, Ваше Высочество, Вы только скажите – мы выгоним монахов из их келий и устроим Вас шикарно»[477]477
  Цит. по: Нестеров М. В., Нестерова Н. М. Помнить себя – помнить всех… М.,  2003. С. 48.


[Закрыть]. Но не успел Алексей Викторович закончить фразу, как щеки Великой княгини стали алыми, глаза засверкали. Обычно такая сдержанная, она тогда резко сказала, что в Овруче она не будет. Она не хочет, чтобы ради нее выгоняли кого-либо из келий, что комфорт она знает с детства, жизнь во дворце знает. Говорила Великая княгиня быстро, горячо, не переводя дух. A. B. Щусев не понял, почему Великая княгиня так волновалась. Разговор был завершен в обычных мягких тонах. Но в Овруч Елисавета Феодоровна так и не поехала.

Художник признавался, что ему не раз хотелось написать Елисавету Феодоровну среди сестер обители и девочек-сирот ее школы-интерната. Это представлялось тем более важным, что Великой княгине не нравились ее портреты, написанные разными художниками. М. В. Нестеров уже видел ее тихим вечером, на лавочке, среди цветов, в ее сером обительском одеянии, в серой монашеской скуфье, прекрасную, стройную, как средневековую готическую скульптуру в каком-нибудь старом-старом соборе ее прежней родины. Но портрет был написан значительно позднее, по памяти, уже после убийства Великой княгини.

Ценным дополнением к воспоминаниям М. В. Нестерова стали опубликованные в этой же книге детские впечатления дочери художника, не померкшие с годами. «Самым светлым и прекрасным воспоминанием моего счастливого детства, – говорила Наталья Михайловна, – было двухмесячное пребывание в Марфо-Мариинской обители». В течение этих месяцев Елисавета Феодоровна укрывала в обители Наташу Нестерову от эпидемии скарлатины. «Я чувствовала, – писала Наталья Михайловна, – что Елисавета Феодоровна здесь старшая, я слышала, что она – "сестра царицы", но что это такое – "сестра царицы" – я не понимала. Я кидалась к ней на шею, обнимала, брала Елисавету Феодоровну под руку и так с ней ходила. Спокойствие, добро и любовь исходили от Великой княгини. Всю жизнь я ощущала, что встретила святого человека»[478]478
  Там же. С. 68.


[Закрыть].

М. Б. Нестеров. Мария у ног Христа (Е.Л. Нестерова). 1909 г. Этюд к росписи «Христос у Марфы и Марии»

М. Б. Нестеров. Наташа Нестерова. 1909 г. Рисунок к мозаичному образу «Богоматерь с Младенцем» для апсиды Покровского храма

Н. М. Нестерова, Ф. С. Булгаков, митрополит Питирим на открытии выставки М. Б. Нестерова в Третьяковской галерее. Фотография. 1989 г.

В воспоминаниях Натальи Михайловны привлекают ее рассказы о матери Екатерине Петровне Нестеровой, о самоотверженности обительских сестер и самой Елисаветы Феодоровны, о дружбе с сиротой – будущей женой Павла Дмитриевича Корина, о начальнице Александровского интерната в Москве Ольге Михайловне Веселкиной, о духовнике обители о. Митрофане Сребрянском, который впервые исповедал Наталью Нестерову. «Никогда больше, – говорила Наталья Михайловна, – такой встречи со священником, как с о. Митрофаном, у меня не было»[479]479
  Там же. С. 70.


[Закрыть]. Во время бесед с Натальей Михайловной мы постоянно ощущали также ее необыкновенное отношение к памяти отца, папаши, как обычно она его называла, боязнь неосторожным словом бросить малейшую тень на дорогое имя.

Этот отблеск интеллигентности, такта, высокой культуры, благодарности Богу и людям лежал на всем облике и поведении Натальи Михайловны, что находило объяснение в традициях семьи и того культурного круга, к которому принадлежали Нестеровы.

Н. Я. Тамонькин. Марфо-Мариинская община. Собор Покрова Пресвятой Богородицы. Киот с образом Спаса над западным входом. 1945 г. Карандаш, акварель, гуашь, бронзовый порошок

Н. Я. Тамонькин. Марфо-Мариинская община. Собор Покрова Пресвятой Богородицы. Скульптура северного фасада. 1948 г. Карандаш, акварель

Н. Я. Тамонькин. Марфо-Мариинская община. Собор Покрова Пресвятой Богородицы. Скульптурный декор северного фасада. 1948 г. Карандаш, акварель

«Мы, домашние дети начала XX века, были очень инфантильны, доверчивы и по-детски непосредственны, – признается в заключение своих воспоминаний Наталья Михайловна. – Папаша в своей картине „Христиане (На Руси. Душа народа)“ изобразил весь русский народ, идущий с иконой Спасителя за ребенком, мальчиком с кузовком и в лаптях. Эпитетом к картине взял слова из Евангелия: „Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царствие Небесное“ (Мф. 18, 3) Видимо, папаша видел душу народа как душу ребенка…»[480]480
  Все фрагменты воспоминаний М.В. и Н. М. Нестеровых цит. по: Нестеров М. В., Нестерова Н. М. Помнить себя – помнить всех… М., 2003. С. 29, 30, 44, 48, 66–68, 70, 76.


[Закрыть].

Если суммировать все сказанное и все оставшееся за скобками (т. е. в тексте воспоминаний), то следует признать, что нарисованный Нестеровым образ Великой княгини – это образ монахини в миру со всей полнотой ее социального служения.

В этой связи нельзя не вспомнить мысль отца Сергия Булгакова, близкого родственника и друга семьи Нестеровых, который полагал, что аскетизм, освобождающий себя от ответственности за мир, – это ложный аскетизм.

Подлинный аскетизм, как писал Булгаков, является величайшей культурной и творческой силой в мире. Применительно к опыту Великой княгини, можно сказать, что аскетизм был для нее не только целью, но и средством.

Во-вторых, созидая в обстановке глухой или явной борьбы, реализуя свой главный творческий замысел (т. е. Марфо-Мариинскую обитель) в лоне православного строительства, Елисавета Феодоровна всю силу аргументации обращает по сути против постулатов позитивизма, ибо без радостного удивления и благоговения перед творениями человеческого сердца и разума для нее немыслима жизнь.

И, наконец, третье, на что обращают наше внимание Михаил Васильевич и Наталья Михайловна Нестеровы: они свидетельствуют каждой строкой своих воспоминаний, что для Елисаветы Феодоровны высшей и последней инстанцией является Божественная любовь, которая побуждает к героическому служению путем деятельного и молитвенного обращения к совести нации.

Шли годы, десятилетия, но семья великого русского художника всегда ощущала рядом святое блаженство и святую тревогу Великой княгини, а ее житие они давно определили для себя как одну из основополагающих вех в развитии отечественной культуры.