Текст книги "Восточный деспотизм. Сравнительное исследование тотальной власти"

В индуистской Индии сетхи, возглавлявший купеческую гильдию, был наполовину чиновником, связанным с фискальной администрацией правителя (Фик Р. Социальная организация Северо-Восточной Индии во времена Будды). Купцы были богаче ремесленников, а их корпорации, по-видимому, пользовались большим уважением, чем корпорации ремесленников. Но это вовсе не превращало гильдию купцов во влиятельного члена политического сообщества.

Мы уже отмечали, что индийские гильдии обрели свою значимость в те времена, когда появился буддизм (Хонкине Э.В. Индия старая и новая). Согласившись с этим, мы, однако, должны быть очень осторожными, ибо политическое значение этой религии очень легко переоценить.

Согласно Фику, корпорации производителей, несомненно, попадали – хотя бы частично – в категорию презираемых каст, а доктор Рис-Дэвидс утверждал, что «до сих пор ни в одном из древних буддистских документов не было найдено упоминаний о какой-либо корпоративной организационной структуре, подобной той, что имели гильдии [Европы] или Ганзейский союз» (Рис-Дэвидс Т.В. Древняя история буддизма). Раньше считалось, что в легенде III или IV века рассказывается о том, что городом Тана (теперь это Пуна, расположенная к югу от современного Мумбаи) «управляла сильная торговая гильдия», но современные исследователи полагают, что в этой легенде «на самом деле описывается неудачная попытка группы торговцев устранить соперника, скупив все товары, чтобы завладеть рынком» (Хопкинс Э.В. Индия старая и новая). Этот ошибочный тезис Макс Вебер использовал в качестве аргумента, подчеркивавшего временную политическую силу гильдий в Индии.

В Китае существование гильдий было отмечено в документах, относящихся ко второй половине 1-го тысячелетия н. э. Во времена правления династий Тан и Сун главы гильдий несли ответственность за преступления членов этих объединений, таких как нарушение валютных законов, воровство и прочее. Во многих случаях членство в гильдии было обязательным (Като С. Об ассоциациях китайских купцов). Гильдии были также обязаны оказывать государству особые услуги (там же). А несколько веков назад правительство, по-видимому, оставило менее значимые ремесленные и торговые союзы в покое, но подвергло строгому контролю корпорации купцов, торгующих таким важным продуктом, как соль, а также несколько фирм в Кантоне, участвовавших в торговле с иностранцами[17]17
  Главы этих гильдий назначались правительством.


[Закрыть].

Религии, имеющие второстепенное значение

До нас дошли обильные сведения о второстепенных религиях; особенно богат материал, касающийся исламского общества и традиционного Китая. Мусульманские правители терпимо относились к христианству, иудаизму и зороастризму[18]18
  Отношение к ним со временем ухудшилось.


[Закрыть]. Но тем, кто исповедовал эти религии, приходилось смиряться с их подчиненным статусом как в политическом, так и в социальном плане; им запрещалось также распространять свои идеи. Закон запрещал переходить из христианства в иудаизм и наоборот, а наказание за отказ от ислама было очень суровым. Христиане не имели права громко бить в свои деревянные доски, которые они использовали вместо колоколов, громко петь в церкви, собираться там, где присутствуют мусульмане, или поклоняться своим «идолам». Запрещалось приглашать мусульман в церковь и осенять себя крестом в их присутствии. Поэтому нет ничего удивительного в том, что религиозные меньшинства, которые в турецкий период были объединены в организации, получившие название миллет, влачили жалкое существование. Кандидатуру на пост главы этой организации выдвигали ее члены (а может быть, ее священники?), но утверждал ее султан. «Получив этот пост, человек приобретал достаточную власть… чтобы собирать налоги, наложенные на его сообщество государством» (Грюнебаум Г. Средневековый ислам).

В традиционном Китае самой значимой второй религией был буддизм. Он достиг наивысшего расцвета во времена варварских династий, правивших в старых северных центрах китайской культуры в середине I века н. э. Жестокая казнь 845 человек привела к политике, которая со временем превратила буддизм в тщательно ограниченную вторую религию.

За последователями буддизма и других религий наблюдали специально назначенные для этой цели чиновники. Правительство ограничивало число новых храмов и монастырей, а также монахов и священников, запрещало определенные действия, которые в других странах были разрешены. Оно требовало, чтобы «буддистские и даоистские священники не читали на торговых площадях сутры, не собирали пожертвований, не объясняли, как можно уберечь свою душу от гибели, и не просили денег» (там же). Завершая свое классическое исследование о том, что другие называли элементами религиозной свободы, де Гроот задается вопросом: «Так в чем же заключается эта свобода, если государство загнало систему сертификации священников в жесткие рамки и крайне затруднило прием в нее новых учеников мужского пола, а для женщин сделало его практически невозможным, так что число тех, кто мог позволить себе такую свободу, сократилось до крошечного процента от всего населения? Все это превращает эту хваленую свободу в фарс» (Де Гроот Дж. Секты и религиозные гонения в Китае).

И все-таки истинные элементы свободы присутствуют!

Подобным образом гидравлическое государство ограничивает свободу практически всех вторичных групп и организаций, не желая интегрировать их в свою систему власти.

В традиционной китайской семье, где отец по закону занимал главенствующее положение, никто не натравливал одних ее членов на других, как это делается в современном аппаратном государстве. В Китае и Индии правительство позволяло группам родственников решать вопросы внутрисемейной жизни в соответствии с «законами» своей семьи. В других гидравлических странах семьи пользовались менее формальной, но столь же эффективной квазиавтономией.

Правительственный контроль над деревней, хотя и очень специфический, был также строго ограничен. Даже там, где сельские чиновники обладали большой властью, крестьяне, живущие с ними в одном селе, имели много возможностей высказать свое мнение о том, что происходит. А когда все государственные повинности были выполнены, староста и его помощники обычно улаживали дела односельчан практически безо всякого вмешательства извне.

В селах римской Сирии и в египетских селах романского и византийского периодов существовали определенные возможности для самоуправления.

Сельский староста в османской Турции, как и его коллеги в других странах Востока, в делах, касающихся его села, обладал большой независимостью.

Староста индийской деревни мог успешно выполнять свои задачи только в том случае, если находил с односельчанами общий язык. Он не мог быть «гордым, нетерпимым и высокомерным, словно брамин»; ему приходилось быть «вежливым и сговорчивым с равными ему и дружественным и снисходительным с теми, кто стоял ниже» (Дюбуа Ж.А. Манеры, обычаи и церемонии индусов). Вполне «оперившиеся» организации комитета, вероятно, работали с небольшим числом сельских поселений, где преобладали группы, державшие землю, в основном брамины. Однако неформальные собрания сельских старейшин или всех сельчан были общим институтом, который, несомненно, помогал смягчить власть старосты. Поскольку села, если не считать официальных требований, оставались под властью своих старост и их помощников, то их можно с полным правом назвать сельскими островами, сохранившими частичную автономию (Фик Р. Социальная организация Северо-Восточной Индии во времена Будды).

В традиционной китайской деревне местные чиновники сохраняли еще близость со своими односельчанам, а богатые и благородные семьи могли оказывать большое влияние на события местного значения. Недовольство старостой и его помощниками вполне могло привести к отставке этих чиновников. Под их давлением группа людей, стоявших у власти в течение долгого времени, могла «покинуть эти места, оставив их тем, кто подвергал их критике».

Это, конечно, не было еще официальным образцом демократии, но имело демократический привкус. Разумеется, бывают разные виды официальных требований; в деревне всегда должны быть надзирающий за порядком и сборщик налогов, которых назначало правительство и которые были призваны защищать интересы бюрократического аппарата. Но на этом внешний контроль и заканчивался. Правительство «не накладывало ограничений на право народа свободно собираться для обсуждения своих дел. Люди в любом селе могли, если хотели, устраивать собрания хоть каждый день. Правительственных цензоров на них не было, так что никто не ограничивал свободу обсуждения. Люди могли говорить все, что хотели, а местный магистрат не знал, что они обсуждали, да и не желал знать» (Смит А. Сельская жизнь в Китае).

Во многих гидравлических странах правительство столь же мало интересовалось внутренними делами гильдий. Индийские книги законов советовали царям признавать статусы (законы) гильдий («Законы Ману»). Аналогичные статусы существовали и в других местах: османской Турции и Византии. Турецкие гильдии подчинялись светским и духовным властям, представителями которых были губернаторы, полицейские и кади, а главы гильдий отвечали за выполнение финансовых требований правительства. В остальном «в пределах, налагаемых религией и традициями… корпорации были относительно свободны и автономны» (Гибб Г., Боуэн Г. Исламское общество и Запад). Поэтому Гибб и Боуэн, как мы уже говорили, включали их в список «почти самоуправляемых групп».

Формула Гибба и Боуэна справедлива также и для вторичных религий. Несмотря на все внешние ограничения, эти религии имели «некоторые зачатки религиозной свободы». В традиционном Китае жрецам вторичных религий «в поисках своего собственного спасения и спасения других людей не запрещалось проповедовать, читать сутры и проводить церемонии за закрытыми дверями» (Де Гроот Дж. Секты и религиозные гонения в Китае). А в странах ислама каждая немусульманская конгрегация занималась своими делами под руководством своих глав, раввинов, епископов и т. д. Пока их богослужения не мешали «истинно верующим», а организации не представляли опасности для государства, правительство позволяло религиозным меньшинствам вести более или менее автономную жизнь в пределах своих конгрегаций.

Заключение

Неуместные с точки зрения политики свободы

Это были поистине скромные свободы! Они существовали в разных комбинациях в нескольких сферах жизни. И теперь мы сможем понять, почему они существовали и почему были так сильно ограничены.

Гидравлическое государство, конечно же, не застраховано от мятежей и восстаний, но родственные организации, даже в своих расширенных формах, не представляют угрозы для нормального функционирования агробюрократического деспотизма. Да и жители деревень не представляют особой опасности, поскольку относительная автономия традиционной китайской деревни, в случае восстания, может быть «уничтожена в один момент, и люди об этом хорошо знали» (Смит А. Сельская жизнь Китая). Вторичные религиозные группы во времена великих потрясений могут подвергнуться опасности. Возможно, именно поэтому правительство императорского Китая никогда не ослабляло своего контроля над теми религиями, к которым в стране относились терпимо, но было готово запретить определенные секты (Де Гроот Дж. Секты и религиозные гонения в Китае). Мятежный потенциал гильдий не был, вероятно, до конца уничтожен, но гидравлическое государство вполне могло его парализовать, не истощая при этом своих доходов.

Грюнебаум писал: «Удивительно, как мало мусульманское государство страдало от мертвого груза этих полуиностранных организаций внутри его структур» (Грюнебаум Г. Средневековый ислам). А другие авторы в том же духе отзывались о политическом влиянии гильдий на гидравлические цивилизации. Правители древнего Византийского государства не испытывали никакой необходимости в ликвидации сохранившихся с древних времен римских гильдий, «поскольку с точки зрения политики они не представляют собой никакой угрозы и не могут оказывать никакого давления на правительство и администрацию, чем отличались, к примеру, германские гильдии в эпоху Средневековья». Массиньон, который, в отличие от большинства своих коллег, считал мусульманские гильдии по крайней мере временным политическим фактором, тем не менее понимал, что они «никогда не имели политического влияния, сравнимого с влиянием европейских гильдий Средневековья» (Массиньон. Гильдии). Гибб и Боуэн считали, что власть средневековых гильдий в Европе охватывала больше предприятий и людей, чем исламские корпорации, и поэтому эти авторы сомневались, уместно ли применять к ним сам термин «гильдия». Отождествление гильдий средневекового Запада с корпорациями Индии или Китая по тем же самым причинам признавалось неправомерным (Рис-Дэвидс Г. Буддистская Индия; Виттфогель К., Фен Ч. История китайского общества Ляо).

Демократия нищих

В современных тоталитарных государствах узникам концентрационных и рабочих лагерей время от времени разрешается собираться группами, чтобы свободно поговорить, и нередко отдельным людям из их числа поручается следить за другими заключенными. В терминах закона уменьшения административной отдачи такая «свобода» хорошо вознаграждается. Спасая персонал, эти действия ни в коей мере не угрожают власти коменданта и охранников.

Села, гильдии и вторичные религиозные организации агроуправляемого государства, конечно же, не были концентрационными лагерями. Но как и они, эти лагеря пользовались определенными политически неуместными свободами. Эти свободы – в ряде случаев весьма значительные – не приводили к полной автономии. В лучшем случае они устанавливали нечто вроде демократии для нищих.

Гидравлический деспотизм – великодушный деспотизм?

Тотальная власть – ради блага людей?

Гидравлическое государство не контролируется демократией нищих. Не контролируется оно и любыми другими эффективными конституционными, общественными или культурными силами. Оно, вне всяких сомнений, деспотическое. Но может быть, все-таки дарует людям какие-то блага?

Мечта и реальность

Не следует путать оперативную необходимость с великодушием

Гидравлическое государство – это управленческое государство, и некоторые из его действий и вправду улучшают жизнь людей. Но поскольку правители совершают эти действия исключительно ради собственного существования и процветания, то их политику вряд ли можно считать великодушной. Пират, поддерживая свое судно на плаву или кормя рабов, которых он собирается продать, не проявляет никакого великодушия. Понимая, что ему понадобится в будущем и какие преимущества дает ему настоящее, он действует рационально, но вовсе не великодушно. Его поведение может временно принести пользу тем, кто оказался в его власти, но это не главная его цель. Имея выбор, он будет действовать в своих собственных интересах, но ни в коем случае не в интересах других людей.

Рациональный коэффициент гидравлического общества

В условиях тотальной власти представители гидравлических режимов действовали аналогичным образом. Их поведение могло, в определенной степени, принести добро людям, находившимся в их власти, а проницательные советники и государственные мужи могли подчеркивать важность того, чтобы народ был доволен, но если взять их в целом, то станет ясно, что они рассматривали потребности народа в свете своих собственных нужд и преимуществ. Ради этого они должны были: 1) следить за тем, чтобы аграрная экономика работала; 2) не доводили барщину и налоги до такого уровня, когда крестьяне просто переставали обрабатывать свои наделы; 3) не позволяли внешним и внутренним врагам нарушать мирную жизнь населения.

Третья задача – поддержание мира и порядка – стоит перед правительствами всех государств. Первая и вторая отличают гидравлическую цивилизацию ото всех других аграрных цивилизаций. Существование аграрного деспотизма зависит от удовлетворительного исполнения всех этих трех функций. Они составляют то, что можно назвать режимом рационального минимума.

Правители захватнических государств часто опускаются на самый низкий уровень гидравлической рациональности. Да и эндогенные государи, во время упадка и распада своей страны, тоже нередко опускаются до этого уровня. Мощные движения к более высокому коэффициенту рациональности происходят чаще всего во время начальных фаз эндогенного правления, но могут иметь место и в эпоху более поздних периодов роста или консолидации.

Формирующая фаза завоевательного общества в основном определяется способностью захватчиков идентифицировать себя с новой окружающей средой. Монголы не знали ни традиций, ни образа жизни гидравлических цивилизаций, которые они завоевали. Сын Чингисхана Огатай, по слухам, планировал превратить все обработанные поля Китая в пастбища, но не стал этого делать только потому, что Елюй Чуцай сумел убедить его, что он получит больше налоговых поступлений, если сохранит поля в неприкосновенности (Виттфогель К., Фен Ч. История китайского общества Ляо). Но хотя монголы и поддерживали гидравлическую экономику своего нового государства, они остались равнодушны к самым насущным его потребностям. Практически везде они держались вблизи рационального минимума гидравлического общества.

Мухаммед, уроженец Аравийской пустыни, несомненно, хорошо понимал важность орошения земли для выращивания посевов, но в своих высказываниях очень редко затрагивал эту тему, предпочитая мелкомасштабную ирригацию (создание колодцев) (Коран). Его последователи сохранили, отреставрировали и создали мощные гидравлические экономики в Сирии, Египте, Ираке, Северо-Западной Африке, Испании и, частично, на Сицилии. Маньчжуры познакомились с ирригационным земледелием еще до того, как форсировали Великую Китайскую стену и завоевали Китай (Виттфогель К., Фен Ч. История китайского общества Ляо). В этом отношении они были похожи на инков, которые занимались ирригацией на высокогорьях Анд еще до того, как создали свою гидравлическую империю (Гарсилазо де ла Вега. Комментарии о жизни инков). Когда их завоевали испанцы, они, очевидно, уже приблизились к максимуму рациональности.

Чей коэффициент рациональности?

И не важно, управляется ли гидравлическое общество плохо или эффективно, в любом случае требование благотворительности заставляет нас спросить: а кто от этого выигрывает? Мы знаем, что операционные задания могут выполняться таким образом, чтобы удовлетворить запросы правителей в ущерб простому народу. А могут отвечать нуждам простого народа и давать некоторые, но не многочисленные преимущества правительству. Промежуточные варианты находятся между этими крайностями.

Как правило, все три альтернативы серьезно рассматриваются только в том случае, если реальные обстоятельства предоставляют возможность выбора. Такая возможность имеется в управленческой, потребительской и юридической сферах гидравлического общества. Но во всех этих сферах интересы народа приносятся в жертву рациональному оптимизму правителей страны.

Рациональный оптимизм правителей преобладает

Необходимость и выбор в политике гидравлического режима

В территориальных государствах Древнего Китая, как и в других гидравлических цивилизациях, философы обсуждали, какое управление лучше – альтруистическое, сбалансированное или жестокое и бесчеловечное. Эти дискуссии слушали представители абсолютной власти. Конфуций говорил о том, что Юй, легендарный основатель доисторической династии Ся, питался грубой пищей, одевался как бедняк, жил в скромном домике и отдавал все свои силы строительству ирригационных каналов. Этот великий герой, которого Конфуций считал безупречным человеком, не имевшим никаких недостатков, сочетал минимум личных потребностей с максимальной преданностью людям.

В последний период древней истории Китая императоры жили очень комфортно, но лучшие среди них, как говорят, занимались поисками равновесия между своими собственными интересами и интересами подданных. Философ по имени Мэн-цзы, обсуждавший этот вопрос, был согласен, что правители имеют право строить высокие здания, разбивать парки с прудами, привлекая рабочих, которые отрабатывали на этом строительстве барщину; но он утверждал, что эти рабочие должны иметь право пользоваться этими сооружениями наравне с королем.

Философы Древнего Китая допускали, что в пределах правительственных нужд существуют настоящие альтернативы для действий. Однако все, без исключения, хозяева аграрного аппарата заявляли, что государство должно удовлетворять свои строительные, организационные и потребительские потребности, предоставляя максимум преимуществ им самим и минимум – требованиями своих подданных.

Управленческий оптимум правителей

На раннем этапе своего развития гидравлический режим становится все сильнее и богаче благодаря росту экономики. Но наступает такой момент, когда правительство сможет получать дополнительный доход только в том случае, если будет расширять свои стяжательские, а не производительные операции. Именно в это время, благодаря действиям различных силовых группировок, и рождается иной управленческий оптимум.

Управленческий оптимум властей проявляется тогда, когда правительство получает максимум доходов при минимальных гидравлических затратах. Управленческий оптимум народа существует тогда, когда максимальное гидравлическое достижение сопровождается минимальными административными расходами. Промежуточное состояние включает в себя большие, но не максимальные налоговые поступления, основная часть которых уходит на организацию крупных, но не гигантских гидравлических работ.

Реакция правителей на эти альтернативы очень четко показывает, каким образом тоталитарная власть влияет на тех, кто ею обладает. За пределами зоны стимулирующего расхождения они обычно создают только те гидравлические предприятия, которые увеличивают их состояние, ибо сильнее всего их талант проявляется в тех случаях, когда надо придумать новые методы фискальной эксплуатации. Короче говоря, они стремятся достичь не народного, а своего собственного, управленческого оптимума.

Потребительский оптимум правителей

Три главные альтернативы можно выявить и в сфере потребления. Потребительский оптимум правителей поддерживается тогда, когда хозяева гидравлического государства присваивают себе максимум товаров, которые они могут потреблять в неограниченном количестве. Промежуточные уровни бывают благоприятны для представителей управленческого аппарата, впрочем, без серьезного ухудшения качества товаров народного потребления.

И снова реакция на эти альтернативы демонстрирует влияние тотальной власти на тех, кто ей подчиняется. Знаменитое великолепие восточного деспотизма, а также не менее знаменитая нищета его подданных уходят своими корнями в политику, которая направлена не на народный потребительский оптимум, а на оптимум правителей.

Этот оптимум имеет не только экономический, но и юридический аспект. Концентрируя в своих руках все созданное народом, правители ограничивают количество товаров, доступных для населения. Издавая законы, запрещающие простолюдинам пользоваться престижными вещами, они обеспечивают себе безграничное потребление. В простых гидравлических государствах обе эти цели достигаются без особого труда. Усиливающееся социальное расслоение общества усложняет дело, но не мешает правителям создать необходимый им оптимум.

В империи инков простолюдины питались очень плохо и имели мало возможностей предаваться пьянству. Зато правители объедались и пили, сколько хотели («Законы Ману»). Более того, разрыв между этими группами увеличивался благодаря законам, которые разрешали пользоваться золотом, серебром, драгоценными камнями, красочными перьями и шить одежду из шерсти ламы только тем, кто принадлежал к правящему классу. Простолюдинам позволялось украшать одежду самым скромным орнаментом, но даже ее разрешалось носить лишь в особых случаях (Бартон Дж. Царские надписи шумеров и аккадцев).

Распоряжения подобного рода легче всего вводить в тех странах, где большинство простолюдинов составляют крестьяне, живущие в принадлежащих правительству селах или в деревнях, где условия практически одинаковы для всех. Появление многочисленных предприятий частной собственности способствовало росту небюрократических форм богатства, как мобильных, так и стационарных. Такое развитие неизбежно влияло на потребление.

Но даже при таких условиях основная часть сельского и городского населения продолжала жить в бедности; а небольшая группа небюрократических владельцев собственности постоянно ощущала угрозу своим владениям из-за высоких налогов и конфискаций, а также из-за того, что собственность делилась на несколько частей в соответствии с законами наследования. Но там, где бизнес, основанный на крупной собственности, приобретал прочное положение, частные состояния исчезнуть не могли, а тем, кто ими владел, помешать наслаждаться ими, хотя бы частично, не мог никто.

Таким образом, законы, позволявшие носить определенный вид одежды или пользоваться дорогими вещами только лишь представителям правящих классов, сделались главным средством возвышения людей, которые принадлежали к правительственному аппарату, и священников доминирующей в стране религии над массой простолюдинов. В традиционном Китае чиновников и их родственников отличали от других людей их дома, мебель, одежда и средства передвижения (Гарсилазо де ла Вега. Комментарии о жизни инков). Индийские книги законов строго предписывали, какие одежды, пояса, посохи и т. д. разрешалось иметь браминам, кшатриям и представителям других каст. На Ближнем Востоке четкие бюрократические формы одежды были задокументированы в Египте фараонов, Ассирии, Византии, Арабском халифате, в государствах мамлюков и оттоманских турок.

В пределах подобных ограничений простолюдины могли – теоретически – наслаждаться своим богатством. Но они постоянно прятали подальше все самое ценное, а нередко страх конфискации был так силен, что они чурались всего показного. Во время правления первой династии Хан было вырезано огромное количество купцов, и это зверство было спровоцировано тем, что они выставляли напоказ свое богатство. При правительстве, которое не предпринимает никаких усилий для достижения рационального максимума, потенциальные жертвы конфискации стараются вести себя крайне осторожно. Французский врач Бернье, который с 1655 по 1658 год жил на Ближнем Востоке, а потом провел почти десять лет в Индии Моголов, был потрясен удручающей атмосферой, в которой приходилось действовать деловым людям Азии. Купцы не имели стимулов для коммерческих предприятий, поскольку жадные тираны «обладали властью и желанием лишить любого человека плодов его труда». А «если человеку удавалось разбогатеть, что иногда случалось, то он вовсе не наслаждался комфортом и независимостью, а, наоборот, изыскивал средства, которые помогли бы ему остаться незаметным: его одеяния, дом и мебель оставались бедными», и он следил, помимо всего прочего, чтобы его пища оставалась столь же скромной, как и раньше (Бернье Ф. Путешествия по империи Моголов в 1658–1668 годах).

Впрочем, к заявлениям Бернье следует относиться критически. При более дальновидных правителях богатые купцы Азии жили роскошно, если, конечно, их поведение не вызывало тревоги у властей. И даже в Индии Аурангзеба некоторые защищаемые правительством богачи, как пишет Бернье, «старались сделать вид, что живут в бедности, наслаждаясь при этом комфортом и роскошной жизнью».

Впрочем, такие люди были скорее исключением. В гидравлических странах богатые простолюдины не обладали той безопасностью, которой наслаждались бюргеры позднего Средневековья; не осмеливались они покупать и дорогие вещи, которые приобретали средневековые бизнесмены Европы, несмотря на многочисленные запреты, которым обязаны были подчиняться. Открытая демонстрация роскоши представителями государства, с одной стороны, и господство истинной или показной бедности – с другой, наглядно демонстрирует влияние тотальной власти на потребительский оптимум гидравлического общества.

Юридический оптимум правителей

Юридическое поле также характеризуется односторонними решениями. Как уже говорилось выше, не бывает общества без стандартизированных норм; и лишь немногие продвинутые аграрные цивилизации не имеют письменных или кодифицированных законов. Поэтому законы гидравлического деспотизма отличаются от государств, в которых господствует плюрализм, особыми установками и намерениями.

Юридический оптимум правителей поддерживается там, где его представители оказывают максимум влияния на формулировки и применение законов своей страны. Юридический оптимум народа поддерживается там, где решающая роль принадлежит неправительственным элементам. В демократических сообществах граждане, хорошо знающие конституцию, принимают участие в создании законов. Человек может работать судьей, как в демократических Афинах, или как светский член жюри сотрудничать с судьями, получившими профессиональное образование и выбранными для участия в процессе. В обоих случаях применять закон призвано не деспотическое государство, а неправительственные силы общества. Промежуточные варианты характеризуются усиленной, но не абсолютной властью правительства и пропорциональным уменьшением народного контроля над его законодательной и юридической деятельностью.

Нет сомнений, что первый тип юридического оптимизма преобладает в гидравлическом обществе. И не менее очевидно, что в юридической сфере, как и во всех других сферах, хозяева гидравлического государства стремятся достичь максимальных результатов (внутреннего порядка), приложив минимум усилий и с наименьшими затратами. Они добиваются этого не передачей важных юридических функций квазинезависимым вторичным центрам власти, как это делали суверены феодальной Европы, а позволяя не относящимся к делу группам самим решать определенные проблемы, связанные с законом, как это делали европейские феодалы[19]19
  Держатели земли и сборщики налогов, которые время от времени выполняют роль судей, частично или полностью интегрированы в бюрократический аппарат.


[Закрыть], или разрешая магистратам заниматься юридическими проблемами наряду с другими делами там, где является правилом иметь в штате как можно меньше судей, работающих полный день.

Подобные условия не позволяют создать независимые жюри, мешают выполнять сложные юридические процедуры и не оставляют места для независимых профессиональных юристов. Благодаря этому судьи гидравлического общества улаживают проблемы, возникающие из-за столкновения интересов в вопросах, связанных с владением собственностью, и в странах с высоко коммерциализированной городской жизнью эта область деятельности становится очень важной.