Текст книги "Зима в Мадриде"

Глава 10

Двери оперного театра были распахнуты, свет от люстр в фойе падал на площадь Изабеллы Второй. Октябрьский вечер стоял прохладный, в темных углах площади рассредоточились гвардейцы с винтовками наперевес. На ступенях перед входом в ожидании прибытия генералиссимуса расстелили красную ковровую дорожку. Подходя к театру за руку с Сэнди, Барбара заморгала от яркого света.

Накануне вечером она зашла в своей лжи на шаг дальше. У нее имелись сбережения в Англии, и она обратилась в банк с письменным поручением переслать деньги в Испанию. Она еще раз заглянула в редакцию «Дейли экспресс», попросила отправить телеграмму Маркби и сообщить ему, что ей необходимо с ним поговорить, но никто из сотрудников не знал, где их коллега.

Барбара ждала в гостиной прихода Сэнди. Она велела Пилар разжечь камин, и комната сразу стала уютной и приветливой. Достала бутылку его любимого виски и поставила вместе со стаканом на столик рядом с креслом, затем, сидя в нем, читала и ждала, как делала обычно по вечерам.

Сэнди приехал в семь. Услышав его шаги, Барбара сняла очки, но все равно сразу заметила, что он чем-то взволнован. Сэнди тепло поцеловал ее.

– Мм… Мне нравится это платье. Подчеркивает белизну твоей кожи. Слушай, ты никогда не догадаешься, кого я сегодня встретил в «Росинанте»! Это «Гленфиддик»? Великолепно! Сто лет будешь гадать, – говорил он, как школьник, которому не терпится выложить новость.

– Я так и не узнаю, если ты не скажешь.

– Гарри Бретта.

От удивления Барбара даже села.

– Я и сам не сразу поверил, – кивнул Сэнди. – А он вдруг взял и появился собственной персоной. Работает переводчиком в посольстве. Был ранен в Дюнкерке, потом его отправили сюда.

– Боже мой! С ним все в порядке?

– Кажется, да. У него немного дрожала рука. Но это все тот же старина Гарри. Вежливый, очень серьезный. Не понимает, что творится в Испании.

Сэнди улыбнулся и снисходительно покачал головой. Барбара взглянула на него. Гарри. Друг Берни. Она заставила себя улыбнуться:

– Вы ведь дружили в школе?

– Да. Он хороший парень.

– Знаешь, он единственный англичанин, о котором ты говоришь с симпатией.

Сэнди пожал плечами:

– Я пригласил его к нам в четверг вечером. Боюсь, Себастьян притащит с собой эту ужасную Дженни. Ты в порядке?

Барбара залилась краской:

– Да, просто это такой сюрприз… – Она сглотнула.

– Я могу не приводить его, если ты против. Из-за твоих воспоминаний.

– Нет. Нет, мне будет очень приятно с ним увидеться.

– Хорошо. Тогда я пойду переоденусь.

Сэнди вышел из комнаты. Барбара закрыла глаза, вспоминая те ужасные дни после исчезновения Берни. Тогда Гарри помогал ей, но спас ее Сэнди. Барбаре снова стало стыдно.

Зал был почти полон, слышался гомон возбужденных голосов. Барбара огляделась. Все пришли в лучших нарядах, даже бесчисленные женщины в трауре надели черный шелк, голову некоторых покрывали кружевные мантильи. Мужчины все были в смокингах, военных мундирах или в форме Фаланги. Кое-где на глаза попадались священники в черных или красных сутанах. Барбара нарядилась в белое платье, прицепила к нему зеленую брошь под цвет глаз и накинула на плечи белый меховой палантин.

Театральный зал был отремонтирован и подготовлен к первому после Гражданской войны представлению: колонны с каннелюрами и стены свежеокрашены, кресла обтянуты новым красным плюшем. Сэнди был в своей стихии, улыбался знакомым, кивнул полковнику, проходившему мимо с женой.

– Они умеют пустить пыль в глаза, – шепнул он Барбаре.

– Надеюсь, это значит, что жизнь приходит в норму.

Сэнди зачитал из программки:

– «El concierto de Aranjuez[31]31
  Аранхуэсский концерт (исп.).


[Закрыть]. В честь возвращения из ссылки сеньора Родриго. Его новое творение изображает былое величие среди мирных садов, окружающих Аранхуэсский дворец». Как-нибудь в выходные съездим туда осмотреть его, дорогая.

– Было бы прекрасно.

Публика все прибывала. Оркестранты готовились к началу концерта, в воздух улетали обрывки музыкальных фраз. Зрители поглядывали вверх на пустую королевскую ложу.

– Генералиссимуса пока нет, – шепнул Сэнди.

Возникла небольшая суматоха, когда двое солдат ввели в соседнюю ложу пару в вечерних нарядах. Мужчина и женщина, оба высокие, дама статная, с длинными светлыми волосами, ее спутник лысый, с орлиным носом, на рукаве пиджака – повязка со свастикой. Барбара узнала его по газетным фотографиям. Фон Шторер, немецкий посол.

Сэнди толкнул ее локтем:

– Не смотри на него, дорогая.

– Мне противно видеть эту… эмблему.

– Испания – нейтральная страна, любимая. Не обращай внимания. – Он взял ее за руку и указал на одетую в черное высокую женщину средних лет, которая сидела неподалеку и тихо разговаривала со своей приятельницей. – Вот маркиза. Пойдем представимся ей.

Сэнди повел Барбару по проходу.

– Кстати, не упоминай о ее муже, – шепнул он. – В тридцать шестом крестьяне скормили беднягу свиньям в одном из его поместий. Жуткая история.

Барбару передернуло. Сэнди часто спокойно говорил об ужасах, пережитых людьми во время Гражданской войны.

Он поклонился маркизе. Барбара не была уверена, как ей следует приветствовать женщину, а потому сделала реверанс и получила в ответ легкую улыбку. Маркизе было около пятидесяти, ее лицо, когда-то весьма миловидное, теперь иссекали печальные морщины.

– Ваша милость, – заговорил Сэнди, – позвольте представиться. Александр Форсайт. Это моя жена, сеньора Барбара. Простите за это вторжение, но сеньор Кана сказал мне, что вы ищете волонтеров для вашего сиротского приюта.

– Да, он говорил со мной. Я так понимаю, вы медсестра, сеньора.

– Боюсь, я уже много лет не ухаживала за больными.

Маркиза мрачно улыбнулась:

– Такие навыки не утрачиваются. У нас в приюте много больных и раненых детей. В Мадриде столько сирот. – Она печально покачала головой. – У них ни родителей, ни дома, ни школы, некоторые попрошайничают на улицах.

– Где находится приют, ваша милость?

– Рядом с Аточей, в здании, которое нам предоставила церковь. Монахини помогают с обучением, но нам нужны медики. Спрос на медсестер очень высокий.

– Конечно.

– Вы сможете помочь нам, сеньора?

Барбара вспомнила босоногих мальчишек, которые с дикими лицами носились по улицам.

– Да. С радостью.

Маркиза приложила палец к подбородку:

– Простите за вопрос, сеньора, но вы англичанка. Вы католичка?

– Нет. Боюсь, что нет. Меня крестили в Англиканской церкви.

Барбара стыдливо рассмеялась. Ее родители никогда не ходили в церковь. И какое мнение сложилось бы о них у маркизы, знай она, что они с Сэнди не женаты?

– Вероятно, придется уговаривать церковное начальство, но нам нужны медсестры, сеньора Форсайт. Я поговорю с епископом и тогда позвоню вам.

– Мы все понимаем, – развел руками Сэнди.

– Я попробую уладить это дело. Ваша помощь пришлась бы нам очень кстати.

Маркиза склонила голову, показывая, что беседа окончена. Барбара снова сделала реверанс и пошла следом за Сэнди по проходу.

– Она все устроит, – сказал он. – Маркиза очень влиятельная особа.

– Не понимаю, почему мое вероисповедание может быть проблемой. Церкви Англии нечего стыдиться.

Сэнди вдруг разозлился на нее.

– Тебя, черт возьми, не растили в ее лоне! – прошипел он. – Тебе не приходилось изо дня в день жить с этими лицемерами. С католиками ты, по крайней мере, понимаешь, что происходит.

Барбара забыла, что для него Церковь – больная тема. Как и при упоминании о семье, у Сэнди от подобных разговоров резко портилось настроение.

– Хорошо, хорошо. Прости.

Сэнди отвернулся и посмотрел на стоявшего рядом высокого лысеющего мужчину в генеральской форме. Тот неодобрительно взглянул на него, слегка приподнял брови и отошел. Сэнди повернулся к Барбаре со злобным лицом человека, загнанного в угол, и процедил сквозь зубы:

– Видишь, что ты натворила. Выставила меня дураком в глазах Маэстре. Он слышал.

– О чем ты? Кто такой Маэстре?

– Противник горного проекта. Не важно. Прости. Послушай, любимая, ты же знаешь, со мной лучше не затевать разговоры о Церкви. Пойдем, нам нужно сесть.

Капельдинеры в костюмах XVIII века шли сквозь толпу и призывали людей занимать места. Зал заполнился до отказа. Сэнди провел их к нужному ряду в середине, и они сели рядом с мужчиной в форме Фаланги с накрахмаленной синей рубашкой. Барбара узнала его: Отеро, один из деловых партнеров Сэнди. Он был чем-то вроде горного инженера. Оливковые глаза на круглом чиновничьем лице смотрели проницательным и тяжелым взглядом. Этот человек Барбаре не нравился.

– Альберто… – Сэнди положил руку на плечо Отеро.

– Hola, amigo[32]32
  Привет, друг (исп.).


[Закрыть]. Señora…

По толпе пронесся легкий ропот. Дверь в дальнем конце зала открылась, капельдинеры поклонились вошедшим мужчине и женщине средних лет. Барбара слышала, что Франко невысок ростом, но была поражена, какой он маленький, даже крохотный – в генеральской форме, с перетянутым широким красным поясом пузом. Руки он держал по швам и махал ими взад-вперед, как на параде. Его лысина блестела в свете люстр. Донья Кармен, шедшая сзади, была немного выше супруга, в ее черных волосах сверкала тиара. Вытянутое надменное лицо было будто специально создано для того, чтобы носить на нем такое королевское выражение. А вот в окаменелости физиономии генералиссимуса читалось что-то наигранное: маленькие губы под тонкими усиками крепко сжаты, неожиданно большие глаза устремлены вперед, – так он прошагал мимо сцены.

Находившиеся среди зрителей фалангисты вскочили с мест, вскинули руки в фашистском приветствии и дружно гаркнули:

– ¡Jefe![33]33
  Шеф! (исп.)


[Закрыть]

Остальная публика и оркестр последовали их примеру. Сэнди толкнул локтем Барбару. Она уставилась на него, не ожидая, что ей придется это делать, но он настоятельно кивнул. Неохотно поднявшись, Барбара стояла, вытянув руку, но не могла заставить себя кричать вместе со всеми. Один этот жест вызывал у нее жгучее чувство стыда.

¡Je-fe! ¡Je-fe! ¡Fran-co! ¡Fran-co!

Генералиссимус никак не реагировал на приветствие, он шагал вперед, как заводная игрушка, пока не оказался у двери на другом краю зала. Служители открыли ее, и пара скрылась из виду. Под несмолкаемые крики головы и руки повернулись в сторону королевской ложи, когда Франко и донья Кармен там появились. Пара немного постояла, глядя вниз. Донья Кармен теперь улыбалась, но лицо Франко оставалось холодным и неприступным. Он поднял руку, и шум тут же стих. Зрители сели. Дирижер отвесил поклон королевской ложе.

Барбара любила классическую музыку. Когда жила дома, она предпочитала ее джазу, в отличие от сестры, и иногда ходила на концерты вместе с родителями. Ничего похожего на исполнявшееся в тот день произведение она не слышала, но ей понравилось. Гитара начала аллегро на текучей ноте, потом к ней присоединились струнные, темп медленно нарастал. Музыка была нежная и радостная. Люди вокруг расслаблялись и с улыбками кивали.

Аллегро подошло к высшей точке, и началось адажио. Музыка замедлилась, гитара чередовалась с духовыми инструментами, и звучание оркестра превратилось в чистую печаль. Люди по всему залу заплакали – сперва всего пара, затем все больше и больше, женщины и несколько мужчин. Отовсюду доносились сдавленные всхлипывания. Большинство зрителей потеряли близких в Гражданской войне. Барбара посмотрела на Сэнди. Он напряженно и стыдливо ей улыбнулся.

Она перевела взгляд на королевскую ложу. Лицо Кармен Франко было собранным и спокойным. Генералиссимус слегка хмурился. Барбара заметила дрожь мускулов вокруг его рта. Она подумала, что Франко тоже вот-вот заплачет, но лицо вождя вновь пришло в неподвижность, и она поняла, что тот подавлял зевоту. Барбара отвернулась в порыве омерзения.

Зазвучал рог. Она представила себе голую равнину и подумала, что Луис наверняка ее обманывает, но все равно есть шанс, что Берни где-то там, томится в тюрьме, пока она сидит здесь. Барбара крепко сжала в кулаке край палантина, пальцы утонули в мягком меху.

Гитарные переборы ускорялись, потом вступили скрипки и привели музыку к раздирающей душу кульминации. Барбара почувствовала, как внутри у нее что-то ломается, как ее распирает неудержимое чувство, и она тоже заплакала, слезы потекли по щекам. Сэнди с любопытством посмотрел на Барбару, потом взял ее руку и робко пожал.

Когда музыка смолкла, повисла долгая пауза, а затем публика разразилась аплодисментами. Они продолжались, когда на поклон привели и поставили перед сценой слепого композитора Родриго. Дорожки от слез блестели и на его лице, он пожал руку дирижеру, поговорил с солистом, а овация все не смолкала. Сэнди повернулся к Барбаре:

– С тобой все в порядке?

– Да. Извини.

– Не стоило мне срываться, – вздохнул он. – Но ты должна понимать, как влияют на меня некоторые вещи.

Барбара уловила нотку раздражения за его запоздалыми извинениями.

– Дело не в этом. Просто… О, все пережили такие утраты. Каждый.

– Я знаю. Ну ладно, вытри глаза. Сейчас антракт. Хочешь остаться здесь? Я возьму тебе бренди в баре, если желаешь.

– Нет, со мной все в порядке. Я пойду с тобой.

Барбара огляделась и увидела, что Отеро с интересом смотрит на нее. Встретившись с ней глазами, он улыбнулся быстро и неискренне.

– Хорошая девочка, – сказал Сэнди. – Ну тогда идем.

В баре Сэнди взял ей джин с тоником. Напиток был крепкий, то, что нужно. Барбара пила и чувствовала, что лицо у нее раскраснелось. Отеро присоединился к ним вместе с женой, которая оказалась на удивление молодой и симпатичной.

– Согласитесь, это было так печально, – заговорила она с Барбарой.

– Да. Но очень красиво.

– Великий композитор, – заметил Отеро, поправляя галстук. – Ему есть чем гордиться, его концерт впервые исполнили в присутствии генералиссимуса.

– Да, вы его видели? – быстро спросила Барбару жена Отеро. – Я всегда хотела на него посмотреть. Солдат до кончиков ногтей.

– Да, – сдержанно улыбнулась Барбара.

Она уловила, как Отеро шепнул Сэнди:

– Есть вести от последних евреев?

– Да. Они сделают все, лишь бы избежать отправки обратно к Виши.

– Хорошо. Нам нужно показать нечто большее. Я устрою так, чтобы все выглядело прилично.

Отеро заметил, что Барбара его слушает, и вновь строго взглянул на нее:

– Ну что же, сеньора Форсайт, мне интересно, состоится ли встреча дона Родриго с генералиссимусом?

– Я уверена, ему не могла не понравиться музыка, – ровным тоном ответила Барбара.

К ним сквозь толпу кто-то протискивался. Это был генерал, взгляд которого так расстроил Сэнди раньше. Отеро поджал губы, и его острые глаза метнулись в сторону, но Сэнди поклонился и дружелюбно улыбнулся военному:

– Генерал Маэстре…

– Сеньор Форсайт… – ответил тот, холодно взглянув на Сэнди. – И мой давний друг капитан Отеро… такое у вас звание в Фаланге, полагаю.

– Да, сэр.

– Я слышал, ваш проект продвигается хорошо, – кивнув, заметил Маэстре. – Строительные материалы реквизируют в одном месте, химикаты в другом.

– Мы просим лишь то, что нам необходимо, сэр, – с легким вызовом ответил Отеро. – Сам генералиссимус…

– Одобрил. Да, я знаю. Проект, который вернет Испанию на путь процветания. И поможет вам разжиться деньгами, разумеется.

– Я деловой человек, сэр, – с улыбкой произнес Сэнди.

– Да. Вы поможете нам и на этом разбогатеете.

– Надеюсь.

Маэстре два раза медленно кивнул, мгновение, прищурившись, смотрел на Барбару, потом резко поклонился и ушел. Когда он отворачивался, Барбара услышала, как он произнес себе под нос: «Sinvergüenza» – «бесстыжий».

Отеро взглянул на Сэнди. Барбара прочла на лице фалангиста испуг.

– Порядок, – сказал Сэнди. – Все под контролем. Слушай, поговорим завтра.

Немного поколебавшись, Отеро пробормотал:

– Algo va mal[34]34
  Что-то не так (исп.).


[Закрыть], – и резко бросил жене: – Пойдем.

Они присоединились к тем немногим людям, которые направились к выходу. Сэнди с задумчивым выражением на лице, прислонившись к барной стойке, крутил в пальцах ножку пустого бокала.

– Что это значит? – спросила Барбара. – Почему он сказал, что не все хорошо?

Сэнди огладил пальцами усы:

– Он как старая баба, несмотря на все свои регалии в Фаланге.

– Чем ты досадил генералу? Не стоит их раздражать.

Сэнди прикрыл глаза:

– Маэстре – член комитета по снабжению для нашего горного проекта. Он монархист. Это всего лишь политика. Маневры, чтобы занять выгодную позицию.

– Генералу не нравится твой проект, потому что его поддерживает Фаланга?

– Именно. Но в конце концов Маэстре сбросят со счетов, потому что мы получим благословение самого Франко.

Сэнди отлепился от стойки и поправил лацканы пиджака.

– А что говорил Отеро про евреев?

– Это конфиденциальная информация, – пожал плечами Сэнди. – Мы должны держать работу комитета в секрете, Барбара. Если о ней узнают немцы, начнется невесть что.

– Противно, когда чествуют нацистов.

– Пусть покупаются в лести. И только. Это все дипломатические игры.

В голосе Сэнди теперь слышалось нетерпение. Он положил руку на талию Барбары:

– Пойдем, сейчас будет Бетховен. Попробуй забыть о войне. Она далеко.

Глава 11

В тот день, когда немецкий самолет упал на дом в Виго, Барбара и Берни поехали в ее аккуратную квартирку рядом с Калле Майор на трамвае и сидели в нем, обнявшись, все в пыли. Оказавшись дома, они устроились на кровати и взялись за руки.

– Ты уверена, что с тобой все в порядке? – спросил Берни. – Ты белая как полотно.

– Это всего лишь ссадина. Из-за пыли она выглядит хуже, чем есть на самом деле. Мне нужно принять ванну.

– Так иди. Я приготовлю нам что-нибудь поесть. – Он пожал ее руку.

Когда Барбара вышла из ванной, еда была уже подана. Они ели за маленьким столом чоризо и турецкий горох. Оба молчали, до сих пор не оправившись от шока. Посреди трапезы Берни потянулся через стол и взял Барбару за руку.

– Я люблю тебя, – сказал он. – Я люблю тебя, и это серьезно.

– Я тоже тебя люблю. – Она сделала глубокий вдох. – Я… я не могла тебе поверить. В юности… это так трудно объяснить.

– Тебя дразнили в школе?

– Кажется, это такая глупость, но когда травля продолжается много лет, это бесконечное унижение… Почему дети обижают других детей, почему им нужно кого-то ненавидеть? Иногда они даже плевали в меня. Без всякой причины, просто так, потому что я – это я.

Берни сжал ее руку:

– Почему ты примеряешь к себе их слова, а не мои?

Барбара расплакалась. Берни обошел стол, встал на колени рядом с ней и крепко ее обнял. Боль отступила.

– Я была с мужчиной всего один раз, – тихо проговорила Барбара.

– Ты и сейчас не должна. Я никогда не буду принуждать тебя к тому, чего ты не хочешь. Никогда.

Она посмотрела в его темно-оливковые глаза. Прошлое словно отступило, как волна от берега, вглубь какого-то темного коридора в ее сознании. Барбара знала, что оно вернется, но в тот момент ушло далеко. Она набрала в грудь воздуха:

– Я хочу. Хочу со дня нашего знакомства. Останься у меня, не возвращайся сегодня в Карабанчель.

– Ты уверена, что не лучше лечь спать?

– Уверена. – Она сняла очки.

Берни улыбнулся и мягким движением забрал их у нее со словами:

– Они мне нравятся. Ты в них выглядишь умной.

– Значит, ты выбрал меня не только чтобы обратить в коммунизм, – улыбнулась Барбара.

Берни покачал головой и расплылся в улыбке.

Барбара проснулась среди ночи и почувствовала, что Берни гладит пальцами ее шею. Было темно, она различала лишь очертания его головы, но ощущала рядом с собой тепло тела.

– Не могу поверить, что это происходит, – прошептала Барбара. – У меня с тобой.

– Я влюбился в тебя в день нашей встречи, – сказал Берни. – Никогда не видел такой, как ты.

– Как я? – Она нервно засмеялась. – Что это значит?

– Живой, сострадательной, чувственной, хотя ты изображаешь, что не такая.

Глаза Барбары наполнились слезами.

– Я думала, ты слишком красив для меня. Ты самый прекрасный мужчина из всех, кого я видела, – прошептала она. – Если мы когда-нибудь окажемся рядом нагими, мне будет стыдно, так я думала.

– Ты глупышка. Глупышка.

Берни снова привлек ее к себе.

Быть такими счастливыми в осажденном городе казалось неправильным. Военные действия на севере продолжались. Силы Франко встречали отпор. Правительство перебралось в Валенсию, и Мадридом управляли комитеты, которые, как шептались люди, контролировали коммунисты. Из расставленных по центру города громкоговорителей горожан предупреждали, чтобы они опасались предателей.

Барбара продолжала работать, занималась обменом пленных, подавала запросы о пропавших людях, но при этом рядом с чувством беспомощности перед лицом убийственного хаоса в ней поселились тепло и ощущение легкости бытия.

– Я люблю его, – говорила она себе, а потом изумленно добавляла: – И он меня любит.

Каждый день Берни ждал ее у конторы, и они шли к ней в квартиру, в кино или в кафе. Врачи говорили, что рука Берни заживает хорошо. Примерно через месяц он будет годен к службе. Он опять предложил партии свою помощь в работе с новобранцами в интербригадах, но ему ответили, что людей хватает.

– Если бы только тебе не нужно было возвращаться на фронт, – сказала Барбара однажды вечером за несколько дней до Рождества.

Они сидели в баре в Сентро после похода в кино – посмотрели советский фильм про модернизацию в Средней Азии, а потом гангстерский боевик с Джимми Кэгни. Мир, в котором они жили, шел вразнос. Иногда по вечерам националисты, засевшие в Каса-де-Кампо, стреляли из пушек по Гран-Виа в то время, когда люди выходили из кинотеатров, но не в тот раз.

– Я солдат республиканской армии, – сказал Берни, – и должен вернуться на службу, когда мне прикажут. В противном случае меня расстреляют.

– Лучше бы мы просто поехали домой. Подальше отсюда. Именно этого мы в Красном Кресте боялись много лет – войны, где нет разницы между военными и гражданскими, где города оказываются в центре событий. – Барбара вздохнула. – Сегодня я видела на улице старика, он не был простым работягой, в добротном пальто, правда старом и грязном, и он исподтишка искал еду в мусорных баках. Он поймал мой взгляд, и ему стало так стыдно.

– Сомневаюсь, что он живет хуже бедняков. Ему выдают такой же паек. Ты ему больше сочувствуешь, потому что он из среднего класса? Эта война нужна. Нужна.

Барбара взяла руку Берни, протянув свою через стол, посмотрела ему в глаза:

– Если бы тебе сейчас позволили вернуться домой вместе со мной, ты поехал бы?

Он опустил глаза:

– Я бы остался. Это мой долг.

– Перед партией?

– Перед человечеством.

– Иногда мне хочется разделять твою веру. Тогда мне, наверное, не было бы так плохо.

– Это не вера. Если бы ты только поняла марксизм. Он обнажает реальность до самых костей. О Барбара, как бы мне хотелось, чтобы ты увидела все ясно.

Она устало рассмеялась:

– Нет, такие вещи мне всегда давались с трудом. Прошу тебя, не возвращайся на фронт, Берни. Если ты уедешь, я этого, вероятно, не вынесу. Не сейчас. Прошу тебя, пожалуйста, давай уедем в Англию. – Барбара сжала его руку. – У тебя есть британский паспорт, ты мог бы выбраться отсюда. Попробуй обратиться в посольство.

Берни немного помолчал. Барбара услышала, как кто-то окликнул его по имени с сильным шотландским акцентом. Она обернулась и увидела светловолосого молодого человека, который махал ему рукой от бара, где стоял с несколькими усталыми мужчинами в форме.

– Пайпер! – Шотландец поднял бокал. – Как твоя рука?

– Хорошо, Макнил. Поправляется! Скоро вернусь.

– ¡No pasarán!

Сослуживцы обменялись приветствиями, подняв вверх согнутые в локте руки со сжатыми кулаками. Берни вернулся к Барбаре и, понизив голос, сказал:

– Я не могу, Барбара. Я люблю тебя, но не могу уехать. И у меня нет паспорта, я сдал его в армии. И… – Он вздохнул.

– Что?

– Мне будет стыдно всю оставшуюся жизнь. – Он кивнул на солдат у бара. – Я не могу их бросить. Знаю, женщине это трудно понять, но я не могу. Я должен вернуться, пусть и не хочу.

– Не хочешь?

– Нет. Но я солдат. Мои желания не имеют значения.

Военное противостояние в Каса-де-Кампо зашло в тупик, превратилось в траншейную войну, как на Западном фронте во время Первой мировой. Но все говорили, что весной Франко возобновит наступление, может быть где-то на открытом месте к югу от города. Жертв все равно было предостаточно. Барбара каждый день видела раненых, которых привозили с фронта, они лежали с бледными лицами в телегах или грузовиках. Настроение жителей города менялось, осенний боевой дух сменялся подавленностью. Многого не хватало, люди имели болезненный вид, страдали от фурункулов и обморожений. Барбара чувствовала себя виноватой, что получает в Красном Кресте лучший паек, который делит с Берни. Счастье перемежалось со страхом потерять его и злостью на то, что он явился, изменил ее жизнь и готов уйти в любой момент. Иногда эта злость превращалась в отчаянную, гнетущую усталость.

Через два дня они шли из квартиры Барбары к конторе, где она работала. День стоял ясный и холодный, солнце только-только встало, тротуар серебрился от инея. Очереди за пайками выстраивались в семь утра, женщины в черном уже ждали у пунктов выдачи на Калле Майор.

Вдруг они замолкли и устремили взоры вдоль улицы. Барбара увидела две конные повозки. Когда они проезжали мимо, пахнуло свежей краской, на телегах стояли маленькие белые гробы для детей – покойников с незапятнанными душами. Католический обычай сохранялся. Женщины молча и без всякого выражения смотрели на повозки. Одна перекрестилась и заплакала.

– Люди на грани, – сказала Барбара. – Они больше не выдержат. Повсюду смерть!

Она тоже залилась слезами прямо на улице. Берни обнял ее одной рукой, но Барбара скинула ее с себя:

– Я вижу в гробу тебя! Тебя!

Он взял ее за плечи, отстранил от себя на расстояние вытянутой руки и посмотрел в глаза:

– Если Франко возьмет Мадрид, тут начнется резня. Я их не брошу. Нет!

Наступило Рождество. Они съели жирную тушеную баранину в квартире Барбары, потом поднялись в спальню, лежали в обнимку и разговаривали.

– Не такого Рождества я ждала, – сказала Барбара. – Думала, буду в Бирмингеме, пойду с мамой и папой к сестре. Через пару дней мне всегда становится неспокойно и хочется расстаться с ними.

Берни прижал ее к себе:

– Как им удалось заставить тебя так плохо о себе думать?

– Не знаю. Как-то само получилось.

– Ты, наверное, злишься на них.

– Они никогда не понимали, почему я пошла работать в Красный Крест. – Барбара провела пальцем по груди Берни. – Им больше хотелось бы видеть меня замужем, с детьми, как Кэрол.

– Ты хочешь детей?

– Только когда закончится война.

Берни раскуривал для них обоих сигареты, возился с ними в темноте. Его подсвеченное красным лицо было серьезно.

– Я разочаровал своих родителей. Они считают, я пустил по ветру все, чему научил меня Руквуд. Лучше бы я вообще не выигрывал эту чертову стипендию!

– Школа тебе что-нибудь дала?

Берни горько рассмеялся:

– Как говорил Калибан, «меня там обучали языкам, так что теперь я умею сквернословить».

Барбара положила ладонь ему на сердце и почувствовала легкое биение – тук-тук.

– Может, это нас и свело. Два разочарования. – Она помолчала. – Ты веришь в судьбу, Берни?

– Нет. В историческую предопределенность.

– А в чем разница?

– На предопределенность можно повлиять, помешать ей или поторопить. А судьбу никак не изменишь.

– Я хотела бы, чтобы моя предопределенность была с тобой.

Она почувствовала, как его грудь резко поднялась и опустилась.

– Барбара?

– Что?

– Ты знаешь, что я уже почти здоров. Через пару недель меня отправят в новый тренировочный лагерь в Альбасете. Вчера мне об этом сказали.

– О боже!

Сердце у нее упало.

– Прости. Я ждал подходящего момента, но его не было… и быть не могло.

– Да.

– Думаю, раньше мне было безразлично, жить или умереть, но теперь все иначе. Теперь, когда я возвращаюсь на фронт.

Две недели после отъезда Берни Барбара на получала никаких вестей. Она ходила на работу и кое-как проводила там день, но когда возвращалась в квартиру и его там не было, казалось, тишина разносилась по дому эхом, будто Берни уже мертв.

В первую неделю февраля пришла новость, что фашисты двинулись в наступление к югу от Мадрида. Они стремились окружить столицу и полностью отрезать ее от мира, но их остановили у реки Харамы. Радио и газеты рассказывали о героической обороне, наступление Франко захлебнулось, не успев начаться. Интербригады особенно отличались в сражениях. Говорили о больших потерях.

Каждое утро перед работой Барбара ходила в штаб армии на Пуэрта-дель-Соль. Сперва к ней отнеслись с подозрением, но, когда она появилась на второй день и на третий, стали добрее. Она бросила следить за собой, исхудала, под глазами появились темные круги, все видели ее душевную боль.

В штабе царил хаос, по коридорам бегали служащие в форме с бумагами в руках, повсюду звонили телефоны. Барбара надеялась, что кто-нибудь из них связан с фронтом и, может, какой-нибудь из звонков поступает из того места, где находится Берни. Она теперь все время мысленно делала это – проводила связь: то же солнце светит на них обоих, та же луна, у меня в руках книга, которую он держал, я ем его вилкой…

Во вторую и третью недели февраля шли серьезные бои, однако новостей все не было. Письма тоже не приходили, но ей говорили, что сообщение с фронтом затруднено. К концу февраля боевые действия стихли, ситуация снова стала патовой. Барбара надеялась, что теперь-то новости начнут приходить.

И они пришли. В последний февральский день, холодный, когда еще только-только дохнуло весной, Барбара, как обычно, перед работой зашла в штаб армии, и на этот раз сотрудник в форме попросил ее обождать в соседней комнате. Она сразу поняла, что новости будут плохие. Барбара сидела в маленьком убогом кабинете со столом, пишущей машинкой и портретом Сталина на стене.

В голове промелькнула неуместная мысль: «Как ему удается содержать в порядке такие усищи?»

Дверь открылась, и вошел человек в форме капитана. В руке он держал лист бумаги, лицо у него было торжественное. Барбару обдало холодом, будто она провалилась под лед, в темную воду. Она не встала, чтобы пожать вошедшему руку.

– Мисс Клэр… Добрый день. Мне сказали, вы приходили сюда много раз.

– Да. За новостями. – Она сглотнула. – Он погиб?

Офицер поднял руку:

– Нам это доподлинно не известно. Но он в списке пропавших без вести, которых считают убитыми. Тринадцатого числа Британский батальон участвовал в тяжелом сражении.

– Пропавших без вести, которых считают убитыми, – ровным голосом повторила Барбара. – Я понимаю, что это значит. Вы просто не нашли тело.

Офицер не ответил, только кивнул:

– Они сражались великолепно. Два дня они сдерживали натиск фашистов. – Он помолчал. – Многих невозможно опознать.

Барбара почувствовала, что падает со стула. На полу она разрыдалась. Ей хотелось раздвинуть доски, чтобы добраться до земли, потому что в ней лежал Берни.