Текст книги "Фараон"

Следом за юнцом в комнату вошли солдаты Цезаря, а за ними – Арсиноя. Ее хищный, словно у пантеры, взгляд тут же метнулся от Клеопатры к ее любовнику.

Сколько же сейчас этой девчонке, Арсиное? Шестнадцать? Просто живой портрет ее покойной матери, вероломной Теи, сводной сестры Клеопатры; только глаза не карие, как у той, а мраморно-зеленые. Арсиноя усмехнулась, но ничего не сказала и просто взяла брата за руку.

– Ты что, демон или видение? Весь город против тебя! Как ты пробралась во дворец? Или ты все-таки призрак?

Клеопатра не ответила. Она ждала, пока заговорит Цезарь. Хотя он только что вернул ей трон, он все же был диктатором Рима, и она зависела от его милости. Во всяком случае, сейчас.

– Дорогой мой царь Птолемей, – начал Цезарь, откладывая кинжал, – я обещал, что восстановлю отношения между тобою и твоей сестрой. И я сделал это.

Солдаты Цезаря, готовые схватить юнца, дружно уставились на своего командира, но он остановил их взмахом руки.

– Но я вовсе не хотел мириться с ней! – отозвался юноша, указывая на Клеопатру.

Та старалась сохранять достоинство, насколько это возможно для обнаженной молодой женщины, оказавшейся в одной комнате со множеством незнакомцев.

– Она – чудовище! – продолжал Птолемей. – Неужто она настроила тебя против нас?

– Ну, полно, не стоит так огорчаться, – произнес Цезарь. – Давайте соберемся сегодня попозже, после завтрака, и я обо всем сообщу тебе и твоим регентам.

Спокойный голос Цезаря заполнил собою комнату, развеяв гнев Птолемея, который как будто висел в воздухе. Но юноша-царь не успокоился.

– Что ты тут делаешь? – запинаясь, обратился он к Клеопатре.

– Так-то ты приветствуешь свою сестру, вернувшуюся в Александрию? – вопросила Клеопатра, стараясь подражать добродушному тону Цезаря. – Я не видела тебя почти два года, брат мой. Как ты вырос!

Птолемей не стал выше, но зато раздался вширь, напомнив девушке покойного отца, каким тот сделался в последние годы жизни.

Цезарь повернулся к юноше:

– Тебе известны условия, изложенные в завещании твоего отца. Вы с Клеопатрой должны править совместно. Ты не можешь оспаривать это. И тебе не стоило вынуждать ее бежать из страны.

– Вынуждать ее бежать? Да она удрала, словно воровка, и подняла против меня армию! – взорвался Птолемей.

«Смешно», – подумала Клеопатра. Нет, она даже пальцем не пошевельнет, чтобы укрепить позиции этого идиота в глазах римского диктатора, жителей Александрии или самих богов.

– Все это позади, и я требую, чтобы вы помирились. Все уже решено. Не следует затевать новый спор, когда удалось достичь гармонии. – Цезарь улыбнулся Арсиное. – Не этому ли нас учат философы, молодая госпожа? Брат прислушивается к тебе. Посоветуй ему вести себя рассудительно. Ты ведь не хочешь, чтобы он пострадал.

– Нет, диктатор. Не хочу.

Арсиноя сложила руки на своей пышной груди и смерила Клеопатру ледяным взглядом. Клеопатре показалось, что Арсиноя оценила ситуацию и пришла к каким-то своим непонятным выводам.

– Не пойти ли нам отсюда, брат?

Юноша скривился, взглянув на Клеопатру, но все же позволил увести себя. Царственная Арсиноя взяла младшего брата под локоть и вывела из комнаты, словно слепца. Никогда не быть Птолемею таким величественным, как эта юница!

Клеопатра облегченно выдохнула и опустилась на подушку. После двух лет изгнания так хорошо проснуться в собственной кровати – неважно, при каких обстоятельствах. Она не спала – не спала нормально – уже много месяцев. И даже минувшей ночью они с Цезарем бодрствовали почти до рассвета, ведя переговоры и занимаясь любовью. К счастью, в обоих этих делах Клеопатра была неутомима.

В первом она совершенствовалась много лет – и в правление отца, и в изгнании, где она была стеснена в средствах. Что же касается второго, то Клеопатра привыкла к мужчине вдвое младше Цезаря, так что страсть этого человека, столь сдержанного и столь обходительного, почти не затрагивала ее. Царица подумала об Архимеде – своем родиче, любовнике, товарище, который все еще пребывал в изгнании, о его глазах, темных и глубоких, словно Нил, о его сильных широких плечах, о том, как он впадал в неистовство, уже доставив удовольствие ей, и как он кричал, занимаясь любовью, словно возносил молитвы какой-то требовательной богине…

Клеопатре сделалось больно от своего предательства. Но что ей оставалось? Здесь находился Юлий Цезарь, бесспорный властелин мира, который дал ей возможность, ничего не страшась, вернуться в свои покои и жить здесь, в Александрии, где в окна врывается шум и запах моря.

Сколько раз она задумывалась: ступит ли ее нога еще хоть раз на египетскую землю? А уж возможность спать в собственной постели, на пуховой перине, и вовсе казалась неисполнимой мечтой.

Ей пришлось выбирать, холодно и обдуманно, и она не ошиблась. «В вопросах государственных будь хладнокровна». Самый доверенный советник Клеопатры, Гефестион, которого она оставила в Синае, как и Архимеда, столько лет вдалбливал ей эти слова, что теперь она могла повторить их в любое время дня и ночи. Она не должна ни о чем сожалеть.

Сегодня утром Цезарь выглядел старше. От вина, которое они выпили ночью за время своей бесконечной беседы, вокруг глаз и рта Цезаря пролегли морщины, и коричневые пятнышки усыпали его кожу, словно крохотные грибы.

Архимед набросился бы на нее в тот самый миг, как только последний солдат покинул спальню, и Клеопатра ожидала того же и от Цезаря, ибо считала, что это естественная потребность всякого мужчины после пробуждения. Но Цезарь всего лишь зевнул, потянулся, попытался дотянуться до пальцев ног и застонал, когда ему это не удалось. Правда, Клеопатра не могла не признать, что, невзирая на немолодую кожу, он выглядел необычайно стройным и бодрым. На поджаром теле – ни единой унции жира.

Цезарь обладал узким римским носом и некрасивым, но утонченным и умным лицом, окаймленным редеющими темными волосами. Складки у рта и под нижней губой образовывали строгий треугольник. Уши у него были маленькие, а пальцы – длинные, как у истинного аристократа. Черты диктатора отличались пропорциональностью, а шея была гладкой, как у юноши, – кожа на ней еще не начала отвисать.

– Какая у тебя красивая длинная шея, – сказала ему Клеопатра.

– Как у Венеры, – небрежно отозвался Цезарь, и Клеопатра улыбнулась, вспомнив, что Цезарь утверждает, будто является прямым потомком этой богини. – У нас это семейное. А ты… – промолвил он, погладив Клеопатру по щеке. – Боги украшают лица юных утренней росой. Когда ты доживешь до моих лет, такого уже не будет.

Клеопатра улыбнулась в ответ, попутно оценивая в мыслях новый порядок вещей. Она больше не изгнанница, выжидающая подходящего момента, чтобы напасть на войско своего брата. Она снова царица Египта. Цезарь нанес сокрушительное поражение Помпею и римскому сенату, и это сделало его самым могущественным человеком в мире. И Цезарь теперь был ее благодетелем и любовником.

Однако Клеопатра не знала самого главного: захвачена ли ее страна на самом деле. Цезарь вел себя скорее как гость, старающийся устроиться с наибольшими удобствами, чем как вражеский главнокомандующий, вступивший в город под своими «орлами» и тут же завязавший схватку с александрийской армией. Клеопатре было все равно, какую именно версию Цезарь предпочтет для истории. Сама она полагала, что Цезарь вступил в ее город, намереваясь захватить его. Он наверняка думал, что это будет легко. Он только что разгромил Помпея и верил в свою непобедимость. Но Цезарь недооценил ненависть Александрии ко всему римскому и древнюю гордость греков и египтян, до сих пор кипевшую в крови здешних жителей. Они не склонились перед высокопоставленным римским полководцем.

И теперь Цезарю со своими людьми приходилось сидеть, запершись во дворце, – так бесило чернь само их присутствие. И все же Цезарь действовал не как пленник.

– Диктатор, я никак не пойму одного: воюешь ли ты с моим братом?

– Что? Ну конечно же нет. Я – друг египетской короны, как и все римляне. Я же говорил тебе: я прибыл в Александрию, разыскивая своего бывшего союзника и старого друга, Помпея, которого мне, к несчастью, пришлось разгромить в Греции. Я даже не хотел воевать с Помпеем, но, похоже, никто больше не может мириться с тем, что сейчас творится в Риме. Я прибыл сюда, чтобы заключить мир с Помпеем, вернуть ему здравый рассудок и увезти с собой обратно в Рим. Я хотел, чтобы он увидел: алчные сенаторы, подтолкнувшие его к войне со мной, действовали исключительно в собственных интересах, а вовсе не в моих и не в его. Но евнух твоего брата, Потиний, опередил меня. Он встретил меня и преподнес мне голову Помпея.

Цезарь отвернулся, как если бы пытался скрыть от Клеопатры свою печаль.

– Я могу воевать с Потинием, – продолжал он, словно прямо сейчас составлял для себя план действий. – Я могу воевать с армией твоего брата – но не с твоим братом. Посмотрим, что готовит нам грядущий день.

«Как может этот человек столь несерьезно относиться к войне? – поразилась Клеопатра. – Быть может, это потому, что там прошла вся его жизнь?» Он оставался одинаково спокойным и бесстрастным, даже когда дело касалось вещей, которые обычно вызывают самые сильные чувства: споров, торговли, денег, любви.

Тут в дверь постучали. Вошел один из людей Цезаря, нимало не смущаясь из-за того, что помешал утренней близости между своим командиром и царицей Египта. Интересно, часто ли солдатам Цезаря приходится заставать подобные сцены?

– Прости, что беспокою тебя, Цезарь, но этот мальчишка-царь сейчас толкает речь перед скопищем недовольных, собравшихся у ворот дворца. Он сорвал корону и швырнул ее в толпу. Он осыпает царицу оскорблениями. Он подстрекает чернь. Может, убрать его?

– Нет-нет, – утомленно произнес Цезарь. – Подождите. Я схожу за ним и верну его во дворец.

– Мы можем управиться с этим, – сказал солдат.

– Да, но мне следует самому разобраться с ним, – объяснил Цезарь. – Кроме того, я намерен обратиться к толпе с небольшой речью. Я скажу им, что их царица вернулась и что Цезарь обещает их стране мир.

– Пусть виноторговцы продают свой товар по сниженным ценам, – предложила Клеопатра, вспомнив, как ее отец прибегал к этой уловке, дабы утихомирить Александрию.

– Превосходная мысль! – согласился Цезарь.

– Как прикажешь, – отозвался солдат.

Он вежливо поклонился Клеопатре, не глядя, впрочем, ей в глаза, и вышел.

– От моего брата всегда были одни неприятности, – молвила Клеопатра, приподнявшись на локте.

– Могу себе представить, – отозвался Цезарь. – Не беспокойся. Ему придется понять все.

– Диктатор!

– Можешь называть меня просто Цезарем, моя очаровательная царица. А я буду звать тебя Клеопатрой.

– Цезарь. Будь осторожен.

– Не беспокойся за меня, – сказал Цезарь, отмахиваясь от ее тревог. – Не стоит. Никто не пострадает. Во всяком случае, пока.

Каким образом в одном и том же теле могут соседствовать такое коварство и такая глупость, Клеопатра попросту не понимала. Но именно так обстояло дело с ее давним неприятелем, евнухом Потинием. Он натирал морщинистую кожу свинцовыми белилами, чтобы казаться молодым и красивым. Но не преуспел ни в том ни в другом, и теперь его маленькие темные глазки, густо накрашенные сурьмой, сердито сверлили молодую царицу. Но Клеопатра и не думала съеживаться под злобным взглядом евнуха. Этот человек изгнал царицу из ее собственного дворца в убийственную жару Среднего Египта и Синая, превратил ее братьев и сестру в своих рабов. Потиний оказался достаточно умен, чтобы выставить из Александрии Клеопатру, – и все же невероятно глуп. Он не понял главного: лишив дочь Птолемея Авлета безопасности, в которой протекала вся ее предыдущая жизнь, он заставил Клеопатру измерить глубину своей решимости. Именно Потиний позволил ей познать свою силу. От него бежала сообразительная девчонка, любительница приключений, а вернулась непреклонная, решительная женщина.

И вот теперь этот дурак воображает, будто может бросить вызов не только царице Египта, но еще и Юлию Цезарю!

– Царь не желает быть пленником в собственном царстве, – заявил Потиний Цезарю. – Это неприлично и не нужно.

Насупленный царь-юнец восседал в своем кресле рядом с Арсиноей, предоставив регенту говорить за него. Арсиноя, поднаторевшая в искусстве владеть собой, не выказывала никаких эмоций по поводу происходящего.

Несколькими днями раньше Цезарь со своими людьми деликатно увел юношу от толпы, собравшейся перед дворцом. Тогда Птолемей, не помня себя от раздражения, швырнул корону подданным, обозвал Клеопатру предательницей, собирающейся продать свой народ Риму, а Цезаря – диктатором, намеревающимся убить царя и сделать Клеопатру единственной правительницей Египта. Цезарь приказал своим солдатам не причинять мальчишке вреда; он знал, что Птолемей говорит с чужих слов. Это Потиний умело подстрекает юношу и направляет его чувства в нужное русло.

– Дорогой друг, разве скажешь в этих странных обстоятельствах, кто здесь пленник? – проговорил Цезарь. – На взгляд некоторых, Цезарь – пленник жителей Александрии.

Клеопатра уже начала привыкать к манере Цезаря говорить о себе в третьем лице, но все же это до сих пор резало ей слух.

– Потому что если Цезарь выйдет на улицу, на него тут же набросится эта самая толпа, которую ты, похоже, не в состоянии обуздать. А Цезарь не желает воевать с вашей чернью.

– Я уверен: если великий Цезарь пожелает покинуть Александрию, толпа станет куда уступчивее, – сказал евнух.

Клеопатра невольно задумалась: интересно, как долго еще Цезарь будет терпеть этого дурака?

– О! Но Цезарь пока что не желает покидать Александрию, – любезно отозвался диктатор. – И не только потому, что его дела здесь не завершены. Цезарь – пленник северного ветра, неблагоприятного для плавания. Так что, как ты можешь видеть, Цезарь – истинный пленник на ваших берегах. Но ты, друг мой, ты тоже пленник, хотя, возможно, предпочитаешь не признавать этого. И все же если ты высунешься за дворцовые ворота, мои солдаты тут же просветят тебя в этом вопросе. И царица – тоже пленница, разве нет? Все мы – пленники и, полагаю, в основном сами же в этом и виноваты.

– Вернувшись в Египет, царица нарушила царский указ, – упрямо проговорил Потиний. – Она должна понести наказание.

– Царица – сама правительница, в то время как ты – всего лишь назначенное лицо. Не забывай об этом.

Цезарь продолжал держаться чрезвычайно любезно, но Клеопатра заметила: чем жизнерадостнее звучал его голос, тем более грозным становился он сам.

– Воля Рима такова: царица Клеопатра и ее брат, царь Птолемей Старший, будут править совместно. Я – их покровитель и советник. И в доказательство своей доброй воли я возвращаю Египту остров Кипр. Царевна Арсиноя и царевич Птолемей Младший станут его правителями. Как только установится благоприятный ветер, они отбудут на Кипр вместе с назначенным мною регентским советом.

Клеопатра и Цезарь договорились об этом накануне ночью. Клеопатра знала, что никогда не сможет чувствовать себя в безопасности, пока Арсиноя находится в Египте. Традиции династии не допускали, чтобы у власти одновременно находились две женщины, и избавиться от одной из сестер можно было лишь при помощи убийства. В крайнем случае – изгнания. Клеопатра объяснила Цезарю, что ради покоя в стране Арсиною следует удалить. Она рассказала ему, как их сестра Береника, наставница Арсинои, взбунтовала армию против собственного отца, за что и была казнена. Арсиноя же выросла под крылышком у Береники. Неужто римлянин станет дожидаться, пока эта девчонка что-нибудь не предпримет? А это неизбежно. Не в характере Арсинои спокойно сидеть и смотреть, как Клеопатра и Птолемей Старший правят Египтом.

– Если я умру, Арсиноя выйдет замуж за нашего брата и станет царицей. Ей нужно быть сущей дурой, чтобы не попытаться убить меня. А кроме того, – сообщила своему любовнику Клеопатра, – Арсиноя и Птолемей с самого детства спят вместе.

– Любопытно, – отозвался Цезарь. – Но мы ведь не можем допустить, чтобы ты умерла.

Затем Цезарь припомнил, как однажды сослал сенатора Катона на Кипр, чтобы избавиться от него. Так что он прекрасно может проделать то же самое с Арсиноей и ее младшим братом, одиннадцатилетним Птолемеем. Вскоре этот малец, несомненно, станет таким же докучливым, как и нынешний царь.

– И мы придадим этой ссылке вполне благообразный вид, – добавил Цезарь. – Жест доброй воли и дружбы между новым диктатором Рима и египетской монархией.

– Быть может, этот жест станет первым из многих, – отозвалась Клеопатра, а потом подошла к Цезарю, увлекла его в кресло и соблазнила заняться любовью в этом положении.

Потиний, должно быть, представлял, что происходит между Цезарем и Клеопатрой, когда за ними закрываются двери. И тем не менее он упорно отказывался понимать, какое последствие имеют их отношения для его судьбы. Отец учил Клеопатру распознавать тех, кому благоволят боги, и вступать с ними в союз – не из личных интересов, а в знак признания верховенства божественного начала. Боги находились на стороне Цезаря. Сомнений быть не могло. А Цезарь теперь перешел на сторону Клеопатры. Последнее действие в этом уравнении очевидно для любого мыслящего человека, особенно если он изучал логику и математику. Но Потиний и родичи Клеопатры предпочли игнорировать этот факт; они не сделали ни единого шага ей навстречу.

– Ты не должен отсылать Арсиною! – воскликнул Птолемей. – Она – моя сестра и самый доверенный советник, хоть и не занимает никакой официальной должности.

Клеопатра впервые поняла, что Птолемея могут связывать с Арсиноей не только родственные узы или постель. Юный царь боялся, и не без оснований, что без Арсинои вообще перестанет являться помехой для Потиния, все увереннее забирающего Египет в свои жирные руки. Арсиноя же, со своей стороны, похоже, прекрасно это осознавала и пользовалась этим, чтобы хоть как-то компенсировать свое невыгодное положение в семейной иерархии.

– Дражайший брат, – произнесла Арсиноя, – если мой долг перед страной требует отправиться на Кипр, значит, я должна ехать. Но душою я навечно пребуду с тобой.

Птолемей дернулся было, желая что-то сказать, но Арсиноя взяла его за руку и заставила умолкнуть.

– Сейчас не время обсуждать это. Это наше личное дело, и нам не следует отнимать время у диктатора нашими семейными делами.

«До чего же ловкая девчонка!» – подумала Клеопатра. Береника бросила бы вызов Цезарю открыто, не задумываясь о цене, которую придется заплатить. Хвала богам, что Цезарь согласился удалить Арсиною из царства Клеопатры! И хвала богам, что старшей дочерью оказалась Береника, а не Арсиноя! Евнух Мелеагр, сделавший ставку на Беренику, был гениальным сообщником. Ныне он мертв – покончил с собою, когда его махинации потерпели крах. Но при мысли о том, что Арсиноя и Мелеагр могли бы объединить усилия, Клеопатру бросило в дрожь. Вместе они сделались бы сокрушительной силой. А нынешний регент Арсинои изрядно уступал ей в умении скрывать свои намерения.

– О великий Цезарь, боюсь, что твои старания помирить царскую семью приведут к противоположному результату, – сказал Потиний; в голосе его звучало поддельное беспокойство. – Я боюсь, что ты не понимаешь, как крепки кровные узы, запечатленные в жилах этой семьи. Неужто ты не видишь, что угрожаешь благополучию царя? Я, как его регент, просто обязан возразить.

– Цезарь примет твои возражения к сведению. Но это дела не меняет. Царевна и младший царевич отплывут сразу же, как только установится благоприятный ветер. Теперь поговорим об армии.

– Какой еще армии? – спросил евнух.

Клеопатра решила было, что сейчас Цезарь просто возьмет этого кретина за горло и навсегда избавит прочих от его присутствия. Но Цезарь оставался терпелив. Наверное, усиленно развивал в себе свое знаменитое милосердие, которым так гордился.

– Об армии, которая стоит в Пелузии и которой командует Ахилл. О той самой армии, которую ты собрался обратить против царицы. Я отправил Ахиллу послание, написанное при содействии царя, и потребовал, чтобы его войска были расформированы. В ответ Ахилл убил моего посланца. Так что теперь Ахиллу напишешь ты и скажешь, что, если он не выведет свое войско за городские стены, я призову сюда все римские легионы из наших восточных провинций. Тебе все ясно?

– Вполне, о великий Цезарь, – ответил Потиний.

На лице его отразился такой ужас, словно с евнухом внезапно приключился острый приступ дизентерии.

– Царь, царевна Арсиноя и ты сам – вы не выйдете из дворца до тех пор, пока не станет точно известно, что армия распущена.

– Я понимаю, – сказал евнух.

– Они превосходят нас числом, но это ненадолго. И позволю себе напомнить, что в битве при Фарсале у Помпея Великого было впятеро больше людей, чем у нас. Так что не советую тебе так уповать на ваше численное превосходство. Я не шучу с тобой. Рим не потерпит неповиновения.

Потиний кивнул. Арсиноя же в течение всего этого разговора держала брата за руку и, как подозревала Клеопатра, стискивала пальцы крепче всякий раз, когда мальчишка пытался заговорить. Что она затевает? И как намеревается осуществить свои планы? Ясно одно: ни одна женщина из рода Птолемеев не станет сидеть сложа руки и ждать, пока какой-то мужчина определяет ее судьбу, будь он чужак ей или родственник.

Тщеславие Юлия Цезаря спасло им жизнь.

Хотя волос у него оставалось не много, он часто наведывался к цирюльнику. И предпочитал хорошего греческого цирюльника всем прочим – во всяком случае, так он заявлял. Ему нравилось, как этот цирюльник распаривает лицо, прежде чем соскоблить щетину бритвой.

И еще нравилось, что он позволяет волосам отрастать там, где они погуще, и создает с их помощью видимость объемной шевелюры, маскируя залысины на лбу. Цезарь признался в этом Клеопатре, а та заявила, что Рим никогда не достигнет тех высот в создании красоты, какие присущи Элладе, ибо то, что римляне ценят в жизни, отнюдь не прекрасно.

– Не знаю, почему я терплю твои оскорбления, – сказал ей Цезарь. – Ты просто заносчивая девчонка.

– Возможно, потому, что знаешь: я права, – отозвалась она.

Они крепко прижались друг к другу после соития и уже начали было погружаться в сон. И тут-то и вспыхнул бой. Со стороны окна послышался звон мечей, и боевые кличи вырвали Клеопатру из полусна. Прежде чем она успела произнести хоть слово, Цезарь уже вскочил, оделся и велел ей не беспокоиться и не выходить из спальни. Клеопатра подумала об Ахилле, явившемся сюда во главе армии, об этом самодовольном смуглом военачальнике, некогда пытавшемся принудить ее вступить с ним в незаконную любовную связь в обмен на защиту от брата и его регентов. Что ж, она с удовольствием посмотрит, как Цезарь разгромит этого человека и швырнет его на колени!

К счастью, несколько дней назад, когда Цезарь сидел у своего цирюльника, тот наклонился над чашей с горячей водой и прошептал ему на ухо: «Диктатор, мне надо притвориться, будто я выстригаю волосы у тебя в ухе, чтобы удобно было шептать. Я должен тебе кое-что сообщить». И заинтригованный Цезарь согласился, хотя в глубине души был задет тем, что кто-то мог подумать, будто его совершенно незаметные волосинки, растущие в ушах, требуют удаления. Цирюльник открыл, что Потиний и еще один евнух, военачальник по имени Ганимед, послали Ахиллу приказ скрытно привести его двадцатитысячную армию в Александрию и атаковать Цезаря и его двухтысячный легион. До нападения на дворец осталось каких-нибудь несколько дней.

– И он замышляет убить тебя, господин. Точно так же, как убил того римского военачальника, Помпея.

– Почему ты говоришь мне об этом? – спросил Цезарь.

– Я старый человек, господин. Я повидал немало жирных и бесполезных Птолемеев и их евнухов-советников. Я был свидетелем того, как они приходили и уходили. И никакой разницы между ними не было. И я надеюсь, что, когда ты вышвырнешь всех их прочь, ты будешь добр к тем, кто помог тебе.

– Ты совершенно правильно и всесторонне оценил ситуацию, – произнес Цезарь.

Хотя новые сведения требовали немедленных действий, он не поддался первому порыву и ушел лишь после того, как цирюльник побрил и подстриг его. Цезарь рассказал Клеопатре новость.

Он сразу же отправил гонца к своим союзникам в Малую Азию, за подкреплениями, и предложил Антипатору, первому министру Гиркания, правителя Иудеи, прислать войска, сказав, что дает евреям последний шанс обелить себя – в недавней гражданской войне они поддержали Помпея.

Цезарь знал, что его люди смогут продержаться против превосходящих сил противника несколько недель – но не вечно. Он объяснил Клеопатре, что меньшая численность зачастую оказывается преимуществом, потому что противник, уверенный в собственных силах, расслабляется и начинает допускать ошибки. А потом со вздохом произнес: «Бедный Помпей…»

Кроме того, Цезарь приказал укрепить ограждения вокруг дворца и запретил кому бы то ни было входить во дворец или покидать его.

– Мы окажемся в осаде, – сказал он Клеопатре. – В надлежащий момент я сойдусь с Ахиллом в бою. Но до тех пор мы никуда не двинемся.

– Именно этого я и хочу, диктатор. Я хочу узнать тебя с другой стороны.

– Кстати, ты не желаешь попрощаться с Потинием?

– А куда он отправляется?

– Полагаю, в Аид.

– Что?

– Это римская традиция – избегать зловещих высказываний. Старое суеверие, однако же традиция важна. Скажем просто, что он еще жив, но это ненадолго.

Клеопатра приблизилась к окну своей спальни и встала рядом с Цезарем, наблюдая за тем, как египетский флот входит в порт, успешно блокируя уступающие ему в численности корабли Цезаря и лишая диктатора поддержки с моря.

– У тебя глаза помоложе – глянь-ка, сколько там судов? – попросил Цезарь. – Мне кажется – семьдесят два, в два с лишним раза больше, чем у нас.

Клеопатра подтвердила, что так оно и есть, и спросила, что он намерен делать.

– О, все уже сделано, – отозвался Цезарь. – Когда я окончательно усыплю их бдительность, я заставлю их принять бой. Египтяне – отличные мореходы, но они ничего не смыслят в ближнем сражении. Мы подманим их поближе и возьмем на абордаж. В таких условиях разгромить их будет нетрудно, не сомневайся.

– Ты очень уверен в себе, – сказала Клеопатра.

Она еще не слышала звуков схватки, но помнила, как ей было страшно в детстве, когда взбунтовавшаяся против ее отца толпа бесновалась под стенами дворца.

– Когда тебе благоволит Фортуна, можно обойтись и без уверенности, моя дорогая.

Клеопатра в точности не знала, когда ей все стало ясно. На самом деле она этого не подстраивала. Но когда Клеопатра поняла, что обеспечила собственную судьбу и судьбу своего народа, она порадовалась.

Цезарь – не Архимед, не друг ее детства, родич и подданный. Клеопатра вряд ли имела право указывать Юлию Цезарю, где ему сеять свое семя. Архимеду она могла заявить, что не намерена производить на свет ублюдка, и тот согласился бы, что это нехорошо – и для нее, и для Египта.

Архимед сам был незаконнорожденным и знал, как ненадежна участь таких детей. Царица обладала властью говорить Архимеду, что он может проникать в нее, как пожелает, но не смеет изливать в нее свое семя. И Архимед согласился с ее условием. Он приучил себя достигать вершины наслаждения и быстро выходить до начала семяизвержения. Он признался Клеопатре, что все мужчины это умеют, но не многие желают утруждать себя. «Но и любовью с царицами тоже занимаются не многие!» – парировала Клеопатра. И Архимед опять согласился.

Если Юлий Цезарь в свои пятьдесят два года не знает, откуда берутся дети, она, Клеопатра, не обязана просвещать его. У Цезаря имелся единственный ребенок, дочь Юлия; Клеопатра встречалась с ней, когда вместе с отцом была в Риме и навещала дом Помпея. Цезарь отдал Юлию за Помпея ради укрепления их союза. Но Юлия умерла, пытаясь родить Помпею сына. Клеопатра знала, что Цезарь тогда находился в Галлии и впоследствии очень сожалел, что не был в это время рядом с дочерью.

Клеопатра сказала Цезарю, что они с Юлией подружились, когда она вместе с отцом находилась в изгнании в Риме, и что покойная Юлия стала тогда чем-то вроде старшей подруги и наставницы для двенадцатилетней Клеопатры.

На самом деле Клеопатра считала Юлию глупой гусыней и избегала ее общества. Но Цезарь так приободрялся, слушая рассказы о том, как его дочь была счастлива с Помпеем – хотя тот был старше самого Цезаря! Кстати, супружеское счастье Юлии отнюдь не являлось выдумкой. Насколько могла судить Клеопатра, Помпей с Юлией почти никогда не размыкали рук.

Клеопатра пока что не стала заводить речи о новом наследнике. Она никогда еще не носила ребенка и не знала точных признаков беременности. Ей следовало бы как можно скорее послать за Хармионой. Хармиона тоже не бывала в тягости, но она точно знала, чего ожидать в подобных случаях и как определить, не понесла ли женщина.

Сейчас же рядом с Клеопатрой не оказалось никого, кому она могла бы довериться. Хотя месячные запоздали всего на несколько дней, тело царицы взволновалось – не так, как рассказывали об этом другие женщины, а так, словно какая-то странная энергия проявила себя и теперь сливалась с нею.

Однажды утром, после того как Цезарь покинул ее спальню, Клеопатру посетило видение.

Клеопатра привыкла вставать рано, встречаться со своими советниками, писать письма правителям других стран, пытаясь добыть себе армию, и торговаться с купцами, государственными и независимыми, чтобы прокормить своих придворных и солдат. Теперь же у нее совсем не осталось дел, и она приучилась валяться в постели, словно куртизанка. Царица оказалась пленницей в собственном дворце, а тем временем на улицах Александрии сражались римские и египетские солдаты.

Клеопатра охотно присоединилась бы к ним: в Синае она ездила верхом вместе с солдатами, вела их от привала к привалу, обращалась к ним с речами, дабы вдохновить их. Для женщины с таким характером было противоестественно оставаться в стороне от схватки, в которой решалась ее судьба. И все же когда Цезарь потребовал, чтобы Клеопатра не лезла в драку, она молча повиновалась – не потому, что ей хотелось подчиняться Цезарю, а потому, что Клеопатра заподозрила, что в ее теле сейчас сокрыт ключ к их будущему. Не к будущему Египта, или Рима, или Клеопатры, или Юлия Цезаря – к будущему всего мира. И только ради этой грандиозной цели она совладала со своим желанием поучаствовать в войне.

Клеопатра начала думать о зароненном в нее семени как о сыне и надеялась, что не ошибается. Дочь слишком все осложнит. Даже египтяне, охотно подчиняющиеся женщинам, никогда не признают дочь римского захватчика своей царицей. В Риме же такой ребенок будет считаться обычным ублюдком, рожденным от какой-то иноземной любовницы. Девочка даже не будет гражданкой Рима.