Текст книги "Нью-Йорк. Заповедник небоскребов, или Теория Большого яблока"

Зеркальным отражением Верхнего Вест-Сайда по правую сторону от Центрального парка лежит Верхний Ист-Сайд. В отличие от своего брата-близнеца, Верхний Ист-Сайд гораздо менее однородный. Ближе к Пятой авеню жизнь сгущается, а чем дальше к Ист-Ривер, тем «жиже» культурная повестка дня, обыденнее архитектура и дешевле рестораны – хотя последнее не так уж и плохо.

По венам Вернего Ист-Сайда течет голубая кровь, а по его широким улицам прогуливаются голубокудрые бабушки – наследницы Вандербильтов, Карнеги и Асторов. Уорд МакАллистер (Ward McAllister), светский арбитр Нью-Йорка XIX века, ввел в обиход теорию «четырехсот избранных», полагая, что лишь четыреста нью-йоркцев – и не более! – по-настоящему влияют на жизнь города. После открытия Центрального парка в 1876 году именно они, представители богатейших семей Нью-Йорка, начали массово перебираться на Верхний Ист-Сайд, создавая здесь в итоге своеобразную «резервацию» богатых и знаменитых. Сначала вдоль парка выросли роскошные частные особняки, а после Первой мировой войны – многоквартирные дома для нью-йоркской элиты с роскошными лобби и ливрейными швейцарами.

На Верхнем Ист-Сайде в особняке Gracie Mansion (88th St. and East End Ave.) по традиции, ведущейся с 1942 года, живет действующий мэр Нью-Йорка. Прошлый мэр Майкл Блумберг (Michael Bloomberg) в резиденции не жил, предпочитая оставаться в своем таунхаусе неподалеку, но тем не менее вложил немало личных средств в восстановление резиденции. Нынешний мэр, Билл Де Блазио (Bill de Blasio), с семьей, напротив, с удовольствием переехал в резиденцию из своей квартиры в Бруклине, распорядившись при этом закрыть исторический особняк для посещения граждан, чем премного огорчил своих избирателей.

В наши дни Верхний Ист-Сайд стал гораздо более разноликим. Если в большинстве районов Нью-Йорка полным ходом идет процесс джентрификации, то применительно к Верхнему Ист-Сайду «обуржуазивание» как раз означает, что он постепенно открывается для представителей среднего класса. Они, как бы странно это ни звучало, переезжают сюда из чересчур модного и дорогого даунтауна, из хиповатого, но замкнувшегося на самом себе Бруклина, из Бэттери Парк Сити, где границы между работой и домом оказываются неприятно размыты, в комфортные высотки на Второй и Третьей авеню. А семейные люди переезжают ближе к парку и подальше от клубов и баров, которые напоминают им о бурной юности.

Немаловажно и то, что на Верхнем Ист-Сайде сформировалась отличная, годами отшлифованная инфраструктура сервиса. Здесь вообще принято поручать заботу о разных сторонах жизни «специально обученным людям». В этом районе я, к примеру, впервые столкнулась с такой профессией, как выгульщик собак. Серьезные молодые люди и девушки, уверено ведущие по улице своры псов, чаще всего не собаководы-любители, а профессионалы, которым хозяева доверяют прогулять своих питомцев в парке в свое отсутствие. И если с собаками здесь гуляют специальные выгульщики, то уж с детьми и подавно практически только няни.

Зачастую мамы с Верхнего Ист-Сайда, которые при знакомстве гордо заявляют, что «работают мамами на полную ставку» (full-time mom), на самом деле пользуются помощью круглосуточных нянь – здесь это не считается зазорным. А вот одна моя знакомая девушка – мама шестилетнего Олафа, которая, живя на Верхнем Ист-Сайде, тем не менее обходилась без няни, – сетовала, что, когда она забирает сына из школы, все принимают ее за няню. Дело в том, что в ней, норвежке по происхождению, была довольно заметная капля сенегальской крови, а сын при этом очень походил на белого американского папу – вот вам и камешек в огород общества без расовых предрассудков. Так вот, чтобы ей больше не задавали обидных вопросов, она стала забирать ребенка из школы с дорогущей сумкой Bottega Veneta через плечо, и за няню ее больше никто не принимал.

Да, на Верхнем Ист-Сайде существует свой особый дресс-код. Простота не порицается, но элегантные и дорогие акценты – это must. Кричащие яркие наряды, будто собранные из «сорочьих трофеев», которые могут сойти с рук в Виллидже или Сохо, здесь не в фаворе. Но если подумать, в этом тоже есть определенная честность: Верхний Ист-Сайд не пытается казаться тем, кем на самом деле не является, и не прикладывает чрезмерных усилий для того, чтобы соответствовать трендам. Если в Бруклине ужин в ресторане рассматривается в равной степени как возможность «зачекиниться» в модном месте, показать себя и попробовать какое-нибудь новомодное блюдо, то на Верхнем Ист-Сайде все предсказуемо: здесь ужинают в ресторанах с тяжелыми портьерами и винной картой толщиной с «Войну и мир», а если вы хотите отведать артизанального пива, сваренного в микропивоварне из ячменя, растущего на крыше соседнего гаража, – за этим, будьте любезны, пожалуйте в Бруклин.

Если вы не живете и не работаете на Верхнем Ист-Сайде, скорее всего, вы приедете сюда, чтобы провести день в Центральном парке или сходить в музей, ведь музеи – главная гордость этих мест (хотя некоторые утверждают, что бутики на Мэдисон-авеню куда интереснее). Отрезок Пятой авеню с 82-й по 105-ю улицу и вовсе получил титул Музейной мили (Museum Mile), на которую «нанизаны» самые выдающиеся музеи Манхэттена. Если считать снизу вверх, то выходит так: всемирно известный музей Метрополитан (Metropolitan Museum, 1000 5^th Ave., at 82^nd St.) (1), музей австрийского искусства Neue Galerie (1048 Fifth Ave., at 86^th St.) (2), музей Соломона Гуггенхайма (Solomon R. Gugghenheim Museum, 1071 Fifth Ave., at 88^th St.) (3), Музей Национальной академии (National Academy Museum, 1083 Fifth Ave., btw 89^th & 90^th St.) (4). Далее следуют музей дизайна Купер-Хьюит (Cooper-Hewitt Design Museum, 2 East 91^st St.) (5), Еврейский музей (The Jewish Museum, 1109 Fifth Ave., btw 92^nd & 93^rd St.) (6), Музей города Нью-Йорка (Museum of the City of New York, 1220 Fifth Ave., at 104^th St.) (7), и на самом верху – музей El Museo del Barrio, посвященный латиноамериканскому и в частности пуэрториканскому искусству (1230 Fifth Ave., at 104^th St.) (8). Скоро к ним должен присоединиться музей африканского искусства – The Africa Center на 110-й улице – его здание сейчас достраивают.

Из-за специфики расположения (угол 70-й улицы и Пятой авеню) в Музейную милю не попадает Frick collection (1 E 70^th St.) – компактный музей с гениальной экспозицией, развернутой в особняке промышленника и капиталиста Генри Клэя Фрика (Henry Clay Frick). Фрик собрал в Нью-Йорке богатейшую коллекцию европейского искусства в годы, когда даже Пирпонт Морган (Pierpont Morgan) предпочитал держать основную часть своих приобретений в Европе из-за драконовских налогов на ввоз антиквариата и предметов искусства в США. Музей отражает личный вкус коллекционера, который метался от Гойи к Фрагонару и от Гольбейна к Ренуару, но в безупречно сохранившихся интерьерах особняка вся эта компания почему-то выглядит вполне органично. Ну а возможность увидеть семь Вермееров (три во Frick Collection и еще четыре через дорогу в музее Метрополитан) из 12, находящихся в США, – за этим стоит отправиться не то что на Верхний Ист-Сайд, а даже на Луну.

Кстати, в компании музеев Верхнего Ист-Сайда скоро прибудет: музей Метрополитан уже сделал официальное заявление о том, что в 2016 году откроет новую экспозицию современного искусства из своих запасников в Breuer building (945 Madison Ave.), где раньше располагался Музей американского искусства Whitney, переехавший в мае 2015 года в потрясающее новое здание в Нижнем Манхэттене.

О каждом из этих музеев Верхнего Ист-Сайда написаны тома путеводителей, в них можно проводить дни, недели, в них можно даже жить (пока вас не обнаружат и не выгонят с позором охранники), поэтому, чтобы не повторяться, ограничусь лишь краткими ремарками. Во-первых, помните, что в кассах Музея Метрополитан указана «рекомендуемая» цена билета (suggested admission), и вы действительно не обязаны платить 25 долларов за вход, если для вас это дороговато. Просто, покупая билет, скажите «I’d like to pay 5 (10, 15, икс) dollars», и никто даже бровью не поведет, потому что многие американцы именно так и делают.

Во-вторых, если на ступеньках основного входа стоит большая очередь, отправляйтесь ко входу, расположенному чуть левее основного в цокольном этаже, – там почему-то никогда нет народу. И, в-третьих, не тешьте себя надеждой осмотреть весь музей за один день; так вы только утомитесь и издергаетесь. Наметьте для себя несколько интересующих вас залов, а остальные пройдите бодрым шагом, чтобы получить общее впечатление о колоссальности махины под названием Метрополитан. В постоянной экспозиции самое новое прибавление – галереи, посвященные арабскому востоку и исламскому искусству, открывшиеся в 2011 году (№ № 450–464), непременно сюда зайдите – не храмом же Дендура единым жив человек. Ну, и открытая в теплое время года крыша музея – без преувеличения самый крутой roof bar Нью-Йорка, в котором мне когда-либо доводилось бывать.

Не игнорируйте Музей города Нью-Йорка: это не собрание пожелтевших фотографий в пыльных витринах, а современный музей с отличными кураторами и остроумными выставками. В Музее Гуггенхайма начинайте осмотр так, как задумывал архитектор Фрэнк Ллойд Райт (Frank Lloyd Wright): поднимитесь на лифте на самый верх и спускайтесь по спирали вниз; не пропустите постоянную экспозицию Кандинского и помните, что музей Гуггенхайма, в отличие от остальных музеев, закрыт по четвергам, а каждую субботу вечером, начиная с 5.45, билет вам продадут за любую предложенную вами сумму.

В Neue Galerie, которая согреет сердца почитателей Климта и Эгона Шиле (хотя вряд ли это один и тот же человек), к тому же работает отличный ресторан австро-венгерской кухни Café Sabarsky и кафе Fliedermaus; попасть в них можно даже «с улицы», не покупая билет в музей, а меню кафе – компактная версия ресторанного. Настоятельно рекомендую попробовать здесь венский штрудель и венгерский гуляш – я когда-то жила в Будапеште, и мне есть с чем сравнивать.

Музей дизайна Купер-Хьюит, открывшийся недавно после многолетней реконструкции, – вообще must-see в нью-йоркской программе: по-настоящему интерактивный опыт, без жеманства и игр, в контексте роскошного музейного пространства особняка XIX века – очень редкий подарок.

Основной минус Верхнего Ист-Сайда в том, что он обладает потрясающей способностью сделать так, чтобы вы почувствовали себя маленьким и грустным ребенком – даже если вы на самом деле большая и независимая тетя или состоятельный дядя. Если в музеях есть бесплатные дни, то в бутиках на Мэдисон-авеню их не бывает. Распродажи, конечно, примиряют с суровой реальностью, но тоже не всегда: скидка на крокодиловую сумку Nancy Gonzalez, подешевевшую с 6 тысяч долларов до 3,5, может порадовать очень узкий круг людей, и живут эти люди в основном тут же неподалеку. И, к сожалению, по моим наблюдениям, продавцы бутиков Верхнего Ист-Сайда, несмотря на учтивый фасад, в какой-то момент начинают идентифицировать себя с брендом, на который работают, и теряют контакт с реальностью. В отличие от них, персонал крупных универмагов ведет себя гораздо приветливее и адекватнее.

Любимые ньюйоркцами универмаги (или department stores) Верхнего Ист-Сайда – это, конечно же, Bloomingdale’s (1000 3^rd Ave.) с психоделическим черно-белым интерьером и отличным выбором носибельных брендов одежды, обуви и аксессуаров, и Barney’s (660 Madison Ave.) – фаворит продвинутых потребителей моды и всех, кто так или иначе связан с фэшн-индустрией. Barney’s я люблю за потрясающих байеров: из сезона в сезон на этажах универмага приземляются лучшие вещи последних коллекций, поэтому сюда можно ходить просто для того, чтобы отслеживать новые имена и тренды. Из монобрендов непременно зайдите в пятиэтажный флагманский магазин-дворец империи Ralph Lauren (867 Madison Ave.) – если не за покупками, то за вдохновением.

Ну а удачный шопинг непременно нужно «отлакировать» хорошим коктейлем или развратным десертом. Одни из лучших коктейлей в районе делает бармен в Bemmelman’s – знаменитом баре отеля Carlyle (35 E 76^th St.). А за декадентскими десертами sandae (в них мороженое встречается с фруктами, бисквитами, глазурями и взбитыми сливками) отправляйтесь в известное по фильму «Интуиция» одноименное кафе («Serendipity») (Serendipity 225 E 60^th St.). Цифра «три» в названии означает, что это третья, расширенная ипостась кафе, но, несмотря на это, здесь всегда яблоку негде упасть.

Для взрослых, которые только прикидываются взрослыми, почти напротив Bloomingdale’s работает магазин конфет Dylan’s Candy Bar (1011 Third Ave, 60^th St.), которым заправляет дочь Ральфа Лорена; судя по фигуре, сама она слаще морковки ничего не ест, но в сладостях определенно толк знает. А еще на Верхнем Ист-Сайде лучшие в городе суши: знатоки спорят, где вкуснее – в Sasabune (401 E 73^rd St.) или в Sushi of Gari (402 East 78^th St.). На дверях первого вас встретит табличка: «No Spicy Tuna. No California Roll» («Роллы с острым тунцом и ролл «Калифорния» не делаем»). Да и меню тут, собственно говоря, нет, потому что omakase – выбор шефа – ваш единственный вариант. В Sushi of Gari все немного либеральнее и веселее: суши-шоты и роллы с маринованой сливой уме, травкой шизо и огурцом. Но в обоих заведениях гарантирована свежайшая, практически живая рыба.

Старинных домов с оригинальными интерьерами в Нью-Йорке, к сожалению, осталось не так уж много. Американцы по сути своей несентиментальная нация, так что покосившиеся деревянные домишки посреди большого города с астрономически дорогой землей могли сохраниться только чудом. Но, к счастью, чудеса случаются. Благодаря им до нас дошел особнях семьи Тредвел (Tredwell), превращенный в музей купеческого быта Merchant’s House (29 East Fourth St.).

Дом, построенный в 1832 году в районе престижной Бонд-стрит (Bond Street) для богатого торговца скобяными изделиями, находился в собственности одной семьи на протяжении почти ста лет. Когда в 1933 году умерла последняя наследница семьи Тредвелл, дом собирались продать со всей обстановкой, но стараниями одного из богатых родственников он был превращен в музей. «Дом купца» буквально застыл где-то в середине XIX века, представляя собой роскошный пример неоклассических интерьеров и федерального стиля в архитектуре, а также давая хорошее представление о типичном быте и укладе жизни состоятельных ньюйоркцев того времени.

Второй Манхэттенский дом, в котором непременно нужно побывать в пандан с «Домом купца», это The Tenement Museum (Visitor Center, 103 Orchard St.) в Бауэри. Здесь вы увидите, «как жила другая половина». И даже не половина, а две трети населения, потому что к началу ХХ века 2,3 миллиона ньюйоркцев (то есть где-то ⅔ его жителей) снимали квартиры в таких же доходных домах.

Доходные дома в Нижнем Ист-Сайде – это зачастую переделанные под «коммуналки» дома преуспевающих семей, перехавших на север Манхэттена в первой половине XIX века, но какие-то из них были построены специально под сдачу, как и пятиэтажный кирпичный дом на 97 Orchard Street.

Когда историки впервые оказались внутри, они обнаружили настоящую капсулу времени: дом стоял нетронутым с начала века. В 1988 году силами двух энтузиастов здесь открылся музей, демонстрирующий быт нью-йоркского рабочего класса второй половины XIX – начала XX века – в большинстве своем недавних эмигрантов из Германии, Польши, России и Ирландии. Тематические экскурсии по разным квартирам дома и окрестным улочкам ведут волонтеры – настоящие фанаты своего дела, которые перенесут вас в швейную мастерскую в крошечной квартире еврейского портного, расскажут, что готовили по праздникам польские хозяйки, чем торговала лавка на первом этаже и каково это было – жить в доме с одним уличным туалетом на 70 семей.

Особняк Моррис-Жумель (The Morris-Jumel Mansion, 65 Jumel Terrace) – настоящая жемчужина Гарлема, находящаяся в стороне от туристических троп. Помимо того, что это самый старый жилой дом на Манхэттене, это еще и важный памятник времен Войны за независимость. Британский полковник Роберт Моррис построил себе летнюю резиденцию в 1765 году, но особняк недолго служил своим первым хозяевам: так как они поддерживали англичан, то были вынуждены уехать в Англию, оставив свой дом осенью 1776 года. Джордж Вашингтон немедленно устроил здесь свой штаб, так как благодаря стратегическому расположению из дома на холме был виден весь Манхэттен и обе реки – Гудзон и Гарлем. Когда войска Вашингтона оттеснили с Манхэттена, сюда въехал штаб англичан. После войны поместье купил француз Стефан Жумель – бывший плантатор, бежавший с Гаити из-за восстания рабов. Его жена Элайза занималась интерьерами дома и декорировала восьмиугольную гостиную и салон, которые сохранились до наших дней.

Благодаря тому, что история дома связана с именем Джорджа Вашингтона, в 1904 году здесь устроили музей, но, кроме оплота революции, это еще и интересный образец колониального декора и быта американской аристократии. Так считала, судя по всему, и английская королева Елизавета II, посетившая музей в рамках своего американского турне в 1976 году.

Большая ложь про каменные джунгли

Здания, заслонившие горизонт, почти упираются в небо. Над всем этим проходят громаднейшие железобетонные арки. Небо в свинце от дымящихся фабричных труб. Дым навевает что-то таинственное, кажется, что за этими зданиями происходит что-то такое великое и громадное, что дух захватывает…

Сергей Есенин,

«Железный Миргород»

Сравнение Нью-Йорка с каменными джунглями до того навязло в зубах, что я решила узнать, кто же первым вбросил в оборот эту цветистую метафору. Один фразеологический словарь русского языка перевел стрелки на О. Генри – причем без ссылок на конкретное произведение. Я было заподозрила Маяковского, но потом – о чудо! – киноцитатник выдал автора нетленки: никакой это не Маяковский и тем более не О. Генри, а Тарзан – точнее, сценарист фильма «Приключения Тарзана в Нью-Йорке», вышедшего на экраны США в 1942 году. По сюжету Тарзан и Джейн летят над Нью-Йорком на самолете, и главный герой, глядя на ощетинившийся небоскребами город, задумчиво произносит: «Каменные джунгли…»

Зрители были от этой фразы в восторге, хотя в американском фольклоре она укоренилась не так основательно, как в русском, что, пожалуй, объяснимо: в советском прокате фильм появился лишь через 10 лет после премьеры, в 1952 году, зато посмотрели его целых 39,7 миллиона зрителей – то есть каждый пятый житель СССР. В 50-е годы отношения между СССР и США были довольно натянутыми, что усугублялось гонкой вооружений и открытым конфликтом идеологий. Американцы в глазах советских людей делились на «Мистеров Твистеров» и угнетаемый ими рабочий люд. Поэтому сравнение с джунглями пришлось тогдашним зрителям очень даже по душе: каменные бездушные джунгли, где человек человеку волк (или тигр), где сильный ест слабого, а природе – в лице стихийного парня Тарзана – не осталось места. К тому же не будем забывать, что фильм был снят на черно-белую пленку, на которой городской ландшафт всегда выглядит довольно уныло и безрадостно. В любом случае метафора закрепилась, и Нью-Йорк в сознании людей, составлявших о нем представление по черно-белым фильмам и романам Драйзера, превратился в каменные джунгли, в которых люди-букашки копошатся под кронами гигантских небоскребов, не видя солнечного света.

Но даже если оставить в стороне этическую сторону сравнения Нью-Йорка с джунглями – а где, скажите на милость, нынче сильный не жрет слабого? – остается большой вопрос, настолько ли город суров и сер, как представлялось Тарзану. Действительно ли небоскребы, запатентованное изобретение ньюйоркцев, заставляют человека чувствовать себя дрожащей тварью?

Понимая, что наверняка найдутся те, кто согласится с такой трактовкой, расскажу случай из жизни: когда мои родители, архитекторы с 35-летним стажем, впервые попали в Нью-Йорк, их главный вопрос звучал так: «Почему же нам так бессовестно врали?» Дело в том, что им, студентами советского архитектурного вуза, все пять лет преподаватели внушали, что Нью-Йорк – город, не пригодный для жизни, что небоскребы – это символ подавления человека капиталом, что сетка застройки Манхэттена – триумф практицизма над естественным развитием городской среды, а также намекали, что люди, живущие среди каменных махин, через одного страдают расстройствами психики.

Большинство из тех, кто транслировал эту точку зрения студентам, почерпнули ее из книг, которые трудно заподозрить в неангажированности. Роскошь составить собственное мнение, к сожалению, была для большинства из них недоступна. Даже слово «небоскребы» имело в СССР устойчивые негативные коннотации, поэтому для многоэтажных сооружений, возводимых по эту сторону баррикад, использовали слово «высотки». Но, увидев собственными глазами нью-йоркский деловой центр, который на тот момент уже, к сожалению, лишился башен-близнецов, и пройдясь по Пятой авеню с величественными небоскребами эпохи ар-деко, мои родители были вынуждены признать, что «каменные джунгли» – не более чем миф.

Лично у меня никогда не возникало ощущения подавленности рядом со зданиями, выстрелившими на сотню этажей ввысь: пропорции манхэттенских улиц, вдоль которых сосредоточены нью-йоркские высотки, таковы, что солнечный свет доходит даже до нижних этажей зданий, множась в стеклянных фасадах и металлических фризах; мастерство архитекторов нью-йоркских небоскребов дает человеку возможность почувствовать себя без пяти минут атлантом, которому по плечу свернуть горы и достроить вавилонскую башню.

Само по себе строительство небоскребов стало возможным благодаря скалистым почвам Манхэттена. Гуляя по Центральному парку, вы будете на каждом шагу натыкаться на живописные гранитные и базальтовые глыбы; по сравнению с тем, что лежит под асфальтом манхэттенских улиц, эти валуны – мелкая галька. Фундаменты высоток порой забуриваются в камень на глубину 20–25 метров. Кстати, и по сей день любые работы, связанные с прокладкой коммуникаций или рытьем котлованов на Манхэттене, – натуральная лотерея. Если на месте работ грунт, то считайте, что вам крупно повезло. А если ковш экскаватора ударится в породу, то работы растянутся на месяцы и подорожают в десятки раз.

В конце XIX века развитие инженерной мысли расширило инструментарий архитекторов за счет стальных каркасных конструкций и пассажирских лифтов, и идея приращения полезной площади зданий за счет увеличения числа этажей сделалась безумно соблазнительной. Рост цен на землю и стремительная урбанизация тоже сделали свое дело. Но первые небоскребы были не чета нынешним: на заре небоскребостроения любое здание выше 10 этажей казалось гигантским, и еще 100 лет назад любой из спальных районов Москвы считался бы высотным.