Текст книги "Зима в Мадриде"

«А знают ли в Руквуде, что случилось с Берни?» – вдруг подумал он.

Если знают, то, вероятно, не удивились и не испытали сожаления. А судьбу Сэнди или то, что двигало им, Гарри, и привело сюда? С завтрашнего дня он в конце концов начнет шпионить за своим школьным приятелем. Ему вспомнилось, как Джебб говорил, что имя Сэнди назвал им именно мистер Тейлор, и Гарри мрачно улыбнулся иронии этой ситуации. Как же затейливо вертятся колесики судьбы, – вероятно, есть какой-то смысл в этих россказнях о ее неисповедимых путях.

Глава 8

В тот же день, ближе к вечеру, Барбара пошла прогуляться. На душе у нее после встречи с Луисом было неспокойно. Погода стояла ясная, дождь закончился, но повеяло прохладой, и впервые с весны она надела пальто.

Барбара пошла к парку Ретиро. По окончании Гражданской войны его реконструировали, посадили новые деревья взамен срубленных на дрова во время осады, и парк снова превратился в излюбленное место встреч респектабельных мадридских дам.

Дни становились холоднее, так что теперь только самые стойкие или одинокие женщины собирались на скамейках, чтобы посплетничать. Барбара узнала жену одного из приятелей Сэнди и кивнула ей, но прошла к зверинцу в дальней части парка. Ей хотелось побыть одной.

Зоосад был почти пуст. Она села около вольера морских львов, закурила и стала следить за животными. Говорили, что звери ужасно страдали во время осады, многие умерли от голода, но сейчас тут уже появился новый слон, подаренный самим генералиссимусом. Сэнди был ревностным поклонником корриды, но, сколько бы ни доказывал Барбаре, что для участия в бое быков необходимы ловкость и отвага, она эту забаву на дух не переносила: крупных, сильных животных мучают и убивают; лошади с прободенными боками бьют копытами по песку и околевают. Барбара дважды бывала на корриде, после чего отказалась ходить. Сэнди смеялся над ней и советовал не упоминать об этом в присутствии его испанских друзей. Они, мол, посчитают ее худшей из всех английских сентименталистов.

Барбара сжала ручку своей сумочки из крокодиловой кожи. В последнее время она все чаще мысленно осуждала Сэнди. Это было нечестно. Он оказался в опасности из-за ее обмана; если станет известно, чем она занимается, его карьера может рухнуть. Она колебалась между чувством вины и злостью на тайную жизнь, которую ей теперь приходилось вести, на то, как Сэнди вечно хотел всем управлять.

На следующий день после встречи с Луисом Барбара пошла в контору «Дейли экспресс» и спросила Маркби. Ей сказали, что он уехал на север делать репортаж о переходе немецких войск через границу со стороны Франции и как они скупают все подряд.

Вероятно, придется выяснять подноготную Луиса самостоятельно. Почему он сказал, что провел в Куэнке две зимы? Просто обманывал ее и самого Маркби ради денег? Во время разговора Луис нервничал, ему явно было не по себе, однако проявил твердость в отношении необходимой ему суммы.

Появилась женщина в меховом пальто, рядом с ней шагал мальчик лет восьми в форме маленького flecha[27]27
  Стрела (исп.).


[Закрыть], младшего подразделения юношеской Фаланги. Он увидел морских львов, оставил мать и кинулся к вольеру, целясь в животных из своей деревянной винтовки. «Бах! Бах! – кричал мальчик. – Умрите, красные, умрите!» Барбару передернуло. Сэнди говорил, юношеская Фаланга – это испанские бойскауты, но иногда она сомневалась.

Заметив Барбару, мальчик подбежал к ней и вскинул руку в фашистском приветствии:

– Доброе утро, сеньора! ¡Viva Franco! Чем я могу вам помочь?

– Ничем, у меня все в порядке, спасибо, – устало улыбнулась Барбара.

Подошла мать ребенка, взяла его за руку:

– Пойдем, Манолито, слон там. – Она покачала головой, глядя на Барбару. – Дети такие надоедливые.

Барбара нерешительно улыбнулась ее словам.

– Но они для нас дар Божий, – заключила женщина.

– Пошли, мама, слоны, слоны!

Глядя им вслед, Барбара думала, что Сэнди не хочет детей, ей уже тридцать, и, вероятно, матерью она так и не станет. Когда-то она страстно желала родить ребенка от Берни. Ее мысли вернулись к той их осени в красном Мадриде. Всего четыре года назад, но это была словно другая эпоха.

В тот первый вечер в баре Берни показался ей необыкновенным, экзотическим созданием. И дело было не только в его красоте: несоответствие между произношением выпускника частной школы и неряшливой одеждой лишь усиливало ощущение нереальности.

– Как вы повредили руку? – спросила Барбара.

– Меня подстрелил снайпер в парке Каса-де-Кампо. Рана быстро заживает, кость слегка задело. Я в отпуске по болезни, живу с друзьями в Карабанчеле.

– Это не тот пригород, который обстреливают националисты? Я слышала, там шли бои.

– Да, в самом дальнем от города районе. Но люди, которые там живут, не хотят уходить. – Он улыбнулся. – Они восхитительны, такие сильные. Я познакомился с одной семьей, когда приезжал сюда пять лет назад. Старший сын вступил в отряд милиции и служит в Каса-де-Кампо. Его мать каждый день носит туда горячую еду.

– Вы не хотите уехать домой?

Лицо Берни посуровело.

– Я останусь здесь до конца. Пока мы не похороним фашизм здесь, в Мадриде.

– Кажется, теперь поступает больше вооружения из России?

– Да. Мы отбросим Франко. А как насчет вас, что вы здесь делаете?

– Я работаю в Красном Кресте. Помогаю разыскивать пропавших людей, организую обмены. В основном детей.

– В госпитале, где я лежал, было кое-какое медицинское оборудование от Красного Креста. Бог знает как оно необходимо. – Берни пристально посмотрел на нее своими большими глазами-оливками. – Но вы ведь и фашистов снабжаете?

– Приходится. Мы должны соблюдать нейтралитет.

– Не забывайте, какая сторона восстала против законно избранного правительства.

– Куда вас ранило? – сменила тему Барбара.

– В руку, над локтем. Врачи говорят, скоро будет как новая. Тогда я вернусь на фронт.

– Немного выше, и пострадало бы плечо. Это может быть очень неприятно.

– Вы медик?

– Медсестра. Хотя давно не имела практики. Теперь я бюрократ. – Она усмехнулась, будто осуждая саму себя.

– Не говорите так, мир нужно организовывать.

– Никогда не слышала таких слов, – рассмеялась Барбара. – Не имеет значения то, что ваша работа важна, во всем мире бюрократия дурно пахнет.

– Давно вы в Красном Кресте?

– Четыре года. Я теперь редко езжу в Англию.

– Там семья?

– Да, но я не виделась с родными уже года два. У нас мало общего. А вы чем занимались… дома?

– Ну, до отъезда сюда я позировал скульпторам.

Барбара едва не пролила вино.

– Что?!

– Я позировал нескольким скульпторам в Лондоне. Не беспокойтесь, ничего непристойного. Просто работа.

Барбара силилась подобрать слова.

– Вам, наверное, было очень холодно, – заметила она.

– Да. По всему Лондону стоят статуи в мурашках.

Дверь с грохотом распахнулась, и в бар ввалилась большая компания милиционеров в рабочих комбинезонах, среди них были и девушки из женского батальона. Они столпились у бара, кричали и толкались. Берни посерьезнел:

– Новобранцы. Завтра поедут на фронт. Не хотите пойти в другое место? Можем заглянуть в кафе «Хихон». Вдруг застанем там Хемингуэя.

– Оно не рядом с телефонной станцией, которую обстреливают националисты?

– «Хихону» опасность не грозит, кафе немного в стороне.

Женщина из милиции не старше восемнадцати подошла и одной рукой обняла Берни:

– ¡Compadre! ¡Salud!

Она прижала его к себе крепче и что-то прокричала своим товарищам по-испански, те засмеялись и отозвались громкими возгласами. Барбара ничего не поняла, но Берни покраснел.

– Нам нужно идти, – извиняющимся тоном произнес он.

Женщина насупилась. Здоровой рукой Берни взял за руку Барбару и повел ее сквозь толпу.

Снаружи, на Пуэрта-дель-Соль, он не отпустил ее. Сердце Барбары забилось чаще. Осеннее солнце озаряло красноватым закатным светом плакаты с портретами Ленина и Сталина. По площади с дребезгом проезжали трамваи.

– Вы поняли, что они говорили? – спросил Берни.

– Нет. Мой испанский пока не столь хорош.

– Может, это и к лучшему. Милиционеры довольно раскованны. – Он стыдливо хохотнул. – Как вы справляетесь с работой, если не знаете языка?

– О, у нас есть переводчики. И я постепенно учу испанский. Наша контора напоминает Вавилонскую башню. В основном работают французы и швейцарцы. Я говорю по-французски.

Они свернули на улицу Монтеро. Нищий калека протянул к ним руку из дверной ниши.

– Por solidaridad, – сказал он.

Берни дал ему монету в десять сантимов:

– Ради солидарности. – Он мрачно усмехнулся. – Это вместо «ради любви Господней». Когда мы победим, нищих больше не будет. Как и священников.

Они вышли на Гран-Виа, и вдруг над головой раздался громкий рокот. Люди замерли, стали смотреть вверх. Кто-то бросился бежать.

– Не поискать ли нам бомбоубежище? – спросила Барбара, нервно оглядевшись.

– Все в порядке, это самолет-разведчик. Пошли.

Кафе «Хихон», до войны логово богемных радикалов, было оформлено по новой моде, с мебелью и прочим в стиле ар-деко. Все стены в зеркалах. В баре полно офицеров.

– Хемингуэя нет, – с улыбкой сказала Барбара.

– Ничего. Что вы будете?

Она попросила белого вина и села за столик. Берни направился к стойке, а Барбара стала переставлять стул по кругу в поисках места, где бы не было зеркал, но они висели повсюду. Она ненавидела смотреть на свое отражение. Берни вернулся с двумя бокалами на подносе, который держал здоровой рукой:

– Вот, возьмите.

– Да, спасибо.

– Вы в порядке?

– Да. – Она завозилась с очками. – Просто я не люблю зеркала.

– Почему же?

Барбара отвернулась:

– Не люблю, и все. Вы поклонник Хемингуэя?

– Вообще-то, нет. Вы много читаете?

– Да, вечерами у меня есть время. Я тоже не большая любительница Хемингуэя. Мне кажется, он обожает войну. А я ненавижу ее.

Барбара подняла взгляд, размышляя, не слишком ли она горячится, однако Берни ободряюще улыбнулся и предложил ей сигарету.

– Работникам Красного Креста последние два года приходилось туго. Сперва Абиссиния, теперь это.

– Война не закончится, пока с фашизмом не будет покончено.

– Пока Мадрид не станет его могилой?

– Да.

– Других могил тоже прибавится.

– От истории не убежишь, – процитировал Берни Линкольна.

– Вы коммунист? – вдруг спросила Барбара.

Он улыбнулся и поднял бокал:

– Из центрального лондонского отделения. – Глаза его озорно сияли. – Вы в шоке?

– Я здесь два месяца, меня уже ничем не удивить, – рассмеялась Барбара.

Через два дня они пошли на прогулку в парк Ретиро. Над воротами висел транспарант с лозунгом: «NO PASARÁN». Борьба становилась все более ожесточенной. Войска Франко прорвались к университету на севере города, но были там остановлены. Прибывало все больше оружия из России, Барбара видела колонну танков на Гран-Виа, их гусеницы вырывали камни из мостовой, люди приветствовали танкистов радостными криками. В темное время суток улицы не освещали, чтобы затруднить работу ночным бомбардировщикам, но над Каса-де-Кампо постоянно появлялись белые вспышки – работала артиллерия, слышался грохот канонады, будто беспрерывно гремел гром.

– Мне всегда была ненавистна сама идея войны, с раннего детства, – сказала Барбара Берни. – Мой дядя погиб на Сомме.

– Мой отец тоже был там и с тех пор сильно изменился.

– В детстве я не раз встречалась с людьми, которые, понимаете, прошли через это. С виду они были вроде бы совершенно нормальными, но на них лежал какой-то отпечаток.

Берни склонил голову набок:

– Не слишком ли много мрачных мыслей занимало маленькую девочку?

– О, я всегда любила поразмышлять. – И Барбара вновь горько усмехнулась, иронизируя над собой. – Я много времени проводила одна.

– Вы, как и я, единственный ребенок в семье?

– Нет, у меня есть сестра, она на четыре года старше, замужем, тихо-мирно живет в Бирмингеме.

– У вас сохранился легкий акцент.

– О боже, не надо об этом!

– Это мило, – сказал он, подражая ее произношению. – Мои родители – лондонцы из рабочей среды. Трудно быть единственным ребенком в семье. От меня многого ждали, особенно после того, как я получил стипендию на учебу в Руквуде.

– От меня никто ничего не ждал.

Берни с любопытством посмотрел на нее, потом вдруг поморщился и обхватил больную руку здоровой.

– Вам больно?

– Немного. Не возражаете, если мы присядем?

Барбара подвела его к скамье. Сквозь грубую ткань шинели она почувствовала, какое крепкое у него тело. Это ее взволновало.

Они закурили. Перед ними было озеро, но его осушили: вода, мерцающая в лунном свете, стала бы хорошим ориентиром для бомбардировщиков. От грязной жижи на дне исходил слабый запах гнили. На берегу свалили дерево, и несколько мужчин рубили его топорами; наступали холода, а топлива в городе не было. На противоположной стороне пустой чаши озера стояла в огромной мраморной арке статуя Альфонсо XII, рядом с ней, создавая резкий контраст, из кустов торчало дуло зенитной установки.

– Если вы ненавидите войну, – сказал Берни, возвращаясь к беседе, – то должны быть антифашисткой.

– Мне отвратительны националистические бредни по части высшей расы. Но коммунисты тоже сумасшедшие. Люди не хотят, чтобы все было общим, это неестественно. У моего отца свое небольшое дело, но он не богат и никого не эксплуатирует.

– Как и мой, он управляет магазином, но не владеет им. Тут есть разница. Партия не против хозяев магазинов и других мелких предпринимателей. Мы понимаем, что переход к коммунизму будет долгим. Вот почему мы пресекли то, что творили здесь революционеры-радикалы. Мы противостоим крупным капиталистам, тем, кто поддерживает фашизм. Людям вроде Хуана Марча.

– Кто он такой?

– Главный кредитор Франко. Нечистый на руку делец с Майорки, который сколотил миллионы на труде других людей. Коррупционер высшей степени.

Барбара затушила сигарету.

– Вы не можете утверждать, что вся грязь в этой войне на одной стороне, – возразила она. – А как насчет всех тех, кто исчез? Людей забрала Seguridad[28]28
  Здесь: служба безопасности (исп.).


[Закрыть], и их больше никто не видел. И не говорите, что этого не происходит. К нам в контору постоянно обращаются отчаявшиеся женщины, чьи мужья пропали, и нет никакой возможности добиться ответа, где они.

Берни и глазом не моргнул:

– Невинные люди тоже страдают во время войны.

– Вот именно. Тысячами.

Барбара отвернулась. Ей не хотелось с ним спорить, совсем не хотелось. Она почувствовала, как на ее руку легла теплая ладонь Берни.

– Не будем ссориться, – сказал он.

Его прикосновение ударило как электрический заряд, однако Барбара убрала свою руку и спрятала в карман. Она такого не ожидала, считая, что Берни пригласил ее снова встретиться, так как ему было одиноко и он больше не знал здесь никого из англичан. Теперь она подумала, что ему нужна женщина-англичанка, иначе зачем бы он обратил на нее внимание? Сердце у нее застучало.

– Барбара?

Берни нагнулся, пытаясь поймать ее взгляд, а потом неожиданно скорчил рожу – скосил глаза и высунул язык. Она засмеялась и оттолкнула его.

– Я не хотел вас расстраивать, – сказал он. – Простите.

– Нет… просто… не берите меня за руку. Я буду вам другом, только не делайте этого.

– Хорошо. Простите меня.

– Наверное, нам лучше не говорить о политике. Вы считаете, я глупая?

– Нет, – покачал он головой. – Это мой первый настоящий разговор с девушкой за очень долгое время.

– Знайте: вам не обратить меня в свою веру.

– Дайте срок, – снова улыбнулся Берни, теперь с вызовом.

Через некоторое время они встали и пошли дальше. Берни рассказал Барбаре о семье Мера, у которых жил.

– Педро, отец, он прораб на стройке. Зарабатывает десять песет в день. У них трое детей, все живут в квартире с двумя спальнями. Но в тридцать первом, когда мы с моим другом Гарри сюда приезжали, они принимали нас с таким гостеприимством, какого я никогда не встречал. Инес, сеньора Мера, заботилась обо мне, когда я вышел из госпиталя, она и слышать не хотела, чтобы я искал себе другое пристанище. Она упрямая, одна из тех маленьких испанок, которые будто сделаны из огня. – Он посмотрел на Барбару своими большими глазами и улыбнулся. – Я могу сводить вас к ним, если хотите. Им будет интересно с вами познакомиться.

– Знаете, я так и не сошлась ни с одной испанской семьей. – Барбара вздохнула. – Бывает, люди на улицах смотрят на меня так, словно им что-то во мне не нравится. Не знаю что. Может, у меня развивается паранойя.

– Вы слишком хорошо одеты.

Барбара в недоумении осмотрела свое старое пальтишко:

– Я?

– Да. Это отличное теплое пальто с брошью.

– Это старье. Просто цветное стекло. Я купила ее в Женеве.

– Ну и что? Любая такая вещь воспринимается здесь как стремление выделиться. Люди проходят через ад. Сплоченность имеет теперь огромное значение, так и должно быть.

Барбара сняла с пальто брошь:

– Вот, так лучше?

– Отлично, – улыбнулся Берни. – Теперь вы своя.

– Конечно, с вами все любезны, вы ведь в форме.

– Я солдат. – Казалось, он был задет. – Я ношу форму из солидарности.

– Простите.

Барбара проклинала себя за то, что снова ступила на зыбкую почву. С какой стати он вообще с ней возится?

– Расскажите о вашей частной школе, – попросила она.

– Руквуд слепил из меня коммуниста, – пожал плечами Берни. – Сперва мне там очень понравилось. Сыновья лучших семейств империи, крикет – игра джентльменов, старый школьный гимн. Но скоро я разобрался, что к чему.

– Вам там было плохо?

– Я научился скрывать свои чувства. Эту науку там преподают хорошо. Когда я ушел оттуда и вернулся в Лондон, это было для меня… как освобождение.

– У вас совсем не осталось лондонского акцента.

– Да, это одна из тех вещей, которые Руквуд стирает навсегда. Если я теперь попытаюсь заговорить на кокни, это прозвучит глупо.

– Там у вас наверняка были друзья?

Барбара не могла представить его одиночкой.

– Да, Гарри, с которым мы приезжали сюда пять лет назад. Хороший парень, сердце у него на месте. Но теперь мы не общаемся, – печально добавил Берни. – Разошлись по разным мирам. – Он остановился и привалился спиной к стволу дерева. – Столько хороших людей вроде Гарри увлекаются буржуазной идеологией.

– Думаю, я в ваших глазах тоже буржуа, – заметила Барбара.

– Вы немного другая, – подмигнул он ей.

Ноябрь сменился декабрем, и со стороны горного хребта Гвадаррама стали приходить тучи с холодными дождями. Фашисты застряли в Каса-де-Кампо. Они пытались прорваться с севера, но там им тоже преградили путь. Обстрелы продолжались, но пик кризиса миновал. В небе появились русские истребители – быстрые монопланы с приплюснутыми носами, – и если немецкие самолеты приближались к городу, их быстро прогоняли. Иногда над Мадридом разыгрывались настоящие воздушные бои. Люди говорили, что русские взяли под контроль все и управляют Республикой из-за кулис. Правительственные чиновники вели себя все менее дружелюбно, а иногда бывали явно напуганы. Детей из сиротского дома за одну ночь перевели в государственный лагерь где-то за пределами Мадрида. С Красным Крестом по этому поводу не консультировались.

Берни приглашал Барбару на свидания. Половину вечеров она проводила с ним в кафе «Хихон» или в каком-нибудь баре в Сентро. По выходным они отправлялись на прогулку в парк, расположенный в восточной, безопасной части города, а иногда и в пригороды. Они оба были ироничны и много смеялись, обсуждая книги, политику и свое детство, в котором были одиноки каждый по-своему.

– Магазин моего отца – один из пяти у хозяина, – однажды сказал Берни.

Они сидели на низкой каменной ограде поля сразу за городской чертой и наслаждались редким погожим днем. Облака играли в догонялки, их тени носились по буроватой стерне. Трудно было поверить, что всего в нескольких милях отсюда проходит линия фронта.

– Мистер Уиллс живет в огромном доме в Ричмонде и платит моему отцу гроши. Знает, что другого места ему не найти, так как на него сильно повлияла война. Моя мать выполняет бóльшую часть работы на пару с молоденькой продавщицей.

– Думаю, если сравнивать, мне жилось гораздо лучше. У моего отца мастерская по ремонту велосипедов в Эрдингтоне. Дела там всегда шли хорошо.

На Барбару снова накатила печаль, как случалось всякий раз, стоило ей заговорить о своем детстве. Она почти никогда этого не делала, но вдруг разоткровенничалась с Берни:

– После рождения моей сестры папа ждал сына, чтобы тот продолжил семейное дело, а родилась я. И больше моя мать не могла иметь детей. – Барбара прикурила сигарету.

– Вы близки с сестрой? Мне всегда хотелось иметь сестру.

– Нет. – Барбара отвернулась. – Кэрол очень хороша собой и любит покрасоваться. Особенно передо мной. – Она глянула на Берни, и тот ободряюще улыбнулся. – Зато мне достались мозги, я отличалась умом и попала в гимназию.

Барбара закусила губу при воспоминаниях, вызванных этими словами, и снова посмотрела на Берни.

«О черт, – подумала она, – ну и вляпалась же я!»

Хотя у нее щемило сердце, Барбара рассказала, как ее дразнили с первого до последнего дня. Она покинула школу в четырнадцать лет.

– Меня с порога обозвали рыжей-бесстыжей и конопатой, я сразу разревелась. С этого все и началось, теперь я понимаю. Меня приметили как того, кого можно мучить, доводить до слез. И потом, куда бы я ни пошла, девчонки кричали мне что-нибудь про мои волосы, мои очки. – Барбара издала долгий судорожный вздох. – Девочки бывают очень жестокими.

Теперь она чувствовала себя просто ужасно. И зачем только выболтала все это? Какая глупость! Берни поднял руку, как будто хотел взять ее кисть, но тут же опустил.

– В Руквуде было то же самое. Если ты хотя бы немного отличался от других и не давал отпора, тебя клевали со всех сторон. На меня сразу накинулись из-за акцента, обзывали плебеем. Я навалял парочке ребят, и от меня отстали. Забавно, я считал, что такое творится только в частных школах для мальчиков. – Он покачал головой. – Значит, у девочек тоже?

– Да. Жаль, что я не полезла с ними в драку, но мне не позволяло воспитание. – Барбара бросила окурок. – Столько унижений, и все из-за того, что я носила очки и выглядела немного странно.

Она резко встала и отошла на несколько шагов, глядя в сторону города – расплывчатого пятна, в дальней части которого то и дело появлялись вспышки размером с булавочную головку – это стреляли из пушек фашисты.

Берни подошел к ней и встал рядом. Дал ей еще одну сигарету.

– Вовсе нет, – сказал он.

– Что – вовсе нет?

– Вы не выглядите странно. Не говорите глупостей. И мне нравятся ваши очки.

Барбара рассердилась, как случалось всегда, когда ей делали вынужденные комплименты.

– Ну, я ушла оттуда, – пожала она плечами. – Меня убеждали остаться в этой чертовой дыре, пойти в университет, но я не послушалась. Бросила школу в четырнадцать. Работала машинисткой, пока не доросла до возраста, когда могла стать медсестрой.

Берни немного помолчал. Барбаре хотелось, чтобы он перестал на нее смотреть.

– А как вы попали в Красный Крест? – спросил он.

– Вечером по средам в школе проводили беседы разные люди. Однажды пришла женщина и рассказала нам про работу Красного Креста, как он помогает беженцам в Европе. Мисс Форбс. – Барбара улыбнулась. – Такая тучная дама средних лет с седыми волосами, которые выбивались из-под дурацкой шляпки с цветочками, но она казалась такой доброй и так старалась объяснить нам, насколько важна работа Красного Креста. Сперва я поступила к ним младшим волонтером. К тому моменту я почти утратила веру в людей. И мне ее вернули. Отчасти.

У Барбары глаза защипало от слез, и она вернулась к ограде.

– И потом вы оказались в Женеве?

– Да. И из дома мне нужно было уйти. – Она выпустила длинную струйку дыма и посмотрела на Берни. – А как ваши родители отнеслись к тому, что вы вступили добровольцем в интербригаду?

– Для них это стало очередным разочарованием. Как и то, что я бросил университет. – Он пожал плечами. – Иногда я виню себя за то, что оставил их.

«Ради партии, – подумала Барбара. – И работы моделью для скульпторов».

На секунду она представила его без одежды и опустила глаза.

– Конечно, они не хотели, чтобы я сюда ехал, они меня не поняли. – Берни снова посмотрел на нее тяжелым взглядом. – Но я не мог сюда не приехать, после того как увидел сюжеты кинохроники, колонны беженцев. Мы должны уничтожить фашизм, должны.

Берни повел Барбару знакомиться с семьей Мера, но визит прошел неудачно: Барбара плохо понимала, что ей говорят, и, хотя хозяева были добры к ней, из-за своего акцента чувствовала себя неловко в их тесной и многолюдной квартирке. Они приветствовали Берни как героя, и Барбара догадалась, что, видимо, он проявил отвагу в Каса-де-Кампо. Берни делил комнату с одним из сыновей Мера, худеньким мальчиком пятнадцати лет с бледным чахоточным лицом. По пути домой Барбара заметила, что для Берни может быть опасно жить с ним в одном помещении. Он ответил, вдруг разозлившись, как с ним иногда случалось:

– Я не буду относиться к Франсиско как к прокаженному. Туберкулез лечится при хорошем питании и приеме нужных лекарств.

– Знаю.

Барбаре стало стыдно за себя.

– Испанские рабочие лучшие в мире! – горячился Берни. – Они знают, что такое бороться с угнетением, и не боятся действовать. Они сплочены, все они интернационалисты, верят в социализм и стремятся достичь его. Это не алчные материалисты, как большинство британских профсоюзников. Это – цвет Испании.

– Мне очень жаль, но я просто… не понимала, что они говорят… И к тому же я ведь буржуа. – Барбара нервно взглянула на Берни, но его гнев улетучился.

– По крайней мере теперь замечаете. Большинство людей не способны даже на это.

Барбара поняла бы, если бы Берни относился к ней всего лишь как к другу. Но он всегда пробовал взять ее за руку и дважды пытался поцеловать. Зачем она ему, когда он может получить любую женщину? Ей в голову приходило только одно объяснение: она англичанка, для Берни важно именно это, несмотря на весь его показной интернационализм. Бедняжку страшила мысль, что его уверения, мол, он не видит никаких изъянов в ее внешности, связаны с желанием затащить ее лестью в постель. Она знала, что мужчины непривередливы, однажды она уже попалась на эту удочку, что стало худшим ее воспоминанием – из тех, что отдаются жгучим стыдом. Страстное желание и смущение поглощали Барбару.

Рука Берни поправлялась, гипс сняли, но он по-прежнему ее подвязывал. Каждую неделю Берни являлся в военный штаб. Когда он будет совсем здоров, его отправят на юг, в новый тренировочный лагерь для английских добровольцев, так он говорил. Барбара страшилась этого дня.

– Я предложил помочь обустроить несколько новых бойцов из Англии, но мне ответили, что все уже сделано. – Берни нахмурился. – Думаю, они беспокоятся, как бы мой выговор выпускника частной школы не отпугнул парней из рабочей среды, которые сюда приезжают.

– Бедный Берни, – шутливо посочувствовала Барбара, – застрял между двумя классами.

– Нигде я не застрял, – с горечью ответил он. – Я знаю, на чьей стороне мое сердце.

Однажды в субботу в начале декабря они отправились на прогулку в северный пригород Мадрида. В этом районе селились богачи, здесь стояли большие виллы, окруженные собственными садами. Было очень холодно. Накануне ночью все вокруг припорошило снегом. Он почти весь растаял, воздух был промозглый и влажный, но на широких крышах домов оставались белые пятна.

Многие обитатели этого пригорода сбежали в зону, которую контролировали националисты, или угодили в тюрьму. Одни дома стояли запертыми, другие заняли сквоттеры, сады были запущены или засажены овощами, в некоторых бродили свиньи да куры. Этот хаос оскорблял свойственное Барбаре чувство порядка, хотя она уже начинала смотреть на вещи глазами Берни: людям нужны жилье и еда.

Они остановились перед воротами большого дома, где в окнах висело выстиранное белье. Девочка лет пятнадцати доила корову, привязанную к дереву посреди унавоженной лепешками лужайки. Увидев шинель Берни, она подняла в приветствии сжатую в кулак руку.

– Франко разрушил их дома артиллерией или бомбами, – сказал Берни.

– Интересно, куда подевались прежние владельцы.

– Их нет, и это главное.

От характерного звука они вскинули голову и взглянули на небо: над ними барражировал большой немецкий бомбардировщик в сопровождении двух маленьких истребителей. Их окружили русские самолеты с красными носами. Небо было исчерчено полосами белого дыма. Барбара запрокинула голову, чтобы лучше видеть. Картина казалась красивой, если не вдаваться в детали происходящего.

В конце улицы стояла церковь – массивное готическое здание XIX века. Ее двери были открыты, снаружи висела табличка: «Establo de la revolución» – «Революционные конюшни».

– Пошли, – сказал Берни. – Взглянем, что там.

Внутри царил разгром, почти все скамьи вынесли, витражи разбили. На полу валялись сброшенные с постаментов в нишах статуи. В углу громоздились тюки соломы. В задней части церкви устроили загон для овец. Животные стояли, прибившись друг к другу. Когда Барбара и Берни приблизились, они испуганно отпрянули, заблеяли, стали пихать друг друга, вытаращив свои странные раскосые глаза. Берни начал утешать животных.

Барбара подошла к груде обломков статуй. С пола на нее укоризненно смотрели полные нарисованных слез глаза Пресвятой Девы. Это навело ее на мысли о монастыре, где приютились дети. Она почувствовала, что Берни рядом, и сказала с неловким смешком:

– Слезы Богородицы.

– Церковь всегда поддерживала угнетателей. Церковники называют восстание Франко крестовым походом, благословляют солдат-фашистов. Нельзя винить людей за то, что они злятся.

– Я никогда не понимала религию, все эти догмы. Но вид печальный.

Барбара почувствовала, как Берни здоровой рукой обхватил ее за талию и развернул к себе. От неожиданности она не успела среагировать, а он наклонился вперед и, коснувшись ее теплой щекой, поцеловал. Барбара отшатнулась:

– Что ты делаешь, черт возьми?!

Он стоял и робко смотрел на нее, прядь светлых волос упала ему на лоб.

– Ты этого хотела. Я знаю, что хотела, – сказал он. – Барбара, скоро я уеду в тренировочный лагерь. И может быть, мы больше никогда не увидимся.

– И ты решил наскоро переспать с англичанкой? Что ж, только не со мной!

Голос Барбары разнесся по всей церкви. Испуганные овцы вновь жалобно заблеяли.

Берни шагнул к ней и закричал в ответ:

– Ты знаешь, что это не так! Знаешь, как я отношусь к тебе, что чувствую! Или ты слепая?

– Слепая в своих дурацких очках.

– Разве ты не видишь, что я тебя люблю?! – проорал он.

– Лжец!

Она выбежала из церкви и понеслась прочь. В воротах поскользнулась на островке влажного снега и, всхлипывая, привалилась к каменной стене. Берни подошел к ней сзади, положил руку на плечо:

– Почему же я лжец? Почему? Я люблю тебя. Ты чувствуешь то же, я это вижу. Отчего ты мне не веришь?