Текст книги "Эйвели. Часть третья"

Звенье двести сороковое. Элигллиильэ

Огонь не возьмёт меня,

Сталь не уязвит меня,

Стрела не пронзит меня,

Болезнь не поразит меня,

Яд не одолеет меня!

Ничьим из них я не стану —

Я муж Фиэльли, принадлежу только ей! (1)

^{(1) L. I. I. V. E. 193:19}

И был день и была зима, и холод её, и ветры, не знающие покоя. Оставил богоотреченных братьев своих Ильтимрэ и пришёл к возлюбленной Итильшин, и принёс ей тёплую одежду, что сам сделал для неё из овечьей шерсти. И спросила Итильшин, что значат узоры на ней. И стал эу объяснять, что значат эти узоры, как детям эулиен объясняют значение тонов, и их цветов, и наносимых рисунков. – Вот это – огонь, – сказал Ильтимрэ, – в нём я горю, в нём черпаю силы. Вот это – лучи, огня того искры, а это – небо, а это – море, а вот – земля – они все объяты теми лучами. И вот он я – посередине. Смутилась Итильшин, спросила мужа. – Я вижу небо, море и землю, вижу пламя и тебя, любимый. Но где же я, твоя Итильшин? И ответил эу: – Ты моё пламя. Ты тот огонь, что даёт мне силу. Тогда же держали эулиен эту накидку, и руки их соприкоснулись, и смотрели любящие в глаза друг друга, и из пламени Любви их рождался Свет. Ликовали сердца их, рвущиеся к Эйдену, и Итильшин поцеловала руки мужа, а Ильтимрэ – руки Итильшин. И так был соединён их Свет, и так был у Итильшин ребёнок от мужа, ибо нежность Любви их была совершенна, и видевшие Любовь их в Эйдене – соулыбались с ними, огнями Света.

В срок же положенный, под заботой Ирдильле, родила Итильшин дочь мужу своему, светлоокую, как сама Итильшин, с кудрями, как у Ильтимрэ. И пришёл Финиар в великом воодушевлении и, взглянув на малышку, дал ей имя Э́лигллии́льэ [Éliglliíl`ē] – Огонёк Света. Так была рождена Элигллиильэ от Ильтимрэ, отважного сына Иртаина Скромной руки, сына прекрасной Грейль, дочери Элигрен, дочери Виэльлине Маленького безумца, сына Эливиена Путешественника, сына Финиара, и от Итильшин, сиятельнейшей жены, возлюбленной Ильтимрэ, по исходу эулиен из Эйдена, на мирной земле, в Сумеречные времена.

Была Элигллиильэ дана искристая улыбка и надёжное сердце – законные сокровища её народа. Радость и веселье пришли с ней в покои Ильтимрэ и его супруги, и вновь сплотился род Ирдильле вокруг маленькой эу, ибо каждый желал услужить ей и Итильшин. Те же, кто взирал на маленькую эу, находили её необычайно похожей на Грейль, и добрым, и славным, и светлым было то сходство. А потому с первых дней Элигллиильэ Грейль всегда была рядом с Итильшин, и так было у маленькой эу с первых дней две матери и три сердца, что были с ней неотлучно.

Случилось же в детстве Элигллиильэ так, что приснился ей сон, где спустился, подобно молнии, с неба огромный орёл, и схватил маленькую эу своими могучими лапами, и поднял под самое-самое небо и сбросил оттуда, и в страхе проснулась Элигллиильэ и больше не могла уснуть. С того дня страшилась эу всякой высоты и не смела подниматься на башни Светлого Дома, и даже верхние ярусы обители давались ей с большим трудом, ибо от одной мысли о высоте или взгляде на неё – делалась Элигллиильэ слаба и недужна. Много корила себя эу за свою слабость, столь редкую среди её народа, но совершенно ничего не могла с собой поделать, и страх её перед высотой бывал порой так велик, что Элигллиильэ могла лишиться даже первого дыхания жизни. Зная это и видя страдания дочери, как могли, оберегали Ильтимрэ и Итильшин её от всякого восхождения и высоты, но ни их забота, ни беседы с наставниками, ни отчаянная борьба эу с самой собой – не приносили ей облегчения.

Но вот был день, и знание сошло на Элигллиильэ, ибо сердце эу было добрым и светлым. Тогда же просила она отпустить её к людям, и вскоре Финиар позволил ей. И вот с молитвами отца и матери отошла Элигллиильэ из Светлого Дома и направилась к смертным. Мирным и тихим было служение улыбчивой эу, ибо положила она себе заботиться о немощных и подолгу пребывала в домах болящих и тех, о ком некому было позаботиться. Сердечным участием, верным служением, добрым словом и надёжной улыбкой – многим смертным смогла послужить Элигллиильэ. Были и те, кого своей заботой она забрала из объятий смерти, были и те, кого без страха эу проводила до последнего из порогов, как верный друг и попечитель. Всякое дело спорилось в руках юной эу, и одно присутствие её вселяло в недужных Надежду и ободрение, её же улыбка – усмиряла боль и укоряла хвори. Господь наш, пошли же Элигллиильэ тем, кто уже оставил Надежду! Как отцу или матери, братьям и сёстрам, служила эу тем из смертных, что более прочих нуждались в поддержке и особой заботе, и не страшили её ни их недуги, ни слабости их, ни многие опасности труда её, которым брезговали иные и которого избегали. Любовь была в сердце эу и тем облегчала её труд, привнося в него радость, ибо без Любви любой труд – это каторга и пытка. Элигллиильэ же не отвращалась ни от бедных, ни от богатых, и всем сердцем, старанием и Любовью служила им, не делая различий и не прося ничего взамен. Служила Элигллиильэ и бездомным, и прокажённым, и пьяницам, и тем, что погибали в темницах, старикам и роженицам, одиноким младенцам и сиротам в нуждах их. Никого не могла оставить эу без своего участия и заботы.

И была ночь, и случилось Элигллиильэ возвращаться в поздний час пустынной дорогой вдали от селений. Недобрая ночь стояла тогда, и многая тревога была в сердце эу, но она спешила вернуться к своему человеку, ибо для него раздобыла редкие травы, теперь же, смешав их, могла она изготовить лекарство и надеяться на облегчение его страданий. Но вот подкараулил Элигллиильэ в тени ночи сам Алаканон, ибо и он любил развлечься убийством и пороком страсти. И вот вышел он из своей тени и встал на дороге, ведущей в город, так, что эу должна была проходить мимо и сама прийти в его ловушку. Но в тот же час почувствовала Элигллиильэ, что кто-то идёт с ней рядом, и обернулась. Тогда же увидела она лёгкое сияние, подобное лунному свету или тончайшей солнечной парче, и узнала в сиянии образ Фиэльли. Не сказав ни слова, госпожа поманила эу за собой, указав ей жестом следовать за ней, и Элигллиильэ, свернув с дороги, пошла за Фиэльли, но, едва обогнув холмы, образ Фиэльли растаял под звёздным светом, слившись с ним и растворившись в природе ночи. Тревога оставила сердце эу, и, поспешив, она продолжила свою дорогу, миновав ловушку Алаканона, который напрасно ждал эу до первой зари. Грейль же утром, придя поклониться Фиэльли и по обычаю поцеловать её руку, нашла госпожу в её покоях, как и всегда – не спавшей за книгой, встречающей всех с нежной улыбкой и взглядом, падающим прямо в душу, подобно небесной звезде желаний (2). Однако если бы рассказала Элигллиильэ о том, что случилось той ночью, всем в Светлом Доме, многих бы постигли удивление и трепет, ибо подобное наблюдала не одна эу, но многие эулиен из всех ветвей её рода в разное время и в разных местах, когда им случалось быть далеко от Дома и находиться в жестком обстоянии или перед лицом смерти, о чём, конечно же, сами эулиен не могли знать, но всесветлейшей госпоже Ирдильле, стоит думать, это было известно.

^{(2) от людей взяли эулиен доброе поверье, что тот, кто увидит падающую звезду в небе – может надеяться на исполнение своих желаний. Хоть эта вера среди надеющихся больше приличествует их детям, она позволяет и взрослым смотреть на звёзды, а это занятие близко сердцу каждого эу, ибо ночью, как полагают эулиен, можно, если очень-очень стараться, разглядеть среди звёзд дорогу к Эйдену.}

И был день, и отправилась Элигллиильэ в порт. В тот день была непогода, и море было неспокойным. Вдруг услышала эу громкий крик, и смотрела всюду, и не могла понять, откуда он происходит. Когда же смогла найти эу источник звука – сердце её замерло от испуга. Был в том порту один торговый корабль, огромный, роскошный, о пяти мачтах, и вот на стеньге одной из них, под самым флагштоком, держась за ванты, был ребёнок. К тому времени он уже ослаб от крика и страха, и силы его были на исходе, и он готов был сорваться и так погибнуть. От ужаса и взгляда на высоту остановилось дыхание у Элигллиильэ, но волны, поднявшиеся в море, качали корабль, и там, на высоте, движение корабля было ещё сильнее, и сам корабль будто пытался стряхнуть ребёнка. Мысль о том, что мальчик может погибнуть, так напугала и обожгла сердце эу, что, не помня себя, девушка бросилась в море и подплыла к кораблю, сражаясь с пенными волнами, что норовили разбить её тело о прибрежные камни, и взобралась на палубу, и, ни капли не медля, подобно птице, вспорхнула по вантам и уговорила мальчика обхватить её за пояс и шею. Затем, едва взглянув вниз, Элигллиильэ закрыла глаза от страха и так спустилась на палубу. Не стала эу с ребёнком искушать неспокойное море и, отдав мальчику свой плащ, эу оставалась с ним, пока всё не стихло и капитан не вернулся на свой корабль. Тогда же оказалось, что мальчик прокрался на судно, задумав недоброе, ибо жил воровством по принуждению бедности и малых лет. Забравшись так высоко, он надеялся осмотреться, но страх взял его, и он не смог спуститься, а вслед за тем разыгрался и шторм. Узнав об этом, капитан приказал высечь маленького воришку, но Элигллиильэ вступилась за мальчика, предложив понести наказание вместо него. Капитан не пожелал крови эу, но собирался отдать мальчика судьям. Эу же молила его не губить ребёнка и обещала служить капитану, как он пожелает, ради спасения и свободы её юного друга. Услышав такие речи, капитан сменил гнев на милость. Он оставил Элигллиильэ у себя в услужении, приказав ей исполнять любую его волю и прихоть девять лет, ибо девять лет было тогда маленькому воришке. Он же, не имея семьи и иных заступников среди старших, остался под опекой эу, и Элигллиильэ воспитала его как сына и друга, дав ему знание и воспитание эулиен. Она же в свой срок нарекла мальчика Áмавин [Ámavin], и вскоре он вырос в прекрасного юного человека, блестящего знания и многой отваги. Видя, каким стал юный Амавин, капитан, тогда уже преклонных лет, не имея ни на суше, ни на море ни дочери, ни сына, отдал ему свой корабль и дело, полюбив и приняв Амавина, как родного. Сам же тот капитан был буйного нрава, невоздержан в словах, питии и своих желаньях. Тяжко с ним приходилось Элигллиильэ, ибо хоть человеком капитан был и не злым, но любил унизить нижестоящих и особенно эу, что была столь прекрасна, но холодна к его речам, навеянным страстью и её томленьем. Когда же капитан не смог совладать с собой, схватил он эу и готов был положить конец её чистоте и Свету, но был остановлен стрелой, что пригвоздила его рукав, а с ним и руку к корабельной мачте. Так появился юноша, назвавшись Тэльи́ [Tēl`í]. Был он высок, темноволос и статен. Сразу узнала в нём Элигллиильэ Свет эулари. Корабль Тэльи был неподалёку, и оттуда видел юноша, что задумал смертный, схватив эу, он же помешал ему и прибыл на его корабль. Спросил Тэльи старого капитана, чего он желает за свободу девушки. Устрашившись красоты и грозного вида юного капитана, человек, хоть и нехотя, назначил цену. В тот же час, не торгуясь, Тэльи положил у его ног сундуки с золотом, серебром и камнями и, не сказав ни слова, взял Элигллиильэ и увёл с собою. Приведя эу на свой корабль, Тэльи отдал его и его капитана ей в распоряжение, сказав, что своим трудом и верностью человеку эу заслужила сама быть капитаном, но по великой скромности Элигллиильэ отказалась, вызвавшись с радостью послужить Тэльи, ставшему ей любезным другом. Так как Тэльи странствовал один, и так было уже многие годы, – была ему нужна любая помощь, и просил он эу стать его дозорным в вороньем гнезде, чтобы оттуда могла прекрасная эу сообщать капитану, где и кому нужна помощь и куда ему направить корабль. Хотела Элигллиильэ отказать Тэльи, но были глаза его так бездонны и так печальны, и подобно музыке звучало каждое его слово, и потому эу забыла о своём страхе. И страх отступил. И более Элигллиильэ о нём не знала, ибо в радость ей было сослужить с Тэльи, отважным и добрым капитаном «Фьхéлли» [F`hélli], быстрого корабля под оранжевыми парусами, который эу назвал «Веснушка». Так продолжилось служение Элигллиильэ, которое теперь она разделила с Тэльи, многоотважным эу, певцом и мореходом, отдавшим «Фьхелли» и себя в распоряжение её улыбки. Из писем о том узнавали Ильтимрэ и Итильшин и радовались за дочь и за её юного друга, которого очень хвалили Урми и Урве, что наставляли его в своё время. В сердечных молитвах, письмах и песнях – Элигллиильэ и Ильтимрэ с Итильшин были рядом. Когда труд ради смертных забирал у родителей Элигллиильэ, Тэльи писал им и рассказывал обо всём, ибо он не оставлял свою подругу ни на море, ни на суше и берёг её и от солнца и от ветра, как берегут молодой цветок в осенние грозы.

Íl`tankán, érkterlarn móē ēr/dánirunen íē, térlentil` íeh r/dánirun ev írrelē eyndúrun!2020
  Господь, капитан всех судов жизни, направь их корабль в лучшую гавань! (эмл.)


[Закрыть]

В те дни всё чаще поднимался Финиар на башню свою и подолгу стоял там, не страшась непогоды и ветра, треплющих его белоснежные одежды, ибо он был погружён в свои думы, взором и сердцем наблюдая за тем, что происходит в Доме его и вокруг, тогда же размышлял он о судьбах своего народа и смертных и о тайне Света небес Ийдена, равноположенной тайне самого бытия. Но каждый раз, оглядываясь вокруг, находил себя Всеспрашиваемый бесконечно одиноким, там, на вершине башни Светлого Дома и в своей избранной, но непостижимой для остальных доле.

Иногда, когда ночи казались особенно тёмными, и казалось, что Ирдиль никогда не зажжётся, Финиар приходил к покоям Фиэльли и наблюдал, как она трудится над очередной книгой. Это зрелище, как и само соседство Фиэльли, внушали Всеспрашиваемому надёжное чувство покоя и бесконечного согласия с происходящим. Финиар знал, что Фиэльли не нужно и взгляда, чтобы быть осведомлённой в его сердце, даже в те дни, что они вовсе не видели друг друга. Сердечную поддержку Фиэльли Финиар ощущал непрестанно, исполняясь и ободряясь Светом при одном воспоминании о её улыбке, какую обычно преподносила ему Фиэльли, оставляя ей право говорить то, что оставалось скрыто опущенным взором. Между этими двумя сердцами, влачащими груз, который иные не могли и помыслить, не было тайн, но в Фиэльли находил Финиар необъяснимую, совершенную загадку, недоступную его пониманию и знанию сердца. Это давало ему Надежду, примиряло с подзаконным миром и его судьбою, возвращало к воспоминаниям об Эйдене, когда ничто не причиняло тревоги, но укрепляло в бесконечной радости и восторженном соликовании всему мирозданию. Однако если бы Финиар мог видеть те книги, которые так опекала и создавала все эти сотни лет Фиэльли, он бы был восхищён и каждым их словом и мог бы снова увидеть Эйден воочию, прочитав хоть строчку, хоть букву, хоть одно имя, единственное имя, что было во всех этих книгах, исполненных Светом Любви Эйдена и его совершенной нежности, взятых в оковы памяти от первого до последнего слова ради памяти и Света Виэльлине Маленького безумца.

Нераздельно связаны эулиен со Светом Эйдена, в котором пробуждены были и из которого сотканы души их. Он же, первейший, – величайшая из тайн для сердца любого эу. Благословляет каждый в сердце своём сияющие небеса Эйдена в молитвах своих и в трудах своих прославляет их, но колени и глава эу навеки преклонены перед тайной тайн. Сияние небес Эйдена, всё множество Светов их, непомерная, властная, неодолимая и совершенная сила их – что за чудо? Что за древняя греза Создателя? Основа основ и Надежда Надежд. Всякое сердце носит в себе ответ, всякое сердце не ведает, что знает.

Сколько небес у Ийдена? Создатель лишь знает все их.

Свет Ийдена, нерушимый и вечный, откуда берётся?

Как Создатель кладёт его на лазурь?

Бытие умножается как? Сердцу узнать всё это неймётся.

Сердце страстно желает вспомнить ответ.

Звенье двести сорок первое. Энакленон

Тот путь земной бывал ли пройден иным из нас не до конца? (1)

^{(1) L. I. I. V. E. 67:67}

В нежной заботе друг о друге, делах милости и Любви проходили дни Идирэ и Юльмадильмрин, исполненные Света улыбок их. И народ Идирэ, и народ Юльмадильмрин – все находили утешение и помощь от них. Любящие же, как и обещали Богу и друг другу прежде – блюли себя в чистоте и не прикасались друг другу как муж и жена, но жили светло и мирно, подобно сестре и брату, посвящая себя молитвам и радению о подзаконном мире.

Когда же был близок смертный срок Кеваэн, стала она просить Юльмадильмрин родить наследника Света Идирэ, и в одну из ночей пришла девушка к мужу своему, ибо знала, что он не спит, и легла рядом и сказала так: – О Свет мой, Надежда моя, Идирэ! Весь срок, что был дан нашей Любви, ты был мне верным другом и мудрым наставником, и с радостью и смирением служила я тебе, как и ты мне, ибо так положили мы между собою. Но вот пришёл мой срок, и молодость моя уже на исходе, никто из смертных не избежал предела своей жизни, позволь же мне оставить тебе свой Свет, который ты сохранишь в память о нашей Любви. Не ради меня самой, не ради себя, но ради Того, кого ты любишь и чтишь, ради Надежды, что должна воссиять для пребывающих в смертной тени, ради твоего Света, что должна привести я в мир – будь сегодня моим мужем, а я буду твоей женою, ибо так задумано не тобой и не мною, но так положено всякому союзу Любви – дать продолжение тому, кто нам дорог. Внял словам возлюбленной своей Идирэ, хоть и не считал себя достойным Света самой Юльмадильмрин, но ради Надежды и Света, которому должно было прийти – лёг он в ту ночь с женой своей, как подобает мужу, в почтении и радости, и так был ребёнок у Юльмадильмрин. Весь срок ожидания его отдали супруги радости и молитве, тогда же многим послужили они милосердием и рвением своим в ожидании чуда новой жизни. Когда же был срок – родила Юльмадильмрин светлоликого сына мужу своему, крепкого Светом и доброго сердцем, Финиар же, взглянув на него, нарёк его Энакленóн [Enaklenón]. Так был рождён Энакленон, от Идирэ, сына Ильмура Светозарного, сына Грейль, дочери Элигрен, дочери Виэльлине Маленького безумца, сына Эливиена Путешественника, сына Финиара, и от Юльмадильмрин – светлейшей жены Идирэ из народа Адама, по исходу эулиен из Эйдена, на мирной земле, в Светлом Доме отца и матери, в Сумеречные времена, они же да просияют его Светом!

Красивым и добрым рос Энакленон, исполненный Светом Любви родителей своих, и став их доброй светлой Надеждой. Сильным юношей вырос он, крепким в Свете, и в нём была мирная радость Идирэ и Юльмадильмрин. Не по годам был мудр Энакленон, положивший себе защиту слабых своим долгом, и ради того наставлялся он в пределе Седби. Много светлейших воинов в друзьях его, и от крепчайших из них укрепил он Свет свой. Наставница же его и вернейшая госпожа – Эвгли. С ней пожелал Энакленон состранствовать и разделить свой труд среди народа Адама.

В срок же, положенный всякому эу по достижению второго рождения в знании сердца, был Энакленон отпущен вместе с Эвгли и поручен её всеблагой заботе. О сыне же своём не волнуются Юльмадильмрин и Идирэ, ибо всегда и всюду от самого его рождения – сизокрылая голубка следует за ним, и эулиен знают, что их сын под вернейшей защитой. Щедро исполнен Энакленон благодати Святого Духа, знает язык зверей и обучен в помощи им, сердце же юного эу – отдано народу его матери, и ради него он готов положить свой Свет. Да будет Господин Садов милостив к юному эу и щедр на Свет его во тьме горестей подзаконного мира!

Звенье двести сорок второе. Нэвтэри и Арму, сыновья Ильильтина и Эйме

Обнаружилось после амевиль, что Ильильтин и Эйме отчаянные сладкоежки, что, к слову, не редкость среди их народа. Каждую ночь повадились они по очереди ходить на кухню, так, чтобы их никто не видел, и приносить возлюбленному сладкие яства и, наслаждаясь ими, болтать до утра или читать вместе. И вот была ночь и черёд Эйме. Как дыхание ветра, выскользнула она за дверь, бесшумнее самой мимолётной тени, спустилась на кухню, миновав финиардинов и бдящих воинов кухни, поддерживавших огонь в печах, а вместе с ними и неусыпного Луриена, око обители. Были тогда в её распоряжении и сладкие ягоды, и сочные фрукты, и ароматная сладкая выпечка, что поспела к ужину в Светлом Доме, и сиропы, и печенье из цветов, и засахаренные лепестки розы, фиалки, бархатцев, сирени, россыпи сладких шариков мимозы и других цветов, а с ними и полные кувшины сладкого элина, молока и белоснежных жирных сливок. Цветов и печенья собрала Эйме, будто бы собиралась в дальний поход, и, укрыв их под лёгкой тканью своего серебристо-лилового платья, подобно звезде, поднялась в покои мужа. Улыбкой встретил её Ильильтин, спросив, не видел ли кто её деяний. Но никто их не видел, ибо все о них знали и делали всё, чтобы Эйме могла порадовать мужа или Ильильтин – принести сладости для возлюбленной эу. Ради них повелел заботливый Каэри оставлять их на кухне, и кравчие Светлого Дома старались для любящих, отходя ко сну, и, сговорившись, не подавали вида. И счастливы были супруги своей маленькой тайной и ещё больше трофеями, добытыми ими ночью на кухне. И вот принесла щедрая Эйме сладкие цветы, лепестки и печенье любимому мужу, и смеялись они, стараясь не разбудить спящих, и наслаждались сладостями и светлой беседой. И поднесла Эйме лепесток к устам мужа, и Ильильтин поцеловал те пальцы, что поднесли ему его любимую сладость. Тогда же был ребёнок у Эйме от Ильильтина, ибо счастье и радость любящих переполняли их и так нашли своё воплощение. Узнав же о том, что свершилось, всех разбудили эулиен своими радостными криками, и тотчас встал предел Ирдильле, созванный ими на ночной праздник, и на шум и музыку их пришли из других пределов, и даже те, что были утомлены трудами, ворчали недолго, ибо радость Ильильтина и Эйме стала торжеством всех эулиен Светлого Дома, и сам Финиар объявил танцы, когда ещё не иссяк в ночи свет звезды Измаиль.

В срок же положенный явил Господь светлейшую щедрость, и родила Эйме двух сыновей своему мужу, и полпредела Ирдильле было у её покоев, ибо Ильильтин был так взволнован, что были тут и Дууд Морковка, и его госпожа, и сама Эликлем, и даже Абрин, ибо никто не мог удержать эу, рвущегося к возлюбленной, на её голос, не слушая уговоров. Видя, что и Абрин не может совладать с Ильильтином, не причинив ему вреда, решили эулиен звать Финиара, и до рождения сыновей уже он успокаивал Ильильтина и вместе с ним вошёл к Эйме, чтобы дать имена их детям. Так старший из сыновей их был наречён Нэвтэ́ри [Nēvtéri], а младший, которого пришлось всем ждать до Ирдиль – Áрму [Ármu] (1). Так были рождены Нэвтэри и Арму от Ильильтина, старшего сына Инимрина Корабела, сына отважного Эрайе Уолли, сына Элигрен, дочери Виэльлине Маленького безумца, сына Эливиена Путешественника, сына Финиара, и от жены Ильильтина – прекрасной Эйме, по исходу эулиен из Эйдена, на мирной земле, в Светлом Доме, в Сумеречные времена.

^{(1) благословенно сердце Всеспрашиваемого, которому открыты все тайны его народа! Так дал он имена сыновьям Ильильтина и Эйме по названиям тех цветов, чьи лепестки служат надеющимся сахарным яством, хоть и не в обычае эулиен, но скорее арели давать детям имена цветов и растений. И потому Нэвтэри зовут как дикую розу, а его брата Арму как календулу, ноготок – прекрасные и добрые цветы, которые любимы и почитаемы эулиен.}

Был Нэвтэри крепок и весел, многорадостен и исполнен рвения послужить человеку. В детских играх проявлял он завидную ловкость, и учение давалось ему легко. Положив себе разузнать что-либо, Нэвтэри до дна осушал кубок избранного им знания и желал в совершенстве овладеть тем умением, что оно приносило. К юности стал Нэвтэри прекрасным певцом и Поэтом, обученным также оружейной ковке. Брат его Арму во всём был рядом с Нэвтэри. Рассудительный и спокойный, он не имел такого пылкого нрава, но мудрость его речей и изящество слога служили нектаром для наставников эу. К юности своей состязался Арму в стихах и песнях со старшим братом, и оба почитали друг друга лучшими в этом искусстве между собой. Кроме мастерства в искусстве Слова, был Арму склонен к трудам исцеления и часто прислуживал в Ирисной башне и изучал труды Дууда, лекарей смертных и своего народа. Наблюдая за Нэвтэри и Арму, просил Эрайе светоносного Халму принять их под свою опеку и обучить как воинов. С радостью Халму принял эулиен к себе в обучение, призвав также Аркхиэ и Керни разделить с ним заботу о братьях. Ни Ильильтин, ни Эйме не желали судьбы богоотреченных своим детям, но дары Нэвтэри и Арму на том поприще были столь велики и щедры, что Ильильтин и Эйме смирились. Так Нэвтэри и Арму перешли из-под опеки своего любимого наставника и друга Аттаха, ведшего их к знанию от первых дней, под наставничество могучих воинов Светлого Дома. Принимая знание от богоотреченных, сердечно стремились братья услужить и госпоже Эрайе Уолли, ибо были поручены ей, как и весь его род. Поэтому ещё прежде обретения своего знания и завершения обучения воинскому искусству много послужили Нэвтэри и Арму мирной земле и её нуждам – трудом и молитвой, потом и кровью, и дары их были приняты ею благосклонно, ибо исходили от чистого сердца. Халму же, исполняя волю Эрайе, учил братьев противостоять арели, и был честен с ними, и обрёл радость, видя, как укрепляется и расцветает его знание в их сердцах и душах.

Тяжкое дело – сражение с арели. Воплощаясь для битвы, не желают они рисковать своей плотью, столь хрупким обиталищем своего духа, а потому всячески защищают её и латами, и щитами, и колдовством. Бесчестны арели бывают в битве, приобретая ужасные виды, облекаясь в чудовищ и различных монстров, придавая себе силу в телах многоруких и могучих героев, великанов или огромных бестий. Воспринимая жизнь как смертельный недуг, нередко арели в пылу битвы спешат развоплотиться, чтобы не получить увечий, и, принимая облик природных явлений, набрасываются на врагов огнём и ветром, швыряют камни и грохочут громами, секут дождём, подобно плети, пытаются взять противника обманом или измором. Велика сила арели, и колдовство их столь могущественно и постоянно, что во всех мирах приходится мириться с их силой. Но всякому могуществу есть свой предел, положенный совершенным замыслом Господина Садов. Как и у всякого воина, и у арели есть своя слабость, которую они меж тем почитают как силу. В схватке плоти не может ни эу, ни человек быть сильнее арели, ибо бесконечно тот может приумножать свою силу, соизмеряя её с мощью противника и его искусством. Но если бы битвы велись лишь владением оружием и крепостью тел – история всех миров была бы печальна. Слабость арели – в отсутствии Света, в их гордыне и страхе смерти. Каждый из богоотреченных знает, что смертельней румны – его молитва, и крепче любого щита – его светлое сердце. Воин эу для того и проходит долгое обучение, что не только укрепляет своё тело в умении обращаться с оружием, но и приучает себя к молитве, что, как цепь, падает на арели и перечит его колдовству, не давая ему вступить в свою силу. Молитва может прогнать арели, обессилить его и сокрушить насмерть. Она лишает его излишней крепости плоти и может даже вернуть ему достойный облик, не тот, что арели взял на себя, устрашая противника или увеличивая свою силу. Коварство и хитрость – на стороне арели. Они быстрее ветра, их скорость – подобна искре. Опередить арели весьма трудно, если только не в сердце, где движение постоянно. Если в сердце молитва и там же битва с тенью – тело становится лишь орудием битвы, и потому повиновению своему сердцу, а также умению обуздать гнев и страх учат эулиен юных воинов. Своим видом, могуществом и коварством арели может сбить с толку любого, но воин эу должен быть готов к любой атаке, пусть даже она и будет незрима, молниеносна и обладать сокрушительной силой. Но также богоотреченных приучают к воинскому благородству, пусть даже оно может стоить жизни. Эу никогда не нападёт первым, эу никогда не нанесёт удара ради страданий своего соперника и ради праздного пролития крови, эу никогда не нанесёт подлого удара и не станет биться с повергнутым наземь, эу не позволит себе вступить в битву с арели, если тот уже ведёт поединок, ибо эулиен приучают биться один на один, и если эу видит, что арели теснит его брата, то он скорее подставит свою грудь для удара, чем обречёт арели биться с двумя сразу, или же сам оттеснит брата, чтобы занять в поединке его место. Зная о природе и коварстве арели, учатся воины предугадывать замыслы их битвы, предотвращать изменения их плоти, истощать их чары прежде, чем арели к ним прибегнут. Потому воин эу – всегда на поле брани, ибо молитва в его сердце не прерывается ни на мгновение, и окажись он в ней нерадив или расслаблен – арели получит свою силу и увидит брешь для нападения. Потому ни эулиен, ни арели не знают, сколько на самом деле битв между ними уже было или ведётся, ибо противостояние их Света и тени – не имеет конца и вряд ли имело начало прежде. Чтобы защитить смертных и своих братьев от висов, что превосходят арели в своём коварстве и мерзости тени, также должен всегда оставаться воин эу готовым к битве. Висы же никогда не нападают явно, им и вовсе претит открытая битва, их удел – искушение, растление Света, и в том они имеют особую силу, и могущество их невероятно. Владыка Смерти повелевает ими, и они охотно ему служат, ибо мерзость его и его устремления им соприродны, и он оказывает висам покровительство и защиту. Но и прежде, не имея его своим господином, висы были врагами смертных и остаются врагами всего, что было задумано для торжества радости и всякого Света. Однако немногие из богоотреченных обучены битве с ними. Не из-за незнания своего или бессилия, но противостоять не арели, а висам – умение скорее не воина, но молитвенника, обращённого всецело только к молитве. Оттого так страшатся арели Седби, а висы – анури, его старшего брата, и таких, как Керни, Аларимвети, Илидир и Элиинени и подобных им, безупречных в Свете. Что же до битвы с самим смертным – это страшное горе для любого эу, страшнее которого сложно помыслить. Вот, говоря так, рисую я образ воина эу и сердце моё возмущено и перечит слову, ибо эулиен – не воюют, и любое насилие им противно, мерзко и невозможно по их природе. Никогда-никогда-никогда эу не воюет и оружия в руки свои не возьмёт. Смерть ему стократ милее, чем возможность причинения самой смерти. Тот же из златокровных, кто облачён в атлас и пурпур воина – богоотреченный, ибо делом своим отрёкся от Бога, и нет его креста страшнее, и имя его – запрещено в молитвах. Лишь воин может молиться о своём собрате и жена о муже, если он воин и если ей Финиар позволит, дав на то особое своё разрешение.