Автор книги: Карен Армстронг
Жанр: Религиоведение, Религия
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Часть вторая
Миф
4. Новая история, новое Я
В первом потоке депортированных израильтян, прибывших в Вавилонию в 597 г. до н. э., был священник по имени Иезекииль. Пять лет спустя ему явилось пугающее видение, разбившее в прах прежний, относительно «комфортный» для израильтян образ их Бога. До того Яхве всегда был другом Израилю, но теперь сделался неузнаваемым – пугающим, неописуемым. Священное стало до ужаса Иным. Иезекииль взирал на темную невразумительную картину – клубящиеся тучи, свирепые ветры, вспышки молний – и все там было тревожно-незнакомо; но, кажется, он сумел различить что-то вроде боевой колесницы. На колеснице стоял… должно быть, царский престол; а на нем восседало существо, сверкающее, словно сделанное из бронзы, но странно напоминающее человека:
Явилась рука, сжимающая свиток, на котором было начертано «плач, и стон, и горе», и голос приказал Иезекиилю съесть его. Ему было приказано поглотить эту весть скорби и опустошения, а затем изрыгнуть – передать своим товарищам по изгнанию.
Когда Иезекииль проглотил свиток, он показался ему сладким, как мед; однако он вспоминал, что, когда покинул присутствие Бога, «сердце мое… переполнилось горечью и гневом, и рука Яхве тяжело легла на меня»[344]344
Иез 3:14.
[Закрыть]. Немецкий теолог Рудольф Отто описывал священное как mysterium terribile et fascinans – страшную, но и завораживающую тайну: оно может являться «как предмет страха и ужаса, но в то же время и не менее этого как нечто, обладающее неодолимым обаянием»:
Создание, что трепещет перед ним, падает ниц и готово обратиться в бегство, в то же время всегда испытывает импульсивное желание повернуться к нему, даже, быть может, каким-то образом сделать его своим. «Тайна» для него – не просто нечто удивительное, но и нечто завораживающее[345]345
Otto, 31.
[Закрыть].
Это мистическое видение не стало исходом долгой и настойчивой работы над собственным сознанием – оно обрушилось на Иезекииля внезапно, без всякой подготовки. Его «ненормальность» и нечитаемость, взлом всех привычных категорий отражали потрясение изгнания. Яхве явился как абсолютно чужой, полностью отделенный от Иезекииля. Однако, прежде чем начать пророчествовать, Иезекиилю необходимо было интернализировать это убийственное откровение, преобразить его в силу, исходящую от него самого, и ощутить его сладость.
Израильским изгнанникам жилось в Вавилоне не так уж плохо. Их царь сохранил свой титул и жил при дворе вавилонского царя[346]346
4 Цар 25:27–30.
[Закрыть], большая часть депортированных расселилась в уютных пригородах вдоль канала Хебар. Сам Иезекииль жил в районе, который депортированные называли Тель-Авив («Весенний холм»). Но изгнание стало травмой – и физической, и духовной. Исчезло место, которое можно было назвать «домом», и все вокруг казалось теперь чужим и до странности безразличным. Изгнанникам, отрезанным от корней своей культуры и идентичности, казалось, что и сами они распадаются, растворяются, превращаются в какие-то призраки[347]347
Jonathan Z. Smith, ‘Earth and Gods’, in Jonathan Z. Smith, Map Is Not Territory, 119.
[Закрыть]. Травму можно описать как «удар по психике, столь катастрофический, что ни одно Я не в силах его перенести… Шаблоны психики его не понимают и с ним не справляются»[348]348
Carole Beebe Tarantelli, ‘Life Within Death: Toward a Metapsychology of Catastrophic Psychic Trauma’, International Journal of Psychoanalysis, 84 (2003).
[Закрыть]. Это «столкновение с событием, неожиданность или ужас которого не позволяет уложить его в уже известные схемы». Это «безмолвный ужас… история, для которой нет места»[349]349
Cathy Carruth, Trauma: Explorations in Memory (Baltimore, 1995), 153.
[Закрыть]. Стоит отметить, что израильтяне, до того скрупулезно и подробно записывавшие свою историю, не оставили исторических книг о жизни в Вавилоне.
Однако, как отмечает американский ученый Дэвид Карр, сам переживший ужасную катастрофу, потрясение от такого страдания способно «научить нас мудрости, превосходящей свой изначальный контекст», и именно потому, что оно срывает покров иллюзий и выталкивает человека в новое состояние сознания[350]350
Carr, Holy Resilience, 5.
[Закрыть]. Через сто лет после ухода израильтян в изгнание об этом же будет говорить греческий трагик Эсхил: «Мы должны страдать – и страданием восходить к истине… мы сопротивляемся, и из этого рождается зрелость»[351]351
Эсхил, «Агамемнон», 176–182, в: Aeschylus, Oresteia.
[Закрыть]. Эта «зрелость» выразилась в писаниях израильских изгнанников. Хоть в Еврейской Библии и не описаны события изгнания, почти каждая ее книга несет на себе следы этого разрушительного опыта[352]352
Carr, Holy Resilience, 76.
[Закрыть]. Личное смятение Иезекииля очевидно из странных поступков, которые совершал он по приказу Яхве, дабы донести до других изгнанников суть своих пророчеств. 390 дней он лежал на боку лицом к Иерусалиму, ни разу не повернувшись на другой бок[353]353
Иез 4:1–11.
[Закрыть]; он побрил себе голову и сжег волосы в знак того, что вскоре произойдет с Иерусалимом; а когда умерла его жена, отказался ее оплакивать, ибо, как объяснил товарищам по изгнанию, скоро все их дети падут от меча, и, когда это случится, от потрясения и горя они уже не смогут плакать[354]354
Иез 24:15–24.
[Закрыть].
Мы уже видели, что ритуал может даровать символическое исцеление; однако у изгнанников не было храма, и им оставалось искать утешения лишь в устных преданиях. Но тексты традиционной «образовательной программы», будь то Песнь Чермного моря или Царская Псалтирь, воспевали победы, да и спокойная уверенность Премудрости Соломоновой мало что могла сказать измученным, доведенным до отчаяния людям. А вот мрачные предсказания пророков оказались как нельзя более кстати: они помогли изгнанникам внимательно взглянуть на прошлое и найти там причины катастрофы в надежде выработать более удачную программу действий на будущее[355]355
Hazony, 39–40.
[Закрыть]. Из писаний авторов Второзакония изгнанники узнали, что во времена, когда бесприютными беглецами скитались по пустыне, они были ближе к Яхве, чем в эпохи блестящих побед. Прежде всего Моисей заклинал их помнить. Все, что теперь оставалось депортированным – «помнить Сион»: память стала для них главной опорой[356]356
Пс 136.
[Закрыть].
Некоторые современные ученые воображают себе, что редакторы, работавшие в изгнании, сличали рукописи текстов, привезенных с собой в Вавилонию – тех, что теперь обозначаются как «яхвистский» и «элохистский». Однако невозможно себе представить, чтобы изгнанники, насильно угнанные из Иудеи в Вавилон – около пятисот миль пешком, – тащили на себе тяжелые, громоздкие свитки. И все же каким-то образом они собрали воедино множество разнообразных преданий, гимнов, законов, родословных, сохранили их в памяти и записали таким образом, который придал им новое значение. Мы не знаем, занимался ли этим один человек или целая редакторская группа. У нас есть только конечный продукт: Еврейская Библия. Она состоит из трех крупных разделов: пространный сборник повествований, прослеживающий историю Израиля от сотворения мира до изгнания и включающий в себя священническое законодательство; собрание речений пророков; и сборный раздел псалмов и прочих писаний Премудрости. Главная драгоценность этой короны, на которой держится все остальное – историческая часть: становой хребет ее – Второзаконие, по одну сторону от него Четверокнижие (Бытие, Исход, Левит и Числа), по другую – исторические хроники, начиная с книги Иисуса Навина[357]357
Akenson, 25–29; Gerhad von Rad, ‘The Form-Critical Problem of the Hexateuch’, in von Rad; Noth, Deuteronomic History.
[Закрыть]. Мы уже видели, что все эти истории, с разными деталями и акцентами, ходили в народе уже не одно столетие. Уже после падения царства Израильского в 722 г. до н. э. северные и южные предания начали сливаться воедино; но лишь в изгнании редакторы переработали их таким образом, что эти истории начали отражать нынешние трагические обстоятельства, но и, несмотря ни на что, несли в себе заряд героического и творческого оптимизма.
Этот проект стал первым примером дальнейшего развития писания. Новые редакторы без колебаний отбрасывали «изначальное» видение: они грабили прошлое, чтобы отыскать в нем смысл настоящего. Они пытались понять, почему же все пошло настолько не так, но в первую очередь их заботило будущее. Выживет ли сообщество изгнанников (гола) как народ – или просто растворится, как депортированные в 722 г. до н. э.? Как Иудее сохранить свою национальную культуру в чужой, враждебной стране? А если изгнанники позволят себе надеяться на возвращение, как к нему подготовиться? Примерно к 550 г. до н. э. тексты, сохраненные и отредактированные изгнанниками, стали вместилищем их глубочайших страхов и надежд[358]358
Akenson, 47–58; Hazony, 43–45.
[Закрыть].
По-новому отредактированная история, в которой теперь господствовала тема изгнания и возвращения, явственно отражала и травму, и сокровенные желания гола, придавая библейскому повествованию – быть может, в первый раз – жесткую внутреннюю связность и целостность[359]359
Hazony, 43–45.
[Закрыть]. Адам и Ева изгнаны из Эдемского сада. Вавилонская башня – зиккурат, ныне слишком знакомый – разрушен, его строители рассеялись по земле. Яхве приказал Аврааму идти прочь из его дома в цивилизованной Вавилонии и жить чужестранцем в Ханаане. Голод заставлял каждого из праотцев – Авраама, Исаака и Иакова – покидать Землю Обетованную и искать пропитания в Египте. Иосифа, любимого сына Иакова, продали в рабство завистливые братья; а несколько лет спустя голод заставил всю семью переселиться в Египет, где их затем стали удерживать насильно. Пятьсот лет их потомки были рабами в Египте, пока не явился Моисей и их не освободил. После сорокалетних странствий по пустыне израильтяне наконец вернулись домой, принеся с собой в родную землю кости Иакова и Иосифа. Но эта история окончилась трагедией: в 722 г. до н. э. ассирийцы разоряют царство Израиль и переселяют израильтян в Ассирийскую империю, где им предстоит сгинуть бесследно, а в 597 г. до н. э. аристократию Иудеи депортируют в Вавилон.
Конструируя свою новую историю, редакторы сосредоточились на героях далекого прошлого, никогда не знавших Иерусалима. Быть может, воспоминания об этом городе были для них слишком болезненны, так что проще было иметь дело с праотцами и Моисеем, так и не вошедшим в Землю Обетованную[360]360
Carr, Holy Resilience, 91–120.
[Закрыть]. Однако в начале изгнания Иезекииль предупреждал, что гола не следует чересчур увлекаться историей Авраама. По-видимому, те израильтяне, что не были депортированы в 597 г. до н. э., претендовали на власть над страной, говоря: «Авраам был один и получил в наследие землю сию, а нас много: итак, дана нам земля сия во владение»[361]361
Иез 33:24.
[Закрыть]. Но изгнание подарило редакторам совершенно новый взгляд на историю Авраама, и они без колебаний придали старым легендам неожиданный поворот[362]362
Halbertal, 42.
[Закрыть].
Какова бы ни была изначальная история Авраама, теперь редакторы сосредоточились на том, что Бог приказал ему покинуть родной дом в Месопотамии, что Авраам отправился в добровольное изгнание – и за это получил милость Яхве[363]363
Быт 12:1–2.
[Закрыть]. Гола болезненно сознавала, что ныне потомки Авраама повсюду превратились в «поругание и посмеяние»[364]364
Иер 24:8.
[Закрыть]. Но редакторы настаивали на обетовании Яхве, которое повторяли снова и снова: рано или поздно Авраама начнут почитать по всей земле: «Благословятся в тебе все племена земные»[365]365
Быт 12:3.
[Закрыть]. Едва Авраам приходит в Ханаан, редакторы устами Яхве обещают его потомкам всю эту землю – границы ее распространятся до самой Вавилонии![366]366
Быт 15:18.
[Закрыть] Как и они сами, Авраам жил в изгнании – но, куда бы ни пошел, Бог защищал и оберегал его, хотя сам Авраам не раз впадал в тяжкие сомнения о том, как возможно исполнение этих прекрасных обетований – точь-в-точь как сами вавилонские изгнанники[367]367
Быт 12:10–20; 15:2; 17:17.
[Закрыть].
История о готовности Авраама принести в жертву своего сына Исаака обращалась прямо к измученным и отчаявшимся изгнанникам. Время шло, все больше их умирало в Вавилонии – и гола становилось все труднее поддерживать в себе веру в обетования Яхве. Так что, когда Бог приказал Аврааму убить своего сына – «Исаака, единственного твоего, которого ты любишь»[368]368
Быт 22:2.
[Закрыть] – жестокость этого приказа должна было глубоко отозваться в сердцах переселенцев. Казалось, Бог привел Авраама на грань бессмыслицы. Если бы Исаак в самом деле умер, Божьи обетования остались бы неисполненными, и вся жизнь Авраама, полная преданности и повиновению Яхве, оказалась бы потраченной совершенно зря. И все же Авраам, привыкший и сомневаться в словах Яхве, и с ним спорить, на этот раз подчиняется его жестокому приказу без сомнений и колебаний – и действительно, в самый последний момент Яхве вмешивается и повторяет свое обетование так, что оно звучит еще сильнее и убедительнее прежнего:
Мною клянусь, говорит Господь, что, так как ты сделал сие дело, и не пожалел сына твоего, единственного твоего, то Я благословляя благословлю тебя и умножая умножу семя твое, как звезды небесные и как песок на берегу моря; и овладеет семя твое городами врагов своих; и благословятся в семени твоем все народы земли за то, что ты послушался гласа Моего[369]369
Быт 22:1–18.
[Закрыть].
В этой нелегкой для восприятия истории отражаются сомнения народа, перенесшего тяжелый удар, народа, чья вера была глубоко потрясена. Она гласила, что не стоит терять надежду: неожиданное освобождение может прийти даже в последнюю минуту. История Авраама была теперь связана с историей народа в целом. Прежде он был героем юга – и, по-видимому, играл незначительную роль в северных преданиях. Но вновь составленная история Израиля ясно показывала: забота Яхве об Исааке, Иакове и о поколении Исхода вытекала из его изначального обетования Аврааму[370]370
Carr, Holy Resilience, 107–116.
[Закрыть].
Перед нами писание, не дающее ясного ответа на вопрос, кто такой или что такое Бог. В сущности, всю Книгу Бытия можно читать как систематическое развенчание привычного и приятного для нас образа Создателя, данного в главе первой – всемогущего, вездесущего, всецело благого божества, которое без малейших усилий правит миром, благословляет все свои творения и обо всех, даже о древнем враге Левиафане, говорит: «Это хорошо». Но к концу главы третьей Яхве полностью теряет контроль над своим творением, и, мало того, этот беспристрастный и справедливый Бог оказывается виновен в чудовищном фаворитизме. Нас заставляют ощутить боль тех, кого он жестоко и часто без причин отвергает: Каина, Исава, Агари и Измаила. Добрый Бог-Творец превращается в жестокого разрушителя во время Потопа, когда в припадке раздражительности уничтожает почти весь человеческий род. Наконец тот самый Бог, чье присутствие было так очевидно в первых главах, просто исчезает: подобно нынешним изгнанникам, Иосифу и его братьям остается полагаться лишь на собственные сны и догадки.
Почти все встречи Яхве со своим народом в Пятикнижии выглядят двусмысленно и тревожно. Почему Яхве так бесцеремонно отверг жертвоприношение Каина? А зачем однажды ночью встретил Моисея на пути и пытался его убить?[371]371
Исх 4:24.
[Закрыть] И кто же был тот загадочный незнакомец, что без причин напал на Иакова и бился с ним всю ночь на берегу реки Иавок в месте, которое Иаков потом нарек Пенуэл («Лицо Бога»)? На следующий день Иаков должен был встретиться со своим братом-близнецом Исавом, с которым поступил очень несправедливо; не зная, чего ждать от этой встречи, на всякий случай он послал Исаву в дар целое стадо:
И встал в ту ночь, и, взяв двух жен своих и двух рабынь своих, и одиннадцать сынов своих, перешел через Иавок вброд; и, взяв их, перевел через поток, и перевел все, что у него было. И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари; и, увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его и повредил состав бедра у Иакова, когда он боролся с Ним. И сказал ему: отпусти Меня, ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня. И сказал: как имя твое? Он сказал: Иаков. И сказал: отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль, ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь[372]372
Быт 32:30; см. Fox, Five Books.
[Закрыть].
В дальнейшем повторение слова «лицо» дает читателю возможность связать лицо Исава с таинственной встречей Иакова в Пенуэле. Быть может, той ночью в тревожном сне, готовясь к судьбоносной встрече с братом, он вернулся в те незапамятные времена, когда боролся с Исавом еще во чреве матери[373]373
Быт 25:20–28.
[Закрыть]. И ныне он снова боролся с незнакомцем, который ранил его, отказался назвать свое имя, но благословил его и наделил силой. «И нарек Иаков имя месту тому: Пенуэл; ибо, говорил он, я видел Бога лицом к лицу, и сохранилась душа моя»[374]374
Быт 32:29–30.
[Закрыть]. Текст здесь тонко намекает, что «лицо» Бога и «лица» Исава и Иакова – в каком-то смысле одно и то же лицо, что божественное и человеческое неразделимы. Примиряясь с братом, Иаков сумел увидеть отблеск некоего иного измерения, преображающего реальность в целом. И на следующий день, когда братья наконец встречаются, Иаков говорит Исаву: «Я увидел лицо твое, как если бы кто увидел лицо Божие».
В Еврейской Библии Яхве часто так же непонятен и непостижим, как в видении Иезекииля. Когда Яхве является в Неопалимой Купине и Моисей спрашивает, кто он и как его имя – в ответ получает лишь агрессивно-загадочный ответ: «Я – тот, кто Я есть!» (Яхья ашер Яхья), еврейскую идиому, означающую сознательный отказ от ответа[375]375
Исх 3:14.
[Закрыть]. В Древнем мире знать чье-то имя означало обладать определенной властью над ним; так что Яхве отвечает по сути: «Неважно, кто Я!», или даже: «Это не твое дело». Далее мы узнаем, что в Моисее Яхве избрал человека с дефектами речи: «О Господи, человек я не речистый, – отвечает ему Моисей, – таков был и вчера и третьего дня, и когда Ты начал говорить с рабом Твоим: я тяжело говорю и косноязычен!»[376]376
Исх 4:10; пер. Fox, Five Books.
[Закрыть] Пророк есть тот, кто говорит от лица своего Бога; но Яхве выбирает своим «представителем» на земле человека косноязычного, поскольку божественное находится вне пределов языка. Богословие («речи о Боге») – это всегда потенциальное идолопоклонство. Важно отметить, что брат Моисея Аарон, умеющий хорошо говорить, становится «пророком» Моисея, говорящим к народу вместо него[377]377
Исх 4:14.
[Закрыть]. Но именно красноречивый, с хорошо подвешенным языком Аарон совершает архетипичный акт идолопоклонства – подбивает народ поклониться золотому тельцу[378]378
Исх 32:1–10.
[Закрыть].
Предания о Моисее в общих чертах сложились уже к VI в. до н. э., однако во время изгнания редакторы, по-видимому, внесли в них новые элементы. До того устные предания сосредотачивались на переходе через Чермное море, откровении на Синае и годах в пустыне. Но изгнанные иудеи, судя по всему, добавили к этому подробности о порабощении израильтян в Египте, в которых отражался их собственный вавилонский опыт. В этом окончательном варианте «Египет» означает уже именно Египет, а не подвластные Египту города южного Ханаана. Подобно изгнанникам, израильские рабы страждут в чужой земле, под жестокой имперской властью; подобно иудеям, которых Навуходоносор сгонял на принудительные работы, они вынуждены трудиться на барщине у фараона. В египетской политике убийства всех израильских младенцев мужского пола читается страх изгнанников перед уничтожением их как нации, а в истории Моисея, спасенного от смерти египетской царевной, воплощается судьба всего народа. Особенно характерно здесь, что порабощенным израильтянам приходится очень долго ждать освобождения. Моисей снова и снова приходит к фараону и умоляет его, а фараон раз за разом нарушает свое обещание. Все это должно было живо напоминать изгнанникам их собственный «вавилонский плен», длящийся уже много лет[379]379
Иер 28.
[Закрыть].
Десяти казней, посланных Яхве египтянам, по-видимому, в первоначальной истории не было, а последняя казнь, когда Ангел смерти обходит дома израильтян, но убивает всех первенцев в домах египтян, быть может, отражает некую «вину выжившего»: подобает ли изгнанным иудеям мечтать об освобождении, когда израильтяне, переселенные в 722 году, не выжили как народ? Весенний праздник Песах изначально отмечал сбор ячменя[380]380
Исх 23:14–17.
[Закрыть], но травма изгнания придала Пасхе иное, более мрачное значение. Моисей повелел израильтянам никогда не забывать эту последнюю ночь, проведенную в плену, когда ангел Яхве «пощадил дома наши», но уничтожил беззащитных египетских детей[381]381
Исх 12:25–27.
[Закрыть]. Когда иудейским изгнанникам стало ясно, что у них есть шанс вернуться домой, вполне возможно, они спрашивали себя, почему Яхве так милостив к ним. Явно не потому, что они отличились особой добродетелью! Осия описывал годы, проведенные в пустыне, как время ничем не омраченной близости и любви с Богом, но редакторы эпохи изгнания внесли свои поправки: предков они изобразили как людей «упрямых и жестоковыйных», неблагодарных, постоянно жалующихся и рвущихся назад, к мясным котлам египетским[382]382
Исх 14:11; 16:3; 17:3; 32:9; 38:3.
[Закрыть].
В этой истории Израиль называется «святым» (каддош), но это понятие не включает в себя добродетель. Каддош означает «другой», «отдельный»: как Яхве «свят», то есть радикально отделен от всех тварных существ, так и изгнанные израильтяне должны разделять с ним эту инаковость, жить отдельно от своих вавилонских соседей, чтобы сохраниться как нация. Эта «святость» отражается в священническом законодательстве Книг Левит и Числа. Изгнанники учились соблюдать обрядовые правила чистоты, прежде актуальные только для священников, служивших Присутствию Божьему (Шхина) в храме. Без этих новых ритуалов, вполне возможно, заново сложенная история Израиля осталась бы для иудеев лишь теоретическим знанием, воспринятым головой, но не сердцем. Ритуал превращает историческую память в миф, в нечто такое, что происходит все время, освобождает ее от оков прошлого и переносит в настоящее. Пока стоял храм – он обеспечивал иудеям доступ к священному. И теперь, соблюдая священнические ритуалы так, как будто и здесь, в чужой земле, продолжают служить Шхине, изгнанники могли хоть на несколько мгновений ощутить ту близость с Богом, какой наслаждались Адам и Ева в Эдеме, когда Яхве ходил посреди их. В священнических преданиях Левита и Чисел, обозначаемых у библеистов латинской буквой «P» (от англ. Priestly Code – «Священнический кодекс»), Яхве не привязан к храму: он – бог в постоянном движении, «слава» его приходит и уходит, и его «место» – в общине. В этих преданиях переносная скиния, которую Яхве повелел сделать Моисею, убеждала изгнанников, что Бог будет сопровождать свой народ повсюду[383]383
Подробное описание скинии см. в Исх 25–40.
[Закрыть]: «Построю скинию мою посреди вас и сам буду ходить с вами»[384]384
Лев 26:12; пер. Cross, Canaanite Myth, 298.
[Закрыть]. В священнической традиции это Присутствие, сопровождающее народ, не менее важно, чем тора[385]385
Cross, Canaanite Myth, 298–300.
[Закрыть]. И в самом деле, детально разработанные телесные практики и запреты, созданные изгнанниками, дали им такое мощное ощущение божественного присутствия, что, когда настало время, многие из них уже не ощущали необходимости возвращаться в Иерусалим[386]386
Damrosch, ‘Leviticus’.
[Закрыть].
«Святость» священников имела и важную этическую сторону. Цель писания – не просто успокоить и спасти отдельного человека: оно всегда требует от нас нравственных действий, продиктованных совестью и состраданием. Для «источника P» святость Божья не ограничена далеким персонализированным божеством – она присуща всему тварному миру. Это требует абсолютного и выражаемого на практике преклонения перед «святостью» любого конкретного создания. «P» призывает изгнанников вспомнить радикальный эгалитаризм, одушевлявший Израиль в его раннюю, догосударственную эпоху, и ввести практику юбилейного года, в который освобождаются все рабы и прощаются все долги, а также настаивает, что никто и ничто – даже земля – не должно порабощаться, не может безвозвратно отходить в чью-то собственность[387]387
Лев 25.
[Закрыть]. «Святой» образ жизни израильтян не поощрял племенную исключительность; изгнанники не должны были забывать, как сами были презираемым меньшинством в чужой земле:
Эта заповедь решительно отличается от той «любви» (хесед), которой требовали к себе ассирийские цари, или от лояльности культу Яхве у Осии.
В 530 г. до н. э. Кир II, царь персидский, завоевал Вавилонскую империю и издал указ, разрешающий покоренным народам вернуться на свои прежние места обитания и восстановить национальные святилища. Пророк, известный как «Второисаия»[389]389
«Второисаию» называют так потому, что его прорицания были включены в тот же свиток, что и прорицания Исаии Иерусалимского.
[Закрыть], прославлял Кира как мессию, человека, специально «помазанного» Яхве, дабы окончить долгое израильское пленение[390]390
Ис 45:1.
[Закрыть]. Он привлек внимание собратьев-изгнанников к «Рабу», персонажу, уже известному гола и, по-видимому, воплощавшему в себе боль изгнанной общины:
Ибо он взошел пред Ним, как отпрыск и как росток из сухой земли; нет в нем ни вида, ни величия; и мы видели его, и не было в нем вида, который привлекал бы нас к нему. Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от него лицо свое; он был презираем, и мы ни во что ставили его[391]391
Ис 53:2–3.
[Закрыть].
И все же Яхве восклицает: «Раб мой оправдает многих!» Некоторые чернили его, ибо полагали, что он наказан за собственный грех – но теперь поняли, что он страдал за них всех: «Наказание мира нашего было на нем, и ранами его мы исцелились»[392]392
Ис 52:13–15; 53:4–5.
[Закрыть].
Второисаия верил, что триумфальное возвращение изгнанников откроет собой новую эру, когда «явится слава Господня, и узрит всякая плоть»[393]393
Ис 40:5.
[Закрыть]. Однако после блеска и утонченности Вавилонского царства родная Иудея показалась многим изгнанникам блеклой и чужой. Страну преследовали неурожаи, а когда наконец был заложен фундамент нового храма Яхве, выглядел он так жалко, что прямо на церемонии открытия многие плакали от разочарования. «Народ земли» (ам-хаарец) – те израильтяне, которых никуда не переселяли и чьи религиозные взгляды заметно отличались от взглядов гола, – встретили «возвращенцев» с нескрываемой неприязнью. Иерусалим по-прежнему лежал в развалинах, почти безлюдный и окруженный агрессивными соседями. Когда эти новости дошли до тех иудеев, что выбрали остаться на территории нынешней Персидской империи, они были крайне встревожены и упросили царя Ксеркса отправить Неемию, одного из лидеров их общины, навести порядок в провинции Йехуд. Так Неемия отправился из Вавилонии в Йехуд в качестве полномочного представителя персидской власти. Прибыв в Иерусалим около 445 г. до н. э., он был поражен как вопиющей безнравственностью тамошних жителей, так и их беззащитностью, и немедленно начал масштабный строительный проект по укреплению городских стен. Однако ключевым вопросом стало духовное возрождение.
В первые годы IV в. до н. э. персидский царь направил в Иерусалим Эзру, священника и писца, с поручением ввести тору Моисееву в качестве официального закона страны[394]394
Очень сложно определить точные датировки этого периода, и разные ученые датируют деятельность Неемии и Эзры по-разному. Ahlström, 880–883; Bickerman, Jews in the Greek Age, 29–32.
[Закрыть]. Персы изучали и пересматривали традиционные законодательства своих подданных, стремясь убедиться, что ничто в них не противоречит интересам безопасности империи, и Эзра, по-видимому, сумел выработать удовлетворительный modus vivendi между законом Моисеевым и персидской юриспруденцией. Как и Неемия до него, он был поражен нравственным упадком Иудеи – и, к ужасу жителей Иерусалима, разодрал на себе одежды и сидел на мостовой, словно в глубоком горе, пока не настало время вечернего жертвоприношения. Затем, в день Нового года, он объявил всеобщее собрание. Явиться должны были все – мужчины, женщины, дети, старики – под страхом конфискации имущества и изгнания из общины.
Когда собрались все жители Иерусалима, Эзра поднялся на специально сколоченные деревянные подмостки, чтобы возвышаться над народом, и громко прочитал вслух новый закон. Что это был за текст, мы не знаем, однако, судя по библейскому рассказу, Эзра придал одному старому глаголу совершенно новое значение: он «расположил сердце свое исследовать [ли-дрош] тору Яхве, соблюдать ее и учить Израиль ее законам и обычаям»[395]395
1 Езд (Ezra) 7:6; пер. Michael Fishbane, ‘From Scribalism to Rabbinism: Perspectives on the Emergence of Classical Judaism’, in Fishbane, Garments of Torah, 65.
[Закрыть]. Ли-дрош – изначально термин, использовавшийся при гадании: священники «советовались» с Яхве, бросая жребии[396]396
3 Цар 22:8.
[Закрыть]. Но теперь Эзра решил «исследовать» тору, то есть заняться поисками в ней чего-то не самоочевидного. От «ли-дрош» произошло нынешнее «мидраш» («экзегеза») – дисциплина, которая, как мы увидим далее, навсегда сохранит в себе ощущение напряженного поиска с целью найти в уже известном нечто новое. Нам дважды сообщают, что «рука Яхве покоилась на Эзре» – фраза, указывающая на вдохновение от Бога[397]397
1 Езд (Ezra) 7:6–9; пер. trans. Fishbane, ‘From Scribalism to Rabbinism’, in Fishbane, Garments of Torah, 65; ср. Иез 1:3.
[Закрыть]. Так что, когда Эзра стоял на подмостках и читал народу тору – он не просто повторял традиционное, всем знакомое учение. Скорее, он вместе с народом «исследовал» писания, дабы найти в них совершенно новое послание, обращенное к их нынешнему положению и обстоятельствам. Более того, Эзра был не просто экзегетом: его мидраш – комментарий на писание – сам был вдохновлен Богом.
Эзра не просто «читал из Закона Божьего», но и сразу его комментировал – «и присоединял толкование, и народ понимал прочитанное»[398]398
Неем 8:8.
[Закрыть]. Одновременно священники-левиты, учителя Израилевы, ходили в толпе и «поясняли народу закон, между тем как народ стоял на своем месте»[399]399
Неем 8:7.
[Закрыть]. Задача экзегета – не в том, чтобы вернуться к тому, чему учили в прошлом, но чтобы найти в этих древних писаниях новые учения. Люди, очевидно, никогда не слышали эту тору прежде и были потрясены: «Весь народ плакал, слушая слова закона», – быть может, пораженный новизной и трудностью представшей им задачи. «Не печальтесь!» – увещевал их Эзра; приближался праздник Суккот, когда следует пить сладкое вино, веселиться и щедро делиться угощением с неимущими[400]400
Неем 8:9–12.
[Закрыть].
На следующий день главы родов, священники и левиты собрались пред Эзрой, чтобы снова послушать мидраш. На этот раз они узнали, что Яхве предписал Моисею и всем израильтянам в седьмой месяц года жить в палатках из листьев (кущах – суккот), в память о годах, проведенных их предками в пустыне. Это было нечто совершенно новое: «От дней Иисуса, сына Навина, до этого дня не делали так сыны Израилевы»[401]401
Неем 8:17.
[Закрыть]. В прошлом Суккот, по-видимому, отмечали в храме и совершенно по-другому. Но люди обрадовались. Они поспешили наружу: «И пошел народ, и принесли, и сделали себе кущи, каждый на своей кровле и на дворах своих, и на дворах дома Божия… радость была весьма великая»[402]402
Неем 8:16–17.
[Закрыть]. И снова ритуал преобразил историческую память в миф, освободив ее от прошлого, превратив в живую – а в этом случае еще и веселую – реальность настоящего. Этот новый обряд помог гола отождествить себя со своими предками, также совершившими болезненный переход к непонятному и пугающему будущему. Кроме того, он создал ритуализированный контекст для мидраша Эзры, который тот проповедовал с утра до ночи еще семь дней. Из самого повествования понятно, что без сопровождения ритуала, объединившего общину, одно лишь писание могло испугать людей и даже вызвать у них отчуждение.
В период после изгнания несколько старых культурообразующих текстов были переписаны так, чтобы отвечать современной ситуации[403]403
Bruns, 626–627.
[Закрыть]. Так были изменены послания Иеремии: теперь в них отражались разрушение Иерусалима и последующее изгнание. Две исторические хроники, составленные авторами-священниками, теперь украсились цитатами из Книг Бытия и Царств, придавшими им новое значение. В Септуагинте, греческом переводе Еврейской Библии, эти книги получили название «Паралипоменон» («опущенное»): авторы читали между строк старых текстов и добавляли новые размышления, делавшие эти тексты и сложнее, и привлекательнее. Эзру стоит помнить не только как экзегета, но и как создателя писания. Рассказывали, что в 586 г. до н. э., когда вавилоняне сожгли храм дотла, были уничтожены и все священные тексты Израиля. Но с помощью божественного вдохновения Эзра их восстановил: сорок дней он диктовал переписчикам – и надиктовал им девяносто четыре книги. Однако еще семьдесят важных текстов он скрыл, дабы когда-нибудь в будущем открыть их лишь мудрейшим из израильтян[404]404
T. Bava Metziah 5:8; 3 Езд (4 Ezdras) 14:37–48.
[Закрыть]. Эти тексты так и не были найдены. Перед нами еще один миф, выражающий важную истину: в писании всегда что-то остается несказанным.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
