Текст книги "Долина семи рек. Книга I"

– Мырза, если вы станете волостным, то вы будете с русским начальством решать вопросы, защищать нас, наши интересы, интересы аулов, народа…

Бай добродушно рассмеялся наивности Кулана, смутив того ещё больше. Но тут же погрустнел и печально ответил:

– Кулан, кто же из русского начальства спрашивает и слушает волостного? Кто с ним решает вопросы? Где ты видел, чтобы волостные решали наболевшие вопросы с царским начальством в пользу народа? Волостной – слуга царского начальства, у него руки-ноги связаны.

Видя удивлённо-растерянный взгляд Кулана, Андасбек воскликнул:

– О, Алла, бедный мой народ! Ничего не понимает… – Последние десять лет все правители в степи почувствовали крепкую хватку царских чиновников, а народ спал, так и не понимая всей серьезности положения. Не в силах молчать, старейшина высказался:

– Кулан, вырос ты уже, пора повзрослеть! Для чего тебя учили уму-разуму, образование получил в Верном? Стипендию платили для тебя. Думай головой, решай, как народу своему помочь, своему государству. Не думай по старинке. Стать волостным – это мечта прошлого поколения. Волостной – раб царя, прислужник всех царских чиновников, марионетка в их руках. Что мы видим на сегодня? Видим, что созданные царским указом переселенческие управления имеют полное право изъять любую землю, которая им понравится, без каких-либо разговоров и вопросов. С нами в степи не решается ни один вопрос. Указ за указом, распоряжение за распоряжением наша жизнь ухудшается. Народ нищает, целые аулы разорены, люди лишены земли и крова. Пастбища у берегов рек и озёр отданы войсковым атаманам, офицерам. Нищие аулы вынужденно уходят в пустыни. Загнали в пески, больше идти некуда. Ни скота, ни еды. В наших аулах все больше и больше жатаков, молодые джигиты ^[38] ушли на рудники и заводы, фабрики и железные дороги. Поедешь на север, или восток или запад, повсюду появились целые жатакские поселения рядом с крестьянскими селениями, и у крестьян на подработке ходят наши, пасут их скот, сеют хлеб. Тысячи семей арендуют у крестьян землю и платят им аренду. Землю, которая вчера была своей! За свою землю платят аренду, понимаешь? Но у бедных казахов нет инструментов для земли, нет семян для урожая. Да и воду теперь перекрыли, нет воды для нас! А ты все о власти да о дружбе с генерал-губернатором! Ты посмотри, куда идет генерал губернатор и все другие царские ставленники! Как вы не поймёте, наплевать им на нас, как на мух. Как избавляются от старой больной бесполезной лошади, так от нас готовы избавиться, раздавить, стереть в пыль! Кто мы для них?! Дикий, отсталый народ! – Андасбек разгорячился, потом взял себя в руки, и дальше более спокойно обратился к Кулану:

– Сынок, ты работаешь в городе, ты находишься среди русских, и ты знаешь аулы, так не просто наблюдай за всем, а ищи, учись у русских всему, чему можно у них научиться, используй их знания и опыт, их умения для передачи в аулы. Ты не маленький мальчик, подрос, возмужал, на голову выше всех благодаря образованию, так служи теперь народу и земле своей, принеси пользу. Смотри глубже и дальше. Слушай все стороны. Скоро будет съезд старейшин и биев Жетысу, собираются у меня, приезжай и послушай, что творится на местах. Слушай две стороны и думай, как помочь своему народу.

*

Не успел гонец спрыгнуть с лошади и войти в самую большую в становище белую юрту, как весь аул пришел в движение. Топот скачущей лошади и лай встречающих собак взбудоражил аул: из каждой юрты вышли старшие, узнать, кто прибыл и к кому. Узнав, что это гонец из Акмолинского уезда, аксакалы аула поспешили к белой юрте. Один за другим выходили они из своих юрт и спешились к юрте Жаксыбая, главе рода карашапан племени жалайыр Старшего жуза. Баю и его братьям от отца перешли земли карашапанов в урочище «Кен арал», в низовьях реки Каратал. Прибывший гонец успел сообщить новость Жаксыбаю лично. После к юрте подоспели аксакалы и один за другим вошли в юрту. Безрадостные, тревожные лица у них. Приветствуя всех сидящих, садились за круглый дастархан. Гонца хозяева усадили за стол, и он голодный и усталый с дальней дороги жадно ел мясо и пил кумыс. Аксакалы любопытствовали, но терпеливо ждали, когда гонец поест и отдохнет, этого требовал обычай. Жаксыбай представил гонца:

– Гонец Думан из Акмолы, от друга моего Оспана.

– Какая благодатная у вас земля, – наконец сказал гость, сделав короткий перерыв, – мягкий легкий ветерок, яркое согревающее солнце, лето длинное, зима короткая и теплая. Снег выпадет, и днём сразу тает!

Жаксыбай засмеялся:

– После северных ветров и суровой зимы северных краёв понимаешь, какой у нас хороший климат?

– Да, зимой на севере жить нелегко. Сугробы выше человеческого роста. Бураны так сильны, что до костей пробирают. Семипалатинские, Акмолинские роды часто страдают от джута ^[39], за одну такую зиму можешь лишиться всего табуна, всего богатства.

– Слава Аллаху, в Семиречье джут – большая редкость, даже не припомню, когда был, – поглаживая бороду, ответил бай.

Один из аксакалов поинтересовался:

– Все ли спокойно в Акмоле?

– Благодаря Аллаху Всевышнему, – ответил гонец немногословно, разделываясь с бараньим рёбрышком, и не поднимая головы от дастархана.

Не удовлетворившись таким ответом, подождав, когда гонец удовлетворит свой желудок, аксакал снова спросил:

– Расскажи, как живётся в Акмоле? Говорят, у вас там русских переселенцев много?

Думан оторвался от вкусной еды, выражение лица его изменилось, стало серьёзным, брови нахмурились, взгляд потяжелел, и он взволнованно ответил:

– Больше половины земли отобрали для прибывших крестьян. Едут в наши края семьями, деревнями. Своих зазывают из России. Говорят, там голод бушует, неурожай, тяжело им у себя живётся. Царя своего ругают, что есть мочи. А тут прибывшие им хвастаются: жизнь здесь привольная, землю любую можно выбрать, власть помогает. Наши рода сначала переругались и перессорились из-за оставшейся земли, все поделить не могли, хоть она и пустынная осталась. Но теперь хоть ругайся, хоть ссорься, толку нет: земли для выпаса скота все равно не хватает. Раньше скот от джута вымирал, теперь вдобавок гибнет от голода. – Чувствовалось, тема ужалила гонца, и он продолжил, – Жатаки поселились около крестьянских селений, казачьих поселков, ближе к городам. Но теперь слух идёт, крестьяне и казаки просят генерал-губернатора отогнать наших обратно вглубь степи. Не нравится им наше соседство, видите ли, – горько ухмыльнулся гость. – Плачут и ждут со страхом, что будет дальше. Не знают, у кого помощи просить, никто ведь бедняка не защищает, ни свои управители, ни царские. Народ наш сегодня как сирота, – вздохнул северянин, закончив свою речь. От рассказа гонца аксакалы опускали головы все ниже и ниже к земле. Тишина стояла в юрте.

Жаксыбай сокрушенно покачал головой:

– Да, столько жатаков я за всю свою жизнь не видел, как за последние пять лет! Тысячи и тысячи жатаков! Целые аулы жатаков! Бедный народ!

Гонец согласился:

– По всем дорогам обнищавшие аулы, блуждают по степи, гонимые отовсюду. Ни у кого защиты и помощи им нет, и наши гонят их, и русские. Выживают, как могут. Отчаяние и безысходность исходят от людей. Жетысу ещё привольно живет, но то, что творится на севере, скоро дойдёт и до вас.

– Нет хана у нашего народа, некому заступиться, некому всех собрать под одно знамя, – разгорячились старцы. Вдруг один из них очнулся, вспомнил зачем они пришли и напрямую спросил:

– Какая новость пригнала тебя так далеко, в наши края, хорошая или плохая?

Все удивленно взглянули на аксакала: не принято спрашивать гостя о цели его визита, если только гость сам не начинает говорить об этом.

Хозяин юрты, не ожидавший такой прыти, торопливо вмешался:

– Почтенные аксакалы, сегодня уже поздно, гонец устал и желает отдохнуть. И вам и всем нам пора спать. Слава Всевышнему, плохих новостей нет, можем спать спокойно. Эй, Майсак – кликнул он своего незаменимого помощника, приходящегося ему двоюродным братом – проводи гонца в гостевую юрту.

Майсак, двадцати лет от роду, смуглый, маленького роста крепыш, борец, со сломанными ушами, в ту же секунду открыл дверцу юрты, и увёл Думана. Следом вышли аксакалы, тихо меж собой перешептываясь:

– С какой новостью гонец прибыл? Что сказал мырзе такого, что он от нас скрывает?

– Главное, плохих новостей нет… Придет время, узнаем…

Когда из юрты ушли все, Жаксыбай поделился новостью с братьями: «…Хитрый бай хочет с жетысуским родом породниться, если русские их из Акмолы погонят, чтобы в наши привольные края податься». После их ухода, он обратился к своей жене, Акпейл. Она прибирала с дастархана и стелила постель ко сну:

– Родная моя, присядь рядом, разговор есть к тебе. – Акпейл замерла, настороженно глянула на мужа… – Не сказал я аульчанам, какую новость принёс гонец. Дочки нашей касается, Молбалы.

Акпейл, среднего роста, худощавая, смуглая, с удлинённым узким лицом, небольшими карими глазами-пуговками, длинными черными кучерявыми волосами, вся встрепенулась, как бы пытаясь отбросить непрошеную мысль. Когда родилась у них младшая дочь Молбала, друг Жаксыбая, Уалихан засватал своего сына Аскарбека, тем самым скрепив их дружбу. Вот уже двенадцать лет они называли друг друга «сват» и другого свата им не надо. Жена Уалихана, Умыт, с добротой говорила «моя дочь». Акпейл машинально думала: если разговор касается дочери, значит будет про замужество, что ещё может быть? Дочка с рождения засватана за Аскарбека, который старше ее всего на два года, и Акпейл ещё в начале лета проведала, в этом году Валихан не собирается женить сына, и посему была спокойна. К тому же дети молоды, можно повременить с женитьбой еще пару годиков. Знала она, Жаксыбай привязан к дочери, балует её, и поэтому торопиться со свадьбой не будет. А тут этот разговор… Видя встревоженность жены, Жаксыбай продолжил:

– Есть в Акмолинском округе известный бай Кайсак, человек влиятельный, богатый и старый, ну и как многие баи – сумасбродный. Не так давно у него умерла одна из четырёх жён, и подобясь пророку Мухаммеду, он спешит жениться. Выбор его пал на нашу дочь Молбалу, в скором времени сюда планирует выехать делегация сватов.

– Ах старикашка, не стыдно ему на молоденьких заглядываться! – Акпейл от возмущения привстала, потом снова покорно села, и слезы выступили на глазах. – Ведь нельзя ему свататься к Молбале, с рождения засватана дочь, не знает он, наверное, – в голосе прозвучала слабая надежда.

– Знает, старый бай все знает, – задумчиво протянул Жаксыбай, понимая причину желания сватовства Кайсак бая, но жене говорить ничего не стал. Кто же жён вовлекает в политику, в мужские дела? Помолчал в задумчивости, и продолжил:

– Обижать влиятельного, уважаемого бая не хочется. Откажешь, почувствует себя униженным, обиду затаит, козни плести начнёт. Вражды в степи и так много, ещё одного сильного врага не хочется делать. Моё решение, Акпейл, с утра отправлю гонца Уалихану, если желает женить детей наших, то пускай торопится.

Жена обрадовалась, обняла мужа:

– Спасибо, мудрый мой, доброе решение вы приняли.

*

Часть аулов рода карашапан кочевала неподалёку от урочища «Кен арал», в долине реки Коксу, с одной стороны, окружённой горой с глубокими ущельями, на дне оврага которой шумно бьётся о скалистые камни бурная речка Коксу, с другой стороны, обрамлённой небольшим лесом, богатым на ягоды и дичь. Полвека назад в эти места прибыл обездоленный, обедневший аул из рода кыргыз, вытесненный из своих кочевий казаками, скитавшийся по степи и пустыни. Они попросили карашапанов приютить их аул. Отец Жаксыбая позволил им остаться на их земле. Благодатная почва Жетысу позволила роду кыргыз с успехом заниматься скотоводством, поливным земледелием, и аул кыргызов стал крепнуть. Река орошала всю долину и располагала к земледелию, и все пространство вокруг аула, пригодное под пахоту, было занято посевами. Маленькие участки посевов разделили бесчисленными оросительными каналами. Уалихан, мальчуган из рода кыргыз, сдружился с Жаксыбаем, вместе бегали в лес собирать малину, ежевику, клубнику, джигиду, вместе играли. Чуть повзрослев, охотились на дичь, рыбачили. После, свидания с приглянувшимися девушками, задушевные тайны, и женитьбы. Жена Жаксыбая Акпейл и жена Уалихана Умыт нашли общий язык, и дружили семьями.

Уалихан бай, среднего роста и телосложения, глаза близко посажены, из-за чего казались немного косыми, орлиный нос с горбинкой придавал его виду величие. Походка быстрая, мелкими шажками, ходил немного вперевалку. Говорил он тоже быстро, чётко, громко. Решения принимал мгновенно, думать долго не любил, все любил делать быстро. От решений своих не отступал, твёрдо стоял на своём. Решительный, хозяйственный Уалихан повзрослев, завоевал уважение в своем ауле и принял правление аулом в свои руки. При умелом и дельном его правлении аул рода кыргыз становился из года в год все более зажиточным, а сам Уалихан стал баем и старейшиной аула. Он лично участвовал во всех делах рода, крепкой хозяйской рукой держал чабанов, пастухов, слуг, жатаков. Вел четкий учет всему, сам считал и пересчитывал стадо овец, табуны лошадей, приплод, мешки зерна и все, что можно и нужно считать. В своем ауле каждой семье четко установил, сколько кому положено скота, приплода, зерна, и остального добра, и каждый знал, что лишнего не допросишься, но и голодать не будешь. Двух дочерей своих выдал замуж, а сыновей брал во все хозяйские дела и вводил их в курс аульных дел. С царскими властями не ссорился, в срок платил сборы, отправлял подарки.

Старший сын Уалихана, Билимбай баксы ^[40], занимался предсказаниями, шаманил, лечил людей, играл на кобызе. С пяти лет Билимбай ходил к местному мулле на учебу, все учение в основном чтение Корана. Когда Аскарбеку, младшему сыну, исполнилось пять лет, он тоже стал обучаться у муллы. Билимбая увлек Коран, а Аскарбека счет. Баксы пользовались большим уважением в степи, и Уалихан бай оставил в покое старшего сына, позволив ему заниматься предсказаниями и лечением. Выделив сыну отдельный аул, табуны и отары, Уалихан сам занимался их хозяйством и нуждами. Большие надежды возлагал отец на Аскарбека. Он готовил его к самостоятельному правлению аулом, ибо, по его расчетам, за четыре-пять лет хозяйство приумножится еще, и нужда будет отделить аул. Аскарбек вместе с жатаками косил сено, заготавливал на зиму, учился земледелию, стрижке овец перед зимой, готовил аулы к кочевкам. Обязательно отец брал сыновей на охоту, в лес, в горы, на рыбалку. С этого года отец брал Аскарбека с собой на сход старейшин родов, на суд биев и стал вводить его в политические дела Семиречья. По сути, сын сопровождал отца повсюду. У Аскарбека такой же орлиный нос, узкие близко посаженные глаза, светло-желтая кожа, такие же быстрые движения и говор, как у отца. Деятельный, любознательный и не по годам умный он с интересом слушал многочасовые разговоры баев, биев, их тревоги и чаяния, их гнев и раздоры, разбирался немного в их кознях и интригах.

Женитьба сына так скоро не входила в планы отца, но Уалихан, получив известие от Жаксыбая, не раздумывая собрал сватов и с четырнадцатилетним Аскарбеком самолично прибыл к отцу невестки. Впереди отправил калым: сотни кобыл и коров, отары жирных овец. Бай и ранее ежегодно в счет калыма отправлял скот.

Поездка на съезд старейшин, биев, баев Жетысу, назначенный на проведение в ауле кыпшака Андасбека грозила сорваться для двух родов в связи с предстоящей свадьбой. Но этого допустить нельзя, и по приезду, во время переговоров две стороны пришли к обоюдному решению провести свадьбу следующим летом, а сейчас ограничиться обрядом сватовства, и увезти невесту в дом жениха.

Все было готово к празднику сватовства, лишь гостей не успели созвать. Акпейл переживала, не дали время родственникам приехать на в честь проводов невесты, обидятся теперь. На что Жаксыбай отвечал: позовем на свадьбу в следующем году, а сейчас нет времени тянуть со сватовством. В срочном порядке установили праздничную юрту, куда собрались аульчане Жаксыбая и сваты, пригласили муллу. В юрте за занавеской сидела невеста в окружении ее подруг и сестер. Жених сел снаружи юрты напротив невесты. Перед муллой поставили пиалу с водой. Мулла прочитал молитву, провел обряд, дал пиалу с водой жениху, невесте, чтобы они отпили этой священной воды. Так скрепили союз новых сердец. Мать суетилась, вся в расстроенных чувствах. Как же так скромно и тихо выдают замуж дочь, не думала она, что так все произойдет. Вместо большого на три дня тоя, куда пригласили бы всех родственников, друзей, знаменитых акынов, вот это тихое, наспех приготовленное, угощение. Еле сдерживалась, чтобы не расплакаться. Следующим утром молодожены со сватами верхом тронулись в аул мужа. За ними следом Жаксыбай отправил верблюдов, навьюченных приданым невесты. В приданое положили вещи необходимые в хозяйстве: белую юрту для молодой семьи, сундуки, ковры, одеяла, подушки, посуду и прочую утварь. Так, быстро и неожиданно Молбала рассталась с родным кровом, с баловавшим ее отцом и любящей мамой, едва не став жертвой старого неизвестного ей Кайсак бая.

*

Андасбек шел по аулу, среди множества юрт, стройный, как натянутая стрела, в цветном ватном халате, накинутом поверх шаровар и белой рубахи, держа стремя лошадки, на которого посадил двухлетнего сына Имандыхана. Седло под сыном богато украшено серебром и золотом. Имандыхан, младший сын от байбише Онгар – копия отца, в народе говорили «акесынын аузынан шыккан» ^[41]. Улыбаясь теплому солнцу, наслаждаясь прогулкой с сыном, Андасбек наставлял:

– Сынок, мы – воинственные кыпшаки, испокон веков служившие народу и своей Земле, изгонявшие бесстрашно любых врагов с нашей земли. Не было покоя в бескрайних степях, отовсюду, как голодные волки, желающие напасть на барашка, глядят враги и желают погнать нас во все четыре стороны. В любой день и ночь нужно быть готовым к войне. В былые времена истинный кыпшак с пяти лет твердо держал меч в руках и скакал на лошади со скоростью ветра. Скоро ты будешь вместе со мной выезжать на охоту, и я научу тебя стрелять из лука, держать меч и дубину. Научу тебя одним ножом совладать с медведем. На охоте ты научишься бесстрашию, ловкости и силе. Все в жизни степной неспокойной пригодиться, – вдруг Андасбек замолчал, невольно нахмурил брови, и вздохнув, добавил с грустью и тревожными нотками в голосе:

– Эх, сынок, неизвестно, какие времена вас ждут. Один Аллах знает.

– И дедушка знает, – тонким голосом пропищал малыш.

Андасбек засмеялся:

– Дед твой не скрывает от тебя свои чудесные камешки? И что он тебе сказал?

– Ничего не говорит, – обиженно пожаловался внук на деда, – только играется сам, бормочет что-то, все секретничает.

Отец улыбнулся: дед Асубай гадал на фасолинках, но только себе. Сколько бы кто ни просил, никому никогда ни за что в этом не признавался. Как-то раз кто-то в ауле усердно докучал: «погадай, погадай», на что дед недовольно обронил: «Коран запрещает гадать», и оставался непреклонен.

Во время обхода аула, улыбка сошла с лица Андасбека и досадное чувство овладело им: с тяжелым чувством отметил про себя, как износились юрты у аульчан. Некогда белоснежные юрты посерели, все больше стало юрт темных, просто из кошмы. В глаза бросалось, что аульчане стали жить хуже. Внутри неприятно кольнуло чувство вины: он – старейшина аула, должен заботиться о благосостоянии своих аулов. Стало стыдно: что думают другие роды, может обвиняют его в жадности и эгоизме, мол о своих подопечных не заботится? Неприятные мысли точили изнутри.

Андасбек со всеми здоровался, кого спозаранку встречал у юрт, немного задерживался возле них, чтобы узнать, как у них дела, здоровье, жизнь. За это внимание его любили аульчане.

– Аксакал, все ли живы-здоровы? Как семья, дети? – спросил он у старика, сидевшего у юрты.

– Э-э, свет мой, что за жизнь пошла? Дети мои скитаются в поисках работы. Сыновья ушли работать в города, в поисках работы до Зайсана дошли, золото добывают. Говорят, с раннего утра до поздней ночи работают, голову поднять не дают. Без отдыха работают. И нам помочь не могут. А мы со старухой здесь доживаем свои дни, снохи и внуки с нами, а кормильцев нет.

Оба тяжело вздохнули. Дед продолжил:

– Сыновья говорят, недавно бастовали все рабочие, требовали оплату поднять, время работы сократить, на отдых время дать, и слава Аллаху, добились хоть немного улучшения.

– Я слышал, русские рабочие учат их за свои права бороться, требовать все это, – ответил Андасбек.

– Возможно так и есть, сами как пойдем против начальства? Но нам помощи от сыновей нет. Снохи выкручиваются как могут, все хозяйство на них держится. Дай Аллах, лишь бы скот был. Будет скот, будет пища.

– Отец, если какая помощь нужна, обращайтесь ко мне, – отвечал Андасбек и шел дальше.

– Да благословит тебя Аллах, сынок.

Сделав обход аула, Андасбек вернулся в дом. Главный отау кыпшаков был не юртой, а домом из глины, окрашенный белоснежной известью изнутри и снаружи. Пол устлан пестрыми узорчатыми толстыми коврами, стены увешаны туркменскими шелковыми коврами, в каждой комнате на кровати до потолка уложены шелковые одеяла разных рисунков и расцветок, рядом с кроватью сундуки, обитые серебряными вставками, разноцветными камнями, на сундуках подушки и одеяла разных форм и фактур. В гостиной несколько сундуков, в одной разные вкусности, чай, в другой скатерти, полотенца для рук, прочая утварь, в третьей посуда; низкие круглые столы один за другим тянутся длинной вереницей, вдоль которых лежат шелковые одеяла, подушки, чтобы гостям было удобно, мягко и тепло сидеть или полулежать. Таковой добротный дом, с несколькими комнатами, большими окнами и деревянным крыльцом, единственный в ауле. Остальные аульчане жили в юртах.

Онгар вышла из дома и крикнула детям «Идите завтракать, быстро, быстро, бегите, умойтесь и к столу». Дети знали, маму задерживать нельзя, у нее много дел, поэтому вскочили и побежали к роднику, помыли руки лица, напились холодной родниковой воды и обратно в дом. За круглым столом собрались отец Андасбек, дед Асубай, мама Онгар, младшая жена Андасбека, Алтынбала и все дети от двух жен, пришли дяди Андас и Былшык. Прислуга Назыкеш разливала чай.

Смуглая, худенькая Назыкеш, с черными как смоль волосами, длинными ресницами, в семь лет осталась сиротой. Ее родители – жатаки, заболели и умерли от холеры, родственники сами еле выживали, обуза никому не нужна. Онгар пожалела сироту и взяла к себе в прислуги. Назыкеш полюбила Онгар как родную маму и целый день крутилась около нее, помогая ей во всех домашних делах. К тринадцати годам она умело вела все хозяйство Онгар, став ее незаменимой помощницей. Назыкеш всем сердцем полюбила многочисленную родню хозяев и была им безмерно благодарна за их доброжелательность, искренность, доброту и человечность. И сама стала родной для всего их большого семейства.

Дед обратился к младшим внукам, ласково поглядывая на них:

– Ну-ка, расскажите отцу, чему в медресе научились, что познали?

Не успели дети начать свой рассказ, как в дом вошел гость, Кулан, и громко здороваясь, прошел к мулле Асубаю, поздоровался за руки с ним, затем с Андасбеком, и присел за стол. Назыкеш, взглянув на Кулана, заволновалась, покраснела и молча налила ему чай. Она втайне влюблена в Кулана, и как только он вошел в юрту, сердце замерло, руки-ноги онемели, голос пропал, стало жарко, голова склонилась к самовару, взгляд красивых глаз сверлил пол, и боясь шелохнуться, она еле дышала. Но, слава Аллаху, никто на нее не обращал внимания. Кулан же, сев за стол, пристально смотрел на дочь хозяина, сидевшую напротив него, Магрипу. Он был не в силах свести с нее взгляда, не мог не смотреть на нее. Впрочем, Магрипа была той самой главной причиной, по которой юноша использовал любой повод приехать в аул. Девушка давно заметила влюбленный взгляд Кулана, и это льстило ее самолюбию. Впрочем, все дочери Андасбека привыкли к восторженным глазам мужчин, и уже твердо знали о своей красоте и силе красоты. После обычных слов приветствия, общих вопросов-ответов друг к другу, Андасбек спросил:

– Что за новость тебя пригнала к нам?

– Ага, в городе волнения. Русские крестьяне отказываются платить налоги в казну.

– Получается, и русскому народу тяжело живется в селах, городах?

– Тяжело, ага. Всему народу тяжело, и крестьянам, и рабочим.

– И налоги русские платят в казну?

– Платят, ага, и жалуются на непосильные налоги.

– Бий Мырза в прошлый раз говорил, соседи, украинские переселенцы, жалуются на начальство, на тяжелые условия и налоги. Что они такие же обездоленные, как и наши жатаки. В лучшем случае крестьянин имеет корову, – влез в разговор Андас.

Кулан добавил:

– Среди народа в Верном ропот большой, будь то казахи, русские, дунгане, уйгуры. Всему народу нынче тяжело.

– Что народ говорит, о чем ропот?

– В городе народ и рабочие говорят, что причина тяжелого положения народа – баи и управители, казахские, русские, казачьи, все. Рабочие заводов, фабрик, железнодорожные, типографские собираются на своих собраниях, состоят в своих тайных кружках и группах, и все твердят, что настоящими защитниками народа являются только большевики. Много рабочей молодежи привлечено большевиками в свою деятельность.

– Да, – задумчиво, медленно протянул Андасбек, – молодежь сегодня, как сухие сучки во время засухи и жары, вспыхивает от легкого дуновения и загорается ярким пламенем. Куда их поведешь, туда и пойдут. Получается, сынок, против царя сами русские выступают?

– Недовольства много в обществе, мырза. В городе повсюду слышится «Не доверяйте царскому правительству!», повсюду распространяют листовки – обращения к рабочим и бедным людям.

– Кто всем этим руководит?

– Социал-демократы, их называют большевиками.

– Что за выступления проводят?

– Требуют сократить рабочий день и повысить зарплату. Но листовки распространяют не только в городах и крестьянских селениях, станицах.

– Листовки дошли и до аулов?

– Сейчас бурно распространяют листовки, переводят их на казахский язык и пересылают из аула в аул. Учителя, переводчики везут листовки в аулы, рискуя жизнью. Все больше и больше людей хотят борьбы против Ак патша.

– Значит народ просыпается на борьбу против царя?

– Да. Но народ не хочет и ханской власти. Говорят: «На что она нам? Веры нет в нее». И все больше людям нравятся слова и призывы большевиков. Большевики говорят, не нужны народу никакие правители, ни ханы, ни султаны, ни царь.

Андасбек молчал. Кулан смотрел на Андасбека и дивился, как сильно тот постарел за последний год… Через некоторое время Андасбек спросил:

– Кулан, на этот раз ты увидел все то, что происходит вокруг. И это хорошо, держи открытыми глаза и уши. Народ спит, а нам спать нельзя. Про большевиков я слышал немного, но видимо это сила больше, чем мы думали. Собери мне о них побольше сведений.

– Хорошо, мырза.

– Скажи, сынок, из того, что ты слышал, ты сам веришь большевикам, их призывам, листовкам?

– Я не знаю, мырза, кому и в кого верить? – замешкался Кулан, не ожидавший такого вопроса, и сомневаясь, неуверенно ответил, – я знаю только одно, я хочу прежней жизни в ауле, среди своего народа, без чужих.

– Эх, Кулан, ходишь среди всего нового, в самой гуще событий, и так и не понял, что прежней жизни никогда не будет, – вздохнув, своим обычным спокойным голосом протянул Андасбек, и снова замолчал. И уже весь завтрак молча сидел за дастарханом, изредка делая глоток чая. Кулан ожидал, что внутреннее его смятение от всего происходящего вокруг будет улетучено решительным и боевым кличем Андасбек бая, что не бывать ничьей власти на казахской земле, кроме ханской, своей казахской. Он скакал всю дорогу сюда, думая, что сейчас его хозяин развеет все его сомнения, а вместо этого…

Кулан вышел из дома бая разочарованный. Вдохнул свежий аромат горькой полыни. Как хорошо в ауле, в родном доме! В городе он скучает по степи, по юрте, по скачкам. Он решил остаться в ауле, чтобы хоть немного побыть рядом с Магрипой, а ночью выехать в город. Но тут вспомнил, что родные его заждались. Кулан предполагал, что едва он въехал в аул, как кто-нибудь уже сообщил о его приезде родителям, и они теперь ждут его. В ауле мигом все узнают, кто к кому прибыл. И действительно, бабушка с отцом с нетерпением ждали перед юртой. Увидев бегущего к ним юнца, они заулыбались. Мать бросила дела и выбежала из юрты. Подбежав, он прежде всего подошел поздороваться с бабушкой. Посмотрев на бледного и худого внука, целуя его в лоб, старуха запричитала:

– Что же это творится, совсем моего внучка загубите, со своей учебой, – заплакала бабушка, – голодом морят тебя в городе, мой мальчик?! Здоровье подорвете моему внуку и не нужно будет никакого ученья!

Кулан снисходительно улыбался, в городе никто не замечал его худобы и бледности, а здесь в ауле, упитанный и краснощекий народ.

– Покормите же моего внучка, восстановить нужно здоровье его, – не унималась бабушка, а Кулан ее обнял и приговаривал: «Не плачьте, аже ^[42], все у меня хорошо».

Она его не слушала и продолжала плакать:

– Жил бы в ауле и каждый день ел бы мясо и пил сорпу, горя не знал бы!

Никто не стал перечить и спорить с бабушкой, хотя маму Кулана передернуло: «Разве пастухам легко живется в ауле?» Подошедшая к ним Онгар, с младшими детьми, сыновьями Альмыханом и Имандыханом, по приглашению семьи, чтобы поддержать и разделить их радость от приезда Кулана, стала объяснять бабушке:

– Сейчас времена изменились, аже. Тот, кто учен и знает русский язык, тому в жизни дорога белая. Андасбек желает всех сыновей в городскую школу устроить. Старших детей мой отец-мулла не разрешал, все по-старинке думал, а мы его обидеть не хотели. А эти, – показывая на Имандыхана и Альмыхана, сказала – эти, говорит, обязательно в русскую школу пойдут. И Куланом доволен. Большим человеком будет Кулан, аже!

От этих слов в юрте все заулыбались. Бабушка, стряхивая слезы, проговорила:

– Дай, Аллах, молюсь за него каждый день. Далеко, думаю, как он там один ходит? А если заболеет, кто за ним будет ухаживать…

Невестка, мать Кулана не выдержала, испугалась, что Онгар с Андасбек баем обидятся, выучили их сына в школе, стипендию платили, на работу важную устроили, большим человеком стать помогают, а тут бабка причитает, неблагодарная.

– Что вы причитаете? – повысила она голос на бабку и обратилась к Онгар: – Вам с мырзой спасибо за все. И приютили нас, к себе в аул пустили, от голодной сиротской доли спасли, хоть и дальние мы родственники. Столько помощи от вас получили, жизни не хватит отблагодарить! А Кулану больше всех повезло! На содержание в городе взяли, обучили. Да возблагодарит Аллах вас и вашу семью!