Текст книги "Фараон"

– Что тебя беспокоит?

Цезарь задал этот вопрос таким тоном, словно интересовался, какая в это время года погода в Испании.

Клеопатра почувствовала, как в душе ее нарастает гнев. Наедине с нею Цезарь держался так, словно они были партнерами, равными, царицей и диктатором, совместно действующими ради общей цели. Постепенно Клеопатра уверилась в своей власти над ним; теперь же она усомнилась в этом. А вдруг ему совершенно безразлично, что она носит их ребенка? Вдруг он просто посмеется над этим как еще над одной глупостью военного времени и вернется в Рим, выбросив их сына из головы? По дворцу бегало несколько десятков незаконнорожденных царских детей, которых Птолемей Авлет не счел нужным признать. Но с другой стороны, у Авлета имелось пять законных наследников.

Клеопатре необходимо как следует подумать, прежде чем раскрывать свои новости. Ей следует ждать до тех пор, пока она не убедится, что Цезарь разделяет ее представления о будущем всего мира. А до тех пор она позволит ему заниматься с нею любовью, но сердце свое будет держать свободным. Ибо именно через сердце женщины и попадают в ловушку.

– Я беспокоюсь за своего брата.

В эту игру могут играть двое.

Цезарь позволил себе улыбнуться – едва заметно.

– Тогда разреши моим старым, уставшим от оружия рукам успокоить твои молодые тревоги.

Клеопатра подошла к нему. Цезарь усадил ее на колени, как мог бы усадить собственную дочь. Клеопатра положила голову ему на грудь и внимательно прислушалась к биению его сердца. И успокоилась, позволив себе расслабиться под этот размеренный ритм.

Цезарь стоял на топком, илистом берегу Нила, в красновато-лиловой грязи. Он запретил Клеопатре сопровождать его в этом чудовищном испытании. И не потому, что считал, будто она окажется не в состоянии выдержать это. Цезарь не хотел, чтобы Клеопатра оказалась связана в людской памяти со смертью юнца-царя. В конце концов, именно ей предстоит остаться на троне и править ими.

«Когда же до них дойдет?» – спросил себя Цезарь. Сколько еще раз ему придется смотреть в лицо мертвецам, прежде чем все закончится? И сколько из этих мертвых лиц будут ему знакомы? Он никогда не сдастся, как бы сильно ему иногда ни хотелось спрятать меч в ножны и уснуть надолго – так, чтобы сон его не прерывал ни клич, призывающий к битве, ни появление гонца, вваливающегося посреди ночи со сведениями о врагах, ни ползучая дизентерия, ставшая неотъемлемой частью всякой военной кампании.

Цезарь устал от этого всего. Нет, не физически. Физически он оставался все тем же. В юности он не был могуч и энергичен, а потому и впоследствии не слишком горевал об утраченной силе молодости. Цезарь обнаружил свои истинные физические резервы в среднем возрасте, и они, целые и невредимые, оставались с ним и сейчас, когда он разменял шестой десяток. Не далее как на днях он прыгнул за борт корабля, спасаясь от меча, направленного ему в живот, и проплыл две сотни ярдов до другого своего корабля – и все это в доспехе. Мало того: он метнулся в воду, по небрежности позабыв, что за пазухой у него до сих пор лежат последние депеши из Рима.

Пора бы ему уже научиться не действовать под влиянием мгновенного импульса, а взывать к Венере Родительнице, до сих пор защищавшей его от серьезных ран. Она остановила бы этого египтянина с мечом, потому что еще не готова принять Цезаря к себе. Он это знал. Он всегда это знал и потому никогда не боялся ни ран, ни смерти. Это было его тайной, которой он ни с кем не намеревался делиться. Всякий раз, когда на него обрушивалась внезапная слабость, Цезарь видел ее лицо, и богиня обращалась к нему, она указывала, что следует сделать.

В последний раз это произошло при Фарсале, в брошенном шатре Помпея. Цезарь почувствовал приближение этой чарующей силы и велел своим людям на несколько минут оставить его одного в шатре своего противника. Солдаты повиновались, не задавая вопросов; они никогда не задавали ему вопросов. Цезарь зашел в шатер, стараясь добраться до складного стула Помпея, прежде чем потеряет сознание. И как только он очутился во тьме, Венера уже находилась там. Глаза ее были синими и прозрачными, словно воды чистого озера. Она велела ему отправляться в погоню за Помпеем, в Египет.

Цезарь был уверен в том, что Венера сообщит ему, когда настанет его время. Она будет рядом в тот миг, когда боги подземного мира потребуют, чтобы он явился к ним. А до тех пор у Цезаря нет никаких причин волноваться.

Потому-то он и устроил себе выволочку за то, что сиганул за борт, словно перепуганный мальчишка, новичок в сражении, когда он, Цезарь, мог бы просто прошептать имя богини. И в результате ему пришлось проплыть немалый путь до другого корабля, загребая одной лишь рукой, потому что в другой он держал письма, подняв их повыше над водой. Хуже того: он оставил свой пурпурный плащ врагам. Цезарю противно было думать, что теперь часть его одежды находится в руках какого-то заносчивого египтянина.

Плавание не было приятным, но оно не утомило его. Однако его люди подняли гвалт, когда сообразили, что он сделал, и принялись твердить, что Цезарь подобен богам, ибо, как и бессмертные боги, диктатор не стареет. Нет, он старел – но в одном его люди были правы: тело Цезаря на самом деле не становилось слабее.

Вот разум – дело другое. Он устал от однообразия человеческого опыта. Цезарь заметил: когда он ест, то устает от еды, устает ее пережевывать, устает от самой этой монотонности. Еда – это просто еда. Опыт, неизменно повторяющийся каждый день, во время каждой трапезы. Почему разумные люди придают такое значение поглощению хорошо приготовленной пищи, словно она первая или последняя в их жизни? На самом деле они пировали не раз – и не раз проделают это впредь. Цезарь утомлен монотонностью и размеренностью необходимых человеческих функций – еды, сна, переваривания и удаления отходов, купания и вражды, – и более всего однообразием человеческой натуры. Жадность, ложь, мелочные страхи, похоть… В особенности же он устал от прозрачности тех качеств, которые встречаются почти в каждом человеке.

Интересно, все люди так же устают от жизни или это его личное свойство? Надо будет обсудить это с Цицероном, если ему удастся когда-нибудь снова привлечь старого дурня на свою сторону. Это, как осознал Цезарь, еще одна из тех самых вещей, от которых он устал, – склонять Цицерона на свою сторону. О, он ведь проделывал все это прежде. Что может ожидать его теперь? Будут ли предстоящие десятилетия такими же скучными, как и последнее?

Сколько народов ему нужно покорить, прежде чем они поймут?

Как ему распространить весть о своих желаниях среди всех жителей земли, избавившись при этом от нынешней его однообразной задачи – захвата и уничтожения? Быть может, стоит нанять какого-нибудь сказителя вроде легендарного слепца Гомера, чтобы тот сочинял истории о его завоеваниях? А потом разослать легион поэтов по всему свету – и пусть повествуют о победах великого Цезаря над его врагами, об ужасной судьбе тех, кто вздумал бросить ему вызов. Он учредит для странствующих сказителей специальную стипендию, чтобы занести все эти истории в те края, которые он желает завоевать, навести ужас на местных жителей, и они примутся молить своих правителей сложить оружие и пойти на переговоры. Это определенно обойдется куда дешевле, чем отправлять туда легионы солдат.

«Что за прекрасная идея!» – подумал Цезарь и поздравил себя с удачной выдумкой. Нужно будет сегодня же вечером поделиться ею с Клеопатрой. Она хорошо разбирается в поэзии и еще лучше – в создании благоприятного общественного мнения.

Вот от Клеопатры он не уставал, ни от ее гибкого, податливого тела, ни от менее гибкого, но все же бесконечно интересного разума. Ему будет нелегко оставить ее. Цезарь уже не один десяток лет не испытывал такого чувства, как сожаление. Может, увезти ее прочь от египетских берегов? Цезарь не знал, как ему поступить, и уже одно это доставляло ему удовольствие. Его будущие эмоции, связанные с юной царицей, не предрешены заранее. Как это отрадно! Клеопатра оказалась последней неожиданностью, оставшейся у него. Тем, что он мог предвкушать с нетерпением. Единственным приключением, которое ему еще предстояло, за исключением Клеопатры, была смерть. Возможно, это будет интересно. Возможно, смерть – скорее награда, чем проклятие. Но для того, чтобы узнать это, придется умереть.

Его солдаты хотели домой, но Цезарь понимал, что для них, как и для него самого, дом – это некое воображаемое место. Они так долго пробыли вдали от родины, прошли через такое множество военных кампаний, что байки у костра под открытым небом где-нибудь в чужедальних краях стали для них более сходны с понятием дома, нежели сам Рим.

Что такое ныне Рим, как не идея, за которую они сражаются? Идея Цезаря, идея Помпея, идея Цицерона, идея сената. Все – разные, но в конечном итоге все они суть одна идея. Место, где власть может быть преобразована в деньги, и наоборот. И какая разница, кто стоит у власти, если желудки набиты и кошельки наполнены?

Цезарь глубоко вздохнул и расслабил плечи, перенося вес доспеха на другие мышцы. Он опустил глаза вниз, на илистую воду. Царь-юнец выглядел в точности так же, как и любой другой утопленник. Ни знатное происхождение, ни титул не смогли защитить его от насквозь промокшей судьбы. Смерть – великий уравнитель. Птолемей и без того был жирным, а от воды его тело раздулось еще сильнее, и выпученные глаза приобрели карикатурный вид. Не подобает царственной особе, чтобы ее вот так вот выволакивали из реки. Царя загребли сетью, словно дневной улов, и его доспех сверкал под косыми лучами заходящего солнца.

Царь сгинул вместе с теми своими сторонниками, которые попытались бежать на речном судне, слишком маленьком для такого количества народа. Цезарь не знал, в какие края они направлялись. Интересно, куда, по их мнению, они могли сбежать от него? От Рима?

Цезарь мог бы оставить тела лежать на илистом дне реки, но ему надоели слухи, ходящие среди суеверных александрийцев и гласящие, что всякий, кто утонул в реке, непременно восстанет вновь. Не надо ему такого. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь возжелал и вправду претворить это в жизнь сразу же после того, как Цезарь покинет Египет. Диктатор хотел свести к минимуму трудности, которые неизбежно будут поджидать Клеопатру после его отъезда.

Ему и в голову не приходило, что Клеопатра поведет себя в точности как его милая Корнелия, когда та начинает подозревать, что забеременела. Тайные улыбки, полная покорность, нежные, неосознаваемые прикосновения к животу – когда ей кажется, что за нею никто не наблюдает. Возникшее обыкновение прятаться в его объятиях, словно в поисках защиты. Потупленный взор. Для покорной Корнелии это привычное поведение, но Цезарю никогда бы и в голову не пришло, что он увидит Клеопатру такой. Каждый день, когда он возвращался во дворец, она ждала его в спальне. Вчера она буквально упала к его ногам и прижалась лицом к его бедрам, так, что было не понять: то ли она сейчас начнет ласкать его, то ли взмолится о чем-то.

– Боги сохранили тебя! – воскликнула Клеопатра, а затем подняла голову и взглянула на него; в уголках ее изумрудных глаз блестели слезы.

Так не похоже на нее! Грозный интеллект, которым привыкла пользоваться Клеопатра, дабы добиться равенства с ним, ныне оставлен, и его место заняла притягательная, обволакивающая мягкость женственности. Цезарь не сомневался, что более едкие стороны ее натуры снова проявят себя, как только Клеопатра утвердится в статусе царицы и не будет более нуждаться в Цезаре для укрепления власти. Но все равно приятно; столь радикальные перемены позволяли ему наслаждаться Клеопатрой без лишних сложностей и постоянных усилий.

Цезарь встал над телом Птолемея.

– Снимите доспех и выставьте его на рыночной площади, – велел он Гиртию.

Тот отдал приказ солдатам.

– А что делать с телом царя?

– Похоронить благопристойно, но не устраивая спектакля. Я ясно выразился?

– Как всегда, Цезарь.

Цезарь в последний раз взглянул в глаза мертвецу и отвернулся. Наследник. И что же ему с ним делать? Он породит не меньше проблем, чем разрешит, принесет печали не меньше, чем радости. В этом Цезарь не сомневался. Такова жизнь. Но это будет интересно. Возможно, в жизни все-таки еще сохранились какие-то сюрпризы.

Клеопатра наблюдала за войной с собственного балкона, словно зритель – за каким-нибудь театральным представлением. У нее возникло ощущение, будто она уже читала текст этой пьесы, ибо Цезарь той ночью раскрыл ей свои планы, а на следующий день разыграл их в жизни во всех подробностях.

За это время Клеопатра поняла, что Цезарь прав: Фортуна на его стороне. Казалось, что и вправду, если Цезарь чего-то пожелает, это непременно произойдет. Словно это он указывает богам, а не наоборот. Клеопатра подумала, что, быть может, Александр обладал тем же самым даром – до самой своей смерти, когда боги решили восстановить свою власть над этим смертным. В какой-то момент они взыщут ту же самую плату и с Цезаря, но до тех пор он совершенно явно отмечен их благоволением.

Выведать сокровенные тайны Александра – как он приобрел влияние и на мир богов, и на мир смертных – не было возможности, но Юлий Цезарь находился здесь, в собственной постели Клеопатры, где она могла наблюдать за ним. Она постарается понять, как он получил власть даже над богами.

Ганимед почти полностью окружил дворец, и с суши, и с моря. У него было больше кораблей, чем у Цезаря, и, что еще сильнее усугубило тяготы осады, он накачал соленую воду в колодцы, которыми пользовались римляне. Но Цезаря это не привело в уныние; правда, Клеопатре показалось, что он несколько обескуражен и встревожен. Диктатор был уверен в том, что иудейские войска не бросят его – они не могут позволить себе снова разочаровать его, – и потому сказал Клеопатре, что им надо извлечь пользу из образовавшейся паузы.

Клеопатра же знала, что римской армии остались считаные дни до смерти от жажды, о чем она и сказала Цезарю.

– Неважно, – ответил Цезарь. – Если люди хотят работать, выход найдется всегда. Все равно они скучают. Им осточертело сидеть в осаде, а не осаждать других. Их это стесняет. Так что они только придут в восторг, когда я поставлю перед ними новую задачу.

Клеопатра не знала, что у него на уме, – до тех пор, пока он не подвел ее к окну. Потом она наблюдала, как люди Цезаря днем и ночью копают глубокие туннели, чтобы добраться до источников с питьевой водой, расположенных у берега. Когда Клеопатра поздравила его с обнаруженными источниками, Цезарь отозвался:

– Римская изобретательность. – И добавил: – Этот народ не прочь поработать.

Легкая насмешка в адрес греков, которые, как считалось, обленились за века, минувшие с великих времен Перикла.

В конце концов римский сенат прислал Цезарю небольшую флотилию из Малой Азии. Они столько тянули с морским подкреплением, что Клеопатра начала сомневаться, действительно ли они желают Цезарю победы в Египте или у них имелся какой-то собственный тайный план. Клеопатра спросила об этом у Цезаря, и он ответил, что, несомненно, его враги в Риме желают, чтобы он сгинул без следа.

– Но желания моих врагов не имеют никакого значения для судьбы Цезаря, – добавил он.

Он обещал Клеопатре, что завтрашний день будет полон событиями. Действительно, новый день не разочаровал ее. Последовала длительная ночная беседа с флотоводцем, приплывшим с Родоса, – Цезарь позволил Клеопатре присутствовать на этой встрече, и она слушала, как они разрабатывают свои планы. Они собрались подплыть прямиком к египетским кораблям, втянуть их в сражение и быстро поджечь.

– А после того как мы разгромим флот мятежников, мы захватим остров Фарос, – добавил Цезарь.

– Как, в тот же самый день? – удивилась Клеопатра.

– А к чему терять время впустую?

На следующий день все произошло в точности так, как сказал Цезарь, и Клеопатра еще тверже уверилась в его особых взаимоотношениях с богами. Цезарь спалил бо́льшую часть египетского флота, включая и торговое судно, везшее множество книг для Великой библиотеки. «Ошибка», – сказал Клеопатре Цезарь вместо извинения. И Клеопатра не винила его, ибо он любил литературу не меньше ее самой и никогда не совершил бы такого варварства преднамеренно.

Клеопатру захлестнул вал эмоций, когда она смотрела, как римляне настигают и поджигают корабль за кораблем; языки пламени взмывали в синее средиземноморское небо, словно состязаясь с огнем, горящим на вершине маяка. Это были ее корабли, ее люди, ее военный флот. Лишь стечение обстоятельств сделало их ее врагами. Стоит их вразумить – и они поклянутся ей в верности. Для них нет разницы, кому из династии Птолемеев служить.

Это были те же самые люди, которые противостояли ее наемной армии под Пелузием, пока Цезарь не разгромил Помпея и тот не бежал в Египет в поисках спасения. Сегодня они ее враги, завтра станут ее защитниками. Положение было ненадежное, и Клеопатра не знала, стоит ли ей после завершения войны вводить в город собственную армию – для пущей безопасности, или этим она лишь навлечет на себя лишнюю враждебность.

Недавно она получила письмо от Гефестиона; тот писал, что многие из ее наемников дезертировали, поскольку получили более выгодные предложения от римских военачальников, зазывавших их в Сирию, на войну с парфянами. Оставшихся он может кормить и выдавать им плату еще месяц, но не больше. Каковы будут ее распоряжения?

У Клеопатры не нашлось никаких распоряжений. Ей не нравилось бездействие – это было против ее природы, – и все же сейчас неразумно предпринимать что-либо независимо от Цезаря. Неужели теперь так будет до конца ее жизни? Неужели она станет очередной бесполезной представительницей Птолемеев, удерживающей свой трон лишь благодаря пресмыкательству перед Римом?

Клеопатра вдруг поняла, что ее ребенок – единственная возможность избежать судьбы своих предков. Это то самое решение, о котором она молилась много лет назад у ног Артемиды Эфесской, когда Клеопатра – четырнадцатилетняя девчонка, обожавшая всяких маленьких животных, – собственноручно перерезала горло ягненку и смотрела, как его кровь красной рекой течет в священную чашу. Она поклялась перед богиней, что не станет походить на своих выродившихся предков. И теперь Артемида, богиня охоты, богиня-девственница, та самая, что некогда покарала мужчину слепотой лишь за то, что он случайно увидел ее нагой, не только не позавидовала Клеопатре за удовольствие, полученное от занятий любовью, но и вознаградила ее беременностью. «Боги добры с теми, кто служит им». Клеопатра услышала в сознании голос отца, и ее пробрал озноб. Вот знак того, что дух отца по-прежнему с нею.

Она ничего не сказала Цезарю о своих подозрениях, ныне переросших в твердую уверенность, ибо минуло уже два месяца, а она не уронила ни капельки крови. Однажды ночью, в возбуждении, которое охватило их после уничтожения египетского флота и возвращения острова Фарос, они с Цезарем занялись любовью с таким пылом, как никогда прежде, стремительно и яростно, – хотя это происходило в тот самый день, когда Цезарь проплыл немалое расстояние в доспехе. И все же римлянин казался моложе и энергичнее, чем когда бы то ни было.

Клеопатра надеялась, что столь бурная страсть не повредит ребенку. Ей не у кого было спросить об этом – так, чтобы не вызвать подозрений. Стоит ей хоть словом обмолвиться на эту тему, и по осажденному дворцу тут же разнесется вереница слухов, как будто подробностей ее романа недостаточно, чтобы машина сплетен работала безостановочно, днем и ночью.

Клеопатра знала, что большинство александрийцев не понимают причин, заставивших царицу завязать этот роман. Но твердо верила: вскорости настанет такой день, когда она выйдет к людям и объяснит им, что сделала их царица на благо подданных и ради их будущего.

После соития Цезарь улегся на спину, закрыв глаза и приходя в себя после последнего дела этого долгого, напряженного дня. Клеопатра уютно устроилась у него под боком, положив руку ему на грудь, так что растущие у него под мышкой волосы щекотали ей подбородок. Еще одна любопытная деталь, касающаяся Цезаря: от него никогда не исходило неприятных запахов. Он пользовался маслом, но очень слабо ароматизированным; оно не смогло бы заглушить свойственного мужчинам резкого духа. Хотя Цезарь только что изрядно вспотел, занимаясь любовью, а у Клеопатры был нюх, словно у пантеры, она все равно ощущала лишь едва заметное благоухание мирры. Может, это еще один признак благоволения богов?

– Через несколько дней я покину тебя, – сообщил Цезарь, не открывая глаз.

Клеопатра испуганно приподнялась. Она едва удержалась чтобы не сжать объятия крепче.

– О?

Интересно, удалось ли ей правдоподобно изобразить любопытство или в ее тоне все-таки проскользнуло потрясение и отчаяние?

– Я получил сообщение о том, что с востока к нам вместе с еврейским войском движется Митридат Пергамский. Говорят, Антипатора сопровождает сам верховный жрец Иудеи. Я должен встретить их.

– Понятно, – сказала Клеопатра. – И когда же ты вернешься?

Цезарь открыл глаза и посмотрел на нее.

– Дорогая, – проговорил он, а потом издал сдавленный смешок.

– Возможно, я начинаю причинять слишком много хлопот, – сказала Клеопатра. – Возможно, проще будет оставить меня саму разбираться с армией моей сестры.

Клеопатре противно было слышать в своем обычно уверенном голосе нотки страха. «Я говорю словно какая-то жалкая куртизанка», – подумала она. Неужто это беременность так воздействует на женщин? Если да, то она никогда больше не забеременеет.

– Я оставлю здесь небольшой гарнизон для твоей защиты. Я вернусь через несколько дней, если все пойдет хорошо.

– Что ты задумал?

– Тебе придется довериться мне, дорогая, – сказал Цезарь, поцеловав ее в лоб.

– Если Арсиноя убьет меня, ты объявишь войну оконченной и поддержишь ее притязания на трон? – спросила Клеопатра, чувствуя, как желчь подкатывает к горлу.

Цезарь не ответил, но, хотя он не произнес ни слова и не сделал ни единого жеста, вокруг него распространилась отчетливая аура раздражения.

– Разумеется, это будет куда легче, чем продолжать войну, – проговорила Клеопатра.

Может, сказать ему о сыне сейчас?

– Клеопатра, в последнее время ты все драматизируешь. Что с тобой стряслось? Кажется, ты подтверждаешь утверждение Аристотеля о том, что женщины неразумны и не способны мыслить.

– На самом деле это мужчины становятся неразумными в присутствии женщин, из чего делают ложный вывод о неразумии женщин! – быстро парировала Клеопатра.

Она не говорила с Цезарем подобным образом уже несколько месяцев, и он, похоже, стал относиться к ней небрежно. Он что, вознамерился обращаться с царицей Египта как с обычной любовницей?

– И все же ты не в себе. В чем дело?

– Думаю, в моем состоянии. Говорят, в это время чувство юмора у женщин пропадает, а эмоциональность возрастает.

– Ты заболела, дитя? – спросил Цезарь, и Клеопатре захотелось знать, потрудится ли он хотя бы изобразить беспокойство. – Мне стоит волноваться?

– Нет, если только кто-то не считает, что носить ребенка Юлия Цезаря – это повод для тревоги.

– Я так не считаю, – ровным тоном отозвался Цезарь.

Лицо его осталось все таким же спокойным. Клеопатра подождала, но он ничего не добавил.

– Неужто тебе больше нечего мне сказать? Ты даже не удивлен? Неужто мы ничего для тебя не значим?

– Я уже некоторое время знаю об этом, Клеопатра. Ты не можешь ничего скрыть от меня.

– Почему? Ты что, всеведущ, как боги?

Клеопатре захотелось восстановить Цезаря против себя. Если он не выкажет хоть какие-то чувства, она спятит.

– Я живу на свете в два с половиной раза дольше тебя, девочка моя. Нет ничего такого, чего бы я не заметил. Я читаю твои мысли. А если и не читаю, так вижу их отражение на лице. Неважно. Тебе совершенно не обязательно удивлять меня, чтобы порадовать.

– А ты… рад?

Клеопатра затаила дыхание, стараясь не смотреть на Цезаря с нетерпением. Не удержавшись, она все-таки бросила на него взгляд – как можно более холодный, но ее замутило. Клеопатра отчаянно надеялась, что это не повредит их ребенку.

– Какой же мужчина не обрадовался бы этому? – спросил Цезарь.

Он приподнялся, перевернулся на бок и протянул свою длинную руку, ожидая, что Клеопатра припадет к его груди. Когда Цезарь обнял ее, Клеопатра почувствовала, что тот дрожит.

– Ты грустен.

– Я думаю о Юлии, – сказал Цезарь. Он отвел взгляд, но Клеопатра видела, что в глазах у него стоят слезы. – Если бы она и ее сын – мой внук – были живы, Помпей не докатился бы до столь унизительного конца.

– Тогда позволь нашему сыну стать объединяющей силой, – промолвила Клеопатра, надеясь, что ее голос не звучит умоляюще.

Цезарь ничего не сказал, лишь крепче прижал ее к груди.

– Подумай о том, что это значит, любовь моя, – сказала Клеопатра. – Подумай о том, чем он может стать для мира.

– Я уже думал обо всем этом, – отозвался Цезарь, не выказывая ни малейших признаков того, что разделяет ее восторг и ее надежды. – Но все будет не так легко, как ты думаешь. Ты не представляешь, какие препятствия будут поджидать тебя в моей стране. Римляне не сочтут это благом.

– Настроения можно изменить.

– Настроения, но не законы.

– Законы пишутся смертными. Ты принял достаточно интересных законов, чтобы знать это, – сказала Клеопатра.

– Мне нужно поспать, – прошептал Цезарь ей на ухо.

– Может, мне велеть какому-нибудь художнику нарисовать тебя, чтобы я могла когда-нибудь показать этот портрет нашему сыну? – спросила Клеопатра, подпустив в свой голос нотки кокетства.

– Ты должна научиться искоренять сомнения, Клеопатра, иначе из тебя не получится хорошая мать для нашего мальчика.

– Могу я хоть теперь узнать твои планы?

– Теперь еще важнее, чем прежде, чтобы ты их не знала. Но запомни слова Цезаря: через неделю мы избавимся по крайней мере от некоторых из наших самых неотложных проблем.

И Цезарь погрузился в сон, а Клеопатра осталась лежать. Она чувствовала себя уязвимой. Она по-прежнему не знала, что он намерен предпринять, и молилась, чтобы ей не оставаться навечно наивной девчонкой, которая верит в нежные слова прожженного дипломата и соблазнителя.

Той ночью Клеопатра не спала, как и следующей, и следующей за ней. Она лежала без сна, поглаживая живот и молясь богине.

После того как Цезарь уехал, Клеопатра подняла жреца – прямо посреди ночи – и заставила его провести малое жертвоприношение. Встревоженный ее настойчивостью, пошатывающийся со сна жрец велел служителям зажечь факелы в храме и принес в жертву козленка. Внутренности козленка явили знаки хорошего здоровья, как заверил Клеопатру жрец, так что богиня, несомненно, благосклонна к замыслам ее величества.

Клеопатра попыталась найти утешение в результатах гадания, но никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой. Ее сторонники, и Хармиона в их числе, оказались в ловушке, за вражескими позициями. Царица целиком и полностью зависела от доброй воли Цезаря, а у нее не имелось никаких твердых оснований считать, что она может положиться на него – не считая его загадочного обещания и доброжелательного, но безжалостного нрава. Римские легионеры с равным успехом могли как убить ее прямо в постели, так и защитить, если солдаты ее сестры все-таки прорвутся во дворец. Что, собственно, помешает римлянам ее прикончить? Некоторые могут решить, что лишь окажут услугу Риму, убив иностранку, сделавшуюся любовницей Цезаря, особенно если станет известно, что она носит его ребенка. Если Цезарь уже догадался об этом, то могли сообразить и другие.

Клеопатра провела остаток ночи, положив руки на живот; она разговаривала с мальчиком, называла его юным Цезарем, рассказывала ему о своих планах касательно его будущего, говорила о его матери и отце, о его предках. Она рассказывала ему истории об Александре, от самого детства и до тех пор, когда великий завоеватель подчинил множество государств и народов. Она принесла из Великой библиотеки свиток с историей о том, как Александр охотился на льва, и прочитала своему нерожденному ребенку.

– Отец Александра тоже был великим воителем, но никогда не забывай, что Александр превзошел его. Возможно, это сможешь и ты, хотя, должно быть, твоему крохотному «я» еще трудно это постичь. А мать Александра внушала страх мужчинам, как, по всей видимости, это делает и твоя мать с ее собственными братьями и их советниками. И я намерена устрашать их с еще большей свирепостью, когда ты станешь взрослым мужчиной и будешь править вместе со мной.

При мысли о внушении страха мужчинам Клеопатра улыбнулась. Римские солдаты считают, что они владеют всем, включая право наводить ужас на окружающих.

– Возможно, им придется поделиться своим господством с нами, – сказала она, надеясь, что у ее сына уже есть чувство юмора и что в этом он удался в отца. – Не забывай, хулители Александра говорили о нем те же жуткие слова, что и о твоем отце: что он рвется к власти, словно безумец, и что он повелевает Фортуной. Так утверждали завистливые греки, спартанцы и афиняне, которым пришлось отказаться от своей власти из-за человека, который оказался более великим, чем все они. Те, кто клонится к закату, всегда порицают тех, кто поднимается в зенит.

Клеопатра пообещала сыну, что отвезет его к гробнице Александра и испросит для него благословения – сразу же, как только он подрастет настолько, чтобы можно было вывозить его из дворца. Она надеялась, что маленький дух ребенка готов принять на себя тяжесть миссии, выпавшей на его долю. «Если тот философ прав и все знания – лишь вспоминание о том, что уже известно душе, тогда ты должен вступить в жизнь, помня обо всем, что произошло до тебя».

Так Клеопатра успокаивала себя; ей было настолько легко общаться с сыном, что она уверилась: его дух и вправду присутствует здесь, в комнате. Так продолжалось до тех пор, пока ее одиночество и страхи не развеялись. Клеопатра думала о том, что она может стать хорошей матерью, способной вдохнуть в своего отпрыска величие. Что же еще может быть достойной целью царицы, как не воспитание достойного преемника?

Клеопатра поглаживала живот до тех пор, пока не успокоила и ребенка, и себя, а потом, когда в комнату лениво просочился рассеянный предрассветный свет, погрузилась в сон.

Несколько дней спустя к ней в комнату ворвался Цезарь с известием о том, что ее брат утонул во время бегства, Ганимед мертв, а сестра закована в цепи. Цезарь, конечно же, перехитрил Ганимеда. Он устроил целое представление, сделав вид, будто со всем своим войском отплывает из города, двигаясь на соединение с Митридатом. Он действительно встретился с подкреплением. А посреди ночи, когда египетская армия спала без задних ног, римляне тайком пробрались обратно через западные ворота, захватили противника врасплох и с легкостью одолели.