Текст книги "Спящий агент"

– Кнута Сведберга отравили, – сказал неведомый информатор. – Он умрет мучительной смертью, и во всем мире нет врача, который смог бы ему помочь.

– Отравили? Кто?

Короткая пауза.

– Послушайте, звоня вам, я очень рискую. Очень прошу не вычислять откуда.

– Конечно, конечно… ни в коем случае, – соврал Сонни.

– На ваш вопрос «кто» отвечаю: не знаю. Но за этим стоит русская служба безопасности. Кнут Сведберг лежит в больнице, и его ничто не может спасти. Ничто. Остается только молиться за его душу.

Последние слова он произнес по-русски.

Сонни поискал глазами, на чем писать. Поверх шеститомника Хемингуэя лежала пачка неоплаченных счетов. Достал из кармана ручку и, ни на что хорошее не надеясь, попробовал. По неписаному правилу первая попавшаяся ручка обычно оказывается негодной, но на этот раз повезло.

– Но почему именно Сведберг? Решение, насколько мне известно, принимает правительство, а не «Свекрафт»?

Вопрос риторический. Сонни и так знал ответ. Спросил, чтобы выиграть время и привести в порядок расплывчатые после двух с половиной литров пива мысли. Сел на диван и начал писать на обороте счета от телекоммуникационной компании.

– Потому что Сведберг очень влиятелен. В вопросах энергетики правительство к нему прислушивается. Не только прислушивается, более того, поступает так, как он советует. И если он… исчезнет – проблема решится сама собой.

Голос искренне взволнованный.

– А вам известно, что за яд?

Сонни физически почувствовал желание собеседника нажать на кнопку отбоя. «Сейчас и нажмет», – решил он, но неожиданно последовал ответ.

– Полоний.

– Полоний? Никогда не слышал о таком. Что это за штука?

– Это вы можете узнать сами. Мы и так говорим слишком долго.

– Подождите… а кто…

Разговор прервался. Сонни так и остался сидеть, уставившись на замолчавший Blackberry. На него укоризненно таращились пустые глазки пивных банок на полу.

Идиот.

Он пнул ногой банку. Она покатилась по полу, оставляя за собой капли пива.

Время позвонить Челлю, его старому другу из отдела контршпионажа.

Том

Главная контора «Свекрафта», Стокгольм, январь 2014

Гелас Дирави попросила слова. Восемь человек, все руководство «Свекрафта» плюс председатель совета директоров; он – по видеосвязи из своего дома на Ривьере.

– Мы собрались по просьбе Кнута.

Гелас оглядела собравшихся и продолжила:

– Надеюсь, Оскар, ты меня слышишь там, на солнышке, – она повернулась к камере.

Настроение – хуже некуда. По-видимому, все уже поняли, что хороших новостей не будет. Полумрак за окнами тоже оптимизма не добавлял. Всего двенадцать часов дня, а погода такая, что трудно отличить день от ночи.

– Знаю – все хотят узнать, что произошло с Кнутом. Я только что из Каролинки. Никакого улучшения. Скорее, наоборот. Пока о выписке и речи не идет.

– Насколько серьезными могут быть последствия кишечного гриппа?

Начальник финансового управления смотрел на Гелас так, будто ставил под сомнение ее слова.

– Не знаю. Но врачи не считают, что это кишечный грипп. Что-то другое, более серьезное. У него по-прежнему очень болит живот, непрекращающаяся рвота. Помутнение сознания. Его держат на капельницах.

Кнут.

Том прикрыл глаза. Вовремя Кнут заболел. Иначе бы ему пришлось отвечать на разные неприятные вопросы. Насчет его отношений с Ребеккой, например. Он не спал почти всю ночь. Анализировал слова Ребекки. Пытался вспомнить, как отреагировал Кнут, когда он сказал ему про семейные неурядицы. Иногда ему казалось, что можно отмести все сомнения. У Кнута роман с Ребеккой. А иногда – что он сходит с ума.

Гелас продолжала говорить, но Том словно оглох. Видел, как шевелятся ее губы, но не слышал ни слова.

Как это могло случиться? Состояние Кнута ухудшилось прямо на глазах, буквально за пять-десять минут. В такси по дороге в «Дипломат» он был совершенно здоров и энергичен, как всегда. В полной боевой раскраске.

Он посмотрел в окно – у причала стоял русский лайнер. Регулярные рейсы Стокгольм – Санкт-Петербург с заходом в Хельсинки и Таллинн. Теплый свет из окон сотен кают делал корабль похожим на небольшой город. Забавно, русские туристы очень часто выбирали именно его, чтобы спросить, как пройти туда-то и туда-то. Ксения считала, что он похож на русского и к тому же у него добродушный вид. Может быть, никто не удивлялся, когда он отвечал по-русски.

– Мы должны набросать план на тот случай, если Кнут заболел серьезно, – произнес с экрана председатель правления, раздробился на секунду на тысячи цветных квадратиков и появился вновь. Голос слышен так, будто он на соседнем стуле. Но он не на стуле. Он сидит в шезлонге. Развалился в шезлонге на пляже и любуется на античную голубизну Средиземного моря.

У них просто-напросто нет человека, который мог бы взять на себя роль Кнута. Видимо, единственное, чего Кнут не смог, – подготовить преемника. А может, просто не думал об этом. Считал себя вечным. Одна из возможных кандидатур – Том. Он всего лишь заведовал международным отделом, но опыта и знаний у него было побольше, чем у других. Но решится ли правление поручить ему руководство предприятием, снабжающим электроэнергией половину Швеции?

И самое главное – хочет ли он?

Перед глазами – сжавшаяся фигурка Ксении. «Вы оба психи». И ненависть во взгляде.

Нет. Сейчас не время взваливать на себя эту ношу.

– А что будет, когда пронюхают, что Кнут лежит в больнице в тяжелом состоянии? – спросил начальник кадрового отдела. Его огненно-рыжие волосы наверняка политы каким-то спреем – торчат на пять сантиметров над головой, как нимб у святого. Побарабанил пальцами по столу и продолжил: – Это же вопрос времени, не так ли?

Вопрос повис в воздухе.

– Рынок среагирует, и не слабо, если узнают, что «Свекрафт» обезглавлен, – сказал с экрана председатель. – Мы должны этому помешать. Пока по возможности – никому ни слова. Я готов приехать в любую минуту, если Кнуту не станет лучше.

– Через пять дней заседание по рынку капитала, – встревоженно произнесла Гелас. – Нам придется объяснять, почему Кнута нет.

– Решим как-нибудь, – сказал председатель.

Видно было, что он торопится – подошло время ланча. Государство – самый значительный акционер «Свекрафта», и председатель совета директоров – государственный чиновник. Том знал, что Кнут хотел от него избавиться и поставить на его место более знающего и заинтересованного человека.

Том дождался, пока все уйдут. Осталась одна Гелас.

– Как он на самом деле себя чувствует?

– На самом деле? Хуже некуда. Я очень беспокоюсь, Том.

– А диагноз?

– Не знаю. И Аврора, и я много раз спрашивали, и врачи не знают. Но говорят, состояние быстро ухудшается.

Том сложил ладони и сильно потер физиономию.

– Ухудшается…

– Да. Организм не удерживает жидкость. Критическое обезвоживание. И еще что-то с анализами крови.

– Что с анализами?

– У него, как они говорят… сейчас вспомню… – Гелас внимательно посмотрела на люстру, словно там была шпаргалка. – Да… апластическая анемия.

– И что это за чертовщина?

– Недостаток красных кровяных телец.

– При заболевании кишечника?

Гелас безнадежно пожала плечами.

Он вспомнил неизменную тему их последних разговоров – «Западный поток». Без Кнута вряд ли удастся заключить договор о поставках русского газа в качестве компенсации за прокладку трубы в шведском шельфе. Что это означает? Разочарование акционеров и подрядчиков. Неизбежное падение курса акций. Финансовые потери рядовых акционеров – во всяком случае, номинально. На бумаге.

Гелас словно прочитала его мысли.

– Кнут хотел, чтобы ты на время оставил в покое немцев с их бурым углем и занялся договором с Россией. Встал с ним в одну упряжку.

– Я?

– Ты, конечно. Что здесь странного? Думаешь, не справишься?

Вопрос застал его врасплох. Испытывает она его, что ли?

– Конечно, справлюсь. Просто странно… этот проект… Это же любимое детище Кнута.

И вдвойне странно, потому что Кнут, по всей видимости, спит с его женщиной.

На стенах кабинета развешаны фотографии – гидроэлектростанции в Норрланде, гигантские газгольдеры для производства биогаза, атомная станция в Форсмарке. Может быть, скоро к ним прибавится еще одна – мощная газотурбинная станция на русском газе.

Если быть честными, им и в самом деле очень нужен русский газ. Сейчас это становится все более ясным. Бьющая все рекорды зима, наверное, самая холодная после Второй мировой войны, буквально ткнула их носом в очевидный факт: мощности «Свекрафта» на пределе.

– И еще вот что… если ты поедешь навестить Кнута, будь готов к шоку.

– Я видел много больных людей.

– Да… Но не настолько больных. Он выглядит как минимум на двадцать лет старше.

Гелас неожиданно всхлипнула, подошла к окну и постояла, закрыв лицо руками.

Том нерешительно обнял ее за плечи. «Кто ее знает, может, решит, что я к ней сексуально домогаюсь, как это теперь называется».

К его облегчению, она не отодвинулась и не сбросила руку.

Теплая кожа, легкий цитрусовый запах.

– Не паникуй. Он выздоровеет. Нестарый, здоровый мужик не может быть смертельно больным.

– У него еще и волосы выпадают. Пучками. Я даже Авроре не сказала – не знала, видела она или нет.

Он хотел сказать что-то утешительное и по поводу волос, но слова застряли у него в горле. Его словно обжег отчаянный взгляд Гелас. И только тут он сообразил.

– Выпадают волосы? Что за чертовщина… – по спине побежали мурашки.

Гелас еле заметно покивала головой и вытерла слезы тыльной стороной ладони.

Хайнц

Атомная станция «Форсмарк», Эстхаммар, январь 2014

Лето, осень, зима, весна… независимо от сезона трудно найти место красивее, чем тот кусок суши, на котором выстроена атомная станция «Форсмарк». Лед на Балтике, насколько хватает взгляд, светится под лучами скупого зимнего солнца холодным слюдяным сиянием. За исключением большой полыньи, куда сливают отработанную охлаждающую воду. Там кипит жизнь. Хайнц представил, как тюлени охотятся за лососем и окунем. Местные жители называют это место «горячкой».

Он иногда приезжал сюда с детьми, а позже – и с Тувой. Брали коробки с едой и часами наблюдали за жизнью морских обитателей.

Для него – доказательство, что техника и природа могут жить во взаимно устраивающем симбиозе.

Для других – нет. Во всяком случае, «Гринпис» так не считает.

Атомные станции – потенциальная возможность неуправляемой реакции и уничтожения всего живого на много миль вокруг. Недавно активисты «Гринписа» проникли на территорию станции и сами сдались охране. Доказали ее несостоятельность. Если они так легко проникли на станцию, почему это не может сделать террорист?

Хайнц не соглашался с коллегами, утверждавшими, что риск катастрофы практически равен нулю. Стопроцентной надежности вообще не бывает, в том числе и на ядерной станции. Единственное, что успокаивало, – шведские реакторы поставлены вне зоны тектонических неожиданностей вроде землетрясений и цунами. Как, например, «Фукусима» в Японии.

Но если что-то случается, есть опасность потери контроля над реакцией. Микроскопическая, но есть. Это как нельзя ясно доказала японская катастрофа. Конечно, урок извлечен. Он сам принимал участие в разработке дополнительных мер, исключающих возможность повторения фукусимского сценария. Собственно, это их долг. Так записано в трудовом договоре: «Постоянно работать над повышением безопасности».

Вот и шлагбаум. Он специально взял машину, чтобы проехать мимо условленного пункта, точки, как ее называли его работодатели по-русски. И вытащить из расщелины валуна конверт с крошечной флешкой, на котором он собственноручно написал «С МЕНЯ ХВАТИТ».

Подъехать к камню не удалось – все в сугробах. Пришлось идти по колено в снегу. Брюки так и не высохли, хотя он и включил обогрев салона на максимум.

Охранник. Рутинная проверка. Шлагбаум поднялся, и Хайнц въехал на территорию станции. Поставил машину на парковке для персонала и пошел к служебному входу.

После встречи в «Дипломате» он побаивался контроля безопасности на проходной – микроскопические частички полония могли прилипнуть к коже и дать пик на радиационной проверке. Нет, все прошло гладко. Но одежда наверняка контаминирована.

У Хайнца испортилось настроение. Картинки идиллического отдыха на природе с детьми сменились мыслями о безнадежности его положения.

Он попал в медвежий капкан.

Они убили его собаку. Нагляднее показать невозможно – из их лап не вырвешься. И он уверен – если понадобится, они способны на что угодно. И все повторяется: опять в кармане крошечный предмет. Флешка. Он не знает, что в ней, но догадывается – они хотят причинить ущерб делу, за которое он самоотверженно сражался много лет: безопасной шведской атомной энергетике. Больше всего ему хотелось взять этот предмет и выкинуть куда подальше. И с гордо выпрямленной спиной пожать руки друзьям-сотрудникам, людям, с которыми он проработал полжизни.

Но как он мог так поступить?

Безопасность семьи – прежде всего. Сначала надо отгрызть попавшую в капкан лапу.

Коллеги из его группы замены топливных сборок обычно обедали в третьем столовом зале «Форсмарка» без четверти двенадцать. Он пришел в полдвенадцатого – не хотелось никого видеть. Но надежды не оправдались – уже через пять минут появились инженеры его группы и расселись рядом.

– Ранний обед, Хайнц? Решил от нас улизнуть?

– Еще бы! От вас улизнешь… А кроме шуток – очень рано позавтракал и проголодался.

Как приятно говорить правду… Он и в самом деле выехал очень рано, чтобы успеть заехать на точку.

– Любовался природой? Ты же у нас энтузиаст…

– Раннее утро всегда… schön.

Он отрезал кусочек блинчика с мясом и отправил в рот. Как трудно отделаться от родного языка… А может, он просто не хочет от него отделываться. Самый красивый и богатый язык после русского и итальянского.

– Кто-нибудь слышал сегодня первый канал радио?

Грегер, долговязый тридцатилетний парень, только что закончивший факультет ядерной техники в Упсале.

Все дружно помотали головами, не отрываясь от горохового супа с копченой свининой, называемого «солдатским». Кто теперь слушает радио? Грегер вообще со странностями.

– Жаль, – сказал Грегер, словно не заметив скептической реакции коллег. – Выступал этот профессор-эколог… ну, вы знаете, который настаивает, чтобы все отказались от машин, крутили педали и не ездили в Таиланд.

– А, этот… пророк Судного дня. Каждый раз, когда он дает интервью, кажется, что семь тощих лет кончились и наступил восьмой, еще тощее, – улыбнулся Урбан, ближайший подчиненный Хайнца.

– Да-да, именно он. Сказал, что человечество должно покончить с выбросами углекислого газа не позже две тысячи сорокового года, иначе нас ждет потепление на два градуса.

– Этот номер не пройдет! – с притворным жаром воскликнул Урбан и улыбнулся еще шире.

– Возобновляемые источники, например, – Грегер не сдавался и был, очевидно, доволен, что удалось вовлечь сослуживцев в разговор.

– Солнце, воздух и вода, – пропел Урбан. В глазах его прыгали искорки смеха, хотя он старался принять серьезный вид. – К сожалению, нам не хватит.

– Почему? Я слышал, что солнечные панели в Сахаре могут обеспечить электроэнергией весь мир.

– Ну да. Пять тысяч квадратных километров панелей, которые некому обслуживать.

Все дружно засмеялись. Все, кроме Хайнца. Он думал о раскаленной флешке в кармане. Она жгла ему грудь. Если бы они только знали…

Урбан перестал смеяться.

– Я считаю, что единственное решение проблемы с энергоснабжением – атомные станции, – заявил он, набрал полную столовую ложку дижонской горчицы, положил в суп и принялся вдумчиво размешивать.

– Это верно. Эффективно, в перспективе очень дешево и безопасно. Но… Мы же знаем, стопроцентной безопасности не бывает, – процитировал Грегер любимую мантру Хайнца. – И если допущена ошибка, последствия могут сожрать всю эффективность. Даже думать не хочется…

Все уставились на Грегера.

– Таких ошибок не допускают, ты и сам знаешь, – Урбан невозмутимо отправил в рот ложку густого, сдобренного горчицей горохового супа.

– Но допускали же! Природные катаклизмы, человеческий фактор… В Чернобыле провели пробную остановку, хотя там не хватало персонала, а те, кто был, не обладали нужной компетентностью. В Японии власти знали, что станцией владеет TEPCO[14]14
  Tokyo Electric Power Company – Токийская энергетическая компания.


[Закрыть], которая была уже много лет на грани банкротства. Они пожалели двести миллионов, чтобы модернизировать топливные бассейны. Не такие большие деньги, но и их не было.

– Мы, во всяком случае, такого не допустим. Люди учатся на чужих ошибках. Неужели ты думаешь, что Управление безопасности позволит нарушать технику этой самой безопасности?

– Банки разоряются, самолеты таранят небоскребы. Представь пару психически нестабильных операторов у панели управления. Допустим, у них комплекс Герострата. Или они собрались шантажировать государство.

Хайнцу больше всего хотелось встать и уйти. У него сильно кружилась голова.

– Немцы закрывают ядерные станции, – продолжил Грегер.

Хайнц хотел попросить его прекратить мрачные пророчества, но язык словно прилип к гортани.

– Тогда скажи мне, почему ты выбрал эту профессию, если сомневаешься в нашем деле? – юмористический настрой Урбана сменился плохо скрытым раздражением.

– Я не сомневаюсь… Я только подумал, что может случиться, если… Слушай, какого черта? Я прекрасно знаю, какие вы здесь профессионалы.

Наконец-то догадался, что пора заткнуться.

– Ты сегодня какой-то тихий, Хайнц.

Кто-то положил ему руку на плечо. Он обернулся – Морган.

– А когда будем отмечать замену твоей двадцать пятой сборки?

Хайнц попытался улыбнуться, и сам почувствовал, насколько вымученной получилась эта улыбка. Он чувствовал себя Иудой, продавшим душу. Люди, сидящие за столом, – тоже его семья. Больше тысячи сотрудников, и он знаком почти со всеми. Многие работали посменно – утренняя, дневная и вечерняя. Четыре недели, потом чередуются. Постепенно узнаешь всех.

Хайнц относился к сослуживцам с огромным уважением, если не с любовью. То, что он собирается сделать, оставит несмываемое пятно на их репутации, поставит под сомнение компетенцию и пригодность к работе на ядерной станции. Он понятия не имел, что там на этой флешке, но на станции действовал строжайший запрет на использование любых посторонних носителей информации – слишком велик риск заражения системы компьютерным вирусом. Их сеть даже к Интернету не подключена.

– Обязательно надо отметить, – подхватили сослуживцы. – Двадцать пять замен, тысячи перемещений, сотни ремонтов! Ты и есть «Форсмарк», дружище!

– Попрошу Марианн испечь двухметровый рулет с упландской черникой, – сказал Хайнц с натужной улыбкой.

Он вдруг забеспокоился, что его мрачность может вызвать подозрения.

Он встал, оставив недоеденный блинчик.

– Что с тобой? – спросил Урбан и кивнул на тарелку. – Ты же никогда не жаловался на аппетит.

– У меня срочное дело в зале.

– О’кей. А можешь меня подбросить после работы? Я засек – ты сегодня с машиной.

Хайнц молча кивнул, взял поднос и пошел к стойке с грязной посудой.

Он выжидал, и случай наконец представился. Соня встала и пошла в другой конец зала управления третьим реактором, «Форсмарк-3», что-то спросить у начальника смены. Флешка зажата в левой руке. Надо всего-то вставить ее в интерфейс любого из компьютеров. Рука налилась свинцовой тяжестью. Подумал, что именно так чувствуют себя люди перед роковым прыжком в пропасть.

Если содержимое флешки попадет в компьютер – пути назад нет. Хайнц уговаривал себя, что это всего-навсего одна из шпионских программ. Русские постоянно охотятся за информацией. Но в глубине души понимал – это не так. Русские и без того знали все про работу станции, а то немногое, чего не знали, могли с таким же успехом спросить у него, Хайнца. И если флешка содержит что-то опасное для системы, последствия могут быть необозримыми. Но что, в конце концов, значит один «жучок» в огромной системе, от которого, уж если на то пошло, легко избавиться, как только он будет обнаружен. Что значит эта мелочь по сравнению с тем, что, если он не сунет флешку в гнездо, серьезному риску будет подвергнута его семья.

Выбор простой.

Он повернул флешку контактным концом вперед, сунул в гнездо и услышал характерный звоночек: новый девайс. Через секунду появилось диалоговое окно с маленькой кнопочкой Run в левом нижнем углу. Он быстро поставил маркер на кнопку и щелкнул мышкой. Окно погасло, послышалось характерное жужжание диска, и через несколько секунд выскочила надпись: «Операция завершена».

Руки успели вспотеть так, будто он забыл их вытереть после мытья. Он быстро, но стараясь не делать резких движений, выдернул флешку из гнезда и сунул в тот же нагрудный карман.

Остается надеяться, что это все. Что они поймут наконец: пора оставить его в покое.

Он свое дело сделал.

На дисплее компьютера ничто не свидетельствовало о только что произведенной загрузке. Пора забыть и начинать жить дальше. Забыть угрызения совести. Он жив, его семья здорова. Теперь все должно вернуться в нормальное русло.

 
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.
 

Сейчас эти строки Гёте показались ему особенно мудрыми. Мудрыми и пророческими.

Сонни

Бромма, пригород Стокгольма, январь 2014

Сонни, как говорят русские, устал до мозга костей, обдумывая полученную странную информацию. О Кнуте Сведберге. Или нет. Кажется, не так. Они говорят: промерз до мозга костей. Неважно. Если и вправду Сведберга отравили русские спецслужбы – это потрясение основ. Отравить одного из лидеров шведской энергетики равносильно объявлению войны. Особенно если учесть последние сигналы: Россия недовольна шведской политикой.

Он искренне надеялся, что информация ложная. Все рассуждения насчет того, спит медведь или проснулся, обычно не давали ему самому заснуть, и сейчас после выпитого он просто был не в силах этим заниматься. Хотелось спать.

Заставил себя съесть последний кусок пиццы, купленной в греческой пиццерии на углу, и вытянулся на диване. Диван подозрительно крякнул, и Сонни вспомнил, что не раз уже собирался посмотреть: что там крякает? Главное преимущество безработного – сколько угодно времени, можно постепенно начать выполнять данные самому себе обещания. Например, посмотреть, что крякает в диване.

А что еще?

У Сонни не было особых интересов. Работа и книги. А прочитать газеты и погуглить на компьютере заинтересовавшие его факты – от силы два часа в день.

И что он будет делать со всем этим внезапно свалившимся на него временем?

Сгоряча он решил пойти на курсы русской разговорной речи. В теперешние времена бытовой язык, и не только русский, меняется с сокрушительной скоростью. Компьютерная упрощенная и выхолощенная терминология оказалась неожиданно привлекательной. Он сам только что мысленно произнес идиотское слово «погуглить». Но курсы… Надо признать честно: русский был важен прежде всего для работы, поскольку позволял преодолевать смысловые затруднения при анализе материалов. Знание языка исключало сомнения, не является ли та или иная информация ошибкой перевода.

А теперь?

Его карьера закончена.

Сонни был совершенно убежден, что его место уже занято каким-нибудь пропитанным тестостероном двадцатипятилетним амбалом с шестым даном в карате. Ясное дело – такие там и нужны. Охотиться на смуглокожих и резаться в банди. И не подвергать сомнению разумность и пользу того, чем они заняты. Из тех, кто уверен, что Солженицын – курорт на Черном море, а Пуччини – кофе-эспрессо с большим количеством молока.

И пиво не помогло. Сам он из очень простой семьи, но, насколько себя помнил, всегда испытывал жгучий интерес к литературе. И не только к литературе, к культуре вообще. И гордился своими знаниями и кругозором – как он считал, гордился справедливо. Собственно, никакой злобы к коллегам он не питал. Ему просто было трудно понять их приоритеты. Он не знал, а теперь никогда и не узнает, как они рассуждают. Как они могут понимать человеческую психологию без багажа культуры, без спонтанно возникающих литературных и исторических ассоциаций?

И если признать честно, большинство из них на двадцать-тридцать лет моложе. Проблема отцов и детей.

И как раз в тот момент, когда Сонни пришел к неутешительному выводу, что он не что иное, как бесполезное ископаемое, раздался звонок в дверь.

Кто бы это мог быть?

Сонни неохотно поднялся и пошел к двери. У него не было никакого желания обсуждать с кем-то свои проблемы. Он приоткрыл дверь, и в дом ворвался маленький ледяной вихрь колючего снега. Сонни зажмурился.

– Привет. Извини, что беспокою. Могу зайти на минутку?

Сонни уставился на пришедшего.

Челль Бьюрман, шеф отдела контршпионажа СЭПО. Они проработали вместе много лет, и хотя Челль всегда соблюдал дистанцию и старался не примешивать личные отношения к служебным, Сонни он нравился. Вернее сказать, он его уважал. Прежде всего за легендарную компетентность.

– Челль? – спросил он и тут же подумал, что более идиотский вопрос и придумать невозможно. Как будто он его не узнал.

– Зайти-то я могу? – повторил Челль с улыбкой. – Замерз как собака.

Он потоптался на стальной решетке на крыльце.

Сонни отступил на шаг и жестом пригласил войти. Наверняка пришел поговорить насчет полученной им странной информации об отравлении.

Челль прошел в прихожую, тщательно закрыл за собой дверь, снял сапоги и аккуратно поставил их на полку для обуви. Неловко вылез из пальто.

– Пошли в гостиную, – необдуманно пригласил Сонни.

Челль остановился на пороге, посмотрел на смятую картонку из-под пиццы, на пустые банки, но не сказал ни слова.

Сел на диван – и странно, диван не отозвался обычным кряканьем.

– Вы проверили насчет Кнута Сведберга? – спросил Сонни без вступления.

Челль кивнул и уставился на Сонни. А Сонни, не отрываясь, смотрел на Челля. Тот выглядел настолько ординарно и неприметно, что при первом взгляде никто бы не подумал, что перед ним один из лучших, если не лучший контрразведчик страны за все времена. Лет пятьдесят, редкие, с первой сединой волосы, очки в тонкой позолоченной оправе. Напоминает банковского клерка. Или бухгалтера. А еще больше похож на владельца заправочной станции на Броммаплане. Незаметный, среднего возраста человек без каких-либо отличительных признаков.

Но, как говорится, внешность обманчива.

– Да… проверили, – сказал Челль задумчиво и поправил очки. – Спасибо за подсказку. Мы даже навестили его в больнице. Следов радиоактивности нет, слава тебе господи, но элемент, который ты назвал… полоний, он как бы… в общем, его не так легко обнаружить. Мы, разумеется, взяли и мочу, и кровь для анализа. Требуется время.

Он замолк. Сонни лихорадочно думал, что может предложить нежданному гостю. Представил внутренность холодильника: банка пива, тюбик с майонезом и несколько вчерашних оладий.

– Значит, решил уволиться? – спросил Челль, прищурившись.

Сонни сообразил, что торшер светит гостю в глаза, и повернул лампу к стене.

– Честно? Я не выдержал. Это не мое дело – ловить исламистов в пригородах. Извини.

Челль медленно наклонил голову.

– Собственно, извиняться должен я. В этой последней реорганизации успели наделать столько глупостей, что за пять лет не разберешься. И я, к сожалению, ничего не мог сделать. В последние годы львиная часть бюджета идет на антитерроризм. Это, в общем, понятно любому, кто следит за новостями. Но действия русских в последние месяцы заставили правительство пересмотреть свои решения.

Сонни молча кивнул. Именно это он и пытался доказать. Бесконечные нарушения воздушного пространства, переругивание дипломатов. Все это не случайно. Входит в какой-то, пока неясный, план. Но он прекрасно знал: убеждать в этом Челля – ломиться в открытую дверь. Челль и сам давно пришел к тому же выводу.

– Значит, решили пересмотреть… – только и сказал Сонни. – И в каком смысле?

Челль откинулся на спинку, и диван крякнул так звучно и жалобно, что даже Сонни удивился: у него так не крякало.

– Надо бы починить… – пробормотал он.

Челль не обратил внимания на его комментарий.

– Вчера я говорил с главным. У нас новые директивы. Я получил задание сколотить экспертную группу по изучению русской разведывательной активности в стране. Кстати, история со Сведбергом – тоже, по-видимому, часть этой активности. Можно надеяться, что это обычный для них отвлекающий маневр. Но если это часть какого-то большого плана, ты нам нужен больше, чем когда-либо.

Сонни молча пожал плечами.

– Мы проработали вместе много лет, Сонни. Я не очень силен по части раздавать комплименты, но из всех, с кем я работал в контршпионаже, – ты лучший. Чемпион, так сказать.

– Спасибо на добром слове.

Челль сделал паузу.

– Теперь все понимают, каким расточительством ресурсов был перевод тебя к антитеррористам.

Интересно, почему на этот раз причисление его к «ресурсам» звучит не так обидно?

– Я сто раз говорил, – медленно и с нажимом произнес он. – Мне там нечего делать.

– Да понял я, понял… но пришел я не обсуждать твой эффектный уход. Наоборот. Я предлагаю тебе возглавить специальную команду. Докладывать будешь непосредственно мне.

Сонни обвел взглядом груды книг на полу возле стен, пивные банки… Неужели ему так хочется провести последний год перед пенсией за пивом у телевизора и перечитыванием любимых книг?

– Я в неважной форме… – сказал он.

– Знаем вас, как вы плохо в шашки играете, – неожиданно процитировал Челль Гоголя. Будто специально дал понять: мы из одного муравейника. – Короче, я хочу, чтобы команду возглавил именно ты. Заодно избежишь службы в МИРе, – криво усмехнулся он и встал с дивана.

Леннарт

Ватерлоо, Бельгия, 1998

Через несколько дней Рождество. Негромкие звуки оркестрового переложения «Гимнопедий» Эрика Сати в элегантном зале ресторана в Ватерлоо. Ресторан, между прочим, удостоен звезды Мишлен. Всего полчаса езды до здания Европейской комиссии, где уже семь лет работает Леннарт. Ему уже исполнилось сорок четыре. Один в городе, который он так и не научился любить. Иногда казалось, что здесь живут только состоятельные чиновники Евросоюза, у которых, по его наблюдениям, нет никаких интересов, кроме заоблачных окладов и тщательного анализа командировочных расходов (а вдруг не доплатили!). И, разумеется, сознание своей власти над континентом.

Нет, город ему не нравился.

А вот «Гимнопедии» нравились, и даже очень.

Эти пьесы – в числе валентининых фаворитов. Он прекрасно помнит, как она играла их для него в доме своих родителей. Так, как они написаны, – фортепианный цикл. Буквально через пару дней после того, как Володя их познакомил.

Странно, он простил Володе роль, которую тот, наверняка вынужденно, сыграл в подлом фарсе, закрепостившем Леннарта на всю жизнь. Даже не простил, а как-то… с годами гнев притупился, но чувство признательности осталось. Благодаря Володе он познакомился с Валентиной.