Текст книги "Долина семи рек. Книга I"

*

С утра в юрте невесты Орынбалы суета: начались смотрины. Невеста сидела за занавеской в глубине юрты, в белоснежном дорогом атласном платье со множеством оборок, на голове красовалось тяжелое саукеле ^[53] из красного бархата, вышитое узорами и разноцветными драгоценными каменьями. По бокам с саукеле свисали серебряные подвески. В ушах позвякивали длинные серебряные серьги, правая рука украшена серебряными кольцами с браслетом, причудливой формы, подарок дяди Молдаса, мастера по изготовлению украшений из серебра и золота. Под стать саукеле украшен красный бархатный камзол, надетый поверх платья. Замкнутая и молчаливая Орынбала была угрюма, то ли по– обыкновению, то ли от нежелания выходить замуж за старого и неприглядного жениха. Она не выказывала никаких эмоций, внешне была спокойна и холодна, поэтому никто не знал, что у нее на душе, но и радости в ней не виделось. Ни с кем она не делилась своими сокровенными мыслями, чувствами, покорно принимая свою судьбу. Рядом с невестой за занавеской сидели ее родные сестренки: Керимбала, Несипбала и Оралсын. Посреди юрты за круглым столом собрались старушки и женщины, среди них мать невесты Онгар. Отдохнувшие и выспавшиеся Даметкен, Койсын и Магрипа тоже пришли на смотрины. Прислуга из бедных родичей накрыла стол и разливала утренний чай. Сидевшие оживленно завтракали в ожидании жениха. Вдруг в юрту вошел жених Бектай с несколькими сопровождающими мужчинами, поздоровался со всеми, и торопливо прошел к невесте, грубо и неуклюже сдернул занавеску, и также бесцеремонно содрал накидку с лица невесты. Все произошло неожиданно, непривычно быстро, без слов и подготовки, что женщины не сразу опомнились. Даметкен, Койсын и Магрипа переглянулись и поморщились. Этот трепетный и романтический момент открытия лица невесты прошел жутко. Такого они еще не видали. С нескрываемым отвращением смотрели на жениха. Орынбала невозмутимо поклонилась гостям. Смотрины закончились. Женщины пришли в себя и стали поздравлять жениха с невестой, но жених также быстро ушел, как и пришел.

После смотрин начался той. Праздник начался с угощений. Столы накрыты, прислуга нескончаемым потоком бегала от кухонных юрт к гостевым: вот понесли бесбармак, следом сорпу, затем кумыс, обратно– с пустыми блюдами. Пока гости ели, прислуга готовила чай: самовары кипят, сладости к чаю готовятся. После горячей еды, ждут чай с молоком. Все утро застолье, шутки, смех, разговоры, которые плавно перешли к обеду, и после, наевшиеся и напившиеся гости перешли к послеобеденному сну. После отдыха и сна начались развлечения. Объявили кыз куу. Все знали, Койсын обязательно будет участвовать, и уже судачили и посмеивались о том, кого она сегодня погонит и безжалостно исхлестает камчой. Обычно Койсын стремительно, как стрела, пускалась вперед на своем вороном коне и расстояние между ней и бросившимися за ней вдогонку джигитами расширялось. Ускакав далеко вперед, она останавливалась у условной финишной точки, поворачивалась лицом к скачущим и ждала их приближения. Неожиданно, она с кличем бросалась на джигитов. Признавая свое поражение, джигиты разворачивались и пускались в бегство. Койсын догоняла то одного, то другого и на ходу обрушивала на них град ударов плетью. Толпа зрителей, бурно и восторженно вдохновлявшая джигитов на победу, при их бегстве, с таким же азартом, бурно кричала обидные и ехидные реплики. Опозоренные, смущенные джигиты готовы были вместе с конем провалиться сквозь землю, лишь бы не слышать обидные ранящие слова и смех вокруг.

Сегодня мужчины разных возрастов сели на коней и ждали, кто из девушек примет участие. Собрались девушки на разных скакунах, и в последний момент, на старте, подскочила Койсын. Вороной конь серебристо-черного отлива под Койсын гордо переступал ногами, позванивая серебряными подвесками, шерсть на его теле красиво блестела на солнце и переливалась синеватым оттенком. Койсын гордо сидела на чистопородном скакуне, и все залюбовались их видом. Длинное голубое платье, приталенное в поясе, с оборками и воланами, красиво лежало по бокам лошади. Оборки были и на рукавах платья, подчеркивая изящные пальцы рук, а поверх платья она надела приталенный распашной короткий камзол, с вышитым золотыми нитками орнаментом. Голову украшала шапочка-такия с белыми перьями на макушке, также вышитая золотыми нитками и усеянная бусинами, жемчужинами.

После сигнала все девушки пустились вскачь. Во весь дух понеслись вперед по степи девушки с нагайками в руках. За девушками, посвистывая, покрикивая пустились вдогонку джигиты. Кто из джигитов догонял приглянувшуюся ему девушку, тот получал в награду поцелуй, и они вместе выбывали из игры. Одна за другой выбывали девушки и догнавшие их джигиты, и вот все взоры обращены к Койсын, последней оставшейся из девушек. Смех мальчишек, реплики стариков, колкие насмешки девушек над «неудачниками» привели к тому, что не было желающих среди жетысуских джигитов состязаться с Койсын. Копбай, сидя верхом, любовался на то, как она скачет, мчится на тулпаре. И вдруг он бросился в погоню. Толпа восторженно приветствовала храбреца и замерла в ожидании зрелища. Со всех сторон посыпались шутки. Зрители стали посмеиваться над Копбаем, ожидая его проигрыша и унижения. Но вдруг затихли при крике из толпы:

– Догоняет! Догонит!

Прекратив шутки и насмешки, люди обратили взор на то, как расстояние между Койсын и Копбаем стремительно сужается. Прошел одобрительный и ликующий гул.

– Жарайсын ^[54] Копбай! Догони дерзкую! Покажи, кто главный! – крики со всех сторон участились. Эмоции накалились. И вдруг в толпе прошла новая волна ликования и криков:

– Догнал, догнал!

Копбай догнал Койсын! Койсын бросила ему свой шелковый платок, подтверждая его победу. Он довольствовался платком и не решился требовать поцелуя. Повернув обратно коней, они вместе медленно тронулись в сторону зрителей. Толпа, требовавшая усмирения побежденной, разочарованно гудела, наседая на победителя «поцелуй, поцелуй сорви». Скромный Копбай лишь восторженным и влюбленным взглядом смотрел на Койсын, а она ехала на своем вороном так, будто и не проиграла. Изредка поглядывала на Копбая и поймав его взгляд, отворачивалась. Обычно джигиты или боялись ее, или грубили в ответ ее дерзостям, раздражая еще более, и вдруг, джигит держался вежливо и с достоинством. С непривычки девушка молчала, не зная, как себя вести с ним. Толпа при их приближении, бросилась к нему поздравлять с успехом и победой. Он застенчиво и неловко принимал поздравления, еще больше смущаясь и краснея.

Копбай, уставший от легкомысленных девушек и женщин, сбегавших с ним в камыши при первом удобном случае, впервые влюбился в дерзкую, гордую, не похожую на других, девушку. Накануне вечером, у алтыбакан, в ней он увидел свою будущую жену. Впервые ему захотелось жениться, захотелось настоящей семьи, детей. Одна большая преграда: Койсын засватана с младенчества за другого. Но есть надежда: семья жениха обеднела и не могла выкупить невесту. Не выплатив калыма, семья жениха не могла увезти Койсын, а годы шли.

До вечера продолжались игры и состязания, после, уставшие гости перешли к ужину. Народ ел, пил, обсуждал развлечения. Смех и шутки разлетались повсюду. Героем сегодняшних игр стал Копбай, все только и говорили о том, что он первый из мужчин смог усмирить гордую непокорную кыпшачку Койсын.

Даметкен, Койсын и Магрипа ушли отдохнуть в свою гостевую юрту. Впереди бессонная ночь, поэтому нужно полежать. Но вместо сна, девушки неумолкаемо беседовали.

– Койсын, думается Копбай в тебя серьезно влюблен, – предположила Магрипа, – иначе как объяснить его смелость?

Койсын самодовольно улыбнулась:

– Не все же трусы!

Даметкен разожгла любопытство сестер:

– Я уже разузнала о нем многое.

– Расскажи, – нетерпеливо теребили сестры ее, а Даметкен смеялась и отмалчивалась, – ну расскажи, что узнала?

– Хорошо, хорошо, расскажу, – смеялась Даметкен, – вот, только, что мне за это будет?

– Говори, Даметкен, я тебе отдам свой браслет серебряный, – снимая с руки браслет, бросила ей на колени, Койсын.

– Ой, девочки, что я узнала, – тянула, подогревая любопытство, Даметкен и заливисто смеялась. Койсын зло посмотрела на нее, не зная смеяться или злиться. Даметкен же в руках крутила браслет и внимательно его разглядывала, будто впервые видит.

– Ладно, ладно, расскажу. Только, Койсын, не знаю я, как ты некоторые новости о нем воспримешь? Ты непредсказуемая, даже не знаю, может что тебя обидит в истории.

– Глупости, Даметкен, рассказывай, не томи.

– Копбай – сын самого богатого бая в Жетысу, по имени Сарсенбай. Между прочим, живет неподалеку от нас, можно сказать, по соседству.

– Об этом все знают, удивила, – презрительно скорчила лицо Койсын.

– Хорошо, а знаешь ли ты, – продолжила Даметкен ничуть не смутившись, – отец его выделил ему отдельный аул, когда Копбаю было девять лет? И чтобы хозяйством управлять, он его сразу женил, на шестнадцатилетней девушке.

– О, Алла, – ахнули Магрипа с Койсын.

– Говорят, жена относится к нему, как к братику, и так они и живут, как брат с сестрой.

Девушки сконфуженно переглянулись.

– Отец его затем отправил учиться в Верный в русскую гимназию. Так что, девочки, Копбай – образованный джигит, знает русский язык. Кто бы мог подумать, с виду такой тихоня.

– Завидный жених, что скажешь, – вставила Магрипа. Даметкен кивнула головой в знак согласия и продолжила с загадочной улыбкой:

– После гимназии, он поехал учиться в Оренбург и два года еще проучился там. Так что он на голову выше всех остальных джигитов!

– Даметкен, это все хорошее ты рассказала о нем. А что такого ты хотела сказать, что мне могло бы не понравиться? – спросила Койсын.

– Говорят, все эти годы, во время каникул он приезжал в аул и все время проводил праздно в гуляниях. Не пропускал ни один праздник и с друзьями все время гулял по всей степи.

– Так все мужчины поступают, – разочарованно протянула Магрипа, – этим не удивишь.

– И вправду, Даметкен, что в этом удивительного? – недоверчиво спросила Койсын, – Или ты что-то скрываешь? Говори все, что узнала, все равно станет известно.

– Я просто не знала, как ты воспримешь такое его поведение, и все. Ничего я не скрываю, – надулась Даметкен. Все что слышала, то и говорю, он много женщин познал за эти годы.

– Хорошо, я поверю. А как его жена?

– А что жена? Жена, как обычно, дома, за хозяйством смотрит, – поморщилась Магрипа уверенно, – все как у всех.

– Несчастная женщина, мне ее жаль, – Даметкен, как всегда, жалостлива ко всем.

– Отчего же? – удивилась Магрипа, – если, как говорят, у них братские отношения, значит ревность не мучает ее.

– И все же, что за жизнь? При живом муже нет мужа, нет детей, – грустно вздохнула Даметкен. – Нет свободы. Бедная девушка.

– Да, Даметкен, ты права, – вздохнула следом Магрипа. – И за другого выйти замуж не может, и нынешний муж не муж.

Койсын надменно протянула:

– Если хочет, чтобы я стала его женой, ему придется забыть всех этих женщин.

– У меня еще одна новость, Магрипа, – соскочила с места Даметкен, – я забыла тебе сказать.

Магрипа от ее крика и неожиданности вздрогнула:

– О, Алла, Даметкен, напугала ты меня. Зачем так кричать?

– Я случайно услышала, как мама говорила Алтынбале, что на этот той приедет твой засватанный жених!

– Правда? – встрепенулась Магрипа, – что же ты раньше не сказала? Может он уже здесь?

– Не знаю, сестра, может уже и здесь. Кто знает, как он выглядит?

– Ах, хорошо бы его увидеть, —взволнованным голосом прошептала Магрипа, – мне самой интересно, что он за человек. Понравится мне или нет?

Тут они взглянули на Койсын. Она непривычно молчала. Магрипа сказала Койсын:

– Повезло тебе Койсын, ты хоть увидела избранника своего. Все же думается мне, Копбай всерьез в тебя влюблен. Сегодня все разговоры о нем, после скачки и выигрыша, он стал знаменит, – засмеялась Магрипа, – благодаря тебе, Койсын.

– И, что за разговоры? – поинтересовалась Койсын.

– Люди хорошо о нем отзывались. Добрые слова говорили о нем. С людьми ладит хорошо. К жене относится с уважением. Говорили, воспитанный, образованный. В общем, Койсын, будь помягче с ним, и не бей его камчой, – засмеялись сестры.

Вечером Копбай нашел Койсын у качелей, возле костра. Она сидела в кругу девушек, играла на жетыген ^[55], и пела песню со всеми остальными. Ярче всех доносился голос Даметкен. Смагул любовался Даметкен, Копбай не сводил глаз с Койсын. Песни сопровождали каждые посиделки, каждое событие. Песни звучали в каждой юрте. Песни пели все. Песни пела влюбленная молодежь, катаясь на алтыбакане. Песни пели старики, женщины, дети, мужчины, да все. Песни пели хором и в одиночку. Ни одно торжество, ни одна посиделка не обходиться без песни, без музыки. Лирические, веселые, смешные, грустные, длинные, короткие. Песни пели тут и там, и в юртах, и возле костра, и на алтыбакане. Акыны и певцы – первые приглашенные гости любого празднества. Их пение услаждало слух. Песни переходили в состязания певцов – айтыс. Старики отправили за Смагулом и Даметкен и попросили их состязаться. Молодые не могли отказать старикам и приняли участие в айтысе.

Смагул – известный акын, голос бойкий, противник сильный. У Даметкен голос звонкий, по-соловьиному заливистый, песни в большинстве своем шутливые. Она впервые с ним состязалась. Смагул, очарованный Даметкен, стал восхвалять кыпшакских девушек:

 
Есть много на свете красавиц таких,
Что музой становятся акынов степных,
И вижу я пред собой прекрасное изваяние,
Высеченное из мрамора, освещенное солнцем
И боюсь, народ мой, сердце и глаза акына
Станут жертвой кыпшакской стрелы
 

Зрители громко засмеялись и переключили внимание на Даметкен, предвкушая ее ответ. Она, улыбаясь, благородно вскинула домбру и заиграла… Раскачиваясь в такт музыке, на ходу сочиняя, подшучивая друг над другом, айтыскеры хорошо повеселили зрителей. Айтыскеров все развлекало, и все больше они подшучивали друг над другом, веселя публику. Старики выкрикивали «Барекельды!», они же были лучшими благодарными зрителями. Даметкен, как любая женщина, почувствовала интерес Смагула, но прознав, что он недавно женился и его молодая жена не приехала на праздник по причине беременности, не стала принимать его ухаживаний, и в ответ на его флирт держалась с ним сдержанно. Летний теплый ветерок к ночи сменился на прохладный, айтыс закончился, гости перешли к круглым столам пить горячий чай. Столы ломились от изобилия. Какой бы жетысуский хозяин не был скупой, а кормил гостей вдоволь. Бедные родичи, слуги и чернорабочие радовались, ведь что ни событие, что ни той, они наедаются с байского стола всеми семьями. Благо, в степи много поводов для накрытия дастарханов, где всем аулом гуляют. А хлопоты – это не хлопоты, а праздник.

*

Старейшины родов, бии, уважаемые аксакалы, муллы и знатные богатые сородичи, посмотрев состязания и игры, вручив призы, после обеда сидели отдельно в главной юрте жениха. На почетном месте восседал дед невесты, седобородый мулла Асубай. Отец невесты, Андасбек сидел справа от него, далее с двух сторон сели аксакалы, волостные управители, старейшины родов, бии, баи. Здесь же за столом сидел жених, Бектай бай, оставивший невесту веселиться с женщинами и молодежью. У него нет времени праздно сидеть рядом с новоиспеченной женой, даже такой молодой и красивой, как Орынбала. За столом, после обычных общих разговоров о скоте, хозяйстве, погоде, кочевках, беседа перешла на злободневные и насущные темы. Уалихан бай, разделываясь с куском конины, обратился к сидевшему напротив него Нияз баю из Лепсы:

– Ниязеке, вы с Бектаем ближе всех к русскому начальству и крестьянам, теснее, чаще с ними общаетесь. Можно сказать – близкие соседи. Много новостей думается у вас?

– Да, Ниязеке, расскажите, как с такими соседями живется? – поддержал Уалихана Аманжол.

Лепсинский бай Нияз, грузный, толстокожий, с большим курдючным животом, оплывшим лицом, нахмуренными бровями откашлялся и скрипучим голосом ответил:

– Э-э, да-а-а, еще десятки тысяч крестьян поселились в нашем крае за последние лет пять. Мы с ними бок о бок живем, будто одним аулом. Но это не те крестьяне, которые десятки лет назад прибыли сюда и по 20—50 десятин земли получили и разбогатели. С теми, первыми прибывшими, мы поначалу дружили, общались, как могли, а теперь они богачи. Это тебе не те трусливые прибывшие, желающие установить дружбу, это уже высокомерные, презирающие тебя баи, сверху вниз смотрят на нас.

Прошелся недовольный гул по юрте. Нияз продолжил:

– А крестьяне все прибывают и прибывают, и нет им земли. Новые переселенцы, как наши жатаки, нищие, безземельные, без скота, разве что одну корову имеют. Но ни казаки не делятся с ними, ни богатые крестьяне. Старожилы себе большие куски отхапали, делиться не хотят. И снова у нас отбирают, новым переселенцам дают. С десяток наших аулов согнали с мест, мы ничего не можем с этим поделать. Бедняки крестьяне с десяток селений создали на месте наших аулов. И то, говорят, этой земли мало. Про них Мырзеке больше меня может рассказать. Он с ними дружбу водит, – покосился он на Мырза бая.

– С начальством как? – спросил каракыпшак Андас.

– Начальство в Лепсы – казаки. А казаки тебе не крестьяне! Казачьи атаманы – это те же джунгары: дай им волю.

Помолчав, Нияз бай продолжил:

– С генерал-губернатором ладить становится тяжело. Только о своих печется. С каждым годом все тяжелее и тяжелее его указы и приказы. Наши нужды, просьбы – пустой звук, свое гнет, требует, – тяжело вздохнул, – совсем мы их разбаловали, все перед ними кланялись, все желания исполняли. Ни протеста от нас не видали они, ни слова «нет» не слышали.

Бесцеремонный Кайсар уколол:

– Ты первый больше всех кланялся и плясал перед генерал-губернатором. Ты хоть и хитрый Нияз, но трусливый.

Остальные промолчали: было правдой, Нияз больше всех кланялся генерал-губернатору при встрече с ним и больше всех его ругал среди своих.

За Нияз бая заступился Мырза бий:

– Лепсы страдают от царских шаек больше всех.

Здесь царская империя создала военное укрепление Лепсинск, где расположился вооруженный казачий полк. Военное укрепление и казачий полк одним своим присутствием держал народ в страхе. Более 4 миллиона десятин земли отобрали у лепсинских родов в пользу русских и украинских переселенцев. На их глазах стали процветать прибывшие крестьяне, которых жалаиры и найманы встретили миролюбиво и дружелюбно. Первые переселенцы получили благодатную землю, деньги, саженцы и другую помощь от переселенческого комитета, начали быстро богатеть и стали не хуже настоящих русских помещиков Российской империи. За последние шесть-семь лет на лепсинских землях выросли семнадцать новых бедных крестьянских селений. Этим новоселам не повезло, они годами ждали землю, и они, как казахи, вынужденно работали на казаков или богатых крестьян-старожилов. Жили все бок о бок, крестьянские селения и местные аулы. Местные занимались привычным скотоводством, а крестьяне занялись привычным земледелием. Местные рода, лишившись земли для выпаса скота, не знали, как быть. Самые лучшие и богатые пастбища ушли к крестьянам, и степняки вынужденно вытеснялись в пустыни Тау кум. Тихий ропот и недовольство в аулах было, но настолько тихое, что никто не слушал, ни свои волостные управители, ни царские. Отчаянные единичные джигиты-мятежники, наводившие смуту в степи, разными методами царской властью убирались: кого ссылали в Сибирь, кого в тюрьму, кого убивали в перестрелке с казачьими отрядами.

– Правду говорит Нияз, – поддержал Бектай, прекрасно понимавший Лепсинских, ибо в Капале тоже расположился казачий полк и крестьянские селения, – с первыми переселенцами-старожилами отношения у нас были хорошие, а сейчас и старые обнаглели, и новые прибывают с дерзостью, ни с кем не считаются, будто домой к себе пришли, на нас смотрят как на незваных гостей, – все знали несговорчивый характер Бектая, всегда всеми недоволен. Из-за притеснений власти недовольство Бектай бая было слышно на все Семиречье. Его стада и табуны лишились пастбищ, на его лучших землях расположились казачьи станицы, и с каждым годом прибывали новые семьи из Российской империи, для которых атаман Капальского военного укрепления отписывал все новые земли.

– Кульджу отобрали китайцы, орды таранчей заняли наши земли в долине реки Или, теперь русские отбирают с четырех сторон света. Наш народ скитается в безводных пустынях. Если и дальше так пойдет, то нас всех ждет скитание и голодная жизнь! – Мырза бий из Алаколя был ближе к Кульдже.

– Действительно, сейчас горные луга принадлежат таранчанам, дунганам, русским. Наши летние жайлау в горах, защищавшие нас и наш скот от жары и летней бескормицы, отобраны, – заскрипел Нияз бай. – Все мои бедные аулы вынуждены оставаться в степи и мучаются и люди, и скот от несносных мух и несметных комаров, от вытоптанных скотом или сгоревших от зноя пастбищ.

Горечь нахлынула на сидящих.

– Меня же старожилы обманули, – привлек внимание сидящих Ашимбай. Все оглянулись на него. – В первые годы в аренду просили мои пастбища между рекой и лесом, ренту мне платили. Земля плодородная, урожай богатый, полюбились крестьянам мои летовки, себе захотели присвоить. Однажды приезжает ко мне начальник уезда, и говорит: «Земля впредь принадлежит крестьянам!».

– Так происходит по всей степи, – закивал головой Жанбас в знак согласия.

– Вот это наглость, вот это беззаконие творится на родной земле! – заохали некоторые.

– И мы все это терпим! – возмущенно крикнул Бектай, будто копьем проткнуло накопившееся чувство бессилия.

– Теперь ни ренты, ни земли, – закончил свою историю Ашимбай.

– И что вы сделали? – полюбопытствовал Альжан, сын Нияз бая.

– А что я сделаю?

– Все терпим беззаконие, и старейшины, и волостные, и простой народ! – буркнул Бектай.

– Деды наши говорили – Мырза любил говорить поговорками, – «Жеры байдын – елы бай» (Богатый землей народ – богат).

– Так царское начальство у нас все отберет, по миру пойдем, – зашумели сидящие.

Жанбас не выдержал:

– А что вы думали? Пока у бедного народа отбирали, вы все молчали, никто не заступался. Брат Жуманбай вас всех предупреждал: «отберут у несчастных, доберутся после и до вас!» Вот и пришла очередь до нас всех. У нищего народа что возьмешь?

– Я помню слова Жуманбая, – вставил Уалихан, – «Если о народе не думаешь, не заботишься, то вместе с ним потонешь. Слабый народ – слабая опора». Теперь мы все со всем народом в одной яме. Выбираться всем вместе придется.

– У народа брать нечего. Народ скитается, – сказал Жанбас – У каждого в ауле жатаков стало больше середняков. Бедняки стали жатаками, середняки стали бедняками, баи падают на уровень середняков. И это на нашей богатой плодородной земле! Печемся о скоте день и ночь, а он сейчас от пустынных пастбищ, от бескормицы падет.

На лицах злость, неудовольствие, гнев, печаль.

– Что делать-то? Жалобы писать?

– Не помогает, – это был молодой Смагул – Сколько жалоб писали, толку не было.

– Я бы написал жалобу, – предложил бесстрашный молодой Аскарбек, – да не знаешь, кому писать? Царю пишешь, письмо попадает на рассмотрение генерал-губернатору. Генерал-губернатору пишешь – он своих защищает, свою политику гнет.

– Э-э-э, сколько писали! Нет толку! – громовым голосом на всю юрту прогремел Кайсар, так, что все замолчали и повернули головы к нему – В прошлом году мы писали письмо губернатору: «весной оплата налога обходится казахам дорого, после холодной и голодной зимы скот тощий, цена на него падает в разы, купцы на нас наживаются, и для сбора денег на налог на продажу выставляется большее количество скота. Просим перенести сборы на осень, когда баран жирнее и цена за него выше». И что? Чихать они хотели на наши нужды. Купцы с ними делятся, одаривают их.

В юрте поднялся шум: это был наболевший вопрос. Каждый год для уплаты покибиточного сбора каждой семье приходилось продавать свой скот и вырученные деньги отдавать уездному начальству. Обсудив этот вопрос, выразив все свое недовольство, мужчины пошли дальше размышлять.

– Может с генерал-губернатором поговорить, совместно собравшись всем родам? – предложил Мырза. – Мол, все жетысуские роды пришли с прошением. Раньше поодиночке ходили, а тут все вместе, – все же сила?

– Действительно, – согласился Уалихан, – по одному нас не слышат, а всем народом пойдем, может, губернатор отреагирует?

– Генерал-губернатор не поможет, – вставил Кайсар скептически, – дружу я с губернатором, подарками задариваю, лучших скакунов ему отправляю, людей его встречаю-провожаю, ан нет, как земли воды касается, так только своим. Тебе, говорит, хватает земли, паши ее, сей. Я ему объясняю, если сяду пахать, то скот останется без ухода. Вымрет весь скот. Сена заготовленного ему не хватит. А он свое твердит и слышать не желает. Говорю ему, воду нам не даете, в пустыни загоняете, какой же там урожай будет?

– По-мирному, по-хорошему все пытались решать. И дружбу затевали, и письма писали. Все через это прошли, – махнул рукой Жаксыбай, показывая всем видом бесполезность затеи.

– И все же, – не унимался Мырза бий, – нужно до начальства доносить наши потребности и чаяния. Сказать им, налогами душите, в пустыни оттесняете, на родной земле ничего сами не решаем, ходим на правах рабов и слуг. Нам же в лицо каждый начальник так и говорит: «Слуги царя»! А мы ведь свободный народ! Какие мы ему слуги? Совсем забыл царь, мы на равных правах присоединялись, не как рабы, а как союзники. А теперь все забылось, теперь наши права попираются. Нет у нас прав, нет у нас своего хана, так скоро не будет ни земли, ни воды, ни скота. Слышали же, что кафиры нам предлагают? На землю осесть, траву сеять и есть. Тысячелетиями наши предки кочевали, жили в юртах, смотрели за скотом, а теперь я должен осесть на одно пастбище. А скот весь куда я дену иль как прокормлю на одном месте круглый год? Вместе нужно пойти, общее прошение написать.

– Кого волнуют наши беды?! Не будет нас никто слушать, – пессимистично протянул Жанбас, и все замолчали.

В воздухе висела тревога, неуверенность в завтрашнем дне.

– Да, – протянул Ашимбай, – все эти годы землю отбирали, теперь на скот перешли. Сколько скота отобрали под разными предлогами. Половины табуна нет. Как остановить царя от наглого грабежа?

– Какие предложения есть? Что делать будем? Какой выход? – спросил Уалихан, не любивший долгие разговоры.

Тут молодой Копбай тихо и неуверенно спросил:

– Воевать?

Сидевшие аксакалы передернулись, как ужаленные. Головы их оторвались от дастархана, брови резко нахмурились, спины невольно выпрямились. И давай громко ворчать, а то и кричать:

– Что сразу воевать? Ружье в руках держать не умеют, а воевать хотят… Напугалась тысячная вооруженная армия царя сопливых ребят…

– А нас не надо пугать их армией! – буркнул грубо Альжан. Сидевшая в юрте молодежь смотрела на стариков с вызовом, вид у них был как у гордых непокорных петухов.

Кто-то из стариков беспомощно и обиженно промямлил:

– Когда такое было, чтобы молодежь встревала в разговоры мужей?! Что за времена и нравы настали?!

Андасбек наблюдал: молодежь смотрела дерзко и презрительно на стариков, покорность последних раздражала новое поколение и джигиты понемногу бунтовали. Обычай слушаться и уважать старших, почитать их и не перечить не давала возмущению вылиться в полную силу, тем не менее настроения молодых всем известны.

Альжан, не умевший сдерживать злость, с горячностью молодых выпалил:

– Они землю нашу считают своей! С нами не считаются! Этакие хозяева тут! Так скоро мы все станем их рабами, а генерал губернатор будет нашим ханом! Вот куда мы идем. Об этом мечтают они, избавиться от всех нас, а мы сидим, попрятав головы!

– Астапыралла! ^[56] – запричитали старики.

Альжан, небольшого роста, пухлый, рыхлый, круглолицый, с потной жирной шеей, с большим носом, большим ртом, с большими претензиями ко всему, наполнен был злостью на царскую политику до предела. Он лишился зимних пастбищ и испытывал трудности в выпасе скота. На плоском лице зло сверкали маленькие глаза. Бок о бок живя в Лепсы с казачьими войсками и селениями, он нахлебался их наглости. Его собственная наглость и беспринципность меркла перед наглостью казаков, давая ему ощущение бессилия. Раболепство стариков, да и собственное тоже, перед русскими чинами его доводила до бешенства, и он мечтал прогнать переселенцев.

Понимая, что сейчас разгорится спор и скандал, вмешался в разговор Мырза бий:

– Мы – одна семья. Если в семье будет мир, то и на Земле будет мир. Сейчас не время спорить, кто прав, кто не прав. Время такое, что мы, аксакалы, действительно не можем сегодня решить назревшие проблемы. Наши деды добровольно приняли подданство России. Мы надеялись, покровительство России даст нам защиту от китайских, джунгарских, узбекских, хивинских и бухарских захватчиков, и казалось, наступило мирное время. Но захватчиком оказалась сама Россия, без войны, красивыми речами отобрала у нас самое дорогое, нашу землю, нашу волю, наши права, лишила нас ханской власти. Никто этого не предвидел, никто не ожидал. Мы – свободный народ! Но теперь нами правит Белый царь! Каждый из нас страдает от царской политики, от налогов, от самоуправства царских начальников, атаманов казачьих, от беззакония и бесправия. И видно, прав Андасбек, каждый род поодиночке не сможет решить накопленные проблемы. Что там род, все рода вместе не могут объединиться, чтобы решить сегодня нашу общую беду.

– Да, и весь народ не представляет силу против силы царя, пока мы разрознены! Пока мы не объединимся, царские управители не будут с нами считаться, – подтвердил Аманжол бай.

– Деление на рода, жузы несет в себе только раздор и вражду, – с горечью повторил Андасбек. – Хватит делиться, мы один народ! Нужно прекратить вражду между родами, мы все должны объединиться, если не хотим быть съеденными кабаном. И мы, народ единого Казахского ханства, должны держаться вместе. У нас одна цель – сохранить наше ханство от всех захватчиков!

– Помните, дети наши, – страстно отозвался Мырза с наставлениями к молодежи, – только когда все три жуза объединили свои силы против джунгар, только тогда наш народ одержал победу над ними. Учитесь у дедов. Берите с них пример. Не зря предки говорили: «Даже если в ауле собаки разрознены, при виде волка – объединяются».

И воодушевляясь, добавил:

– Кто будет представлять наши интересы? Кто будет защищать наши права? Кого из нас будут слушать, если мы будем выступать поодиночке? – спрашивал Мырза сидящих, – У них есть оружие, у них есть армия, у них есть царь и власть. А у нас? Хана у нас нет, армии нет, оружия нет. Былой доблести и той не осталось. И дух предков уснул.