Текст книги "ЧерноLove (сборник)"

– …Я ему говорю, не обязательно видеть всю лестницу, чтобы вступить на первую ступеньку, гребаный мир волнует только один вопрос, что он может от тебя получить, иначе тебя выставят на мороз. Обществу что-то всегда нужно от меня и от вас и не нужно меряться упругостью кожи и змеиной изворотливостью. У него была какая-то странная реакция на меня, он то ли в меня сразу влюбился без памяти, либо он начинающий имбецил. Он знает, что пришел ко мне по звонку сверху, по протеже, по наклону моей юбки в сторону начальства и сидел, тихо улыбаясь и поглядывая на мои колени. Я смотрю на него и думаю, даже если твой член больше моего представления о нем, все равно меня интересует чистота внутреннего навоза у тебя внутри. Вы знаете – как тяжело разговаривать с молчунами: сидит, сука, раздевает меня взглядом и молчит, а я ему про показатели за второй квартал… так работать нельзя, так работать могу только я, в том высотном болоте. А он смотрит так, как будто хочет погладить мой живот, сволочь! Ха-ха-ха! – они рассмеялись, имея в четырех женских головах совершенно разное отношение к услышанному. – Я ему выкладываю фруктовую метафору из Библии от Матфея: «Каждое дерево, не дающее хороших плодов, следует срубить и сжечь!» А он улыбается и говорит: «Сожгите меня сегодня вечером!», встает и уходит во время начавшегося рабочего дня. Просто какое-то наваждение! У него под воротом белой рубахи было три кровавых засоса… Он знал, что я их вижу, он их демонстрировал, неугомонный наглец! Так работать невозможно…

Повествование перешло на уровень шепота, пробиваемого смехом и удивлениями. Им было интересно. Вадим облизывал губы от размазни любимого холодного кефира и смотрел на падающий снег, снег своего очищения. Ленты ее слов печатались в голове, отдаваясь звуками невидимой машинки в самом горле. Ему казалось, что, несмотря на разговор шепотом в комнате, он все равно слышит ее слова. Он испытывал восторг, восторг победы своего расчета. Город все так же стоял без истерики, поглядывая на Вадима сквозь кухонное окно, и давал ему Надежду, ту самую, которая слушала чужой шепот! Под левым ребром заработала железа, он скривился от болезненного ощущения и допил кефир до самого донышка. В комнате прошла волна нового хохота – от подробностей встречи с новым галантерейным принцем. Им было интересно и весело… им было… им было…

Вадим быстро повернул налево и взглядом нашел гостиницу. Она находилась в старинном особняке, какого-то богатого парня ранних времен. За окнами гостиницы белели красивые портьеры, а у входа стоял улыбчивый черный человек в белых перчатках.

– Привет, дружище! – громко произнес Вадим по-английски, глядя в глаза черному человеку.

– Доброе утро, сэр! – прозвучал веселый и почтительный ответ.

Швейцар распахнул тяжелую дверь, из которой повеяло запахом «Мальборо», уютом ковров и английской речью. Вадим подошел к стойке и стал позади французской старушки, у которой в глазах было написано, что она поднимала большой градус в былые времена в своей развеселой жизни. Кокетливо улыбнувшись Вадиму, она повернулась к администратору и медленным и певучим французским языком что-то спросила. Получив ответ, она поправила бриллиантовый блеск на своем худом запястье и медленно пошла на выход.

– Слушаю вас, сэр! – быстро отреагировал улыбчивый и чистый администратор.

– Доброе утро! Я ищу Надежду Пригожину, она живет здесь со вчерашнего дня! – ответил Вадим.

– Момент, сэр! Так и есть, Надежда Пригожина, номер 209! Но, к сожалению, сэр, сейчас в номере ее нет! Она оставила это письмо для мистера Вадима!

– Я и есть Вадим! – он раскрыл свой паспорт и показал администратору.

– Пожалуйста, сэр! Письмо для вас!

Вадим раскрыл небольшой подарочный конверт и прочитал внутри: «Обернись!»

Он быстро обернулся и увидел Надежду, протягивающую к нему свои руки! В кармане его пальто тлел уголек совсем чужого московского звонка. Где-то далеко в Москве, на белом подоконнике огромной кухни, рядом с толстым пасмурным кактусом все так же стоял старинный японский магнитофон «Шарп 555» и настоящий волшебник с длинными волосами и романтическим взором пел песню «Пристань твоей надежды»…

Фиолетовая полночь

«Только она могла просить прощения у разбитой вазы после ее смерти и прощаться с буквами собственных писем навсегда!»

«Академия ведьм»

Чем же это объяснить? Ее опять тошнило, как три года назад. Тошнота была какая-то гадкая, сформировавшаяся где-то посередине грудной клетки. Не в животе, не под солнечным сплетением, не в глубине желудка, а где-то в груди, где ее в помине не должно быть. Чертовы доктора разводили руками и как всегда умничали и мололи всякую ахинею. Причем каждый доктор уходил в какие-то витиеватые дебри, иногда заблудившись в них сам. Но пафоса и самолюбования было много – это у них уже в привычке. Наверное, так влияет на мозг запах эфира, вместо горного воздуха озера Рица. Власть над чужими телами, больными и здоровыми, кружит голову медленно, с годами засасывая в «мыслесос» безразличия и конвейерной работы. Уколы, таблетки, вездесущая кровь, флюорография, вопросы, капельницы, анализы, операции, деньги, деньги, безразличие… «Пациент, вы обречены! Пойдите прочь!» Ей ходить в больницу уже надоело, высиживать в очередях, чтобы снова ловить оценивающе грязный взгляд на своих ровных ногах прыщавого выродка в несвежем халате и с усиками залетного шансонье. Больница стучала в висках словом «боль», а не курортом в Ницце! Пустая трата времени и не больше. Тошнило как-то странно, перекатывая что-то внутри. Импульсы страха, как прибрежные волны, притрагивались к сердцу, будоража все тело. Она чего-то боялась, но объяснить, чего именно, не могла никогда. Страшная интуиция стучалась в хрустальные перегородки мозга, навевая тревогу и еще черт-те что. Хотелось ясности, как и всем, хотелось счастливой ясности.

Сигаретный выброс медленно уплывал вверх. Причудливые драконы сизого дыма рисовали расплывчатые картины, которые она старалась прочитать как короткий фильм. Но фильм был непонятен, потому что режиссером был воздух. Привкус от сигарет поменялся как-то сразу, усиливая боль и тошноту внутри. Во рту сигналил дискомфорт и какой-то мусорный запах, хотелось сплюнуть с балкона в пространство.

– Фу!.. К черту эти сигареты! Не курю больше! Хватит издевательств над собой! – тихо прошептала она и, скомкав пачку «Слим», тихо бросила ее вниз, пустив следом китайскую зажигалку. – Все! Бросила! Хватит! Как мужики говорят: завязал! Вернее – завязала!

Стоя на балконе и закрыв глаза, она прислушалась к себе. Внутри что-то остановилось, тошнота исчезла сразу. Загрудинная боль растворилась, как сахар в желудке осы. Она положила ладонь на грудь и услышала ровные сердечные стуки. Город сигналил вечерними огнями, удар сердца, три мигания лампочек и снова стук и миг… Дорога была забита машинами, где маленькие жизни рулили домой, решая массу проблем ежедневно, проблем, которым не было конца и которые не решались из-за разности мышления. С высоты двадцатого этажа город протянулся до горизонта, подмигивая огнями, освещающими две дороги в долговременный ад и в коротенький рай: кому как, но без выбора! Она смотрела на вечерний город, ощущая холодок в ногах. Какая-то истома ползала внутри, проверяя и перепроверяя ее тело. Эта истома была похожа на мед, медленно льющийся из медовой ладьи. Верхняя часть меда контролировала уползающий низ. Странное чувство… Было приятно до самых лейкоцитов в венах. Она уже давно запомнила, что это короткое состояние возвращалось всегда именно вечером, без сигарет, когда окидываешь взглядом дальние углы города… Приятно и необычно! Странный, осознанно личный секрет! Она часто думала рассказать мужу о своих ощущениях, но он не услышит, он глухой к ее жизни уже шесть лет. Она знала, что отсутствие детей – это только ее вина. Хотя! Кто сказал, что это вина? Почему применяется слово «вина»? Кто его приклеил к ней и к другим бездетным? Абортов никогда не было, но и намека на беременность тоже! Она выслушивала саму себя, ровными вечерами на балконе, с прошлыми сигаретами, уже давно раскисшими и исчезнувшими под балконом в черноземной клумбе. Сигареты хоронились с отработанными страхами и мыслями. Одна сигарета – похороны одного воображаемого страха без оркестра и в полной тишине себя! Наверное, поэтому и курят иллюзию похорон собственных страхов… Она глубоко вслушивалась и ощущала какой-то непонятный процесс тестирования внутри. То там кольнет и отпустит, то в другом месте. Голова болела не более трех минут, вялость в ладони и особенно в местах, где есть линии. Тяжесть в позвоночнике, подергивание икры на правой ноге, ровное постукивание в ушах, аритмия сердца, истома внизу, все это не более тридцати секунд, именно в одно и то же время, каждый вечер. Это было похоже на морскую радиоволну. Оставалось думать, анализировать и прислушиваться к себе. Без докторов и без денег, только своей личной женской диагностикой. Информация об изменениях в себе накапливалась. Сентиментальные дни яйцеклетки закончились еще три года назад. Никто не верил, но все гинекологи разводили руками, и по большому счету им все было безразлично, есть яйцеклетка или у нее перекур на бесконечный ланч. Цикл нарушен? Ну и фиг с ним, с циклом! Сегодня такой цикл, завтра мотоцикл, послезавтра нано-цикл, все течет, все изменяется, люди в космос летают, у них космоцикл, едрена мать!.. Потом маленькая внутренняя война, духовный голод, анархия страха внутри и заслуженная надпись о конце фильма. Проходи дальше, таких как ты – миллионы! Подумаешь, видите ли, куда-то делся ее цикл! Принцесса!.. Грубо! Конвейер, что тут скажешь? Больше всего тревожили глаза. Вечером зрение менялось быстро. Все покрывалось фиолетовыми оттенками и цветами. Все близкое становилось фиолетовым, все дальнее приобретало его оттенок. Сначала было дивно и необычно, потом пришла привычка, вечернее время – все цвета исчезали, кроме него. Муж был фиолетовым и все остальное рядом тоже. Она привыкла.

Стоя на балконе и обернувшись на комнату, она увидела его разбросанные руки. Он спал, то посапывая, как балованный мопс, то выхрапывая глупые ночные ноты, как гриппозный больной. Он был далеко от этого ночного мира и от ее мира тоже. Дом, работа, дом, работа… Редкие праздники с Новым годом – и снова схема, старая, кем-то навязанная, идиотская схема. Он уставал на сволочной работе, как мясной робот, выкручивая широкий руль по десять часов в день. Календари меняли свои листочки с картинками и советами космической глупости от известных всей стране шарлатанов, затем меняли друг друга с цифрами на одну больше. Его руки были похожи на саперные лопаты во время войны, молчаливо-шершавые, пахнущие бензином, железные. Он был угрюм и молчалив, отдавал зарплату и никогда не пил ни водку, ни пиво и не курил. Футбол его интересовал как добыча урана в северных концлагерях. Друзей не было, потому что все жрали водку, пробуя удирать от всеобщей схемы хоть на пару часов. Они пили много и часто, от подсознательной ненависти к окружающей среде. Они убегали от реальности, поднимая внутренние градусы своего существования, самоуважения и «пофигизма» к окружающему миру. Его друзья искали какой-то надежный угол, которого никогда не было ни для кого. Он же от реальности не убегал, он просто жил. «Как же он расслабляется?» – думала она, стоя на балконе и разглядывая знакомое девять лет лицо. «Я не роюсь у себя внутри!» – однажды ответил муж. Он был безразличен, он был продуктом монотонной индифферентной песни о несуществующем уютном счастье. Наверное, его устраивала такая жизнь, где завтрашний день на ладони, где нет приключений, где все понятно и тихо, где в этой тишине все летит к чертовым родственникам – от чертовой матери к ее же бабушке! У него было время так жить и отцовские часы. «Полет» на правом запястье всегда были тому подтверждением. Он спал, разбросав свои ноги на всю кровать оставив тело в комнате, а сознание – по ту сторону невидимой плазмы. Он сопел, храпел и спал с напряженным поднятым своим величием и гордыней между ног, которое ее не интересовало уже целых три месяца. Странно! Ей и это стало безразлично! Она была холодна и тоже удивлялась этому каждый день, понимая, что это не может длиться всегда. Он же живой мужик, еще и вкалывающий на «автомобильной каменоломне». Она чувствовала, что будет новая точка отсчета в никуда, в неизвестность. От скуки, от тоски, от вечерних физических болей внутри и любопытного страха, переполняющего всю грудь. Когда-то он был романтиком, и, трогая ее мокрые волосы в ванной, он расчесывал пальцами каждую прядь. Он дул на них, работая романтическим феном, она закрывала глаза и считала секунды… одна, две, три… десять… пятнадцать… Он трогал мокрые волосы и укладывал их на спину, в аккуратные черные ряды. Иногда муж привозил полевые цветы со своих пыльных дорог, где шелковый ковыль выделялся больше всех. Иногда он устраивал секс-марафоны, иногда он дарил!.. Все это было иногда, когда-то и уже совсем не правда. «Дурацкие оправдательные слова русского языка! Какая безысходность в этих «иногда» и «когда-то», – думала она. Все растворилось в вездесущем времени и в его часах на запястье… Все осталось только в памяти раннего девятилетия. «Сколько он перевез грузов за это время? Может быть, миллионы тонн? Все чужое, а он винтик в механизме жирных котов, укравших остатки отравленной ложью империи! Как всегда, он рабочий винтик чужого механизма, где уже давно закипятили ртуть для простых работяг! Так было, так есть и так будет, несмотря на рождение бунтарей и красноречивых сволочей на площадях!» – размышляла она, поглядывая на мерцающую звезду в фиолетовом небе. «Может быть, это не звезда, а просто бортовые огни самолета?» Это были бортовые огни, они медленно перемещались, подмигивая всем и предупреждая глупость столкновения. Она очень любила самолеты, она любила летать в собственном воображении. Ей запомнился случай из детства, когда она сорвалась с качелей и, зажмурив глаза от страха, приготовилась упасть на землю, но этого не произошло, ее подхватил кто-то сильный и медленно опустил на землю. Она еще была наивная и рассказала все родителям, но их было не пробить… «Фантазерка!» – сказал папа и побежал на очередное заседание каких-то дурацких институтов, которые никого и никогда не сделали счастливыми! Ей казалось, что институт, в котором работал отец, много лет старается пылесосить пустыню. Насколько все было глупо и насколько они купались в этой глупости, уже не ведая другой жизни. Разговоры, перекуры, разговоры, зарплата, сборы на картошку, перекуры, флаги, демонстрации, разговоры… «Чушь какая, какая несусветная чушь! У людей так проходили их маленькие жизни с часами на запястьях или без… Им так сказали жить! Им так сказали… им написали… им посоветовали, им приказали, в конце концов, никого не спрашивая! А то… Не имея ни малейшего понятия, кто живет в их глупо придуманной, равнобедренной стране, уникальные гении с совестью или вырожденцы алкоголики-маргиналы!»

Ей не спалось. Она стояла на балконе и размышляла о себе. О ком же еще? Уже была половина двенадцатого, она поймала себя на мысли, что можно закурить, но потом вспомнила, что сам процесс курения стал болезненным и она не вернется к этой привычке. Щелкнув выключателем, она зажгла свет. Тихий, матовый, маленький балконный свет. Она зажгла свою собственную звезду на балконе, потому что ничего не видела в темноте. Через минуту, шурша крыльями, подлетел мотылек и стал бороться с лампой, разбрасывая пыльцу и упрямо облетая ее, как маленькую планету. Она смотрела на его полет и мысленно приказала ему успокоиться. К ее удивлению, мотылек быстро сел возле пепельницы и, сложив крылья, затих. «А! Ерунда! Совпадение какое-то!» – думала она и мысленно приказала ему улететь прочь. Мотылек быстро встрепенулся и, часто махая крыльями, вылетел за пределы балкона. «Опять совпадение! А ну-ка! Вернись!» Но никто не вернулся. Она выключила лампу и сидя в темноте разглядывала луну в полнолуние, яркую, фиолетовую, с разводами на боках, висящую перед глазами. Что-то стучало в висках в тишине, отбивая какой-то странный ритм. Ей было хорошо, ничего не болело, какой-то вкусный ветер лизнул ее ноздри. Кто-то жарил зайчатину, именно ее, это сосед вернулся с пьяной охоты и оправдывался перед женой в это время суток. Она шевельнула ноздрями и услышала целый каскад незнакомых ранее запахов. Но самый незнакомый и близкий был совсем рядом. Она нажала на выключатель – и лампа снова оживила весь балкон. Это был запах мотылька, сидевшего возле пепельницы, как и минуту назад.

– Ой! Черт! – тихо произнесла Елена и положила свою ладонь на столик. – Сядь ко мне на ладонь! – вслух сказала она.

Мотылек пошевелил мохнатыми усиками и, не взлетая, быстро переполз к ней на ладонь.

– Черт! – снова произнесла она от удивления и задумалась. – Взлетай! – уже громче сказала она и увидела, как мотылек быстро взлетел и, поднявшись до потолка балкона, там пристроился и, сложив крылья, затих. – Ну, надо же, а? Прямо какая-то цепь совпадений! Лампа! Потухни! – Матовая лампа медленно потухла, при этом еще и не щелкнув выключателем. – Вот это номер! – удивленно сказала Елена и встала из плетеного кресла на ноги. – Лампа! Зажгись! – Лампа быстро зажглась, осветив ее удивленное лицо, плетеный столик, кресло и мотылька, тихо сидевшего на балконном потолке. – Это уже не совпадение! – тихо произнесла она, посмотрев на фиолетовую луну, это уже что-то со мной происходит! Ей хотелось еще экспериментировать и убедиться, что это именно она влияет на ход чьих-то перемещений. Облокотившись о парапет балкона, она посмотрела вниз, во двор. Там стояла чья-то машина. Она стояла уже год, с нее даже успели украсть брезент еще три месяца назад.

– Машина! Мигни мне фарами! – попросила она, глядя прямо вниз. У машины быстро зажглись две фары и потухли. – Я прошу, мигни мне три раза! – Машина мигнула три раза. – Ну, это уже я наколдовала! – с улыбкой отметила Елена, еще полностью не осознавая, что произошло.

– Не спиться? – кто-то неожиданно спросил справа.

Елена повернула голову и увидела девушку на соседнем балконе, смотрящую на нее. Балкон примыкал совсем из другого корпуса длинного десятиподъездного дома. Люди двух корпусов никогда не встречались, из-за противоположно расположенных входов в дом. У нее были длинные черные волосы, слегка покачивающиеся на ветру. Какая-то матовая кожа, отсвечивающая свет из квартиры. На длинных пальцах рук было кольцо с красным рубином, необычайной красоты. «Такие перстни здесь и в помине не делают! Восточная работа!» – подумала Елена. На соседнем балконе стоял вазон с каким-то странным растением, у которого было только два листочка на стволе и больше ничего, в причудливой форме обнимавшие воздух. Из квартиры доносилась мелодия песни «True» группы «Балет Шпандау». Тони Хэдли пел о волшебстве в своей неповторимой манере.

– Нет, не спиться! – с удивлением ответила она, не отрывая взгляда от колец.

– Ты не спишь, потому что твои мысли постоянно дрейфуют! А он спит! Какая-то несправедливость! Так почти у всех… – продолжила красавица.

– Я не хочу спать! А он страшно устал. Он водит чужую машину с грузами и днем и ночью, в плохую и хорошую погоду. Мне его жалко. Ему через час снова вставать, как солдату. Пусть спит, а я посижу на балконе и посмотрю на звезды.

– А когда он последний раз целовал твое сердце или хотя бы сказал об этом? Ведь сказанное мужчиной – это его мыслезаключения в голове, в которой всегда интересно побывать и полистать местные записки! Ты там была? Ты все так же живешь добротой? Это пройдет, а звезды всегда подождут и тебя, и тех, кто будет смотреть на них после! Загляни!.. Ты что-то слышишь внутри? – красавица говорила с Еленой как со старой подругой, и ей это понравилось сразу.

– Я смотрю в себя уже три месяца и что-то слышу! А как тебя зовут, соседка? – поинтересовалась Елена, автоматически поправив шелковый халат на груди.

– Малика – это очень древнее имя! – с гордостью ответила красавица и сделала глоток из красивой чашки.

– Очень красивое, необычное, а я Елена. Скажи! Почему ты спросила меня, слышу ли я что-то внутри!

– В такие ночи отдельные женщины что-то обязательно слышат внутри, там, где прозрачная нить соединяет твой разум и твой живот. Там, внутри тебя, ползает тайна женских пожелтевших депрессий от осознанного понимания чего-то несвершившегося и неосуществленного. Ты знаешь, что у тебя зашито под сердцем, а что у тебя зашито под линиями на ладонях? Пришло время ответов! Края твоих желаний завернуты и растрепаны, потому что ты часто трогала страницы собственной книги, но боялась перевернуть, возвращаясь всегда к одному и тому же, к пустому холоду в животе. Ты когда-нибудь бродила по теплому песку у морей или океанов босиком, ощущая соленые тихие волны? Ты помнишь свои следы, песок между пальцев и подушечные пятки? Наверное, нет, потому что их жизнь коротка, они есть, но тут же их нет… Ты не успевала обернуться, как следы пропадали, наполненные водой, упорно не желая оставаться заметными. А спрашивал ли кто себя, сколько исчезнувших человеческих следов песок таит в себе, сколько желаний что-то изменить?.. Представляешь, если бы было задумано иначе? Сколько следов было бы на всех песках мира? Мудрый, пластилиновый песок! – задумчиво размышляла Малика. – Он принял в себя твои стопы и растворил сразу. Никому не делает поблажки, ни одной девушке. Ты была там одна? Там, на просторе без бетонных стен, грязной городской высоты и с совершенно условным горизонтом! Совсем без людей, постоянно оценивающих твой купальник и твою фигуру. Вовсе нет! Когда он, воображаемый он, с лучшими качествами многих мужчин, держал тебя за руку, и ты ничего не хотела больше в этом мире! Ты помнишь те мгновенья, когда надоедливые проблемы и даже потрепанные деньги уходили на задний план, когда нежный ветер возился с твоими волосами, напоминая о себе, его мужской запах присутствия рядом и волны надежности его плеч омывали твое воображение. Ты наслаждалась романтикой, когда-то виденной где-то и прочувствованной, опять же, где-то внутри! Песок, теплая вода омывает твои стопы, его рука, его запах, объятия бриза! Ты можешь осознавать свой романтизм, только в такие мягкие ночи, бросив курить навсегда… от того, что противен сам дым, змеиные боли в груди и самоощущения в минус… – Малика поправила волосы, красивым, запоминающимся жестом, который Елене захотелось запомнить и повторять постоянно. Она запомнила этот жест сразу. – Отдельные женщины, наверное, такие как ты, осознают себя совсем по-другому, трогая изменения собственного организма… Если чего-то нет, что-то привычное отсутствует, это не навсегда, потому что странное слово – «навсегда» измерить невозможно… Кто-то внутренний, услышав тебя и перелистывая бессмысленные страницы прошедших глупых дней, нажимает везде, как бы проверяя – а ты готова?

– Готова к чему? – завороженно спросила Елена, поймав себя на мысли, что она хочет слушать и слушать Малику как можно дольше. Она наслаждалась новыми каплями слов, нанизанными на прозрачную нить ее голоса. Малика делала волшебные паузы между слов и предложений, акцентировала свои мысли, распознавая и сверяя все, о чем Елена думала час назад. Она жестикулировала тонкими руками, и замысловатые браслеты с колокольчиками опадали быстро к локтям. Колокольчики почему-то молчали. Случайно, совершенно случайно она увидела, что за Маликой на узких перилах ее балкона сидит фиолетово-черный ворон с белоснежной бородкой и двумя бархатными глазами, не мигая смотрит на нее, медленно приоткрывая большой клюв.

– Колокольчики молчат, потому что у них сейчас нет языков! – прочитав ее мысли, проницательно отметила Малика. – А ворон – мой давний друг, его зовут Еллей, а тебя Елена, будьте знакомы! Ты спрашиваешь, к чему ты готова? Это уже дверь в будущее и ответ от нежного страха. А кто знает будущее? Все вопросы велит задавать неизвестность, сопровождаемая внутренним страхом перед осознанным одиночеством. Люди охотно отвечают на вопросы, понятия не имея, что не им давать ответы! Они даже не задумываются, что их ответы меняют будущее их самих за самоуверенную опрометчивость. Что может знать, такой отвечающий ваятель скользких ответов? Ни-че-го! Ты даже не представляешь себе, что такие люди похожи на подметающих осеннюю листву дворников на палубе корабля в тысячах километрах от берега. Откуда листва в океане? Откуда дворник на корабле? Тебе ответят все, выдвигая глупые гипотезы и обязательно часто повторяя оторванное от мышления слово – «ну». «Ну вы знаете, ну вы понимаете, ну это!..» Взамен нужно сказать просто – я не знаю! Я не знаю, к чему ты готова, так будет прозрачней! Об этом больше всех может знать одинокий фонарь на набережной у моря. Он живой и все видит! Но… не сейчас.

Балконная дверь скрипнула, и Елена резко обернулась. Там стоял Алексей в трусах и с чашкой холодного чаю в руке. На его сонном лице были видны следы грустного сна.

– Ты с кем тут разговариваешь? – последовал более чем узнаваемый вопрос, который слышали все много раз в своей жизни. Голос был дальний, чужой и хрипловатый, с колониями дорожных микробов на стенках трахеи.

– Я говорю с Маликой! – она обернулась в сторону соседнего балкона, но там было пусто. Свет в квартире не горел, «Балет Шпандау» молчал, девушки не было, а на перилах сидела черная птица. Немного скосив голову набок, она не моргая и понимающе смотрела на мужчину в трусах.

– Новые твои фантазии? – он шумно отпил холодный чай, почесал трусы в районе ближнего и дальнего паха, вглядываясь в городской горизонт, и, не глядя на жену, продолжил. – У меня долгий рейс, еще надо машину проверить, то се… Через час уезжаю на автобазу, пожрать сваргань! Смотри, ворона, какая откормленная на соседнем балконе! – он уставился на птицу и отпил шумный глоток чая. Сделав шаг поближе, он сложил губы трубочкой и выпустил тонкую струю жидкости под давлением. Чай вылетел из его рта и, пролетев полтора метра, разбрызгался по клюву, глазам и левому крылу ворона. Птица не шелохнулась. Она продолжала смотреть на него как на обыкновенного человеческого идиота, потому что вороньих идиотов не существует в природе!

– Зачем ты так? Оставь его в покое! Иди в душ, а я сделаю завтрак! – она улыбнулась от предвкушения какой-то веселой мысли и быстро пошла на кухню. На часах было начало первого ночи. Обыкновенное небо, договорившись с ветрами, трепетно запустило легкий сквозняк в ее сторону. Дверь медленно закрылась, издав негромкий скрип. В ванной застучала вода о кафель на полу. «Все это можно предвидеть заранее! – мелькнула мысль в голове Елены. – Только нельзя подсчитать количество капель, выпавших из душа! И кому это надо заниматься водой, если вода всю жизнь занимается человеком! О Боги!..» Она прикрыла дверь на кухню, сидя на стуле, одним только умственным обращением к двери. Все работало, как и на балконе! Стоя над сковородкой, она переворачивала яичницу с розоватым беконом, не притрагиваясь, а мысленно обращаясь к ним обоим. Затем нож самостоятельно нарезал хлеб и укладывал бутерброды в дорожную финскую коробку, отрывались прутики петрушки и выкладывались сверху сыры и колбасы. Ей было весело, фантазии были реальны, они работали, они помогали. Она была уверена, что Малика вернется! Что-то началось, но она не знала, что именно…

За окном закапал дождь, нежно трогая кухонное окно. Водяные полоски стекали наперегонки вниз. Ей пришла в голову мысль – проведать ворона на соседнем балконе. Она попросила – и нож вымылся под краном, крошки собрались в кучку и нырнули в мусорное ведро. На столе развернулась салфетка и подвинулась солонка с йодированной солью в виде голубого земного шара. Все стояло на местах, ожидая мужского поглотителя калорий. Черная муха, уже неделю живущая на потолке кухни и всегда ужасно раздражающая мужа, по просьбе Елены развернулась в воздухе у дверей и, разогнавшись до скорости знаменитой итальянской машины, быстро воткнулась в окно, сильно ударившись микроволосной головой. Она потеряла сознание, ровно на время хозяйской трапезы. Елена мысленно поблагодарила ее за то, что она сохранила себе главное – жизнь. Вода в душе еще шелестела. Елена, пройдя коридор и комнату, нырнула на балкон. Там, на соседних перилах, сидел он, черный и мокрый. Ворон съежился, как все мокрые птицы, быстро моргая и дергая головой от изобилия воды. Он сидел все в той же позе и на том самом месте.

– Уважаемый Еллей! Могу ли я вам чем-то помочь? – спросила она, обращаясь к птице.

– Утр-р-ром Мар-р-рика ждет на бер-р-регу! – выговаривая каждый звук, промолвил он металлическим голосом и, медленно раскрыв плечи и поймав поток воздуха, сделал шаг вперед. Его подхватила какая-то невидимая сила и, развернув на сто градусов, плавно унесла в ночь. Он красиво спикировал, как давно погибшие ночные Мессершмитты над этим же городом. Перила опустели, как потолок оперного театра.

– Ленка! – позвал ее муж. – Чаю дай!

– Иду, иду! – быстро ответила она, направившись на кухню. После ночного завтрака муж ушел в очередной рейс. Квартира медленно опустела, и мятая подушка с одеялом ожидали заботливых рук. Муха медленно очнулась под батареей отопления, прошлась свои традиционные семьдесят мушиных шагов по полу и, включив совсем не мышечный механизм, поднялась в воздух. Елена открыла окно настежь, запустив ночь на кухню, и очнувшаяся муха, сделав три заколдованные спирали над ее головой, вылетела в большое пространство. Убирая посуду, Елена заметила, что в чашке мужа, в остатках чая плавала маленькая рыбка гуппи. Совсем еще детеныш, прозрачная и маленькая. Она плавала между больших чаинок от стены до стены, выискивая свой дальнейший путь. Но пути не было, было замкнутое пространство.

– Я тебя спасу! – сказала она, почему-то нисколько не удивившись.

Елена набрала банку воды и перелила остатки чая в банку вместе с рыбкой. Разглядывая случившееся, она отметила про себя, что чаинки превратились в красивые водоросли, важно танцующие у дна. Маленькая гуппи получила свой маленький мир с помощью Елены и, работая хвостом, продолжила путь познания.

– Никто из людей, получив свой маленький мир, не может осознать, что он его уже получил, один, до самого конца! – произнесла она шепотом, получив огромное наслаждение от спасенной гуппи-души.

Река, широкая и знаменитая, была совсем недалеко. Ее воды помнили многое за тысячу лет, но рассказать не могли. Она плыла от своих истоков до впадения в такую же воду, растворяясь там каждую секунду множество лет. К ней привыкли, в ней иногда купались, плавали и тонули, в нее плевали и бросали мусор, у нее забирали речных жителей раков и рыбу, в нее выбрасывали отравленные технические и канализационные воды. Река таила в себе железную арматуру и еще крепкие кирпичи, железки, деревяшки с ржавыми гвоздями, астрономическое количество бутылок и банок, пожелтевшую пластиковую тару и массу рыболовных снастей, пробитые тела лодок, мячей – все то, что называют хламом. Еще она хранила в себе тайны утопленников и не утопленников, память мускулистых кожемяк, моющих шкуры в ее воде, и даже ржавые стрелы узкоглазых кочевников. Она старалась не обращать ни на что внимания и продолжать плыть далеко, с давней собственной целью: жить и существовать, несмотря ни на что и без перерывов на придуманный людьми обед! У реки была река!