Текст книги "Фараон"

Но сын… Ради сына Юлия Цезаря можно будет заставить Рим изменить его традиции и законы. Даже если этот сын рожден не в браке. И невзирая на то, что Цезарь уже женат на этой женщине, Кальпурнии, о которой он никогда не говорил и на которой женился из соображений политической выгоды.

В Риме развод не просто признается – устроить его совершенно нетрудно. Впрочем, похоже, что римляне все равно заключают браки только ради политических союзов. Так разве эта римлянка с ее политическими связями может идти в сравнение с царицей Египта, происходящей от Александра Завоевателя? С царицей, которая владеет не только всеми сокровищами своих предков, но еще и страной, что служит дверью на Восток, в земли, которые Рим пытается подчинить на протяжении столетий?

Этот мальчик воплотит в себе союз Востока и Запада, Цезаря и Клеопатры, трехсотлетней империи Птолемеев и разрастающегося во всех направлениях Римского государства. В маленьком, хрупком теле младенца будет течь кровь Венеры – со стороны отца, и Диониса и Исиды – со стороны матери. Кровь Александра Великого и его матери, Олимпиады, которая носила змей в волосах и наводила ужас на мужчин. Кровь Филиппа Македонского, одного из величайших воинов эллинского мира. Кровь Птолемея Сотера, Птолемея Спасителя, первого фараона-македонянина, и кровь Юлия Цезаря, покорителя Галлии, Британии и Испании, диктатора Рима. И это далеко не все предки будущего ребенка. Их наследие соединится в этом крошечном существе, поддержит в пору возрастания, а затем проявится в его способности править миром в мире и гармонии.

Этот мальчик положит конец соперничеству греков и римлян, ибо в нем воплотится лучшее, что есть в обеих этих цивилизациях. Он станет первым из новой расы людей, героем, новым титаном. Народы, которыми правили его отец и мать, объединятся под общим правлением, которое выйдет за ограничения, свойственные республике или монархии.

Сын Цезаря и Клеопатры воплотит замыслы Александра, не успевшего увидеть наяву плоды своих мечтаний. И средоточием силы нового властителя станет Египет, страна, чья плодородная земля кормит половину мира, чья цивилизация достигла величия за тысячелетия до зарождения Рима и Эллады.

Клеопатра вспомнила сон, приснившийся ей давным-давно. Во сне она шла по лесу и наткнулась на Александра, который охотился на льва вместе со своими легендарными товарищами-гетайрами; среди них был и основатель династии Клеопатры, Птолемей, историк, советник и полководец великого царя. Птолемей подстрелил Клеопатру, но вместо того, чтобы убить ее, превратил в орла – символ династии Птолемеидов.

Дворцовые карги, толкуя этот сон, заявили, что Клеопатре, дескать, суждено стать царицей. Но это явно было лишь одно из значений сна. Теперь же она осознала его целиком. Александр избрал ее, свою духовную дочь, для воплощения собственной мечты.

Он покорил воинственных греков и превратил их в единый народ. Затем он прошел через Малую Азию и Персию – до странной, таинственной страны, именуемой Индией. И повсюду его встречали с радостью. Существовал ли в истории другой какой-нибудь человек или бог, которого радостно приветствовали бы завоеванные им люди? И все потому, что Александр не приносил завоеванным народам тяготы и лишения. Наоборот, он смягчал все невзгоды.

Он нес с собою мечту о гармонии и единстве, хотя для претворения в жизнь этой великой мечты использовал военную мощь. Не он ли любил всех людей и все религии мира? Не он ли подарил греческих богов всем народам и племенам? Но, впав в скорбь после смерти своего лучшего друга, Гефестиона, Александр позволил себе ослабеть от лихорадки и вина и умер по пути в Вавилон.

Теперь же, двести пятьдесят лет спустя, Клеопатра воплотит его честолюбивые замыслы. Как только ей удастся покинуть Александрию, она непременно навестит гробницу Александра и расскажет ему о своих замыслах.

Она видела, как старел и слабел ее отец, пытавшийся торговаться с Римом и утолять его аппетиты за счет египетских денег и богатств. Клеопатра же поклялась богине, что не пойдет по пути, приведшему отца в могилу. Ей не нужно насыщать Рим. Она даст жизнь новому племени римлян. И если у нее с Цезарем появится первый ребенок, то почему бы им не завести множество подобных детей, чтобы они правили всеми народами? Царица Египта молода и здорова, а Цезарь, невзирая на свой возраст и участие в боях, по-прежнему каждый вечер возвращался во дворец и занимался любовью с Клеопатрой.

Клеопатра положила руку на живот. Он был не больше, чем месяц назад, но теперь она чувствовала в себе шевеление новой энергии. Когда Клеопатра провела по гладкой коже, то почувствовала покалывание в кончиках пальцев. Мышцы живота были такими твердыми, что Клеопатра забеспокоилась: не слишком ли жестко ее чрево, чтобы стать пристанищем хрупкому младенцу? Раздастся ли оно, когда ребенок внутри ее начнет расти? Нужно будет втирать в кожу мази и осторожно растягивать мышцы, чтобы они смогли дать место ребенку, новому императору.

Клеопатра улеглась обратно в кровать, решив провести день за закрытыми дверями. Пожалуй, следует беречься от падения с лошади в пылу битвы и от ножа убийцы, подосланного каким-нибудь из ее братьев. Вот самое меньшее, что она может сделать для будущего всего мира, ныне уютно устроившегося в ее чреве.

Арсиное не хватало роста, вот в чем беда. Береника была высокой, как мужчина. И у нее не было таких чертовски больших грудей, которые, конечно, хороши, когда нужно привлечь внимание мужчин, но зато мешают стрелять. И все-таки в тот момент, когда Арсиноя натянула тетиву и та врезалась в кожу перчатки и в пальцы, во всем мире для нее не осталось ничего, кроме мишени. В этот миг Арсиноя не была человеком; она превратилась в равнобедренный треугольник – лук, стрела и царевна, – и стрела устремилась в бесконечность. Но бесконечность вскоре оборвалась из-за вставшей на пути черной мишени.

Арсиноя отпустила тетиву, немного подавшись вперед, и без труда поразила мишень. Все было бы еще проще, если бы ей не приходилось держать лук в шести дюймах от груди, уменьшая тем самым силу натяжения. Но тетива уже столько раз попадала ей по правой груди, оставляя синяки, что Арсиное лишний раз не хотелось испытывать это ощущение. В конце концов, важно не то, как она стреляет, а как она попадает.

Ганимед вручил ей очередную стрелу. Для евнуха он был довольно строен – возможно, потому, что с раннего детства получил воинскую подготовку и до сих пор продолжал регулярно посещать гимнасий и упражняться в фехтовании. Ганимед был молод – лет тридцати; его длинные волосы вились, как у греческих юношей давних времен, которых обессмертили их любовники, запечатлев в статуях. Борода у него не росла. Достаточно красивый, чтобы называться женоподобным. Но если бы кто-то предположил, что характер Ганимеда соответствует внешности, он бы жестоко ошибся.

Арсиноя находила Ганимеда куда более привлекательным, чем ее пухлый коротышка брат. Каждую ночь это кошмарное существо, копия их покойного отца, приходило к ней в комнату, и Арсиноя задирала ночную рубашку и позволяла ему сосать ее грудь и тереться о нее до тех пор, пока он не изливал свое мерзкое семя ей на бедра. Затем он засыпал, а Арсиноя вытирала ноги и просила богов, чтобы те убили его, а потом, бормоча молитвы, обращенные к демонам преисподней, погружалась в неглубокий, чуткий сон.

Но Птолемей был царем, и если бы он вдруг умер внезапной и необъяснимой смертью, возможно, младший их брат оказался бы ничуть не лучше. И Арсиноя мечтала о том, чтобы Птолемей Младший подольше оставался в детской; ей только не хватало, чтобы еще один брат принялся облизывать ей соски и тыкаться в бедра. Она не могла от них избавиться – во всяком случае, пока.

Береника убила бы старшего Птолемея во сне или кастрировала его, а потом уже разбиралась бы с последствиями, но Беренику казнили – как раз из-за ее склонности к подобным импульсивным поступкам.

По крайней мере, хотя бы Потиний мертв. И если Арсиноя решит, что не может больше терпеть ночные визиты брата или его дурацкие вспышки активности, когда он воображал, будто правит народом, сестре легче будет избавиться от Птолемея. А пока что царь-юнец так негодовал из-за казни Потиния, что то и дело разражался гневными речами. И хотя он стал чуть меньше домогаться Арсинои и требовать, чтобы она играла с его пенисом, зато теперь вынуждал сестру денно и нощно выслушивать его тирады.

Наибольшую проблему представляла Клеопатра. Но, улегшись в постель с этим старым римским полководцем, о чем она, возможно, мечтала с детства, старшая сестра сильно навредила себе. Можно сказать, совершила политическое самоубийство. А значит, на пути к власти у Арсинои стало одним препятствием меньше. Несомненно, чернь выволочет Клеопатру из дворца и растерзает в клочья.

Клеопатра с самого детства любила все римское. Как и их отец. Когда она вместе с ныне покойным царем отправилась в Рим – подкупать этих чудищ, чтобы вернуться с их помощью на трон, Арсиноя с Береникой делали кукол с их лицами и стреляли в них из луков, пока не начинало казаться, будто здесь прошло парфянское войско и опустошило свои колчаны. А потом царевны падали в траву и хохотали до колик в животе. Береника дожидалась, пока Арсиноя не начинала задыхаться от смеха, и тогда осыпала ее поцелуями или ласкала те ее тайные, чудесные места, которые этот идиот, их брат, не способен отыскать. И Арсиноя лежала, погрузившись в грезы, пока Беренике не наскучивали ласки и она не уходила к своим взрослым женщинам.

Арсиное отчаянно не хватало Береники, хотя теперь она была бы не против заняться этим с мужчиной. Не с кем-то отвратительным, как ее брат, или евнух Потиний, или этот старик Цезарь. С кем-нибудь из молодых солдат, охраняющих царское семейство, мужчин с сильными, поджарыми телами и красивыми глазами. Но сейчас у Арсинои не было такой возможности. С нее не спускали глаз ни днем ни ночью.

И даже в будущем, когда она в конце концов сбежит отсюда и возглавит свою армию, от нее будут ожидать, что она останется целомудренной до тех пор, пока не изберет себе мужа. Это необходимо для спасения монархии – если, конечно, она не решит тоже продать себя какому-нибудь отвратительному римлянину с волчьими зубами.

Она с презрением отвергла заигрывания этой змеи, военачальника Ахилла, невзирая на его несравненную красоту. Когда он подкатился к Арсиное и предложил постельный союз в обмен на свое покровительство, в ней вспыхнул дух Береники и Арсиноя дала ему пощечину. «Ну, тогда я предоставлю тебя прелестям твоего брата», – сказал Ахилл. И Арсиноя поняла: если она не опередит его, Ахилл заставит ее заплатить за эту пощечину. Потому она замыслила план.

Она найдет себе следующего царя – не одного из своих братьев и не какого-нибудь солдафона вроде Ахилла, а прекрасного эллинского царевича вроде того же Селевка, красавца, в котором смешалась греческая и сирийская кровь, которого избрала Береника и который погиб, сражаясь против римлян. И этот неведомый принц и Арсиноя вместе – в память о Беренике и всем том, к чему она стремилась, – уничтожат отвратительный обычай заключать браки между братьями и сестрами, из-за которого над царями Египта и так уже насмехается весь мир.

Клеопатра только воображает, будто идет своим путем и вершит то, чего желает. Клеопатра не более чем римская подстилка, и если сама она этого не понимает, значит, ей недостает реалистического взгляда на вещи. Она, Арсиноя, будет действовать иначе.

Арсиноя наложила новую стрелу на тетиву и натянула лук изо всех сил, так что даже рука задрожала. Евнух подошел сзади и положил руку поверх ее руки, словно помогал прицелиться. Он перехватил тетиву, и Арсиноя расслабилась, а потом напряглась снова, потому что ее обнимал красивый мужчина – пусть даже он и евнух. Ганимед прошептал:

– Форма римского мальчишки-трубача будет лежать в сундуке у тебя в комнате. В полночь надень ее и будь готова уходить.

У Арсинои снова задрожала рука.

– Ты не будешь одна, – добавил Ганимед.

Арсиноя почувствовала, как он оттянул ее руку назад, сильно, до боли.

– Отпускай! – скомандовал он, и они оба в одно мгновение отпустили тетиву и поразили цель.

Клеопатра наблюдала, как работают крохотные челюсти паука, перемалывая лапку какого-то мертвого насекомого. Она не могла разобрать, что это за насекомое, настолько измятым было то, что от него осталось. Клеопатра никогда еще не наблюдала за пауками с такого близкого расстояния и теперь обнаружила, что непрекращающееся размеренное движение паучьих жвал гипнотизирует ее. Она радовалась тому, что у нее такое острое зрение. Паук восседал на своих длинных ногах, словно на насесте, и примостил свое круглое тельце так, чтобы удобно было трапезничать. «Он не знает нетерпения», – подумала Клеопатра, восхищаясь тем, как паук расправляется с добычей, не выказывая ни малейших признаков обескураженности или утомления.

Цезарь сидел, вытянув и скрестив длинные ноги. Птолемей Старший устроился напротив римлянина, комкая в руках полу льняного одеяния. Клеопатра завершала треугольник, заняв позицию сбоку от обоих мужчин. Она продолжала наблюдать за пауком, примостившимся в уголке кресла ее брата и продолжавшим пожирать свою жертву; царь-юнец и понятия не имел о героических усилиях, предпринимающихся в каком-нибудь дюйме от его руки.

Война – а теперь они и вправду находились в состоянии войны, хотя до сих пор еще было не вполне ясно, с кем и против кого, – шла уже несколько недель. Цезарь терпеливо ожидал прибытия подкреплений. Он был уверен, что надежды его оправдаются, невзирая на сообщения, поступавшие из некоторых восточных царств, фактически подвластных Риму. Оттуда сообщали, что не смогут прислать много войск, поскольку парфяне продолжают нападать на Сирию. Наибольшие их надежды на помощь были связаны с Антипатором Иудейским.

– У Помпея возникали большие сложности с еврейскими воинами, – сказал Цезарь сегодня утром. – Они сопротивлялись и доводили его до бешенства. Он отплатил им, вынудив их сражаться в минувшей войне на его стороне, против меня. Я уверен, что на сей раз они меня не подведут. В конце концов, им нужно загладить свою вину.

– Неужто они принадлежат к тому же самому народу, что и евреи, обитающие в Александрии, с которыми мы много сотен лет мирно живем бок о бок? – проговорила Клеопатра, сама удивившись своему игривому тону. – Здесь почти треть населения – евреи. Возможно, мы умеем обнимать лучше римлян. И, думается мне, мы кое-чего достигли и без мудрости этого твоего Посидония.

Цезарь не стал спорить с Клеопатрой. Он больше с ней не спорил. Клеопатре не удавалось втянуть его в беседу в греческом стиле. Цезарь обращался с ней словно с развитым не по годам обожаемым ребенком, и ее сарказм только забавлял его. «Это единственный способ уменьшить мою власть над ним», – подумала Клеопатра. Она знала: несмотря на то что Цезарь не выказывал в постели обычной для мужчин свирепости, он получал огромное удовольствие, каждую ночь приходя к ней и занимаясь любовью. И потом они, утомленные ласками, подолгу разговаривали, пока не засыпали, нагие: Клеопатра – на спине, Цезарь – свернувшись вокруг нее. Его дыхание касалось ее затылка, словно легкий ветерок.

У них имелась возможность проводить вместе много времени. Ахилл придерживался прежней стратегии и лишь укреплял осаду дворцового квартала, нападая на солдат Цезаря, если те осмеливались выйти за баррикады. Он непременно прикажет атаковать дворец – это лишь вопрос времени. Цезарь знал, почему тот медлит. Во дворце в заложниках находится царь. Это единственное, что удерживает Ахилла от штурма.

Однако же в том обстоятельстве, что войска царя сражаются против Цезаря, в то время как Цезарь одновременно и относится к царю по-дружески, и держит его в плену, заключалось некоторое неудобство. Впрочем, Цезарь не допускал, чтобы молодой царь почувствовал себя заложником в полной мере. Римлянин подолгу гулял с юношей по дворцовым садам, интересовался его мнением по различным вопросам и твердил, что только вместе они смогут разрешить этот ужасный кризис. Когда Птолемей настолько расхрабрился, что спросил о взаимоотношениях Цезаря с его сестрой, Цезарь просто посмотрел на него и спросил в ответ: «Разве ты не мужчина?»

Римский полководец объявил юнцу, что является покровителем и защитником всех детей покойного царя Птолемея Авлета – всех без исключения. И до тех пор, пока между наследниками не установятся гармоничные отношения – а также между всеми Птолемеями и их подданными, – он, Цезарь, не сможет спокойно спать по ночам. Он глубоко сожалеет о том, что ему пришлось казнить Потиния, но евнух причинял вред им всем, твердя, будто Цезарь – вовсе не друг Египту, будто он, Цезарь, намеревается сделать Клеопатру единственной правительницей, будто он, Цезарь, собирается присоединить Египет к Римской империи и задушить здешних жителей непомерными налогами.

Птолемей нехотя признал правомерность действий Цезаря и почти прекратил испытывать терпение своей сестры бесконечными стенаниями.

С другой стороны, Цезарь ясно дал понять Клеопатре, что ей следует помириться с братом. Клеопатра не знала: то ли он действительно этого желает, то ли у него имеется какой-то более глобальный план, который он откроет ей в свое время.

Она предполагала, что их с Цезарем постельные отношения не повлияют на его политику. Некогда она думала иначе, но теперь ей приходилось сидеть в одной комнате с занудой братом и притворяться, будто она ждет не дождется, когда они двое смогут править как царь и царица, брат и сестра, муж и жена. У диктатора Рима имелись свои планы, не связанные с ней.

Клеопатра не верила, что Цезарь пойдет на какие-то уступки по отношению к ней. Разве что ее честолюбивые устремления каким-то образом совпадут с его собственными. Она никак не могла понять, то ли Цезарь добивается каких-то собственных политических выгод, притворяясь другом царя, то ли он просто намерен поразвлечься с Клеопатрой до тех пор, пока война не закончится и он не сможет вернуться к более важным делам: завоеванию всего мира во имя Рима.

Неужели он действительно оставит ее в Египте одну, наедине с братом? Разве Цезарь не понимает, что, как только его корабли покинут порт, Птолемей тут же подошлет к Клеопатре убийцу и сделает царицей Арсиною? А если Цезарь знает правду, но закрывает на нее глаза, изменит ли он свое мнение, узнав тайну Клеопатры?

Их молчание нарушил Авл Гиртий. Стройный мужчина с мягким голосом, любитель литературы и хорошей еды, Авл был одним из тех людей Цезаря, общество которых доставляло Клеопатре удовольствие. Она не раз извинялась перед Авлом за то, что до окончания войны не может в изобилии предоставить ему все то, что он так ценит, и обещала, что сразу же после победы они вознаградят себя пирами и прогулкой по Великой библиотеке. Клеопатра велела поварам готовить настолько хорошо, насколько позволяют условия осады, и, похоже, их искусство произвело на римлян должное впечатление. И все же эти трапезы и близко не могли сравниться с теми, которыми они смогут насладиться, когда осада будет снята и во дворец вновь в изобилии потекут свежие продукты.

Гиртий церемонно поклонился царственной чете и вручил Цезарю какое-то письмо.

– Донесение от нашего человека из вражеского стана. Для безопасности и достоверности запечатано.

Цезарь протянул руку – Гиртий тут же вложил ему в руку нож – и срезал печать. Диктатор развернул письмо, быстро прочитал его, а затем просмотрел еще раз, медленнее. Лицо его осталось неподвижным. Когда он в конце концов взглянул на Клеопатру, она сумела приметить лишь слегка приподнятую бровь – единственный известный ей способ, которым Цезарь выражал удивление.

– Приготовься к неожиданности, – сказал Цезарь юному царю.

Тот еще крепче вцепился в скомканный подол, словно прачка за стиркой.

Клеопатра ждала. Цезарь – тоже. Видимо, он давал юнцу время взять себя в руки.

– Вчера вечером царевна Арсиноя бежала из дворца, переодевшись мальчиком-римлянином. Она направилась прямиком к Ахиллу.

Царь-юнец вскочил на ноги; подол его одеяния остался измятым. Птолемей воззрился на Клеопатру так, будто проглотил паутину, и Клеопатра, невзирая на полученные новости, едва не ухмыльнулась при виде его по-детски неряшливого вида. Цезарь же просто смотрел на царя, ожидая объяснений.

– Я не знал! – запротестовал Птолемей. – Клянусь! Клянусь! Она ничего мне не сказала!

– Это серьезный удар по миру между нами, – спокойно произнес Цезарь. – Я-то полагал, что ты держишь членов своего семейства под контролем.

– Но я ведь не знал! – вскричал царь. – Она и меня одурачила!

Птолемей казался глубоко уязвленным; губы его искривились, а пухлые щеки задрожали – в точности как у отца, когда тот бывал расстроен.

– Несомненно, ты должен знать, что это никак не отразится на сложившихся между нами доверительных отношениях, – продолжал Цезарь.

Если бы Клеопатру спросили, она бы сказала, что Цезарь всерьез опечален этими вестями. Он держался очень убедительно. И тем не менее Клеопатра не верила, что он удивлен или огорчен.

– Но это еще не все, – добавил Цезарь.

– Что же еще она могла сделать со мной? – пробормотал юнец с жалким видом.

– О, многое. Боюсь, твое неумение контролировать ситуацию привело к целому ряду плачевных событий.

– Это все Потиний! Это его проклятие достало нас из могилы! – застенал Птолемей. – Лучше бы ты оставил его в живых!

– Каковы же остальные новости, диктатор? – спросила Клеопатра, оборвав представление, которое вознамерился закатить ее брат.

– Она убила военачальника Ахилла и поставила во главе египетской армии какого-то евнуха по имени Ганимед.

– Она не имела права это делать! – завопил царь. – Она не царь!

Клеопатра подавила едва не вырвавшееся у нее замечание. Цезарь быстро отозвался:

– Нет, она не царь. Но ей удалось собрать значительное количество глав влиятельных городских семейств, и те провозгласили ее царицей.

Клеопатра застыла. Она всегда знала, что такой день настанет, но ей никогда и в голову не приходило, что это случится так скоро. Жители Александрии относились к ее брату как к беспомощному ребенку, марионетке, подвластной любому придворному, способному что-либо нашептать ему на ухо, а к ней самой – как к изменнице, осмелившейся на сговор с римлянами. Они презирали ее отца за заискивание перед Римом. Они попросту не понимали, что время прославленного царства Птолемеев миновало и что Рим – хищный зверь, который не то растерзает их, не то оставит невредимыми; но последнее возможно лишь в том случае, если они докажут свою пользу.

Клеопатра и ее отец примирились с реальностью, в то время как ее братья, сестра и александрийская чернь предпочитали жить своими фантазиями. Они до сих пор воображают, что, если они соберут силы и выкажут открытое неповиновение Риму, римляне оставят их в покое. Во всех прочих частях света этот номер не прошел, и Клеопатра всегда знала, что Рим никогда, ни при каких обстоятельствах не откажется от своего интереса к Египту – самому крупному производителю зерновых, единственным вратам, ведущим к вожделенным странам Востока.

Впрочем, Клеопатра не собиралась играть перед Римом роль просительницы; у нее имелся более остроумный план, чем участие в какой-то бесславной войне, которую она с неизбежностью проиграет. Ее сражение будет происходить на более высоком уровне.

Но вот теперь и Арсиноя вступила в ряды погрязших в самообмане Птолемеев, исполненных решимости восстановить величие и славу былого. «Прекрасно!» – чуть не вырвалось у Клеопатры. Когда к римлянам прибудут подкрепления, они просто убьют ее.

Птолемей умоляюще уставился на Цезаря.

– Что же мне теперь делать?

– Мой юный друг, ты должен восстановить контроль над ситуацией. Царица не имеет никакого влияния на свою сестру. – Цезарь, извиняясь, взглянул на Клеопатру. – А потому именно тебе следует отправиться на переговоры с ней и с этим Ганимедом.

– А вдруг она выступит против меня?

– Ты думаешь, она на это способна?

Царь выдохнул и покачал головой:

– Нет. Она обманула меня, но я не верю, чтобы она обратила оружие против меня. Просто она попала под влияние Ганимеда, только и всего. Или, быть может, она хочет собрать силы и вырвать меня отсюда.

Цезарь смерил юнца тяжелым взглядом.

– Так вот что вы с ней задумали?

– Нет-нет, я ведь уже сказал! Я понятия не имел об этой затее!

– Но ты когда-либо говорил ей, что тебе хотелось бы, чтобы кто-нибудь восстал против Цезаря и освободил тебя из осажденного дворца? Может, ты непреднамеренно поощрял ее? Может, ты намекал несчастной девушке, что это ее обязанность – освободить тебя от меня? Я слыхал, ты назвал ее «самым доверенным своим советником». Если окажется, что в то самое время, когда мы с тобой говорили о мире, ты втайне злоумышлял против меня вместе со своей сестрой, я буду очень недоволен.

Птолемей указал Цезарю на Клеопатру:

– Это все она, ведь верно? Мы с тобой пребывали в полном согласии, пока Клеопатра не пробралась обратно во дворец. Это она настроила тебя против меня. Возможно, она и Арсиною на это подбила.

– Я не имею ни малейшего влияния на мою сестру.

Голос Клеопатры был холоден, словно лед. Почему этот идиот не в состоянии понять, что его предали?

– Ты бы поостерегся! – сказал Птолемей Цезарю. – Она собирается убить тебя во сне!

– Ты не в себе, царь Птолемей, – ровным тоном произнес Цезарь. – Тебя обманула одна сестра, а подозреваешь ты другую. Разве это Клеопатра стоит сейчас во главе угрожающей нам армии? Нет, она сидит здесь и вместе с нами трудится ради общих целей. Ты же сводишь на нет все мои усилия, которые я затратил, восстанавливая мир между тобою и царицей. Тебе и вправду следует взять себя в руки.

Клеопатра чуть было не спросила брата: неужто он не понимает, что у Арсинои имеются собственные цели и устремления? Но она чувствовала: все, что она сейчас скажет, пойдет вразрез с целями и устремлениями Цезаря. Она не была посвящена в них – точнее, больше не верила, что Цезарь делится с нею всеми своими замыслами, – и потому решила сидеть тихо. Пускай Цезарь претворяет в жизнь свой план, каким бы он ни был.

Гиртий все это время невозмутимо стоял рядом со своим командующим. Вот и Клеопатра будет подражать его неумолимости, позволив Цезарю действовать по собственному плану. Клеопатре трудно было бездействовать, но она интуитивно чувствовала, что такое поведение сейчас будет самым мудрым. Она вовсе не хотела помешать замыслам Цезаря. Ей попросту придется довериться ему – ведь у нее нет другого выбора.

– Государь, – заговорил Цезарь, впервые обратившись к юнцу столь официально. – Тебе следует отправиться к твоей армии и твоей сестре. Ты обязан восстановить контроль над событиями, принявшими столь неприятный оборот. Я не желаю зла юной царевне. Я знаю, что она сильна и своевольна. Если она откажется от своих безумных замыслов, ей не причинят никакого вреда. Ее отправят на Кипр вместе с ее младшим братом, чтобы они спокойно правили там. Ты должен сообщить ей об этом. Милосердие Цезаря известно повсюду. Она может положиться на мое слово.

– А вдруг она откажется меня слушать?

Теперь мальчишка разнервничался. Он стоял, застыв, перед римским диктатором. В лице у него не осталось ни кровинки, а живот при каждом вдохе судорожно подергивался. Клеопатра даже подумала, что Птолемея сейчас стошнит прямо Цезарю на ноги.

Цезарь встал и обнял молодого царя за плечи.

– Возьми себя в руки, – сказал он. – Я, то есть Рим, а также твоя страна и царица Клеопатра – все мы зависим от твоей силы и твоего умения вести переговоры.

– Ты хочешь сказать, что я должен покинуть дворец и пойти к ней.

– Именно так. Меня убьют, так что я не могу сделать это сам. И Клеопатра – тоже. Кто же тогда остается, государь? Нет, это задача для царя.

Сочетание лести и перекладывания ответственности не ускользнуло от внимания Клеопатры, но она видела, что ее брат не заметил уловки Цезаря. «Если он вздумает играть в подобные игры со мной, – подумала Клеопатра, – ему придется придумать что-нибудь другое, не настолько явно бросающееся в глаза». Возможно, чем серьезнее противник, тем более сложную технику манипулирования применяет к нему Цезарь. Клеопатра на это надеялась. Во всяком случае, ему не пришлось больше расточать свои умения на Птолемея. Когда Цезарь приказал Гиртию подготовить для царя проход к александрийской армии, Птолемей тихо заплакал.

– Ты можешь относиться ко мне как к отцу, – сказал Цезарь. – Я знаю, что ваш почтенный царь, Птолемей Авлет, умер, когда ты был совсем еще юным. Ты не имел возможности воспользоваться его мудрыми советами, но помни, что теперь у тебя есть я.

И с этими словами Цезарь, еще раз велев юному царю не впадать в уныние, вынудил его попрощаться с присутствующими. Птолемей взглянул на Клеопатру.

– Да пребудут с тобой боги, – произнесла она, подумав, что ему наверняка понадобится помощь богов, когда он наконец-то поймет, что на самом деле представляет собой его ненаглядная Арсиноя.

– Хорошо сказано, – сказал Цезарь, в последний раз похлопав юнца по спине. – Теперь ты видишь, что между вами может царить мир?

Когда Птолемей удалился, Цезарь снова вернулся в свое кресло. Клеопатра ждала, что он объяснит ей свой истинный замысел, но он ничего не сказал. Римлянин смотрел на нее, словно на какую-то новую знакомую, с которой он собрался держаться вежливо, но отстраненно.

В конце концов Клеопатра рискнула заговорить:

– Прекрасно исполненное представление, диктатор.

– Неужто ты не способна отличить театр от дипломатии, моя дорогая? – спросил Цезарь. – Хотя, полагаю, ты права: это так похоже на спектакль! Но качество представления значения не имеет – финал всегда одинаков.

– Ты не знаешь женщин моей семьи, если думаешь, что Арсиноя пойдет на переговоры с нашим братом.

– У меня богатый опыт общения с женщинами всех народностей, дорогая. Уж поверь: я знаю, как они думают.

– Я вовсе не хочу над тобой насмехаться, диктатор, но моя сестра никогда ради нашего брата не откажется ни от власти, ни от своего нового титула, ни от своих желаний.

Цезарь вздохнул.

– Клеопатра, не будь такой нудной. Когда я пожелаю, чтобы ты знала мой замысел, я тебя просвещу. А до тех пор, пожалуйста, будь лапочкой, иди присядь ко мне на колени.

– Я тебе не кошка! – возмутилась Клеопатра.

Ей вовсе не хотелось сделаться еще одной особой, исполняющей любые распоряжения Цезаря. Она знала от Аммония, осведомителя царей Египта в Риме, что диктатор соблазнил жен множества сенаторов – Габиния, Красса, Сульпиция, Брута, Помпея, и что она, Клеопатра, – не первая царица, ублажающая Цезаря в постели. Он спал с царицей Мавритании, не говоря уж о царе Вифинии, – в общем, как докладывал Аммоний, со всеми, кроме своей унылой, бесплодной жены-римлянки.