Текст книги "Артхив. Истории искусства. Просто о сложном, интересно о скучном. Рассказываем об искусстве, как никто другой"

Хуго ван дер Гус. Оплакивание Христа (Музей истории искусств, Вена), 1479 год

Франсиско Гойя. Портрет герцогини Альба (фрагмент) (Испанское общество Америки, Нью-Йорк), 1797 год

Ян ван Эйк. Портрет четы Арнольфини (фрагмент) (Лондонская национальная галерея, Лондон), 1434 год

Леонардо да Винчи. Дама с горностаем (Музей Чарторыйских, Краков), 1480-е

Леонардо да Винчи. Тайная вечеря (Церковь Санта-Мария делле Грацие, Милан), 1498 год

Леонардо да Винчи. Сердце и его сосуды (Пинакотека Амброзиана, Милан), 1500-е

Микеланджело Буонарроти. Давид, 1504 год

Микеланджело Буонарроти. Моисей (Сан-Пьетро-ин-Винколи, Рим), 1515 год

Микеланджело Буонарроти. Потолок Сикстинской капеллы (Сикстинская капелла, Ватикан), 1512 год

Иероним Босх. Сад земных наслаждений (фрагмент) (Национальный музей Прадо, Мадрид), 1500-е

Иероним Босх. Сад земных наслаждений (фрагмент) (Национальный музей Прадо, Мадрид), 1500-е

Иероним Босх. Сад земных наслаждений (фрагмент) (Национальный музей Прадо, Мадрид), 1500-е

Тициан Вечеллио. Даная (Национальный музей Прадо, Мадрид), 1560-е

Тициан Вечеллио. Любовь небесная и любовь земная (Галерея Боргезе, Рим), 1518 год

Рафаэль Санти. Портрет папы Юлия I (Лондонская национальная галерея, Лондон), 1512 год

Рафаэль Санти. Мадонна Грандука (Палаццо Питти, Флоренция), 1504 год

Сандро Боттичелли. Весна (Примавера) (Галерея Уффици, Флоренция)

Альбрехт Дюрер. Автопортрет (Пинакотека, Мюнхен), 1485 год

Альбрехт Дюрер. Праздник четок (Национальная галерея в Праге, Прага), 1506 год

Альбрехт Дюрер. Алтарь Паумгартнеров (Старая Пинакотека, Мюнхен), 1503 год

Джотто ди Бондоне. Смерть и вознесение святого Франциска. Легенда о святом Франциске (Церковь Сан-Франческо, Ассизи), 1300 год

Ганс Гольбейн Младший. Послы (Портрет Жана де Дентевиля и Жоржа де Сельва) (Лондонская национальная галерея, Лондон), 1533 год

Ян ван Эйк. Портрет четы Арнольфини (Лондонская национальная галерея, Лондон), 1434 год

Питер Брейгель Старший. Фламандские пословицы (Берлинская картинная галерея, Берлин), 1559 год

Питер Пауль Рубенс. Снятие с креста (Собор Антверпенской Богоматери, Антверпен), 1614 год

Питер Пауль Рубенс. Автопортрет с Изабеллой Брант (Старая Пинакотека, Мюнхен), 1609 год

Питер Пауль Рубенс. Шубка (Музей истории искусств, Вена), 1638 год

Рембрандт Харменс ван Рейн. Автопортрет с Саскией на коленях (Галерея Старых мастеров, Дрезден), 1637 год

Рембрандт Харменс ван Рейн. Даная (Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург), 1636 год

Рембрандт Харменс ван Рейн. Вирсавия с письмом царя Давида (Лувр, Париж), 1654 год

Антонис Ван Дейк. Автопортрет с подсолнухом (Частная коллекция), 1632 год

Антонис Ван Дейк. Портрет короля Карла I (Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург), 1635 год

Диего Веласкес. Портрет короля Филиппа IV (Лондонская национальная галерея, Лондон), 1656 год

Диего Веласкес. Портрет Хуана де Парехи (Метрополитен-музей, Нью-Йорк), 1650 год

Микеланджело Меризи да Караваджо. Больной Вакх (Галерея Боргезе, Рим), 1593 год

Микеланджело Меризи да Караваджо. Взятие Христа под стражу (Национальная галерея Ирландии, Дублин), 1602 год

Артемизия Джентилески. Юдифь, обезглавливающая Олоферна (Национальные музей и галереи Каподимонте, Неаполь), 1612 год

Романтизм

Великая Французская революция, свобода, равенство, братство, крах буржуазных ценностей, новые учения немецких философов с пристальным вниманием к переживаниям человека… Тесные рамки рассудительного и гармоничного классицизма трещат и взламываются. И художники в стремлении раскрывать внутренний мир человека пишут ярче и смелее: прочь геометрические композиции и сдержанные, театральные жесты. Краски – ярче, эмоции – на пределе, стремительное движение – вместо размеренной статики. Если пейзаж, то буря или зловещие развалины. Если портрет, то переживания героя, его скитания и пережитые подвиги читаются в позе, костюме, выражении лица. Если жанровые картины, то жестокие схватки, дикие звери и трагические моменты истории. Буйные, а порой и вовсе демонические страсти бушевали не только на картинах художников-романтиков! Их жизни тоже полны приключений и трагических переживаний.

Теодор Жерико: романтический всадник

Пионер французского романтизма Теодор Жерико прожил короткую, но яркую жизнь. Он родился через два года после начала буржуазной революции, его детство пришлось на время империи, а молодость – на период реставрации. И хотя картины Теодора Жерико – это исчерпывающий портрет наполеоновской эпохи с ее отчаянной бравадой и ощущением неуклонно надвигающейся катастрофы, сам он никогда не увлекался политикой. Две страсти сопровождали биографию Жерико – к живописи и к лошадям. И обе оказались фатальными.

Наездник

Как и все юноши своего времени, Теодор в восторге от победоносных военных авантюр Наполеона и, когда армия возвращается из очередного похода, бегает смотреть сквозь решетку Тюильри на горделиво скачущих улан и драгун. Только, в отличие от сверстников, ему плевать на имперские амбиции: вот лошади у гвардейцев – это да!

Первое, что пробует рисовать Жерико, – кони. Их изящные шеи, мощные крупы и умные головы. Он стремится передать живое ощущение постоянной внутренней подвижности, и ему это удается. Конюшни, кузницы, манежи и ипподромы становятся любимыми местами Жерико. Там он не только наблюдатель. Уже в 16 лет Жерико известен как превосходный наездник. Также известно, что лошадей Теодор всегда выбирает самых норовистых и необузданных. Ему нравится риск, постоянная игра со смертью.

Рассудительный Жорж Никола Жерико хотел бы видеть сына юристом или коммерсантом. Не тут-то было: в 1808 году Теодор бросил лицей и заявил отцу, что отныне будет жить так, как хочет. Мать оставила ему крупное наследство, и 17-летний романтик распорядился им соответственно: во‐первых, купил себе породистого скакуна, а во‐вторых, записался на курс к художнику Карлу Верне, «главному по лошадям» во французской живописи.

Дерби в Эпсоме

Куда бы судьба ни приводила Жерико в последующие годы, везде он первым делом направлялся на скачки или прогулку верхом, в конюшню или на ипподром. Приезжая к родне в окрестности Руана, с азартом объезжал норовистых жеребцов. Живя в Париже, получил специальный допуск на работу в конюшнях Версаля. В Риме его особенно впечатляет «мосса» – атлетическая борьба между лошадьми и их надсмотрщиками, сдерживающими импульсивных животных, чтобы те не вырвались на старт раньше сигнала. Оказавшись в Англии, Жерико просто не мог не посетить традиционное британское развлечение – дерби.

В Лондоне Жерико снимал жилье у торговца породистыми лошадьми Элмора, настоящего фаната скачек. Скакуны с их дикой неукротимой энергией были предметом обожания Жерико – в этом они с Элмором сходились. Считается, что картину «Скачки в Эпсоме» художник написал для Элмора – может быть, в знак расположения, а возможно, и в виде платы за квартиру.

За «Скачки в Эпсоме» Жерико незадолго до смерти успел получил немало критических пинков. Над ним насмехались и говорили, что даже дилетанты знают: передние и задние ноги не могут быть при беге одновременно вытянуты в разные стороны, а брюхо коня во время скачек не опускается к земле. Споры в прессе не утихали и после кончины художника. Когда была изобретена фотография, газетчики стали в доказательство неправоты Жерико публиковать кадры, доказывавшие: когда передние конечности при беге выброшены вперед, задние оказываются под брюхом. Еще позднее адвокатом картины Жерико выступит скульптор Огюст Роден. Он будет настаивать: прав Жерико, а не фотографы! Фотографический кадр фиксирует единственный момент движения и тем самым обездвиживает лошадь. А Жерико в одном положении тела своих лошадей совмещает несколько динамических моментов, в долю секунды фиксируемых глазами зрителя и на реальных скачках, поэтому лошади на его «Скачки в Эпсоме» действительно несутся во весь опор.

Тестомес

Распрощавшись с мастерской Верне, Теодор выбирает Пьера Герена, ученика Жака-Луи Давида и убежденного приверженца классицизма. Соученики сразу признают бесспорное первенство новичка. Он может с легкостью зарисовать любой увиденный предмет. Словно предвидя свой недолгий век, начинает сразу, легко и без разгона. Жерико не требовалось кропотливого труда и пота: ему все было дано от природы. Он поражал даже не точностью рисунка, а его невероятной энергией. Герен сначала приходил в ужас от шероховатости и даже грубости живописи Жерико, но потом смирился. Бешеный темперамент и импульсивность Теодора надежно застраховали его от классицистской рассудочной правильности и гладкописи. Пастозный мазок Жерико настолько густой, что однокашники зовут его le patissier – тестомес.

Картина 21-летнего Жерико «Офицер императорских конных егерей» стала итогом его учебы. Представленная в Квадратном (главном) зале Салона 1812 года, она выиграла золотую медаль и вызвала неподдельный восторг у французов, упивающихся мощью своей армии и еще не догадывающихся о ее грядущих бедах.

Больше ни разу за всю последующую недолгую жизнь Жерико ему не выпадет столь громкого успеха.

Мушкетер короля

Салон еще не закрылся, когда в Париж стали приходить страшные новости: под Бородино войска Наполеона потеряли около 40 тысяч, при переправе через Березину – еще около 30. По сути, блестящая армия Наполеона перестала существовать.

Тут же начинается кампания новой мобилизации. Московский поход остудил самые горячие головы: никто больше не рвался в армию Наполеона – она перестала быть армией победителей. Теодор уклоняется от призыва и продолжает заниматься тем, что любит – живописью и лошадьми. Он часами пропадает в Лувре. Еще никогда коллекция музея не была такой богатой: из всех походов армия Наполеона свозила драгоценные трофеи в виде произведений искусства. Жерико пишет лошадей в Императорских конюшнях Версаля. Ощущение тревоги в его творчестве только нарастает.

В 1813 году Франция оказывается перед угрозой оккупации иностранными армиями, Наполеон снова воспринимается как защитник национальных интересов, а Жерико пишет картину «Раненый кирасир, покидающий поле боя» и представляет ее на Салоне 1814 года. Как же она отличалась от «Офицера императорских егерей»! Больше нет героики войны – есть ее ужас и отчаяние. И это не находит у современников понимания: никто не хочет разочаровываться.

Провал Жерико переживает тяжело. Он решает бросить живопись, а отец-монархист, словно поджидавший, когда этот час настанет, покупает для Теодора патент на службу в Королевской гвардии. У власти опять Бурбоны, Наполеон повержен и бежал на Эльбу. А Жерико теперь – королевский мушкетер. Но он не испытывает к монархии ни малейшего пиетета. Когда Наполеон, выдвинувшись с тысячей верных солдат, вплотную подошел к Парижу, а Людовик XVIII в панике бежал в Бельгию, Жерико сопровождает его до границы только из чувства долга. А потом навсегда сбрасывает мушкетерский мундир, переодевается кучером и в таком виде возвращается в Париж. Конечно, в калейдоскопе сменяющихся режимов Жерико мог стать жертвой политики, но он никогда не боялся риска. Риск – это то, чего он искал.

Романтический любовник

Женщины были от Жерико без ума. Лихой наездник с атлетической фигурой, он к тому же был еще и на редкость хорош собой. В характере Теодора сочеталось все, что так притягивает – нежность и страсть, горячность и мечтательная меланхолия. А самому Жерико для подпитки творческого горения необходим был постоянный вызов, балансирование на грани. Именно это он получил, влюбившись в Александрин Карюэль. Александрин была молоденькой женой дяди Теодора, и она ответила пылкому Жерико взаимностью. Роман раскрылся, скандал стал публичным и очень громким, семья в ужасе. А Жерико, со свойственной романтикам экзальтацией, проклинает себя за свалившиеся несчастья и решает бежать от них подальше. В Италию.

Лошади, скачки, ипподромы, конюшни… В Италии Жерико не меняет своих пристрастий. В равной степени его впечатлили Сикстинская капелла и «мосса» – силовое противостояние перед скачками лошадей и надсмотрщиков, стремящихся удержать их до свистка за линией старта.

В 1818 году Жерико вернулся во Францию, а их обоюдная страсть с Александрин вспыхнула с новой силой. У любовников рождается сын Жорж-Ипполит. Связь тетки и племянника снова в центре скандала. Отец Жерико выделяет деньги на помещение бастарда в приют, а Александрин увозят в глухую провинцию.

Микеланджело, Леда и Лебедь

Сладкий итальянский воздух навевал художнику новые мотивы – эротические. Вообще, сложно поверить, что Жерико, с его жгучим интересом к жизни тела, анатомии, мышечному напряжению, не интересовался раньше любовной тематикой, однако это так. И вдруг в Италии возникает рисунок Жерико «Леда и Лебедь», обыгрывающий известный эротический миф. Можно объяснить этот интерес мощным воздействием итальянского искусства, да и просто горячим южным воздухом, пронизанным любовным томлением. Но, взявшись за известный мифологический сюжет, Жерико отказывается трактовать его как любовную историю.

Дочь этолийского царя Леда родила яйцо, из которого появится Елена, прекраснейшая из женщин. По другой версии, из яйца произошли близнецы Кастор и Полидевк. Это случилось после того, как Ледой овладел бог Зевс, принявший облик лебедя. По сути, «Леда и Лебедь» Жерико – это набросок. Один из эскизов, которые художник, с его временами нечеловеческой трудоспособностью, производил десятками, если не сотнями. Однако законченность и нетривиальная трактовка сюжета выводят «Леду и Лебедя» за рамки простого эскиза.

Его ориентиром для творческого диалога стал Микеланджело. Сохранились воспоминания о посещении Теодором Жерико Сикстинской капеллы. Рассказывают, он вышел оттуда, весь дрожа. Потрясение было настолько сильным, что спровоцировало горячку. Для Жерико Микеланджело надолго стал властителем дум, ему была глубоко сродни мощная телесная пластика Микеланджело, однако сама трактовка сюжета отличается не просто существенно – кардинально.

Огромный лебедь с рисунка Жерико, агрессивно изогнув шею и растопырив крылья, нависает над бедрами распростертой Леды. Растения на заднем плане охвачены дыханием бури. Мы будто слышим завывание ветра и зловещее шипение лебедя, которого женщина пытается оттолкнуть. Жерико подчеркивает, как напряжены ее мышцы в готовности к поединку – причем едва ли любовному. И если «Леда и Лебедь» Микеланджело, с зажатой между ног Леды птицей и их сближенными в поцелуе головами, говорит о непреодолимом сладострастии, то «Леда и Лебедь» Жерико буквально вопиет о насилии и сопротивлении.

Затворник

Всю жизнь Жерико был склонен к изматывающим чередованиям радостной приподнятости и самой черной меланхолии. После скандала с Александрин, переживая депрессию, он почти на год запирается в своей мастерской. В припадке самобичевания Жерико обстригся наголо и приговорил сам себя к затворничеству.

Именно в эти девять месяцев, словно ребенок из материнского чрева, родится главный шедевр Жерико, его знаменитый «Плот Медузы», грандиозное полотно около семи метров в длину и пяти в высоту. Представленная на Салоне 1819 года, она стала сенсацией и скандалом, но не принесла автору ни признания, ни денег. Наоборот, Жерико подвергся травле в роялистских и академических кругах. Пять лет спустя он умер в бедности, перед этим безуспешно пытаясь продать Лувру свою лучшую картину – «Крушение плота «Медузы».

Она основана на совсем недавних реальных событиях. Они и через два года, когда Жерико завершил работу, все еще оставались во Франции на слуху. Неопытный и нерешительный мореплаватель, эмигрант Гюг Дюруа граф де Шомаре, пользуясь коррупцией среди французских чиновников, купил себе место капитана королевского фрегата «Медуза». 18 июня 1816 года судно отправилось к берегам Западной Африки, но из-за непрофессионализма капитана село на камни неподалеку от Островов Зеленого Мыса. Когда стало ясно, что сдвинуть корабль с места не удастся, а запасы воды и еды на исходе, для капитана, губернатора и других высокопоставленных лиц выделили шлюпки, а для 149 оставшихся пассажиров был наспех сооружен плот, на котором они и отправились в непредсказуемый дрейф.

Предполагалось, что шлюпки помогут его буксировать. Но они предательски и трусливо скрылись из виду, оставив переполненный плот один на один с водной стихией. Очень скоро люди начали терять человеческий облик. Борясь за безопасные места у мачты и последние капли воды, они дрались, убивая друг друга и сталкивая в воду. Лишь через 13 дней несчастные увидели на горизонте спасительный корабль «Аргус» – именно этот момент запечатлел Жерико.

Команде «Аргуса» открылось жуткое зрелище: из 149 в живых осталось 15 (пятеро из них скончались почти сразу после спасения). Окоченевшие трупы на плоту перемежались с полуживыми. Оставшиеся в живых вялили на мачте мясо погибших.

Работая над «Плотом «Медузы», Жерико мучительно добивался, чтобы ракурсы и позы изображаемых им людей были правдивы. Для этого он лепил восковые фигурки, комбинируя их в различных положениях на игрушечном плоту. Жерико не удовлетворяла работа натурщиков – он пришел к выводу, что позирование никогда не выглядит естественно. Тогда он стал посещать больницы, где наблюдал и зарисовывал умирающих, а потом и морги. Его устрашающие этюды с отрезанными головами и сваленными в кучу людскими конечностями – оттуда.

Многим картина Жерико представлялась метафорой государственного упадка, аллегорией постнаполеоновской Франции. И хотя Жерико решал не социальные, а чисто художественные задачи, в ней видели обвинение существующего строя, вот почему на родине столь выдающаяся работа сначала не получила одобрения. К счастью, Жерико все-таки успел насладиться признанием своего главного труда: кто-то посоветовал ему везти картину в Лондон, где в это время была бурная художественная жизнь. В английской столице к «Плоту «Медузы» выстроились очереди. Всего за месяц ее посмотрело более 50 тысяч человек. С этого начался триумфальный дрейф «Крушения плота «Медузы» в историю европейского искусства.

Всадник по имени Смерть

В 1821 году Жерико возвращается в Париж, а его душевное здоровье только ухудшается. Наблюдать его берется выдающийся психиатр своего времени Этьен-Жан Жорже.

Жорже специализировался на мономаниях – он выделил и описал несколько: теоманию (религиозное помешательство), эротоманию, демономанию… Считается, что именно он подарил Жерико идею живописных типов из своей психиатрической практики, которые хотел использовать как наглядные пособия для обучения студентов. Изобразить разные виды человеческих маний – что может быть заманчивее для художника? Вполне вероятно, что увлеченность этой работой помогла Жерико хотя бы отчасти справиться с собственным душевным недугом.

К 30 годам душевные терзания Жерико усугубились радикулитом. Бездумно швыряясь деньгами, он промотал материнское состояние. Его картины не продавались. Нищие, бродяги, сумасшедшие и даже лошади – они были никому не нужны. Жерико попытался вложить остатки средств в заводик по производству искусственных бриллиантов, но прогорел. Ему грозит полное разорение. В чем искать утешения? Разумеется – в скачках. Весной 1822 года лошадь на всем скаку сбрасывает Жерико, потерявшего из-за радикулита привычную ловкость. Он получает травму позвоночника, решается на несколько сложных операций и целый год борется с изматывающими болями и угрозой полной обездвиженности.

Наконец ему снова разрешают сесть на лошадь. Жерико снова падает, но наотрез отказывается обработать рану. 26 января 1824 года он умирает от сепсиса, не дожив до 33 лет. Смерть для художника-романтика – эффектный жест. И признание не замедлит. В одном из некрологов французы назовут Жерико «Микеланджело нашей нации».

Эжен Делакруа: дикий, светский, страстный, сдержанный

В мастерской жарко, как в марокканском гареме, окна плотно закрыты, но он просит экономку Женни топить еще сильнее. Шея плотно укутана в шарф, с тех пор как он простудился еще во времена студенчества, горло болит постоянно. Иногда меньше, иногда просто нестерпимо. И тогда Эжен берется за терапию всерьез: не дышать холодным воздухом и не разговаривать. Он закрывается в жаркой мастерской и остается наедине со своей самой сильной страстью – с работой. По той же улице, через дорогу, в доме напротив его мастерской к окну словно приросли два юноши. Они ловят каждый жест Делакруа, они задерживают дыхание и замирают, когда им удается рассмотреть движения мэтра. Они оба мечтают вскоре покорить Париж и получить медали в Салоне, они арендовали эту комнату специально для того, чтобы хоть иногда видеть, как работает самый яркий и революционный художник уходящей романтической эпохи. Одного юношу зовут Клод Моне, второго – Огюст Ренуар.

Эжен Делакруа всей своей жизнью, историей своих побед и провалов, давал надежду молодым, дерзким художникам. Глядя на него, каждый из них верил, что в живописи можно обрести настоящую свободу. Он получил золотую медаль Салона за первую же картину, представленную на суд зрителей, а за третью – на несколько лет впал в немилость. Он девять раз подавал заявку, чтобы занять место среди академиков, вершащих судьбы французского искусства. Он получил ленточку Почетного легиона в 33 года и был избран в городской совет Парижа в 53. А сейчас в Лувре есть целый зал, посвященный только одному художнику, – зал Делакруа. Художник пережил семь политических режимов, которые друг за другом швыряли Францию из одной крайности в другую. Но при всех королях и республиках государство сразу же покупало его новую картину.

Наполеон

Эжен был родом из той французской элиты, которая поднялась при Наполеоне. Его отец Шарль Делакруа был министром иностранных дел во времена Директории, а позже, когда на посту министра его сменил Талейран, служил послом в Батавской республике и префектом Марселя.

Талейран был частым гостем в доме Делакруа и по каким-то тайным знакам и свидетельствам биографы выяснили, что настоящим отцом Эжена, четвертого, самого младшего ребенка в семье, был именно он, Талейран. Хитрец, манипулятор, отлученный от церкви бывший епископ и министр, благополучно переживший на этом посту три смены власти. Но сам Эжен ни в одном дневнике или письме, ни одним своим поступком ни разу не выдал этого родства. Тот человек, которого Делакруа всегда называл отцом, был неподкупно честен, умен, искренен, красноречив и умер очень рано. Эжену было всего семь лет.

Эжен рос нервным и эмоциональным ребенком. Если верить его воспоминаниям о детстве, то занимался будущий художник в основном двумя делами: выживал в бесконечных несчастных случаях и проникновенно сообщал взрослым разной важности жизненные истины. В Императорском лицее, куда Делакруа поступил на полный пансион, по утрам слушали новости о победах Наполеона, писали пространные сочинения на латыни и греческом, учили математику и рисование, а превыше всех других благ ценили дружбу и славу.

Реставрация

Если бы отец Делакруа дожил до 1814 года, его ожидало бы пожизненное изгнание из Франции, вместе со всеми, кто голосовал за казнь короля. А без него семейство всего лишь обеднело и лишилось остатков былого почета и внимания. Мать Делакруа прожила всего несколько месяцев при возрожденной монархии и умерла, когда Эжену было 15.

Делакруа стал жить в семье старшей сестры и приобрел несколько важных навыков: планировать свои скудные финансы, сочинять и литографировать карикатуры для столичных еженедельников, держаться франтом в старых панталонах и по ночам незаметно прокрадываться в спальню к экономке. В Париже он начал учиться живописи в мастерской Герена, а заодно присматривать за племянником, который учился неподалеку. В бесконечных поездках из загородного дома сестры в свою парижскую квартирку он так часто и сильно замерзал, что боль в горле стала хронической.

Отчаянная бедность времен ученичества закончилась для Эжена с первой же картиной, представленной в Салоне 1822 года. Несмотря на красочные нападки некоторых критиков – «намалевано пьяной метлой», «обноски Рубенса» – Делакруа получает и первые восторженные отзывы и первые две тысячи франков. Это было больше его годовой ренты.

Но благосклонность академиков, критиков и публики временами менялась полным неприятием и опалой. А для художника в начале XIX века это означало кроме всего прочего и финансовые трудности: Салон был единственным местом, где картины становились знаменитыми и находили покупателя.

«Смерть Сарданапала»

На этот сюжет Делакруа вдохновил лорд Байрон, а еще, добавляют шепотом биографы, маркиз де Сад, чьи книги активно печатались во Франции в начале XIX века. Правда, нелегально.

С Байроном как раз все законно: один из друзей художника работал над иллюстрациями к французскому изданию Байрона и дал почитать Делакруа пьесу об ассирийском царе Сарданапале. История царя, повелевшего сжечь все свои богатства перед приходом врага, настолько поразила юного Эжена, что он проделал поистине научную работу по поиску подробностей. В Лувре копировал профили с монет Древнего Востока, в библиотеке изучал гравюры в книгах великих путешественников и монгольские миниатюры, читал труды древнегреческих историков. Какая-то утварь и пестрые шелка подсмотрены в антикварных лавках и напоминают скорее Индию, какие-то элементы архитектуры пришли из увиденных в Англии картин о гибели древних городов.

А вот от маркиза де Сада на полотне – упоительная смесь сладострастия и смерти, обостренные ощущения и самые прекрасные в живописи XIX века женские спины. Биографы говорят, что Делакруа не любил вспоминать об этой картине в зрелом возрасте. Как будто он вскрыл свои самые сокровенные страсти и фантазии, чтобы потом навсегда спрятать их от чужих глаз.

В канонической истории Сарданапала ни у Байрона, ни у древних историков ничего не говорилось об убийстве жен, слуг и лошадей. Царь-сибарит (это он изобрел пуховую перину) попросил уничтожить все, что доставляло ему удовольствие при жизни. Это Делакруа в своем воображении нарисовал юных красавиц, резню и спокойного тирана, удовлетворенно принимающего гибель любимых и собственную гибель. На первых набросках в роли Сарданапала Делакруа изображал себя.

Департамент изящных искусств и критики забили тревогу. В газетах можно было увидеть, например, такую рецензию: «Господин Делакруа заказал два фургона с тем, чтобы вывести разрушенную мебель из дворца господина Сарданапала, двое похоронных дрог для мертвых и два омнибуса для тех, кто остался в живых».

Делакруа после этой картины впал в немилость и был лишен государственных заказов. Благо правительство во Франции в XIX веке менялось чаще, чем художественные принципы. Немилость продлилась всего три года – до Июльской революции.

Июльская революция

Революцию 1830 года молодые художники и поэты восприняли как шанс на обновление и рывок из того омута традиции, в котором все глубже увязало искусство, да и вся Франция. Карл X совершал ошибку за ошибкой, но ограничение такой вожделенной французами свободы слова и ликвидация Палаты представителей отбрасывала страну совсем уж к старой доброй монархии. Революция длилась три дня и раздала каждому по заслугам. Опальному при Карле Эжену Делакруа – вдохновение. Он пишет легендарную теперь уже «Свободу, ведущую народ» и начинает грезить Африкой.

«Ваши журналы, ваша холера, ваша политика – все это, к сожалению, несколько умеряет нетерпение, с которым я жду возвращения. Если бы вы знали, как приятно жить под прикрытием тирании!» – писал он во Францию, уже заканчивая свое сладостное, красочное, знойное путешествие в Марокко и Алжир. Все эти финансовые новости, все эти язвительные журналисты, развенчивающие героев и гениев, все эти политические авантюры и споры казались ему мелочными и угнетающими. В следующие лет десять к каждой выставке в Салон он будет подавать как минимум одну марокканскую работу, воспоминания будут тускнеть, лица алжирских красавиц забываться, но останется пленительная, чистая, насыщенная палитра, однажды и навсегда обретенные цвет и свет.

Почему Африка?

Настоящий интерес французов к Востоку начался с Египетского похода Наполеона – точно на рубеже веков XVIII и XIX. Потому что кроме солдат и полководцев Наполеон берет с собой в африканскую кампанию несколько тысяч ученых и художников. У них свои задачи: местное искусство, архитектура, язык, обычаи, природа. Уже в 1809 году во Франции начинает выходить огромное 23-томное издание «Описание Египта» с материалами этих исследований, в Лувре появляются первые вывезенные из Африки экспонаты, а в пригороде Каира – основанный французами Институт Египта.

В Европе Восток становится отдельной дисциплиной крутых научных сообществ, большие шумные редакции выпускают журналы о Востоке, заявляют о себе одиночки-исследователи Востока: лингвисты, историки, естествоиспытатели. Жан-Франсуа Шампольон, гениальный 32-летний лингвист, расшифровывает иероглифы Розеттского камня и египетской письменности в целом. Богатые искатели приключений отправляются в путешествия, возвращаются бородатыми и загорелыми и привозят из Африки оружие, расшитые диковинные одежды, курят кальян и пьют кофе. Они самые желанные гости модных парижских богемных салонов. Им есть что рассказать.

Почти дипломат

Мирный договор Франции с Марокко предполагал достаточно устойчивые отношения, которые все же требовали иногда, раз в несколько лет, отправки посла с очередными угрозами или подарками. В 1833 году отправляться с подарком к султану предстояло чрезвычайному послу графу де Морне – и Эжен Делакруа получает от министерства разрешение присоединиться к дипломатической миссии. В качестве… заскучавшего художника. К этому времени он уже написал «Резню на Хиосе», «Смерть Сарданапала» и «Свободу, ведущую народ» – его воображение, бесконечно богатое и стремительное, разжигается от литературных сюжетов и далеких трагических событий, о которых пишут в газетах. Но теперь нужны живые впечатления – нужна Африка.

«Представь себе, друг мой, развалившихся на солнцепеке, прохаживающихся по улицам, починяющих туфли настоящих римских консулов, Катонов и Брутов, наделенных даже тем же самым надменным выражением лица, какое, должно быть, не оставляло властелинов мира. У этих людей всего имущества – одно покрывало, в нем они ходят, спят и в нем же будут преданы земле, но вид их исполнен поистине цицероновского довольства», – пишет Делакруа другу из Марокко.

В ожидании встречи с султаном проходит несколько дней – и у художника есть время, чтобы заполнять страницы дорожного альбома зарисовками пейзажей и городских видов, побывать на базарах и праздниках, едва не погибнуть от рук местных мужчин, которые застали Делакруа за рисованием их жен. Позировать местные мавры не соглашаются – и художник просто издалека наблюдает, на улицах, в банях.