Текст книги "Алиенист"

– Но дети, вместе с тем, прекрасно вписываются в общую картину, – тактично подчеркнул Люциус. – Ритеры – свежие иммигранты, отец и мать отправили их в Америку из Богемии к родителям миссис Ритер, чтобы те отдали их в домашнее услужение.

– Да, это так. Иммигранты, – сказал Крайцлер. – И если бы это случилось три года назад, я бы, наверное, проникся. Но пристрастие нашего друга к проституткам, как и любовь к членовредительству представляются настолько значительными, что нельзя разрабатывать только иммигрантскую линию. Хотя даже если Марковиц и не связан с нашим делом, есть иные причины к таким делам присматриваться. Отсекая их, мы сможем получить четкий образ человека, которого искать не следует, – своего рода негатив, с которого мы сможем в дальнейшем напечатать прекрасный снимок.

Сайрус принес мне одежду.

– Но разве не вызовет подозрений столь пристальное внимание ко всем детоубийцам?

– Здесь следует полагаться на полное отсутствие воображения у служащих Полицейского управления, – ответил Ласло. – Да и для меня это рутина. А ваше присутствие, Мур, объясняется просто – вы репортер. К тому времени, когда кто-нибудь в Управлении вздумает связать все происходящее с убийствами, наша работа будет, я надеюсь, закончена. – Он повернулся к Люциусу. – А теперь, детектив-сержант, я попросил бы вас посвятить нашего авантюрного друга в курс дела во всех деталях.

– Значит, так… Марковиц был довольно умным парнем, – начал Люциус, причем в голосе его послышались нотки уважения. – Он взял много опия, все следы которого, как вы знаете, исчезают из организма через считаные часы после смерти. Добавил его в чашки с молоком, которое дети пили перед сном. Когда они впали в кому, Марковиц включил в их комнате газовую горелку. На следующее утро явилась полиция, а весь дом провонял этим газом, так что старший детектив сделал очевидный вывод. Более того, его гипотезу почти подтвердил коронер – действовавший, между прочим, весьма квалифицированно: он проверил содержимое их желудков и, естественно, ничего подозрительного не обнаружил. Но жена подозреваемого настаивала, что отравление имело место, и тут мне в голову пришла одна мысль. Я сходил к ним домой и осмотрел белье, на котором спали дети. Кого-то из них могло стошнить в коме или при агонии. Если простыни и одеяла еще не стирали, на них обязательно должны оставаться пятна. И я их нашел. Мы воспользовались обычным тестом с реактивами и сразу обнаружили следы опия. В рвоте. Против этой рвоты у Марковица уже ничего не нашлось, и он сознался.

– И он не пьет, не так ли? – спросил Крайцлер. – И не принимает наркотики?

– Похоже, что нет, сэр, – ответил Люциус, пожав плечами.

– И он не мог извлечь материальной выгоды из убийства детей?

– Ни в коем случае.

– Замечательно! Стало быть, у нас есть несколько необходимых элементов: предварительное намерение, отсутствие интоксикации и никаких четких мотивов. Все прекрасно подходит к нашему убийце. Но если мы обнаружим, что Марковиц – не наш клиент, а я полагаю, так оно и будет, – нам уже придется определять, почему он не наш клиент. – Ласло взял мелок и решительно заскрипел им по грифельной доске, как будто выдавливая из нее информацию. – Что отличает его от убийцы Санторелли? Почему он не расчленял тела? Когда мы это узнаем, картина преступления станет немного четче. А по ходу составления списка особенностей нашего убийцы мы сможем с первого взгляда отсеивать все больше кандидатов. Хотя пока что у нас еще достаточно широкое поле деятельности. – Крайцлер натянул перчатки. – Стиви, ты сегодня за извозчика. Я хочу, чтобы Сайрус лично проследил за установкой пианино. Чтобы они его на дрова не искрошили, Сайрус. Детектив-сержант, полагаю, вас следует ожидать в Институте?

Люциус кивнул:

– Тела доставят к полудню.

– Тела? – переспросил я.

– Два мальчика, убитых в этом году, – ответил Ласло уже на пути к двери. – Поторопитесь, Мур, не то мы опоздаем!

Глава 13

В соответствии с предсказанием Крайцлера, Гаррис Марковиц оказался совершенно неподходящим первым подозреваемым в нашем деле. Помимо того что этот человек был тучным шестидесятилетним коротышкой – а это расходилось с типажом, описанным братьями у Дельмонико, – он совершенно точно выжил из ума. По его словам, внуков он убивал исключительно с благой целью: желая спасти от жестокости окружающего мира, чьи самые яркие аспекты он не преминул описать бредовыми и бессвязными выплесками фраз. Плохая систематизация неразумных страхов и верований вкупе с полным отсутствием интереса к собственной судьбе часто свидетельствуют о слабоумии, как объяснил мне Крайцлер, когда мы покидали Беллвью. Но даже несмотря на то, что Марковиц не имел отношения к нашему убийству, визит стоил потраченного времени: Ласло надеялся, что путем сравнения это поможет нам точнее обозначить аспекты личности убийцы. Очевидно, что наш герой не убивал детей из какого-либо извращенного стремления сохранить их духовное благополучие. Об этом говорило неистовое расчленение тел. Однако чувства самосохранения после совершения деяний он, очевидно, не терял. Из того, что дело рук своих он выставлял напоказ, – а такую браваду Ласло объяснял подсознательным желанием быть пойманным, – яснее прочего становилось, что убийства в глубине души все же беспокоили его. Иными словами, то, как он обращался с телами, говорило скорее о вменяемости убийцы, нежели о его безумии.

Я пытался решить эту головоломку весь путь до № 808 по Бродвею, однако по возвращении мое внимание немедленно переключилось на то, что в результате вышло из попытки Крайцлера обустроить нашу штаб-квартиру, грозившую стать для всех нас домом на ближайшее время. К тому же я впервые рассматривал результат с более-менее ясной головой. Само здание оказалось весьма основательным строением из желтого кирпича – его возвели по проекту Джеймса Ренвика, архитектора, прославившегося готическими сводами церкви Милости Господней рядом с нами, равно как и более скромным отелем «Сент-Денис» через дорогу. Южные окна штаб-квартиры выходили прямо на церковный дворик, сейчас лежавший в тени гигантского церковного шпиля. Из-за него наш маленький кусочек Бродвея окутывало какое-то патриархальное спокойствие – невзирая на то, что мы умудрились поселиться в самом центре оживленнейшей торговой магистрали Нью-Йорка: помимо «Маккрири», в нескольких шагах от крыльца дома 808 торговали абсолютно всем – от мануфактуры и галантереи до сапог и фотографий. Величайшим монументом всей этой коммерции служило неимоверное здание из литого чугуна по 10-й улице, прямо напротив церкви – бывший универсальный магазин А. Т. Стюарта, коим в настоящее время управляли «Хилтон, Хьюз и компания», но к подлинным высотам славы ему предстоит вознестись под именем Уанамейкера.

Лифт у нас в доме оказался вместительной клеткой сравнительно недавней постройки, и он тихо поднял нас обратно на шестой этаж. Там мы обнаружили, что за время нашего отсутствия грузчики без дела не сидели. Мебель уже была расставлена так, что с первого взгляда становилось понятно: люди здесь занимаются делами, хотя подлинной природы этих дел распознать по-прежнему было невозможно. Ровно в пять часов каждый из нас выбрал себе стол, из-за которого можно было без помех видеть остальных участников дискуссии. Посреди отчасти нервозной, но приятной товарищеской болтовни мы расселись по местам и пустились в обсуждение событий минувших дней. К тому времени как вечернее солнце опустилось к Гудзону, облив мягким золотистым светом крыши западного Манхэттена и готические окна нашей обители, я осознал, что мы с поразительной скоростью превратились в единое сплоченное подразделение.

И у нас уже имелись враги – в этом сомневаться не приходилось. Люциус Айзексон рассказал, что к концу эксгумации двух тел мальчиков, убитых до Джорджио Санторелли, в Институт явились двое, представившиеся работниками кладбища, с которого были доставлены тела, и потребовали немедленного прекращения работ. К тому времени Люциус уже успел выяснить все необходимое и почел благоразумным не вступать с ними в пререкания – но описание этих двух субъектов, вплоть до кровоподтеков на их физиономиях, удивительным образом совпало с портретами двух громил, преследовавших нас с Сарой у квартиры Санторелли. К счастью, двое экс-фараонов не признали в Люциусе детектива (скорее всего, их уволили до прихода младшего Айзексона в Управление), но пусть мы не знали, кто и с какой целью отправил этих людей на такое задание, стало яснее ясного: в Институте вести работу долее небезопасно.

Что же до результатов эксгумации, произведенной Люциусом, они были весьма обнадеживающими: оба тела носили следы того же ножа, что и в случае с Джорджио Санторелли и детьми Цвейгов. Констатировав сей факт, Маркус воткнул еще два красных флажка в большую карту Манхэттена: один в Бруклинский мост, еще один – в станцию паромной переправы на остров Эллис. Крайцлер записал на правой стороне доски даты этих убийств – 1 января и 2 февраля; там же значилась дата смерти Джорджио – 3 марта. (Схема впоследствии окажется гораздо сложнее, как с самого начала и полагал Крайцлер, нежели явное сходство номера месяца и числа.)

Маркус Айзексон поведал нам о своих, пока что бесплодных, усилиях объяснить способ, с помощью которого «Глории» удалось покинуть комнату в «Парез-Холле» и при этом остаться незамеченной. Сара проинформировала о том, что они с Рузвельтом выработали порядок, по которому наша группа сможет проникать на места будущих преступлений, очевидно совершенных тем же злодеем, не привлекая внимания других детективов и неуклюжих коронеров. План в очередной раз ставил под удар самого Теодора, но тот уже беспрекословно верил в Крайцлера. Я в свою очередь поделился с коллегами историей о нашем свидании с Гаррисом Марковицем. После того как выступили все, Крайцлер поднялся из-за стола и указал на грифельную доску, где, по его словам, нам и предстояло воссоздавать образ нашего воображаемого преступника: здесь будут перечисляться, пересматриваться, сверяться и комбинироваться физические и психологические зацепки, пока работа не завершится. В подтверждение своих слов он сразу потрудился записать все те факты и гипотезы, которыми обросло следствие за минувшие дни.

Когда он закончил, обнаружилось, что на безбрежной черной плоскости осталось бесценно мало меловых отметок. И при этом, предупредил Крайцлер, многие здесь надолго не задержатся. Мел, сказал он, – подтверждение тому, сколько ошибок нам всем предстоит сделать по пути. Мы ступили на неисследованную территорию, и нас не должны смущать неудачи и трудности, равно как и объемы того материала, коим нам предстоит овладеть. Часть аудитории сие решительное заявление несколько смутило; после чего Крайцлер извлек четыре идентичные стопы книг и бумаг.

Там были статьи Крайцлерова товарища Адольфа Майера и других алиенистов; работы философов и эволюционистов от Юма и Локка до Спенсера и Шопенгауэра; монографии Форбса Уинслоу-старшего, чьи теории положили начало собственной «контекстной» теории Крайцлера; и, наконец, всю эту кипу увенчал величественный двухтомник «Принципы психологии» нашего старого профессора Уильяма Джеймса. Все это и многое другое было вывалено нам на столы с громоносным торжеством. Айзексоны, Сара и я обменялись тревожными взглядами, чувствуя себя зелеными студентами в первый день занятий, и ощущения наши были недалеки от истины. Крайцлер огласил цель предстоящих штудий.

С этого момента, сказал он, нам надлежит по возможности максимально полно избавиться от предрассудков касаемо поведения человека. Мы не должны пытаться взирать на мир собственными глазами и судить его по своим меркам – мы должны взглянуть на него глазами убийцы. С позиции его опыта и контекста его жизни – вот что главное. Любой нюанс его поведения, который покажется нам загадочным, начиная с самых тривиальных и заканчивая поистине ужасающими, следует объяснять возможными событиями в детстве убийцы, потенциально способными привести к имеющимся последствиям. Сама последовательность причин и следствий, как нам вскоре предстояло постичь, называлась «психологическим детерминизмом» – она казалась нам не вполне логичной, но уж в последовательности ей отказать было нельзя.

Особое значение Крайцлер придал тому, что нам не следует относиться к нашему убийце как к монстру, поскольку это бесспорно был мужчина (или женщина), тоже некогда бывший ребенком. В первую очередь нам следует поближе узнать этого ребенка – его родителей, братьев и сестер, весь его мир. Бессмысленно вести разговоры о зле, варварстве и безумии – ни одна из этих концепций ближе нас к убийце не подведет. Но если мы сможем уловить человечьего ребенка своим воображением, мы сможем поймать и преступника.

– И если вам такой награды мало, – закончил Крайцлер, обозрев наши изумленные лица, – я готов расплачиваться едой.

Еда, как мы выяснили впоследствии, стала одной из главных причин, по которым Ласло выбрал именно этот дом: отсюда пешком можно было достичь любого из лучших ресторанов Манхэттена. 9-я улица и Юниверсити-плейс предлагали изысканные французские обеды на традиционных парижских banquettes как в кафе «Лафайет», так и в маленьком обеденном зале не менее крошечного отеля, коим управлял Луи Мартен. Если же находил стих обратиться к немецкой кухне, достаточно было пробежать по Бродвею до Юнион-сквер и свернуть в темную громадину, истинную Мекку Гурманов – «У Люхова». 10-я улица и Вторая авеню предлагали обильные блюда венгерской кухни в кафе «Бульвар», в итальянской же стряпне равных не было обеденному залу отеля «Гонфароне», что на перекрестке 8-й улицы и Макдугал. Ну и, разумеется, к нашим услугам всегда был старый добрый Дэл – чуть дальше, но путешествие того стоило. Всем этим центрам кулинарного великолепия суждено было стать нашими залами непринужденных заседаний на неисчислимых обедах и ужинах, хотя порой наша мрачная работа не слишком способствовала пищеварительному удовлетворению.

Особенно верным это оказалось в первые дни следствия, когда нам становилось все тяжелее отрицать тот факт, что хотя мы стоим на пороге прорыва, для осуществления которого необходимо потратить немало времени и сил на изучение всех психологических и криминалистических нюансов, из которых строилось успешное решение, времени-то у нас не оставалось вовсе. На улицы под нашими окнами каждый вечер выходили сотни детей, подобных Джорджио Санторелли: они промышляли своими телами и не подозревали о подстерегающей их новой и жестокой опасности. Довольно странное ощущение: ездил ли я с Крайцлером на комиссии, изучал ли записи в № 808, или же до утра читал у своей бабушки, стараясь пришпорить мозг так, чтобы он впитывал информацию быстрее, к чему, мягко говоря, он не привык, – все это время голос в моей голове нашептывал: «Давай быстрее, не то умрет ребенок!» Первые несколько дней это сводило меня с ума – изучение и повторение состояний различных тел и мест, где они были найдены, попытки отыскать какие-то шаблоны в той и другой группе – и одновременно борьба с такими текстами, вроде вот этого, из Герберта Спенсера[15]15
  Герберт Спенсер (1820–1903) – английский философ, в своем труде «Принципы психологии» (1850) впервые выдвинул теорию эволюционного развития индивидуальных черт.


[Закрыть]:

Возможно ли и будет ли уместным рассматривать молекулярные колебания в сознании наравне с нервным шоком, совмещая их тем самым в единое понятие? Никакие усилия не позволяют нам объединить эти два различных явления. Единица чувств не может иметь ничего общего с единицей движения, и это становится только более очевидным при их сопоставлении.

– Сара, дай мне свой «дерринджер», – сказал я, когда впервые наткнулся на этот пассаж. – Я сейчас пойду и застрелюсь.

Во имя всего святого, зачем мне нужно все это понимать, думал я в первую неделю, если мне необходимо узнать лишь где, где этот убийца? Однако со временем в этих муках забрезжил смысл. Взять хотя бы упомянутую цитату из Спенсера: в итоге до меня дошло, насколько ошибочными были попытки таких людей, как Спенсер, интерпретировать умственную деятельность как комплексное воздействие материального движения в человеческом организме. Эта ошибочность подтверждалась наблюдениями таких молодых алиенистов и психологов, как Крайцлер и Адольф Майер, видевших корни сознания главным образом в событиях детства и уже во вторую очередь – как следствие чисто физических функций. Это было действительно важно для понимания того, что от рождения к диким поступкам нашего убийцу привели не случайные физические процессы, которые нам все равно не удалось бы нанести на карту, а вполне постижимые разумом события.

Однако наше обучение не ставило целью порочить или развенчивать теории: хотя попытки Спенсера объяснить природу и эволюцию умственной активности человека были далеки от истины, бесспорной оставалась его вера в то, что большинство людей полагают свои осознанные действия уникальными реакциями (опять-таки, выработавшимися в результате серьезных событий, пережитых в детстве), только достаточно окрепшими в регулярном использовании и пересилившими прочие порывы и реакции, – иными словами, они выиграли ментальную борьбу за выживание. Действительно, в личности, которую мы искали, развился глубоко насильственный комплекс инстинктов; и нам оставалось лишь догадываться, какие кошмарные переживания упрочили ее веру в подобные методы как самую надежную реакцию на тяготы жизни.

Очень скоро стало ясно, что нам следует узнать намного больше о нашем воображаемом человеке, если мы действительно хотим, чтобы он обрел видимые очертания. Так что мы с еще большим рвением и скоростью погрузились в чтение, обмениваясь мыслями в любое время дня и ночи. С Сарой мы частенько доходили до того, что, продираясь через треск помех на телефонной линии, во весь голос делились причудливыми философскими постулатами в два часа ночи – к вящему отчаянию моей бабушки. Но от раза к разу мы все больше приближались к истинному знанию. Поразительная скорость нашего образования (самая значительная часть знаний была нами разжевана и проглочена, хоть и не вполне переварена, в первые десять дней) затмевалась практическими заданиями: нам следовало внимательно наблюдать за действиями Маркуса и Люциуса Айзексонов, вплотную занимавшихся сбором физических улик и разработкой методологии. Хотя таковых поначалу было совсем немного: нам очень не хватало доступа к местам преступлений. (Взять, к примеру, тот же Вильямсбургский мост: к тому времени, когда Маркус смог там побывать, уже не оставалось никакой надежды обнаружить четкие отпечатки пальцев, ведь само по себе это место было строительной площадкой под открытым небом, и каждый день из-за рабочих и погоды улик становилось все меньше.) Уверенность в том, что нам необходимо иметь больше фактов, дабы подробно реконструировать методы убийцы, только крепла от этого мучительного ожидания, сгущавшегося в нашей штаб-квартире. Мы с головой ушли в работу, но всем было ясно – скоро что-то случится.

И когда март сменился апрелем, это произошло. В 1:45 ночи субботы я дремал в бабушкином доме со вторым томом «Принципов» профессора Джеймса, довольно неудобно разместившимся на моем лице. Днем в № 808 по Бродвею я было предпринял благородную попытку уловить соображения Джеймса насчет «Необходимых истин и воздействия жизненного опыта», но меня отвлекло явление Стиви Таггерта, который выдрал из позднего городского выпуска «Геральда» список заездов на новом ипподроме «Акведук», что на Лонг-Айленде, и теперь желал получить от меня совет касательно гандикапа. Последнее время я пользовал Стиви гонцом к своему букмекеру (без ведома Крайцлера, разумеется), и мальчик быстро пристрастился к этому королевскому спорту. Я убедил его не ставить собственные деньги, пока он не начнет соображать, что делает, однако с его прошлым долго он не продержался. Как бы там ни было, когда посреди ночи раздался телефонный звонок, я пребывал в глубоком сне, вызванном продолжительным и трудным чтением. С первым же звонком я вскочил на ноги и запустил томом «Принципов» в стену. Телефон лязгнул снова, когда я уже натягивал халат, а к третьему звонку я успел вылететь в коридор и схватил трубку.

– Чистый лист, – сонно пробормотал я, полагая, что звонит Сара.

Так оно и было.

– Прости, не поняла? – ответила она.

– Что мы обсуждали сегодня днем? – спросил я, протирая глаза. – Является ли наше сознание при рождении чистым листом, или мы появляемся на свет с врожденными знаниями о чем-то? Я ставлю на чистый лист.

– Джон, помолчи немного. – В ее голосе звенела тревога. – Это случилось.

Я тут же проснулся.

– Где?

– Кэсл-Гарден. Бэттери. Айзексоны уже собрали камеру и все принадлежности. Им надо приехать до нас, чтобы можно было отпустить офицера, оказавшегося там первым. Там сейчас Теодор, следит, чтобы все прошло гладко. Я уже позвонила доктору Крайцлеру.

– Умница.

– Джон?..

– Да?

– Я просто ни разу… То есть я одна, кто никогда… это действительно так ужасно?

Что я мог ей ответить? Подойдем практично.

– Тебе понадобится нашатырь. Но попробуй ничего не бояться. Мы все будем рядом. Возьми кэб и заезжай за мной. Поедем вместе.

Я услышал, как она глубоко вздохнула.

– Хорошо, Джон.