Текст книги "Долина семи рек. Книга I"

*

Солнце только-только начинало подниматься в небо из-за гор, скот выгоняли из стойбищ в степь, трава еще блестела капельками росы, когда сестры Магрипа, Даметкен, Койсын выехали из родного аула. Путь пролегал по безлюдной знойной степи, ибо аулы еще ранней весной откочевали к подножию гор. На своих скакунах с белой гривой, в богатых праздничных нарядах, сопровождаемые Баймыханом, сводным братом по материнской линии, не останавливаясь на отдых, они мчались в аул жениха. Баймыхан, одетый щеголем, придерживал носком своего модного сапога длинный соил. За ремнем приделан охотничий нож. Без ножа и соила – дубинки никто в степи не передвигается. Несколькими днями раньше уехала к Орынбале их мама Онгар с младшими детьми. Магрипа, Даметкен и Койсын остались за старших по домашнему хозяйству и до сегодняшнего дня не могли выехать. Ближе к вечеру, проскакав по утренней прохладе, по обеденному зною, по сопкам, холмикам и равнине, без отдыха и еды, они добрались до владений жениха. Сначала увидели пенящуюся игристую извивающуюся ленту реки Биен и зеленеющие сады. Далее желтели пшеничные поля.

– Какая красота! – ахнули девушки в изумлении, перейдя на медленную рысь. – Чья это земля?

– Эти земли принадлежали раньше Бектаю. Но сейчас принадлежат казакам, – ответил Баймыхан, – здесь недалеко казачье укрепление Капал. Аул Бектая чуть дальше, в стороне.

Вид зеленой рощи среди пустыни заинтересовал девушек. Даметкен попросила:

– Брат, давай прогуляемся в тени этих деревьев?

– Видите, среди деревьев дома? Это казачья станица.

– Покажи нам ее, – потребовала Койсын и не дожидаясь ответа, поскакала к роще.

Баймыхан с сестрами удивленно переглянулись, пожали плечами и поскакали следом за Койсын. Дома утопали в тени деревьев, легкий ветерок слегка колыхал листву, множество птичек чирикали на верхушках. Ровная чистая улица, вдоль улицы с двух сторон деревья, ровным рядом красивые дома. Койсын на коне медленно ехала по улице, внимательно рассматривая каждый дом. На подворье у каждого дома стояла юрта. Дождавшись брата, она спросила:

– Почему у них юрты стоят в каждом дворе? Им тоже нравится жить в юрте?

Баймыхан громко рассмеялся:

– Нет, они живут в своих домах. В юртах жатаки живут. В каждой станице много наших жатаков живет. Они пасут скот казака, пашут землю его, косят сено и хлеб, жена жатака – прислуга в их доме, полы моет, дом убирает, стирает.

Проходя мимо одного дома, у ворот они увидели старого казака. Он открыто улыбался и по-казахски поздоровался, и заговорил. Спросив, откуда они и куда, он пожелал им доброго пути.

Пройдя небольшой оазис, созданный казаками, впервые увидев богатую казачью станицу, услышав из уст казака казахскую речь, впечатленные увиденным и услышанным, далее поскакали по степи. Приближаясь к аулу жениха, сестры увидели его многочисленные стада и табуны, пасшиеся на лугах. Поднявшись на холм, остановили коней и зачарованно смотрели вниз. Красный закат разливался по небу и отливался на речке. Зеленые холмики окружили ярко зеленый жайлау ^[44]. Среди этого природного великолепия стояли белоснежные нарядные юрты для прибывающих гостей, установлен алтыбакан, на котором днем каталась детвора, а ночью – молодежь. С одного края аула стояла самая большая юрта – юрта хозяина аула – зажиточного бая Бектая, следом юрта байбише, затем второй жены, после других близких родичей, уважаемых и зажиточных и далее по дуге остальные аульчане, прислуга, пастухи, и так, в конце другого края, у маленькой речушки, поставлены черные кухонные юрты, около которых большое движение, подготовка и суматоха. Сквозь сумерки издалека виднелись силуэты джигитов, разносивших мясо на подносах из кухонных юрт, напротив, в гостевые. Позади осталась безлюдная и молчаливая степь. Впереди – дыхание жизни вечернего аула, оживленной шумом многоголосой толпы. Бескрайняя безмолвная степь сменилась шумом прибывших гостей, гулом вечернего аула, лаем взбудораженных собак, блеяньем и мычанием домашнего скота, людскими голосами и беготней: завтра будет свадебный той, а значит всю ночь будут приготовления. Смотря с вершины холма на все это вечернее оживление, окрики пастухов, блеяние овец и ягнят, возвращающихся с выпаса, ржание коней, скачущих на водопой, лай собак, большое скопление людей, снующих туда-сюда от одной юрты к другой, путники тоже оживились, стряхнув усталость вмиг. Каждый казах любил вечерний аул, взбудораженный, живой. Девушки приняли свою горделивую осанку, и с кокетливым движением медленно начали спуск с холма. Баймыхан усмехнулся, и если бы не эта дорога, утомившая его, то он обязательно бы подшутил над сестрицами. При их приближении, по аулу прошелся гул: «Смотрите, кыпшакские красавицы едут». В Жетысу их так и прозвали: «кыпшакские красавицы». Джигиты разных возрастов, и стар, и млад, повернулись в сторону девушек, почмокивая и перешептываясь:

– Пай-пай!

– Одна красивее другой!

– За такую и калым не жалко!

– Завидные невесты, любой отау украсят!..

Заходя в аул, Даметкен, широко улыбаясь встречающим мужчинам, своим звонким соловьиным голосом пропела:

 
Что же дела вы побросали?
Иль забыли зачем пришли?
Скромных девушек кыпшакских
Вы встречаете как цариц!
 

Мужчины загалдели, заулыбались, и вот из толпы встречающих зевак вышел молодой удалой джигит, с черными усами, с домброй в руке, и также стихами отвечал:

 
Гляжу я, на западе солнце садится,
А на востоке три звезды взошли!
На этом тое они будут царицами,
Всех, кто на этом жайлау собрались!
 

(Девушки входили в аул с восточной стороны, когда солнце уже садилось на западе и скрывалось за горами).

– Барекельды ^[45], Смагул!

– Барекельды, Даметкен, – закричали довольные зрители, радуясь певцам, и ожидая веселья.

Даметкен, тоненькая, как статуэтка, упругая, как струна домбры, высокая, с длинными иссиня-черными косами до пят – из всех сестер самая активная и деятельная, славилась соловьиным голосом, на ходу сочиняла стихи, импровизировала, пела, играла на домбре, участвовала на айтысах ^[46]. Общительная и веселая, она привлекала внимание и становилась центром любого общества и тоя. Ее открытое доброжелательное лицо, заливистый смех, щедрость души подкупали каждого, и малого, и старого, и мужчин, и женщин. Воздыхателей и поклонников у нее больше, чем у остальных незамужних девушек Семиречья. Ко всеобщему огорчению прибывающих сюда зевак, ожидавших от певцов развлечения, на этом Даметкен закончила, не продолжив. В этом помогла ей Койсын: резко крикнула толпе, уже замыкавшей их:

– Дайте дорогу, бездельничать и развлекаться будем завтра!

Койсын женихи побаивались, она была дерзкой, гордой, прямолинейной, иногда грубоватой. Никого не боялась, ни перед кем не смущалась, свойственной казашкам скромности и стеснительности в ней не было. Обязательно участвовала в состязаниях кыз куу ^[47]. Слова Койсын поддержал голодный и уставший Баймыхан, красивым мягким тембром промяукавший:

– Сегодня угощения для тела нам нужны, а завтра мы готовы принять и для души, – от слов сердцееда, обаятельного высокого стройного красавца, стоявшие в толпе девушки зарделись краской.

Баймыхан, сын Жуманбая и Онгар, признанный красавец и сердцеед Семиречья. Жена его Кульсипа, засватанная ему с младенчества, из обедневшей семьи, покорно сидела дома, занимаясь домашними заботами и детьми, а он легкомысленно прожигал свою жизнь, гуляя круглый год, гостя по разным аулам, не пропуская ни одного празднества, веселясь с девушками и молодыми женщинами.

Уставшие кони поплелись к гостевой юрте. Магрипа молчала. Спокойная, серьезная, благоразумная, с хорошей выдержкой, Магрипа внешне больше всех похожа на отца Андасбека: высокая, стройная, с благородной осанкой; лицо характерное их роду: с четкими линиями красивых губ, небольшим прямым носом, и добрыми глазами. Волосы густые, волнистые, черные заплетены в косы.

Увидев издалека жениха, Бектай бая, сестры между собой тихо пошептались и поморщились: несчастная Орынбала, жених ей достался старый, жирный, да говорят суров и скуп к тому же. Маленького роста, кругленький как баурсак, Бектай бай со своим высокомерным сварливым характером и скупостью не вызывал романтических чувств.

– Я посвящу песню жадности жениха, – погрозилась Даметкен, – говорят, его скупость не знает границ.

– Плохая мысль, пожалей Орынбалу, ей и так должно быть тяжело, – осадила ее пыл Магрипа.

Койсын, издали пристально наблюдавшая за женихом, выпалила:

– Я бы за такого не пошла!

Зная нрав Койсын, сестры рассмеялись: Койсын, как дикая необъезженная лошадь, ее не каждому получится усмирить.

– Да куда ты денешься, если отец согласие даст такому жениху? – Сквозь смех иронично усмехнулась Магрипа, – спрашивать, что ли будет?!

Даметкен предложила:

– Чтобы на такого старика, обрюзгшего не напороться, нужно поскорее самим выбрать себе жениха.

– Да что вы мелете?! – разозлилась Магрипа, – как Аллахом начертано, так и будет. Одному Аллаху известно, что нас ждет, и кто, – и грозно, для пущей верности, добавила: – Не гневите Аллаха своей гордыней! Да и засватаны все мы уже, и так известно, за кого пойдем.

Койсын презрительно парировала:

– А я никого и ничего не боюсь! Ну и что, что засватана, любить нелюбимого никто не заставит.

Даметкен вздохнула:

– Все же так не хочется выходить замуж по принуждению!

– Любви хочется? – с усмешкой спросил Баймыхан.

– Тебе не понять, – грубо ответила Койсын, – вам, мужчинам, все дозволено, и десять жен брать, и гулять, и любить на стороне.

Баймыхан громко, самодовольно расхохотался.

– Я поддержу Орынбалу, – прервала неприятный разговор Магрипа, и повернула к юрте невесты.

Даметкен же спрыгнула с лошади, затянула песню, и в сопровождении толпы, ей подпевавшей, пошла к гостевой юрте, приготовленной родственникам невесты. Она не замечала в толпе пристального взгляда бая Смагула, наблюдавшего за ней.

Со стороны невесты приехала почти вся многочисленная родня каракыпшаков, от мала до велика. В день свадьбы на вороных конях в серебряных сбруях, одетые в богатые одежды, строгие как воины, прибыли отец Андасбек и братья его Молдас, Жанбас, Андас, Былшык, Молдасбек.

Днем раньше из Коксу прибыли семьи карашапанов, представленные старейшинами аулов, Жаксыбаем, Аманжол бием, Ашимбаем, Бейсенбаем и род кыргыз, во главе с Уалихан баем и его преемником Аскарбеком.

С низовья реки Каратал, со склонов Северного Джунгарского Алатау прибыл молодой акын Смагул, сын Молдабая из рода сыпатай племени жалаир Старшего жуза. Сам Молдабай, богатый влиятельный бай, по болезни не выезжал из аула, и все дела передал сыну. Активный, деятельный Смагул быстро вник в хозяйские дела отца и своего рода и стал все больше вникать в политику Семиречья. В отсутствие отца Смагул представлял свой крепкий род, зимовавший в Алтын Эмельских горах, в урочище Кызылбулак, и кочевавший на осенне-весенние пастбища и летовки в урочище Биже. Смагул слыл известным певцом, участвуя в айтысах, и был первым среди знатной молодежи на тоях. Его любил народ, как любил всех певцов степи. Среднего роста, черноволосый, черноусый, большеглазый, смуглый, общительный Смагул вошел в гостевую юрту, громко поздоровался со всеми и сел, подвернув под себя ноги и положив на них своего неизменного спутника – домбру ^[48]. Он выглядел не по годам взрослым. Все его движения, слова вызывали уважение у аксакалов. Молодость, кипучая энергия, деловитость и открытость всему новому выделяла его из толпы постаревших и угрюмых баев.

С Лепсы прибыл бай Нияз с сыном Альжаном племени найман рода садыр. Зимовал его богатый аул между нижними течениями pек Лепсы и Аягуз. По берегам рек узкой полосой рос лес из ив, джиды и тополя. К лету аулы уходили в горную долину Джунгарского Алатау, в верховья реки Лепсы. Склоны Джунгарского Алатау, поросшие лесом из ели, пихты, лиственницы, тополя, осины, березы и яблони, богаты на сочную траву, отличный корм для скота после зимы. Нияз бай вошел в юрту, важно покрякивая, чуть кивнув головой в знак приветствия, и увидев краем глаза жениха Бектая, нахмурился. Бектай тоже не скрывал своего неприязненного отношения к нему. Между их аулами не раз возникали споры, стычки, то из-за пропавшего скота, то из-за корма, то из-за воды. То одна, то другая сторона обвиняли друг друга в пропаже скота, или в вытоптанной и съеденной траве, то не могли поделить реку. Об их враждебном отношении друг к другу знали все. Не раз собирался суд биев, чтобы решить их разногласия и вынести приговор.

С северо-востока Семиречья, со стороны озер Алаколь, Сасыкколь, Жаланашколь с притока реки Тентек, берущего начало в горах Джунгарского и Тарбагатайского хребтов прибыл бий Мырза, каракерей из племени найман Среднего жуза. Его владения занимали луга на берегу реки Шынжылы. На летних пастбищах каракереев лет пять-шесть назад русские переселенцы создали свои селения, занялись земледелием. Рядом с аулом Мырза бия, выросло поселение Андреевка, где крестьяне развели на все село яблоневый сад, соорудили четыре мельницы и крупорушку. С крестьянами Андреевки и Покатиловки Мырза сдружился, общался душевно. В особенности со священником Покатиловки, отцом Михаилом. Священник рассказывал бию историю и жизнь народов России, Мырза же являлся сказителем истории своего народа. Являясь любознательным человеком и управляя своими аулами, Мырза интересовался хозяйственной деятельностью крестьян. Крестьяне предлагали ему перейти на земледелие, полностью осесть, но являясь по сути консерватором, Мырза образ жизни ломать не желал, говоря: «Мы-скотоводы, мы не можем осесть, тогда наш скот погибнет от голода, наш род обеднеет, и мы станем жатаками». Крестьяне угощали Мырзу выращенными овощами, зеленью, на что он отвечал, да, это хорошо, вкусно, но наша еда – не трава, а мясо; наши предки тысячелетиями ели мясо. Так предки завещали. И в ответ угощал их казы и шужыком ^[49].

Мырза бий, среднего роста, среднего телосложения, с живым характером, небольшими круглыми глазами, черной копной волос и пышной бородой. Большой знаток истории своего народа, он живописно и красочно развлекал гостей разными историями и сказаниями. Взяв домбру в руки, он начинал сказания и люди слушали его часами, погружаясь в былое. Он любил рассказывать истории о батырах-героях, о ханах-защитниках, изгнавших калмыков, о Махамбете Утемисе и последнем хане казахов, Кенесары. Общительный, с острым умом, красноречивый, дипломатичный, он умел ладить со всеми: его считал другом и чопорный Уалихан бай, и скряга Бектай бай, недолюбливающие друг друга; его с радостью встречал возгордившийся Нияз бай, высокомерно относившийся к спокойному и мудрому Андасбеку, его уважали Анбасбек с братьями. Дружил Мырза бий и с Кайсар баем, с которым мало кто хотел дружить из-за его грубых шуток и унизительной манеры разговаривать. С каждым Мырза говорил на его языке, ровно относился ко всем, ни перед кем не лебезил, не хитрил, никого не унижал, искусно вел беседу среди враждебно настроенных друг против друга людей, сглаживал острые углы, но, если надо, мог показать твердость духа и характера. На свадьбу прибыл с женой Хадишой и дочерью Жулдыз. О красоте Хадишы слагали песни, но несмотря на это, она оставалась скромной, доброй, сострадательной, без капли гордыни и высокомерия. Хадиша дружила с Онгар, и с Акпейл, женой Жаксыбая. Между собой Хадиша и Онгар засватали своих детей, дочь Жулдыз и сына Коптилеу. Не успел бий Мырза войти в аул, как вмиг его окружила детвора. Один уселся на колени, другой облокотился на спину, третий у ног примостился, кто-то сунул ему в руки домбру, остальные окружили со всех сторон – ждут его легенд. Великолепный рассказчик, он мог до ночи рассказывать старинные легенды, сказки, были. Взяв домбру в руки, он начал петь песни и легенды о батырах, ханах, о войнах и победах, о доблести и мужестве, о любви и предательстве. Он любил детей, любил делиться со всеми благодарными слушателями любовью к земле, к своему народу.

С Аксу прибыл величественный бай Кайсар с четырьмя женами, многочисленными сыновьями и дочерьми, непременной свитой из друзей, помощников, имамов, биев и аксакалов. Он правит волостным управителем непрерывно более двадцати лет и ему беспрекословно подчиняются все двенадцать волостей крупного рода жалаир. В табунах Кайсара насчитывались тысячи лошадей. Он – всемогущая опора их рода, потомок Оракты батыра. Имея награды, почетные грамоты от царя, стал еще более могущественным. Совершив паломничество в Мекку, по возвращении стал хаджи, и чуть ли не святым в глазах народа. Построил мечеть в Аксу. Все это добавило ему славы, власти, а паломничество – святости. Хоть и был Кайсар безграмотным человеком, но при первом же знакомстве с ним казалось, он рожден повелевать и править. Слава его как самого беспринципного, смелого и наглого гремела на все Жетысу и уходила за пределы края. В особенности его боялась прислуга. Где бы он ни появлялся, вся прислуга старалась скрыться и не попадаться ему на глаза. Но это мало помогало. Он поднимал весь аул на ноги и доставал каждого, хоть из-под земли. Пока десять человек не будут обихаживать его персону, никому покоя нет. Так и на этот раз, подскакав к юрте, где его ожидала байбише, грузный бай, на удивление, ловко спрыгнул с коня, и уже гремел на весь аул:

– Где конюх? Бегом беги сюда, нерасторопный! Держи удила! И иди мигом накорми моего коня свежим, самым лучшим сеном, напои, вымой хорошенько, и дай отдохнуть, – и отдавая коня, следом в спину конюху с презрительной ухмылкой, но добродушно проговорил, – э-э, безмозглый, выйдет ли с тебя толк?

Через миг, забыв о конюхе, оглядевшись вокруг себя с недоуменным видом, как зарычит громко:

– Где прислуга? Что за нерасторопный народ! Неси воду, ледяную, умыться!

Одна из служанок выбежала из-за юрты с ведром воды и ковшом, чтобы полить ему.

– Бегу, бегу, – напуганная девушка подбежала, глядя в землю, не поднимая глаз, зачерпнула воды из ведра и стала поливать на толстые ладони бая. Он с громким шумом, издавая о-охи и а-ахи, умыл свое лицо, грузную шею и толстые, накаченные руки борца. Затем неожиданно как ущипнул служанку за грудь, а та от неожиданности как вскрикнет, и в следующий миг округа взорвалась хохотом. Девушка, покраснев до кончиков пальцев, схватив ведро и ковш, убежала за юрту. И неважно баю, замужняя она или незамужняя, молодая или старая. Ни их мужей, ни их отцов он не боялся. Все ему прощалось. Все списывалось на шутку.

В этот момент пробегала мимо Назыкеш, а бай как схватит ее за руку:

– Ты чья, красавица?

Ох уж этот Кайсар, ни одну женщину не пропустит. Обязательно что-нибудь да скажет, будь то комплимент или шутка.

– Замужем иль нет? – не унимался бай, и откровенным раздевающим взглядом с ног до головы прошелся по ее телу. Глаза бесстыже улыбались. У Назыкеш появилось ощущение, будто в эту минуту ее не только раздели. Не выдержав такого взгляда, отворачиваясь, краснея и злясь, она выдернула руку и побежала под его громогласный хохот.

Кайсар – маленького роста. Здоровенное мускулистое и крепкое тело несли толстые ноги. Круглое смуглое лицо с лихими черными усами и большими черными улыбающимися глазами обрамлены длинными густыми черными ресницами. Волосы черные, как уголь. Его привлекательная внешность дополнялась бушующей энергией, наглой уверенностью и чувством вседозволенности. Вел он себя повсюду хозяином. Самолюбивый и самодовольный, он нуждался в постоянном поклонении людей. Любил привлечь внимание, быть в центре, щеголять, одеваться. Наряжался он в самые броские блестящие дорогие шелка и меха, самые модные сапоги. Высшим наслаждением для Кайсара видеть на лицах людей восхищение, изумление, восторг, зависть, и даже страх. Для этого он не жалел денег на ярмарки и базары. Постоянно покупал разные драгоценности, безделушки, одежду, ткани, ковры, кухонную утварь, вазы, самовары, коней, ловчих птиц, породистых собак, оружие, ножи и все, чем можно было бы удивить, пощеголять, похвастаться перед людьми. Любил все базарные новинки, чтобы купить первым и изумить невиданным товаром. В юрте у него все было развешано на видном месте, так, чтобы сразу бросалось в глаза. Так и на этот раз на свадьбу прибыл Кайсар в новом ярком одеянии, на белом благородном породистом скакуне, седло под ним из самой лучшей выделанной кожи, инкрустированное золотом, сапоги с серебряными бляшками, пояс блестит золотом.

Койсын, стоявшая у порога гостевой юрты, завидев Кайсар бая, крикнула сидевшим в юрте женщинам:

– О, местный петух жетысуский прибыл.

Алтынбала прыснула, Даметкен с Магрипой тихо рассмеялись, косо поглядывая на маму. Одна Онгар недовольно приструнила:

– Доча, не подобает смеяться над мужчинами. Веди себя прилично.

– Ах, мама, оставь, – отмахнулась Койсын, ничуть не смутившись. И тут, увидев, как бай схватил Назыкеш за руку, Койсын позвала всех:

– Смотрите, что делает! О, бесстыжий, и вы, мама, его еще защищаете?

Даметкен с Магрипой выбежали из юрты, все молодым любопытно.

В этот момент из гостевой юрты выплыла байбише Кайсара, красавица Акжаркын, встречать своего ненаглядного мужа. Она женщина властная, самолюбивая, прибыла сюда днем раньше. Яркая женщина с немного высокомерным выражением лица, так же, как и ее муж, любила наряжаться. И покомандовать. Акжаркын вышла в ярких кричащих одеяниях, и невозмутимо улыбаясь, предстала перед мужем.

Койсын не удержалась от язвительных замечаний и презрительно пробормотала, но так, чтобы все в юрте услышали:

– Вот и курица его вышла, под стать ему.

Сестры хихикнули, а Онгар снова заметила:

– Прекрати, Койсын, не говори за спиной того, что не сможешь сказать в лицо.

В юрте все знали, Онгар не любит унизительные или оскорбительные высказывания, даже если это просто шутки. Койсын же не унималась:

– Мама, они сами ведут себя так, я только передаю, что вижу.

– Иди, делом займись.

– Ох, мама, все эти наставления стары, как мир. Скучно. И я устала с дороги. Я буду отдыхать, – сморщилась раздраженно Койсын.

Подбежала Назыкеш чуть не плача, вся красная от стыда, мигом забежала в юрту и кинулась к Онгар:

– Апа…

Онгар обняла ее, улыбнулась:

– Успокойся, доченька, не обращай внимания на выходки его. Он не со зла, такие уж шутки у него. А сейчас накрывай на стол, скоро женщины придут на чаепитие.

Меж тем, Кайсар гордо и высокомерно ступал в сторону гостевой юрты, в сопровождении льстивой свиты. По пути отдавал приказ, чтобы ему поставили отдельную юрту. Все под усы заулыбались, значит бай ожидает ночную гостью, раз ни к одной жене не идет. Войдя в юрту, как хозяин Вселенной, пройдя мимо всех, громко и шумно здороваясь, прошел сразу на самое почетное место, схватив по пути несколько подушек. Место ниже «тор» [почетного] он не рассматривал, поэтому растолкав всех, кроме аксакалов и мулл, сел на самое высокое место для самых главных гостей. Осушив залпом чашу с кумысом, махнул рукой, показывая, чтобы еще налили. Проходя мимо сидевших вокруг дастрахана гостей, Кайсар не удержался, толкнул, будто случайно, Копбая, сына самого влиятельного и богатого бая в Семиречье.

Копбай, уравновешенный, тихий молодой парень, из уважения к старшим, не придал значения грубости и бестактности Кайсара, и продолжал невозмутимо сидеть. На его лице маячила снисходительная улыбка, а во взгляде была ухмылка. Зная нрав и привычки волостного Кайсара, ходившего как Бог и царь, Копбай не придавал значения его выходкам, но, наоборот, даже ценил многие качества в бае, и продолжал относиться к нему с почтением и уважением, вызывая удивление самого Кайсара и недоумение у некоторых.

Копбай выделялся среди находившейся на тое знатной молодежи. Он получил самое престижное образование, отучившись в Оренбурге, но в отличие от большинства детей богачей, в нем совершенно отсутствовало высокомерие и гордыня. Являясь доверенным лицом своего отца – крупного скотовладельца, он распоряжался самыми крупными торговыми сделками в крае, и диктовал цены на скот, кожу и шерсть в Семиречье. Силу его отца уважали не только степняки, к его словам прислушивались в волостной канцелярии! И поэтому тихий, немногословный Копбай не вписывался в понятия грубых степняков и никак не походил на влиятельную и устрашающую персону. Его детская улыбка, светлый взгляд, мягкий голос сбивал многих с толку. Высокий, худой, желтолицый Копбай проживал свою двадцать пятую годовщину.

Постепенно юрта заполнилась. Вскоре подали деревянные блюда с мясом. Головы зарезанных лошадей поднесли самым уважаемым старшим, представителям родов, биям, имаму. Далее в строгом соответствии с возрастом и положением в обществе подали бараньи головы и другие крупные кости, жанбас, жилик ^[50]. Перед остальными гостями подали остальные мелкие части, омыртка, кабырга ^[51] и другие кости. Имам прочитал благословение и после молитвы все пригубили кумыс и начали трапезу. Пока опустошали блюда с мясом, женщины разливали горячий бульон с куртом ^[52]. Наевшись до отвала, гости откинулись на лежащие рядом подушки и начали вести беседы меж собой.

Отдельно у кухонных юрт собралась прислуга и тоже, между делом, веселилась и праздновала, накрыв себе столы. У них свои разговоры. Сегодня разговоры начались про жениха, невесту и перешли на общие темы. Прислуга бая Бектая жаловалась на него, остальные сочувствовали им. Вот кому действительно не повезло. Жадность его – постоянная тема. За кусок хлеба трудятся круглый год его пастухи, жатаки и бедняки. Ни с его барского стола еда им особо не перепадает, ни за свой тяжелый труд не получают хоть барашка за год, и так и живут, полуголодные, полунищие. На его фоне Уалихан бай казался справедливым, несмотря и на его скупость. Он лишнего не даст, но каждому в год раз выделяет за его труд достойную оплату. Кому-то лошадь, кому-то корову, кому-то барашка и так по достоинству оценивая труд сам делит и распределяет. Никого без оплаты не оставит. Каждая семья в его ауле каждый год пополняется скотом. К тому же он научил всех выращивать пшеницу, просо, каждому выделил немного семян и земли. Круглый год в каждой юрте есть мука и пшено. И род его креп из года в год и теперь их уважали в Жетысу, с ними считались. Наглеть и зарываться никому не позволял, в общем аульчане были довольны. Прислуга Кайсар бая хвасталась, что с богатого байского стола Кайсара перепадало им немного. При всем его грозном характере, он все же бывал щедрым, а своих близких родственников и вовсе обогатил. Считая, за должное, заботу брата, все братья и сестры его претендовали на многое. Но аульчане устали от его криков и бурной деятельности, и, конечно же, побаивались его. На таких тоях рассказывали про его чудачества и смеялись над ним или над его шутками.

С кипучей энергией Кайсар сам мог работать за десятерых, и требовал такого же от других. И все, что не соответствовало его требованиям, выводило бая из себя, и он кричал почти на каждого:

– Лентяй, спишь до обеда?!

– Вставайте, крохоборы, бездельники, – кричал чуть свет в ауле бай, будя каждую юрту. Поэтому, когда он уезжал по делам, а это было довольно часто, то аульчане радовались: хоть сегодня можно поспать. Проснувшись раньше петухов, он обычно кричал на весь аул:

– Просыпайтесь, бездельники, сони, да разве будет толк от вас, если спите до обеда?

Он мог нагрянуть в любую юрту, всполошить всех своим басом, сдернуть одеяло:

– Все не можешь от груди жены оторваться? Ночи мало тебе? Всю ночь, лентяй, спал, а теперь присосался?

От его слов женщины краснели, поэтому, как услышат в три часа утра крик бая, так теребят и выталкивают мужей из юрты в темноту.

– Иди, иди, бай зовет. Не будет тебе сегодня сна.

– Только три часа назад спать легли же, – ворчал полусонный муж и шатаясь у порога, шел умыть лицо холодной водой.

Служить у такого бая тяжело, но, бывало, и щедрую награду получишь. Бай любил изобилье везде и во всем.

Больше всего завидовали прислуге каракыпшаков. Андасбек бай казался всем самым справедливым и добрым хозяином. Женщины при нем расцветали, им восхищались. Статный, высокий, стройный как ствол дерева, обаятельный и вежливый, он с каждым здоровался, с каждым разговаривал на равных, никого не принижая, у каждого мог спросить, как ему живется. Все ли хорошо, нужна ли помощь? И байбише его, Онгар, была под стать ему.

– Да, он, наверное, не женился на четырех женах, чтобы не обидеть Онгар и Алтынбалу, – между собой сплетничали.

– Или оттого, что не любит ругань и ссоры? Мудрая Онгар хорошо приняла Алтынбалу, пригрела ее, и теперь у них дружба и мир в ауле. А посмотрите, как у остальных. Все жены готовы перегрызть друг другу глотку.

– Жены Кайсара вообще до драки доходят, – хохотали свидетели.

– Как они его боятся! Ему сказать не могут ни слова, если начинает жена жаловаться, так он как ударит кулаком, что больше не захочешь ничего рассказывать. Вот и выясняют жены сами меж собой свои отношения.

– Кайсар бай молодец, жен держит в кулаке, а вот Жанбас постарел и почернел от постоянных козней жен, пока не расселил их подальше друг от друга. И все равно, то одна бежит жаловаться на другую, то другая наговаривает.

– Казалось строгий такой, а жен как распустил, ай-яй-яй…

И так до отхода ко сну, каждый в своем кругу, свои беседы, свое веселье, свои дела. У каждого свое.