Текст книги "Фараон"

Карин Эссекс
Фараон

Посвящается моей дочери, Оливии Фокс, которая большую часть жизни делила свою мать с царицей Египта

Часть первая

Александрия
Двадцатый год царствования Клеопатры

Царица смотрела на выстроившихся перед ней проституток с таким видом, словно занималась каким-то рутинным делом, а не выполняла прискорбный государственный долг. Сбитые с толку шлюхи безмолвно ожидали, пока царица завершит осмотр и отдаст распоряжения.

Хармиона, старая боевая лошадь, словно усталый младший командир, давным-давно служащий под началом непредсказуемого главнокомандующего, пригнала их в покои к Клеопатре в полной тишине. Чтобы принудить к молчанию стадо проституток, нужно быть истинным мастером устрашения. Но таков уж был образ действий Хармионы, выполнявшей все свои обязанности с усердием и без малейших эмоций. Даже исполняя все прихоти властительницы, которой она поклялась в верности, эта неумолимая женщина сохраняла безжалостное выражение лица. Хармиона, гречанка знатного рода, уроженка Александрии, не отличалась высоким ростом, но умела создавать у окружающих впечатление, будто она возвышается над всеми. Ее осанка была достойна любой царицы, включая и ту, которой Хармиона служила. Невзирая на то что гречанке уже исполнился пятьдесят один год, ее смуглая кожа оставалась гладкой. Лишь от уголков желтовато-карих глаз разбегались по три морщинки, тоненькие, словно ножки насекомых. Губы ее были того насыщенного оттенка, каким горят речные воды в час заката. При улыбке от уголков сомкнутых губ уходили две складки – едва заметные признаки возраста и следствие беспокойства, которое Хармионе внушало поведение Клеопатры.

В отличие от царицы Хармиона терпеть не могла мужчин. Всех. Она переносила отношения Клеопатры с Антонием без единого слова, но с таким мрачным видом, словно все эти годы страдала от хронического запора. Антоний, шутя очаровывавший невинных девушек, актрис, крестьянок и цариц, ни разу не сумел добиться улыбки от этой женщины. Царица слыхала, будто Хармиона в молодости спала с женщинами, но ей ни разу не довелось найти подтверждение этим слухам. Однако же связь царицы с Цезарем Хармиона вполне одобряла – если можно назвать одобрением отсутствие порицания.

Хармиона сама обряжала проституток; она заставила вспыльчивого евнуха Ираса, личного парикмахера самой царицы, вплести им в волосы крохотные драгоценные камни и золотые безделушки. Невзирая на всю свою чопорность, Хармиона знала толк в соблазнительных нарядах. Осведомленная о вкусах и предпочтениях властителя, она отобрала для него девушек с большой грудью. Для пущей непристойности она упаковала эти роскошные бюсты в золотые сеточки с крупными ячейками, так чтобы соски, подкрашенные алым, выглядывали наружу, вызывая стремление освободить их из изящной темницы. «Антонию это должно понравиться», – подумала царица.

Куртизанки во все глаза смотрели на повелительницу, задавая себе вопрос: что же это за царица и что же это за женщина, которая не только посылает проституток к собственному мужу, но еще и проверяет, достаточно ли они хороши. Царица, легко читавшая их мысли, нервничала и пыталась скрыть беспокойство за устрашающей властностью. Она поднялась, дабы повнимательнее изучить свои войска, облаченные не в боевые доспехи, а в роскошные средства обольщения. Накрашенные губы маняще приоткрыты. Соски – алые, затвердевшие, выпуклые на фоне белоснежной кожи, словно бутоны гибискуса. Пышные обнаженные плечи. Дразнящий рыжеватый завиток волос. Хрустальная серьга, острая, словно кинжал, грозящая вонзиться в безукоризненную плоть. Блестящие глаза, подведенные сурьмой. Пустые глаза, в которых не читается ни единого вопроса. Глаза, что не обвиняют и не спрашивают. Глаза, умеющие лгать. Обнаженный живот. Еще один, более крепкий, с крупным гранатом – или это рубин? – вставленным в пупок. И конечно же, предмет устремлений: самые сокровенные женские места, проглядывающие из-за прозрачной ткани. Некоторые бритые, некоторые нет. «Отличная работа, Хармиона», – подумала царица. Подобно всем прочим мужчинам, ее муж жаждал разнообразия.

Мелкие детали: длинные пальцы рук, изящные пальцы ног, украшенные кольцами. Великолепно. Нет, вон та не годится.

– Эта пусть уйдет, – отрывисто приказала царица, обращаясь не к красотке смешанных кровей с полными, пухлыми руками, а к Хармионе.

Та указала девушке на дверь. Антоний, знаток и ценитель женских форм, не любит «крестьянских» рук.

– Запасные у нас есть? – нетерпеливо спросила царица у своей придворной дамы, зная, как тщательно и вдумчиво та готовится к любой ситуации, любому непредвиденному случаю.

– Да, твоя царская милость. В прихожей ждут еще двенадцать девушек.

– Пришли мне двух худеньких. Молоденьких, смахивающих на мальчиков. Раскованных красоток.

Хармиона кивнула и, выйдя из зала, некоторое время спустя вернулась с двумя близняшками лет тринадцати, одетыми, словно мальчишки-греки, в гиматии, так что одна маленькая грудь выглядывала из складок. Юные андрогины склонились в поклоне и так и застыли, припав к полу, пока Клеопатра не подошла к ним. Поднялись они лишь после того, как Хармиона щелкнула пальцами. Угодливые по природе и к тому же еще вышколенные, знающие церемонии. Это должно понравиться ее мужу. Хорошее сочетание.

– Ну что ж, я думаю, теперь у нас полный набор. Двенадцать.

– Итак, госпожи, – надменно произнесла Клеопатра. Проститутки тут же подобрались, но лишь одна Сидония, их пышная рыжеволосая хозяйка, осмелилась взглянуть в глаза царице. – Марк Антоний, мой муж и господин, проконсул Рима, командующий армиями восточной части империи, сидит в одиночестве, безутешный, и смотрит на море. Он в тоске и унынии. Я не намерена ничего объяснять своим советникам и уж тем более – придворным проституткам. Но вы, госпожи, – солдаты моей кампании. Вы больше не простые сосуды удовольствий, актрисы в эротической пьесе, безликое вместилище изливаемого семени. Сегодня вы возвышены. Ваше дело священно, а возложенная на вас миссия не терпит отлагательств. На кону стоит судьба Египта, моя судьба и ваша. Ставка – весь мир.

Вот теперь выстроившиеся в ряд проститутки недоуменно уставились на Клеопатру: с каких это пор царицы собирают армии из шлюх? Неужто она доверит судьбу своего царства раскрашенным девкам?

– Вы должны вернуть моего мужа к жизни.

Одна из девушек – та, с крепким животом и драгоценным камнем в пупке, – не сдержавшись, хихикнула. Сидония, заметив неодобрительно приподнятую бровь Хармионы, развернулась и отвесила девушке оплеуху, да такую, что та в слезах рухнула на пол. Сидония, извиняясь, поклонилась царице и пнула девушку обутой в сандалию ногой; та сдавленно заскулила.

Клеопатру позабавила сценка, но она сохраняла внешнее бесстрастие – этому превосходно обучил ее ныне покойный Юлий Цезарь.

– Сегодня ночью, госпожи, вы будете служить одному из величайших людей в истории. Его мужество вошло в легенды. Он завоевал весь мир. Его верность и героизм не имеют себе равных. Но он сидит в своем дворце у моря и хандрит в одиночестве. Могучий лев забился в логово и зализывает раны. Он должен воспрянуть. Он должен снова стать мужчиной. А мы с вами, госпожи, знаем, что делает мужчину мужчиной!

Шлюхи заулыбались. При всем, что их разделяло – царицу Египта и рабынь-проституток, – они владели одним и тем же интуитивным знанием. Тем, которым обладает каждая женщина. Тем, которое каждая женщина использует.

– Я знаю, какие бродят слухи. И знаю, кто их распространяет. С этими клеветниками разберутся. Что касается вас, вы будете извещать всех своих посетителей, что ваша царица отплыла домой, в Александрию, подняв знамя победы после войны в греческих водах. Вы будете говорить, что император, мой супруг, – самый энергичный и требовательный из всех клиентов, что у вас когда-либо бывали, и что вы собственными ушами слыхали, что он намерен победить Октавиана, этого изверга, который истерзает весь мир, если никто не встанет на пути его честолюбивых устремлений. Вы знаете, что я не разрешаю солдатам обращаться с дворцовыми проститутками на свой манер, как это случается время от времени. Но если римская армия вступит в наш город, она не будет подчиняться моим правилам. Я советую всем вам поразмыслить над репутацией римлян, над их жестокостью, над тем, что они вытворяют с женщинами завоеванных народов. А затем, госпожи, представьте себе, что вас ждет, если император не избавится от угнетенного состояния духа и не пожелает защищать вас от римлян. И потому вы должны преуспеть, возвращая моему супругу его мужественность. Вы обязаны убежденно твердить всякому мужчине, который окажется у вас в постели – будь то министр, ремесленник или солдат, – что великий Антоний действует на войне так же, как и в любви: страстно и неукротимо. Что его доблесть и мастерство в военных делах уступают лишь его доблести и мастерству в делах любовных. Пусть эти вести разойдутся по всему городу, достигнут последних закоулков, пусть их услышат матросы и разнесут по другим портам. Я знаю, вы обладаете способностью убеждать. Я повелела, чтобы для этого задания мне отобрали не только самых красивых, но и самых умных женщин. Самых проницательных и находчивых. Поскольку вы хитры и умелы, я предлагаю вам сделку. Если вы безукоризненно выполните порученную работу, то после разгрома Октавиана вы получите свободу. Если вы потерпите неудачу и мой супруг так и останется сидеть у себя в башне и ныть, словно младенец, вас отправят работать в поля, собирать урожай, или продадут на нубийские копи. Скажу просто: если вы предадите трон, если хоть единым словом проболтаетесь про меланхолию, снедающую императора, если от вас пойдут слухи о его дурном расположении духа, если вы не выполните все мои распоряжения в точности, вы умрете – или пожалеете, что не умерли.

Проститутки перестали улыбаться. Царица бросила Хармионе:

– Они могут идти.

Александрия
Третий год царствования Клеопатры

Клеопатра взглянула из окна на картину, представавшую ее взору каждое утро до того, как ее вынудили бежать и отправиться в изгнание. В Царском порту почти ничто не напоминало о том, что Александрия занята Юлием Цезарем. Прогулочные суда египетского царского семейства лениво покачивались у причала. Утренний туман развеялся, и над ярко-синей водой стало видно небо, уже белесое от жары; Клеопатра порадовалась, что ей больше не приходится дышать смертоносным летним воздухом Синая.

Неужели всего лишь вчера она находилась посреди этого огромного синего моря, тайком пробираясь на пиратском судне в свою же собственную страну? Клеопатра оделась как сумела, без помощи слуг, понимая, что последний этап ее пути будет самым сложным и что нельзя допустить, чтобы ее узнали в александрийском порту. Она позволила Доринде, жене пирата Аполлодора, помочь ей уложить и украсить драгоценностями волосы, которыми во время изгнания почти не занималась. Клеопатра сделала бы это и сама, но от беспокойства у нее дрожали руки. Ей пришлось выдержать настоящую битву со своими советниками, твердившими, что возвращаться в Египет слишком опасно. А теперь ей предстояло тайно проскользнуть мимо двух армий – ее брата и римской, дабы встретиться с Цезарем.

Доринда принесла яркий шелковый шарф и повязала царице вместо пояса, эффектно подчеркнув ее юную, крепкую фигуру. Клеопатра посмотрела в зеркало и подумала, что теперь вообще непонятно, как она выглядит благодаря стараниям этой женщины: как царица или как проститутка, проходящая обучение. Но подобный вид нравился мужчинам не меньше, чем царственные манеры. Быть может, Аполлодор попытается подсунуть ее могущественному Цезарю как раз под видом проститутки. Сгодится любой способ, лишь бы он позволил ей попасть в покои Цезаря и добиться его расположения.

Царица протянула Доринде руку для поцелуя и подарила тяжелые медные серьги и серебряный брусок, а затем Аполлодор помог Клеопатре спуститься в небольшую лодку, поджидавшую их у границы египетских вод. Доринда тут же надела серьги и замахала вслед отплывающим; серьги заплясали, пышные телеса жены пирата заколыхались.

Клеопатра и Аполлодор остались одни в небольшом суденышке. Интересно, что будет, если поднимется встречный ветер? Неужто ей придется грести, словно рабыне, чтобы добраться до берега? Ладно, неважно. Она будет делать все, что потребуется, и думать, что это приключение, одно из тех, которые они придумывали вместе с подругой детских лет Мохамой, когда воображали, как будут участвовать в политической борьбе. Клеопатра тогда не знала, что придет время и подобные опасные интриги станут частью ее взрослой жизни. Как она сейчас порадовалась бы обществу этой прекрасной, смуглокожей женщины, напоминающей амазонку! Но Мохама умерла вместе с детскими фантазиями Клеопатры; они обе стали жертвами реальности, порожденной политикой Рима и его стремлением господствовать над всем миром.

Аполлодор управился с парусом и уселся рядом с Клеопатрой.

– Как ты полагаешь, что движет этим человеком, Цезарем? – спросила своего спутника Клеопатра.

Аполлодор был пиратом, изгоем, вором, но Клеопатра привыкла ценить его – за проницательность и знание человеческой природы. Однако даже пират признавался, что не в состоянии понять этого человека – слишком уж противоречивые слухи о нем ходят. О жестокости Цезаря говорили не меньше, чем о его милосердии и снисходительности. Когда Цезарь воевал с римскими сенаторами, он почти всех их пощадил. В Галлии он брал в плен военачальников Помпея и отпускал их на свободу. Некоторые попадали к нему в плен четырежды, и все равно он их освобождал, лишь велев передать Помпею, что он, Цезарь, хочет мира.

– Если ты подчинишься Цезарю, он пощадит тебя. Если ты бросишь Цезарю вызов, он тебя убьет, – ответил пират. – Быть может, именно этот урок следует хорошенько усвоить перед встречей твоему величеству. Те греческие города, что открыли ему ворота, были вознаграждены. А несчастных жителей Аварика – все они теперь у богов! – его люди перебили во время пьяной бойни. Милосерден он или жесток – не мне судить. Сложный человек. Но – великий. В этом я уверен.

Внезапно сгустились сумерки, и пират обратил ее внимание на порт. В гаснущем вечернем свете Клеопатра разглядела столь хорошо знакомый ей Фаросский маяк. Один из привычных спутников ее юности, одну из величественных вех, обозначающих царствование ее династии в Египте. Маяк купался в рассеянном красноватом свете, замешкавшемся над Средиземным морем, хотя солнце уже нырнуло в его воды. На вершине башни пылал никогда не гаснущий огонь. Грандиозное сооружение, вот уже три века указующее безопасный путь в порт, обязано было своим появлением гению предка Клеопатры, Птолемея Филадельфа, и его сестры-жены Арсинои Второй. И вот теперь этот маяк приветствовал Клеопатру, возвращающуюся домой. Не в первый раз она смотрела на свою страну глазами изгнанницы. Но впервые она, вернувшись, обнаружила, что к ее городу движется угрожающий клин военных кораблей.

– Это не египетские суда, – сказала Клеопатра, разглядев флаги. – Некоторые из них – родосские, кое-какие – сирийские, а есть и киликийские.

– И все это края, откуда Цезарь мог призвать подкрепление, – заметил Аполлодор.

– Военные корабли в нашем порту? Что это может означать? Что Александрия уже находится в состоянии полномасштабной войны с Цезарем? – спросила Клеопатра.

– Похоже. А теперь нам необходимо провести тебя через флот Цезаря и войско военачальника твоего брата, Ахилла, прежде чем вы с Цезарем сможете обменяться мнениями. Уж не знаю, помогут ли мне при нынешних обстоятельствах мои связи в порту. Не сомневаюсь, ты и сама прекрасно понимаешь: в военное время все меняется. Боюсь, наш первоначальный замысел – выдать тебя за мою жену – в этой рискованной ситуации не годится.

– Согласна, – отозвалась Клеопатра.

Ее сердце бешено заколотилось – это ощущение уже успело стать привычным; его удары сотрясали тело, выпивали душевные силы и отдавались в мозгу.

«Нет, этого не произойдет, – сказала себе Клеопатра. – Я не поддамся страху. Только я сама и боги могут определять мою судьбу. Моя судьба неподвластна какому-нибудь там органу – пусть даже это будет мое сердце. Я властвую над моим сердцем, а не оно надо мной». Клеопатра повторяла эти слова снова и снова, пока глухой стук в ушах не сменился благословенным, безмятежным плеском волн о борт лодки; этот плеск подействовал на Клеопатру успокаивающе. Царица опустила голову и принялась молиться.

«Владычица Исида, владычица сострадания, владычица, которой я обязана своим счастьем и судьбой, защити меня, поддержи меня, направь меня в моем дерзновенном предприятии, чтобы я могла и дальше чтить тебя и продолжать служить стране моих предков».

Завершив молитву и подняв голову, Клеопатра увидела, что лодку отнесло ближе к берегу. Теперь они оказались запертыми меж двух флотилий, родосской и сирийской; Клеопатра поняла, что ей необходима какая-нибудь маскировка. Как у нее только хватило глупости вообразить, будто она сможет просто так взять и пробраться в город, где была известнейшей из женщин? Ей нужно что-то придумать, чтобы укрыться от чужих взоров. И быстро.

Клеопатра поделилась этими соображениями с Аполлодором.

– Еще не поздно повернуть обратно… – предложил было пират.

– Нет! – оборвала его Клеопатра. – Это моя страна! Мой брат восседает во дворце, как будто он – единовластный правитель Египта! Цезарь, несомненно, получил мое письмо и ждет моего появления. Я не допущу, чтобы морские чудища преградили мне путь.

Она воздела руки, словно пытаясь охватить все эти корабли.

– Богов они не одолеют – не одолеют и меня.

Аполлодор промолчал. Клеопатра снова вознесла безмолвную молитву к богине. Она уткнулась взглядом в колени, ожидая, пока на нее снизойдет вдохновение. На миг Клеопатра заблудилась взглядом в замысловатом узоре персидского ковра, который моряки в последний миг бросили в лодку, чтобы царице было на чем сидеть. Какой-то неведомый ремесленник потратил несколько лет жизни, подгоняя шелковые нити друг к дружке, ряд за рядом. Внезапно Клеопатра вскинула голову и присмотрелась к ковру повнимательнее, мысленно прикидывая его размеры. Его прекрасный шелк не повредит нежной коже молодой женщины, если вдруг ей захочется прилечь… Или если ее в этот ковер завернут.

Последние отсветы солнца угасли. В сумерках вырисовывалась глыбоподобная фигура спутника Клеопатры; Аполлодор сидел, беспомощно ожидая, пока царица примет решение, а лодку тем временем несло все ближе к берегу.

– Помоги мне, – велела Клеопатра, бросив ковер на дно лодки и устроившись на краю.

Аполлодор встал и недоуменно уставился на царицу: та лежала, скрестив руки на груди, словно мумия.

– Но твое величество задохнется! – воззвал он, протягивая к ней руки, словно надеялся, что с них на царицу прольется хоть капелька здравого смысла. – Нам нужно убираться отсюда.

Солнце село, и фигура Аполлодора превратилась в силуэт на фоне темнеющего неба.

– Немедленно помоги мне и не трать времени на вопросы, – приказала Клеопатра. – Юлий Цезарь ждет.

Когда коренастый сицилиец вошел в покои Цезаря и объявил, что должен положить к ногам великого Цезаря подарок от законной царицы Египта, солдаты диктатора обнажили мечи. Но Цезарь попросту рассмеялся и сказал, что ему не терпится увидеть, что же такое изгнанница сумела тайком переслать ему, миновав стражу своего брата.

– Ты совершаешь ошибку, господин, – сказал Цезарю начальник стражи. – Эти люди стремятся воспользоваться твоим добросердечием.

– Значит, им тоже пора усвоить урок, – отозвался Цезарь.

Пират положил ковер перед Цезарем и собственным ножом рассек опутывающие его веревки. Пока Аполлодор медленно и осторожно освобождал содержимое свертка, Цезарь успел рассмотреть ковер и убедиться, что это прекрасный образчик рукоделия, равные которому можно найти лишь на Востоке. Цезарь так завидовал подобным вещам, когда в последний раз навещал дом Помпея в Риме! Внезапно из складок ковра показалась девушка – столь естественно, словно она сама была частью орнамента. Она уселась, скрестив ноги, и посмотрела на Цезаря. Личико девушки в избытке покрывала косметика, в густых темных волосах блестело слишком много драгоценностей, а повязанный вокруг тонкой талии аляповатый шарф выставлял напоказ гибкое тело – весьма неплохое, надо отметить. Да, у молодой царицы отменное чувство юмора, если она решила передать Цезарю в подарок эту пиратскую шлюшку. «Девчонка, конечно, не безукоризненно прекрасна, – подумал Цезарь, – но все же хороша». Губы у нее были полными – во всяком случае, насколько их можно разглядеть под густым слоем краски; уголки зеленых, слегка раскосых глаз приподняты к вискам. Девчонка повелительно смотрела на Цезаря, как будто он должен был представиться ей.

Но первым заговорил громила пират.

– Приветствуйте царицу Клеопатру, дочь Исиды, владычицу Верхнего и Нижнего Египта!

Цезарь встал – скорее, по привычке. Он не поверил, что девушка – не подставная игрушка. Девушка тоже поднялась и тотчас жестом показала Цезарю, что он может сесть. На это определенно хватило бы самообладания только у царицы. Цезарь уселся, и девушка обратилась к нему на латыни, не давая ему возможности перебить себя. Она рассказала о том, как ее брат и его придворные засадили ее под домашний арест и вынудили бежать из Александрии и отправиться в изгнание; о том, что советники ее брата являются представителями антиримской фракции; о том, что сама она всегда продолжала традиции своего покойного отца и выступала за дружбу с Римом; и, что самое важное, о том, что она намерена сразу же после возвращения на престол вернуть крупный заем, который ее отец взял у римского ростовщика Рабирия и который, как она подозревает, и явился истинной причиной, по которой Цезарь следом за Помпеем отправился в Александрию.

Прежде чем Цезарь успел как-либо отреагировать на ее речь, царица сказала:

– Не могли бы мы перейти на греческий, диктатор? Это самый подходящий язык для торга. Ты не находишь?

– Как тебе будет угодно, – отозвался Цезарь.

С этого момента разговор пошел на родном языке царицы. Цезарь изъяснялся по-гречески, словно уроженец Афин. Он оценил хитроумный ход Клеопатры, позволивший ей одновременно и продемонстрировать владение его родным языком, и в то же время принизить латынь по сравнению с более изысканным эллинским. Никто не мог сравниться гордостью с греками, и эта девушка не представляла собой исключения.

Но она была умна и необыкновенно обаятельна, и Цезарь обещал, что вновь возведет ее на престол, в соответствии с волей ее отца и обычаями страны. Он поступил бы так в любом случае, но теперь мог сделать это с особенным удовольствием. Он не только порадует юную царицу, но еще и доведет до бешенства евнуха Потиния, отвратительного типа, которого Цезарь презирал. Клеопатра же, со своей стороны, отдавала Цезарю большую часть ее сокровищ, чтобы он увез их с собой в Рим в счет долга Рабирию. Цезарь заверил ее, что будет счастлив расплатиться с этим старым болтуном и избавиться от него. Клеопатра рассмеялась: ей вспомнилось, как колыхалась огромная задница Рабирия, когда он удирал из Александрии.

– Надеюсь, тебе нравится наш город, – сказала Клеопатра. – Завладели ли мы тобою столь же успешно, как ты завладел нами?

Цезарь, не удержавшись, рассмеялся. Он рассказал девушке, как недавно посетил лекцию в Мусейоне, центре наук, о котором много слышал за эти годы. Клеопатра сообщила, что и сама обучалась там и что в изгнании ей больше всего недоставало не мягкой постели и не сотни поваров, готовивших для нее наилучшие яства на свете, а книг, хранящихся в Великой библиотеке, и разговоров с учеными и поэтами, дававших пищу ее разуму.

Теперь, очутившись дома, в безопасности, Клеопатра вновь почувствовала себя хозяйкой. Она уселась поудобнее, закинув тонкие, изящные руки на спинку дивана и вытянув маленькие ножки, обутые в сандалии, и велела принести вина. Цезарь лишь поражался, глядя, как непринужденно она распоряжается в его присутствии. Но в конце концов, это ведь ее дворец. Прежде чем Цезарь успел сообразить, как это получилось, они уже заспорили о философии власти. Цезарь выпил лишку и принялся восхвалять Посидония, а Клеопатра возражала ему буквально по каждому пункту.

– Посидоний ясно показал, что Рим, объяв все народы, превратит человечество в союз людей, объединенных общими интересами под властью богов, – объяснил Цезарь. – Через подчинение осуществляется гармония.

С губ Клеопатры невольно сорвался смешок.

– А разве Рим обнимает, диктатор? Не правильнее ли будет сказать «удушает»? – спросила она, и в ее широко распахнутых глазах заплясали искорки.

Цезарь не мог понять: то ли она спорит с ним потому, что ее действительно волнует эта тема, то ли затем, чтобы возбудить его. Чарующий голос, звучащий словно таинственный музыкальный инструмент, и чувственная плавность движений позволили Клеопатре преуспеть скорее во втором, нежели в первом.

– Может быть, Рим и удушает, но лишь ради общего блага, – сказал Цезарь.

– И какого же? – осведомилась она.

– В Галлии, где я провел много лет, племена, происходящие от одного корня, говорящие на одном языке, делящие общее наследие, соперничают с незапамятных времен, пытаясь уничтожить друг друга. Я вскоре понял одно обстоятельство. Хотя моя армия и воевала со всеми этими племенами, там постоянно попутно велась еще и тайная война, в ходе которой племена непрерывно сражались между собой. То же самое творится и в Иллирии, и в Дакии. На самом деле борьба за владычество Рима над миром – это средство насадить мир. Только через рабство племена обретают свободу от вечных междоусобных распрей. Первым шагом всегда является подчинение коллективной воли какому-нибудь проницательному и решительному человеку. Ты понимаешь, о чем я?

– Да, – с готовностью отозвалась Клеопатра, и это заставило Цезаря задуматься: уж не копит ли она мысли для того, чтобы нанести неожиданный удар? – Ты стремишься не удушать, а объединять.

– Ты слишком юна, чтобы знать Посидония, моя дорогая, но знакомство с ним было бы для тебя благотворно. Он много путешествовал, изучая искусства и науки по всему свету.

– Странно. Мы не видели его здесь, в Александрии, где, как известно, собираются величайшие философы, – ответила Клеопатра, к раздражению Цезаря. – Но как бы то ни было, это единство людей, которое ты описывал, диктатор, уместно лишь для тех, кого, как ты уверен, ты должен улучшить. А что оно может дать нам, грекам, цивилизованному народу, не нуждающемуся в улучшении? Как мы можем процветать под владычеством культуры, чье искусство и философия бесспорно произошли от наших?

Это и вправду было уже чересчур. Но Клеопатра произнесла это столь очаровательно! Она явно понимала, что не имеет никакой реальной власти над ним. Цезарь мог позволить себе быть великодушным. Клеопатра столь молода – она сказала, что ей двадцать один год, меньше, чем было бы сейчас его дочери Юлии, останься она в живых…

– Боги явно перебрали хмельного в тот день, когда решили сделать некую высокомерную юную гречанку царицей до неприличия богатого народа. И я, несомненно, напился пьян, раз согласился вручить власть подобной девушке.

– Царица благодарит тебя.

– Как тебе известно, дитя, и как мы видели здесь, в твоей стране, без господина не обойтись. Это очевидно. Это соответствует закону богов и повелениям природы. В противном случае начинаются беспорядки. «Сильные делают, что пожелают, а слабым остается лишь страдать», если, конечно, мне позволено будет цитировать грека по-гречески.

К этому времени они с Клеопатрой уже остались наедине. Царица давным-давно отпустила пирата, а Цезарь – своих людей. Они сидели друг против друга на ложах, обтянутых белым льном, а между ними стоял столик с освежающими напитками и лакомствами. Некоторое время царица пристально разглядывала Цезаря, и он позволил ей это: ему доставляло удовольствие смотреть на пятна румянца, проступившие на высоких скулах девушки, и на пляшущие в ее глазах огоньки вдохновения.

– Разве не могут два цивилизованных народа, греки и римляне, править бок о бок? Разве народ, чья мощь заключена в военной силе, не в состоянии сотрудничать с другим, сила которого – в мире разума, мире искусства, знания и красоты?

– Такое возможно, но маловероятно. Люди состоятельные, буде им предоставляется такая возможность, всегда стремятся к власти и богатству.

– То же касается и женщин, – заметила Клеопатра.

– Да, мне еще не доводилось видеть женщину, лишенную честолюбия, – отозвался Цезарь. – А если женщина обладает достаточными средствами, многое становится возможным.

– Я рада, что ты так думаешь.

Клеопатра, довольная, откинулась назад, сложив изящные руки на коленях; на лице ее играла спокойная улыбка, как если бы она думала о какой-то очаровательной шутке, известной лишь ей одной. Цезарь был уверен, что они еще не завершили первую часть спора. Но сейчас ему хотелось завладеть ее разумом – как будто Клеопатра являлась еще одной землей, которую следовало завоевать во имя Рима и единства. Однако же она была не из тех женщин, которых можно просто взять. «Она, – подумал Цезарь, – представляет собой женщину, отдающую себя исключительно по собственному желанию. Она отдает себя так, как отдала бы весь мир».

– Хватит споров, царица, – проговорил Цезарь, вставая. – На сегодня ты уже вполне достаточно поиздевалась над стариком. А теперь иди в постель. Ты находишься под моей защитой.

Но Клеопатра осталась сидеть.

– Диктатор, в тот самый момент, когда я подумала, что ты владеешь греческим безукоризненно, ты допустил лингвистическую ошибку.

– Цезарь не допускает лингвистических ошибок, – ответил он.

И что теперь? Снова спорить с этим прелестным существом? Она что, решила испытать его терпение?

– Ты сказал: «Иди в постель», хотя явно имел в виду: «Идем в постель».

И снова Клеопатра взглянула на него так, словно не то смеялась над ним, не то пыталась соблазнить. Почему же он, пятидесятидвухлетний мужчина, имевший сотни любовниц, не может разгадать намерений этой девчонки?

– Нет, дорогая. Ты хорошо знаешь, что я имел в виду. Я всегда выражаюсь предельно четко.

Пухлощекий юноша-царь вихрем ворвался в спальню своей сестры. Невзирая на раннее утро, на нем было церемониальное одеяние и корона. Клеопатра едва успела прикрыть обнаженную грудь. Цезарь быстро сел; кинжал невесть когда успел перекочевать из-под подушки к нему в ладонь.

– Что ты здесь делаешь?! – вскричал молодой царь. Его припухшие губы дрожали. – Как ты сюда попала?