Текст книги "За гранью слов. О чем думают и что чувствуют животные"

Ebony and ivory: черное дерево и слоновая кость

– Я же не могу им сказать: «Этот человек пишет про вас книгу, так что вы уж с ним, пожалуйста, повежливее», – говорит Джулиус Шивега. – Если вы хороший человек, они это поймут. Понравитесь вы им или нет – от вас зависит.

Самый младший тянется крохотным хоботом Джулиусу в рот. Обычно слоненок лезет хоботом в рот к матери и так, благодаря еде, которую она пережевывает, выучивает запах съедобных безопасных растений. Этот вопрос: «А что это ты ешь?» – позднее перерастет в приветствие, с которым слоны встречают своих близких, нечто вроде нашего поцелуя при встрече. Джулиус подносит маленький хобот к губам и шутливо дует в него. Хобот моментально расслабляется и повисает. На слоновьем языке это требование ласки; так просит ее щенок, подставляя хозяину брюхо. Просьба не остается без ответа. Джулиус зажимает хобот между ладонями и яростно трет, как пекарь, который собирается превратить кусок теста в багет.

Юному любителю массажа было две недели от роду, когда его нашли рядом со смертельно раненной матерью. Есть еще один, со шрамом от мачете. И есть Кванза, единственная, кто уцелел из семьи, с которой так любили фотографироваться приезжающие в Амбосели туристы. Когда на слонов напали, Кванзе был год с небольшим, поэтому пережитые ужас и смятение навсегда запечатлелись в ее памяти.

– Она все никак не успокоится, – объясняет Джулиус суетливые приставания этой крохи. – Когда они места себе не находят, это сразу видно. Никаких игр, никакой веселой возни.

Эти жертвы слоновой кости, ставшие сиротами, еще везунчики. Их находят, подбирают и привозят в Найроби, где расположен Фонд дикой природы Дэвида Шелдрика. Они достаточно малы, чтобы простить людей за что, что те с ними сделали, – ну просто малышня. И мы им должны – должны выводить их в буш на ежедневные прогулки, чтобы бродили по горам, по долам, а там, глядишь, даст судьба еще один шанс.

В 60-е годы Иэн Дуглас-Гамильтон обнаружил в лесной чаще торную, гладко утоптанную дорогу шириной три с половиной метра. Ей, наверное, больше тысячи лет. Такие слоновьи тропы от одного водного источника до другого некогда пересекали весь континент. Когда появился человек, он начал пользоваться этими тропами и исходил по ним Африку вдоль и поперек, а потом по ним же дерзнул выйти за пределы континента.

Сейчас большинство древних дорог заброшены. Там, где еще водятся слоны, их ареалы обитания напоминают острова, отрезанные от остального мира. Вот уже много веков подряд они выдерживают эту осаду. На заре возникновения Римской империи слоны населяли всю Африку, они шествовали от средиземноморского побережья до мыса Доброй Надежды, от Индийского океана до Атлантики, обходя стороной лишь удручающий косоугольник Сахары.

А теперь представьте себе гигантскую метлу с ручкой из слоновой кости. Около тысячи лет назад слонов смели с лица Северной Африки. В начале XIX века популяция южноафриканских слонов раскололась и распалась на отдельные части. С самыми обособленными из них метла расправилась буквально за пару взмахов. Та же плачевная участь ждала слонов на восточном побережье Черного континента. Кто был всем, тот стал ничем. К началу XX века сыны природы, которые ничего не забывают, оказались напрочь забыты большинством сынов человеческих, родившихся в Западной Африке. Эти дети просто не знали, что на свете когда-то водились слоны. На 70-е и 80-е годы пришелся настоящий шквал перемен: лавинообразный рост поселений, наращивание производства смертоносного оружия, взлетевшие до небес цены на слоновую кость, расширение международного рынка и катастрофическое ухудшение политического руководства.

За последние два миллиона лет более дюжины видов слонов безраздельно царили на различных участках земного шара. На Мальте обитали игрушечные слоники менее метра высотой, на островах Чаннел, расположенных в Тихом океане возле побережья Южной Калифорнии вдоль пролива Санта-Барбара, водились карликовые мамонты. Предок гигантского индонезийского варана предположительно охотился на представителей двух видов карликовых слонов, которых позднее истребили появившиеся на островах Комодо, Ринча и Флорес люди.

На континентальных массивах земной коры слоны обогнали хищников по росту и превратились в таких гигантов, что им не было нужды прятаться. Размер и тогда имел значение. Но неумение прятаться оказалось роковым, когда на них ополчился самый страшный из хищников – двуногий прямоходящий. Люди быстро освоили охоту на слонов, и некоторые достигли в ней слишком больших успехов. На юго-востоке нынешней Чехии обнаружена стоянка древних охотников на мамонтов, стратегически выгодно расположенная в седловине между двумя горными хребтами, – там сохранились останки девятисот мамонтов. Последние мамонты вымерли в Арктике каких-нибудь четыре тысячелетия назад. Древние египтяне в это время уже вовсю строили пирамиды. На арктическом побережье Аляски я встретил девушку из народа инупиатов, которая тащила намытый течением, потемневший от времени небольшой бивень мамонта. Современные жители Крайнего Севера с трудом представляют себе мамонта, но их по-прежнему манят драгоценные бивни.

Где бы слоны ни встречались с человеком, они обречены на поражение. Остатки поголовья слонов в Сирии были истреблены две с половиной тысячи лет назад. С большей части территории Китая слоны исчезли строго перед началом 1-го тысячелетия нашей эры, а к концу того же тысячелетия их не стало на большей части Африки. Тем временем в Индии и Юго-Восточной Азии слоны превратились в средства передвижения монарших особ, боевые машины для штурма крепостей, исполнителей казней и гигантские подушки, утыканные стрелами и копьями, удары которых приводили животных в бешенство. Кроме того, слонов использовали в качестве лесовозов и бульдозеров и наравне с рабской рабочей силой подвергали избиениям и издевательствам. Со времен Римской империи поголовье африканских слонов сократилось на 99 %. 90 % площадей, на которых обитали эти животные еще в начале XIX века, когда, несмотря на все потери, их оставалось более двадцати шести миллионов, им сегодня не принадлежат.

На сегодняшний день в Африке около четырехсот тысяч слонов (истребление азиатских или индийских слонов шло еще более чудовищными темпами). Наш земной зверинец превращается в осколки разбитого стекла, которые, сколько ни береги, бьются и становятся все мельче и мельче.

Слоны передают нам свое «послание в бутылке», свой крик о помощи, где ключевое слово – «уязвимость». Древнеримской знати требовалось такое количество слоновой кости, что в 77 году нашей эры Плиний Старший начал бить в набат по поводу истребления слонов в Северной Африке, поскольку «жажда роскоши исчерпала их поголовье в нашей части света». На протяжении веков, вплоть до распространения огнестрельного оружия, популяция североафриканских слонов потихонечку хирела. Но прошло около тысячи лет, и у берегов Восточной Африки замаячили дау – парусные суда арабских торговцев, которые в обмен на свои товары требовали слоновую кость и пойманных живьем туземцев. К началу XV века количество слонов вдоль восточного побережья сильно сократилось. Торговые пути уходили в глубь континента на сотни и сотни километров.

Четыреста лет спустя, в начале XIX века, в Европе случился промышленный переворот, и порожденные им маховые колеса, шестерни передаточных механизмов и ременные приводы закрутились-завертелись, в промышленных масштабах вытачивая из слоновой кости гребенки, зубочистки, пуговицы, бильярдные шары, черенки для бритвенных принадлежностей, портсигары, ручки для чайников, телеграфные ключи, рамы для зеркал и миллионы фортепьянных клавиш, ради которых охотники убивали миллионы слонов. Для народившегося среднего класса примета былой роскоши стала частью обихода, слоновая кость в ту пору выполняла те же функции, что сегодня пластмасса.

«Слоновая кость» по-английски ivory, то есть в английском языке это существительное этимологически со слонами никак не связано и свою слоновью принадлежность всячески скрывает, в отличие от вполне откровенных в этом отношении устойчивых словосочетаний типа «акулий плавник», «носорожий рог» или «кости тигра» (это все ингредиенты для афродизиаков). Да и по-русски она не «слоновья», а «слоновая». «Слоновая кость», что по-русски, что по-английски, вызывает ассоциации совершенно особого порядка. Ни о каких снадобьях, клыках или зубах даже мысли не возникает, поэтому есть смысл поговорить об этом поподробнее.

Английское слово ivory означает не только поделочный материал, но и благородный оттенок цвета (так же как слова gold – золото/золотой и jade – нефрит/нефритово-зеленый). С 1879 года Ivory стало знаменитым брендом туалетного мыла, которое рекламируют как «на 99,44 % натуральный продукт», то есть практически беспримесное и девственно-чистое[33]33
  В 1972 г. братья Митчеллы специально использовали этот слоган для рекламы своего фильма «За зеленой дверью», главную роль в котором играла Мэрилин Чамберс, до съемок – «лицо» мыла «Айвори». Это единственный порнографический фильм, представленный на Каннском фестивале, прошедший по широким экранам с ошеломляющим кассовым успехом.


[Закрыть].

«Впадина моей ладони еще была полна гладкого, как слоновая кость, ощущения вогнутой по-детски спины Лолиты, клавишной скользкости ее кожи под легким платьем», – читаем мы у Набокова в «Лолите». Словосочетание «слоновая кость» несет в себе чувственную метафору гладкой белой кожи и женственных округлостей, но для эбеново-черных африканок слоновая кость стала источником адских мучений. К началу XVI века европейцы превратили торговлю живым товаром в прибыльнейшую индустрию, так что, перефразируя известные строки, мы говорим «слоновая кость» – подразумеваем «рабство», и этот подлый порядок вещей сохранялся веками.

Изделия из слоновой кости, украшавшие собой будуары дам, попадали туда стараниями торговцев, промышлявших рабами и бивнями. Этот «подарочный набор» в полном смысле слова обескровил Черный континент: популяция слонов практически сошла на нет; коренное население поголовно превращали в невольников, поэтому обширные территории полностью обезлюдели из-за облав. От побережья до ближайших поселений вскоре надо было добираться не меньше трех недель. Захваченные туземцы через джунгли тащили на себе захваченную же слоновую кость до ближайшего порта, где оба товара грузили на суда, причем слоновая кость представляла собой груз куда более ценный, чем ее носильщики, поэтому о ее сохранности заботились куда лучше.

В 1844 году некий Майкл Шепард, отплывший из Занзибара, писал в Салем своему батюшке: «Тут принято покупать слоновий бивень и невольника, чтобы нести его до судна». В начале XIX века вес среднего бивня составлял не меньше 36–40 килограммов (бивни современных слонов в три раза меньше. Самые крупные из ныне известных принадлежали гигантскому слону, убитому невольником в 1898 году на склонах Килиманджаро, недалеко от Амбосели. Их совокупный вес составлял 200 килограммов, длина каждого – три метра, то есть практически два человеческих роста).

Где взять слова, чтобы описать жестокость, не поддающуюся описанию? На дворе 1882 год, в большинстве стран мира рабство отменено или ограниченно. Но на территории, где сегодня расположена Танзания, английскому миссионеру Альфреду Дж. Свонну открывается жуткая картина: связанные попарно туземцы, с шеями, зажатыми между двухметровых перекрещенных жердей, несут слоновьи бивни, «…кроме бивней, женщины, которых было не меньше, чем мужчин, тащили на спинах младенцев <…> Их ступни и плечи представляли собой сплошную открытую рану, а полчища роившихся вокруг мух, привлеченных запахом свежей крови, усугубляли их страдания <…> Это было зрелище адовых мук». Не веря своим глазам, проповедник задает риторический вопрос: «Как же можно выдержать пеший переход из Верхнего Конго, ведь это больше полутора тысячи километров пути?!» – на что надсмотрщик отзывается: «Трудно выдержать, вот они и мрут как мухи». Свонн замечает ему, что многим ноша явно не по силам, на что получает циничный ответ: «А какой у них выбор? Жить хотят – пусть тащат!» Надсмотрщик поясняет, что заболевших невольников они убивают, и это вынужденный шаг: «Иначе остальные начнут притворяться больными, чтобы не нести поклажу. Так не годится. Поэтому мы не можем оставлять их в живых». Свонн спрашивает, а если женщине не хватит сил тащить и ребенка, и бивни… Надсмотрщик, которому подобная постановка вопроса представляется абсурдной, перебивает священника: «Никто не позволит ей бросить ценный груз. Не может нести и то и другое – ребенка заколют копьем, чтобы ноша стала полегче. Главное – это слоновая кость».

Слоновую кость и рабов морем везли в Занзибар и там выставляли на продажу. Выгружают невольников, по свидетельству вышеупомянутого Майкла Шепарда, «тем же манером, что и скотину <…> мертвых вышвыривают за борт, и потом, когда прибой выносит их на берег, туземцы приходят и жердями сталкивают их назад, в воду».

Постепенно невольничьи суда уходят в прошлое, и паруса больше не поднимают. Промысел слоновой кости приводит к поголовному истреблению слонов на всей территории Африки. Спрос на слоновую кость продолжает существовать, он еще острее, чем был. Тысячи и тысячи лет единственным способом обеспечить предложение было и остается убийство. В современном понимании ситуации слоновая кость должна быть объявлена вне закона, а слоны, вытесняемые с исконных территорий, имеют право на статус беженцев. Они и есть беженцы. Вот только из-за человеческой экспансии бежать им особо некуда, а из-за рыночных цен на слоновую кость ни одно убежище не будет для них по-настоящему надежным.

Почти в пятистах километрах к северу от Амбосели, если следовать за полетом канюка-авгура, лежит скверный городишко Арчерс Пост, за которым открываются неподвластные времени первозданные просторы Национального парка Самбуру. Среди тех, кто называет себя жителями Арчерс Пост, – горстка бандитов, промышляющих торговлей слоновой костью, и замученные тяжелой неволей и нищетой туземцы-козопасы, большинство из которых ютится под навесами, сделанными из найденных на помойке кусков пластика или мешков для мусора, наброшенных на согнутые побеги деревьев. Это нищета, на которую страшно смотреть. Сразу понятно, что этим людям ни со слонами, ни с кем бы то ни было делиться просто нечем. С момента возникновения человека и почти по сию пору Африка предоставляла своим обитателям достаточно места для совместного существования, для существования бок о бок. Но численность людей все прибывает, как приливная волна, и вот слонам уже буквально ногу поставить некуда. Эти люди, казалось бы, лишены всего: возможностей, выбора, человеческого достоинства…

Наверное, не зря на любом изображении Ноева ковчега рядом с человеком среди подлежащих спасению от потопа непременно предстают слоны. Если развить метафору вод, то наше все прибывающее море человеческое захлестывает большинство созданий природы. И бедняки – такие же жертвы этого потопа. Все, кого я здесь встречаю, настроены ко мне дружелюбно; взбудораженная детвора смотрит огромными щенячьими глазами. Молодые мужчины из Самбуру, вооруженные копьями, дубинками и большими плоскими кинжалами, болтающимися на поясе, подходят, берут мою руку своими обеими и трясут ее, расплывшись в улыбке. Некоторые интересуются, водятся ли там, откуда я прибыл, львы и слоны, или вежливо осведомляются, сколько у меня голов скота (а когда говорю, что его у меня нет, вежливо «выпадают в осадок» от моей запредельной нищеты). Эти люди во всех отношениях такие же, как я, просто им выпал несчастливый жребий, и навряд ли они способны переменить свою печальную участь. А я, глядя на них, благодарен судьбе за свою счастливую.

Самбуру, как и Амбосели, одно из немногих мест, где существование слонов не подчинено целиком и полностью единственной главенствующей эмоции – страху перед двуногим прямоходящим. Здесь в их жизни по-прежнему присутствует весь спектр эмоций. Страх, правда, тоже есть. И в изрядных количествах.

Ближе к вечеру в воздухе чувствуется привкус мелкой пыли. Она забивается всюду, так что одна из вещей, которые роднят человека со слонами, – это ощущение погруженности в эту сухую и в то же время приветную землю обетованную, в последний ее оплот.

Шифра Голденберг мигом опускает меня с небес на землю. Пока мы отряхиваемся от пыли, она объясняет, что в Самбуру принято именовать слоновьи семьи не по буквам алфавита, как в Амбосели, а по «темам». Вот, например, эта семья, которая сейчас движется вдоль высокого берега реки, названа в честь знаменитых писательниц и поэтесс.

– Им очень досталось от браконьеров. Чуть ли не все взрослые слонихи погибли.

Эмили Дикинсон, которой было сорок пять, мертва. Вирджиния Вулф, Сильвия Плат – мертвы. Элис Освальд жива. Майя Анджелоу мертва… Перед нами одиннадцать членов некогда большой семьи, но их нынешнего матриарха, Венди Коуп, и ее четырехлетнего слоненка с ними нет.

В Венди недавно стреляли. Пули попали и в двух ее детей. Ветеринару удалось усыпить их и обработать раны. Венди и один из малышей выжили. Второй две недели боролся за жизнь на глазах у слонов и исследователей, но выжить не смог.

Венди носит специальный ошейник, позволяющий определять ее местонахождение. Два дня назад она увела семью за двадцать с лишним километров в Национальный парк Шаба, который заповедником можно назвать только в кавычках, потому что для слонов это место весьма опасное. Для браконьеров, кстати, тоже. Не так давно егеря Службы охраны живой природы Кении стреляли в двоих на поражение и убили. И теперь семья Венди вернулась в Самбуру, но без Венди. Судя по всему, слоны чем-то потрясены, об эмоциональном возбуждении говорит необычно активное выделение секрета из височных желез. Ни к месту кормежки, ни к водопою они не идут, просто вереницей движутся вдоль берега.

Шифра связывается с Гилбертом Сабингой, который находится в полевом лагере Самбуру. Он должен засечь сигнал передатчика на ошейнике Венди. Мы ждем ответа. Шифра учится в магистратуре и изучает влияние браконьерства на социальную составляющую жизни слоновьей семьи. Гилберт – сотрудник Фонда охраны слонов Иэна Дугласа-Гамильтона.

Ошейник с передатчиком позволяет отследить невидимые глазу перемещения животных. Так, один слон за четыре дня преодолел двести пятьдесят километров по пахотным землям, причем, судя по всему, знал, что идет по опасной территории, поэтому двигался только по ночам, а днем прятался.

В 80-е годы, когда мне было двадцать, мы с Ричардом Вагнером, с которым дружим всю жизнь, и его другом Мозесом оле Кипелианом из народа масаи наткнулись на Самбуру в процессе длительного и оказавшегося куда более опасным, чем мы рассчитывали, путешествия по пустыне Чалби[34]34
  Чалби – глинисто-солончаковая пустыня в Африке, расположенная в северной части Кении, к востоку от озера Туркана. Название пустыни на языке габбра означает «голый и соленый». Это самый засушливый и жаркий регион Кении. Пустыня образовалась в котловине высохшего древнего озера. Наблюдаются миражи.


[Закрыть]. В Самбуру время, казалось, остановилось, это был настоящий уголок первозданной, девственной Африки. Солнце почти село, мы наскоро поставили хлипкую палатку и всю ночь не сомкнули в ней глаз под рыканье львов. Вокруг территории заповедника в изобилии бродили стада антилоп, зебр, жирафов…

Тогда это была не туристическая прогулка, а настоящая экспедиция. Сегодня все изменилось. От истоптанной козами земли на юге Самбуру через город Исиоло, на улицах которого не протолкнуться от все тех же коз, мусора, бесцельно болтающейся бедноты да изнуренных безработных, и дальше на юг, где некогда газели и антилопы куду носились наперегонки со своими золотистыми тенями, земля теперь покрыта броней кукурузы и желтыми прямоугольниками полей горчицы, аккуратно расстилающимися по распаханным холмам. Слону жить среди этого огорода возможно не более, чем в сердце Айовы, у которой шансы вернуть на свои просторы несметные стада бизонов, застилающие солнце и небо стаи странствующих голубей[35]35
  Странствующий голубь – полностью истребленный вид семейства голубиных, некогда самый многочисленный в Северной Америке, а возможно, и в мире. Охота на странствующих голубей велась еще индейцами, однако с приходом европейцев она усилилась. Голубиное мясо продавалось в качестве дешевой пищи, в результате чего отлов и убой буквально за несколько десятилетий выросли до катастрофических масштабов. Последний странствующий голубь умер 1 сентября 1914 г. в зоопарке Цинциннати.


[Закрыть] и полчища потрясающих копьями и томагавками кочевников столь же ничтожны, как у этой оскверненной земли – вновь стать домом для слонов и антилоп. С извечных времен буквально до последнего мгновения на месте, где ходят сегодня волны пшеницы, существовал особый мир. Нам целого мира мало. Может, оставим что-нибудь другим? У человека и животных по этому поводу могут быть разные мнения. Я отдаю свой голос слону.

Вот наконец звонок от Гилберта. Плохие новости. В девять утра плановый сигнал от Венди получен не был. Сигналы остальных датчиков пришли.

Из близлежащих гостиничных домиков понаехало множество машин, набитых туристами, которые, отталкивая друг друга, стремятся поймать семейство Венди в кадр. Камеры клацают и клацают. Это нудное клацанье – единственная экономически сопоставимая с браконьерством альтернатива, так что дай бог здоровья туристам.

Вот приехали Дэвид Дабаллен и Люси Кинг. Уроженец здешних мест, Дэвид служит в Фонде охраны слонов региональным менеджером. Это высоченный жилистый полиглот с мягкими манерами и острым умом. Люси занимается урегулированием конфликтов между слонами и местными жителями; именно ей пришла в голову гениальная идея сыграть на панической слоновьей боязни пчел. Эту фобию Люси хочет сделать залогом добрососедских отношений между слонами и крестьянами, для которых пчеловодство сможет стать новым источником дохода. Люси запрашивает сигнал датчика с ошейника Венди. Все затаивают дыхание. Вдруг Люси стонет: «Только не это!», и я стискиваю зубы, готовясь услышать страшную правду. Оказывается, у нее снова виснет интернет. Служба поддержки клиентов извиняется, что провайдеру отказано в доступе, и Люси в отчаянии выключает телефон. Никто не произносит ни слова, пока она с образцовой английской сдержанностью в конце концов не роняет:

– Да, немного неприятно.

Дэвиду по телефону сообщают, что два браконьера открыли пальбу по группе слонов на Аттанских болотах, чтобы вспугнуть животных и выманить из воды на открытый участок, где их легко можно будет перебить. У слонов началась паника, местные женщины, работавшие в поле, при виде мечущихся животных подняли крик. Из всей этой неразберихи – Дэвид одновременно пытается слушать, что ему говорят в трубку, и пересказывать нам по-английски, что он слышит, – я понимаю только, что слоны бегут сюда, на север.

Дэвид и Люси решают отправиться дальше вдоль берега, а мы с Шифрой должны оставаться здесь. Через несколько минут у Шифры звонит телефон.

Звонок от Люси. Венди нашлась. С ней все в порядке. Она сейчас на территории Национального заповедника Буффало-Спрингс, где небольшая речка Исиоло впадает в Эвасо-Нгиро, основную водную артерию региона.

Я почти слышу, как наши тела обмякают после чудовищного напряжения. К тому моменту как мы нагоняем Дэвида и Люси, сигнал с датчика Венди уже пришел и Люси выводит на дисплей маршрут ее следования. Прошлой ночью слоны, бывшие за двадцать пять километров отсюда, вдруг группой ломанулись назад, именно ломанулись, не разбирая дороги, не давая себе ни минуты отдыха. Люси показывает нам карту:

– Вот тут они выходят за пределы заповедника. Там такая пойма с очень сочной растительностью, они ее обожают. Тут они пасутся, а вот потом, видите, между полуночью и тремя утра сигнал приходит уже с окраины деревни. Это очень опасная территория.

– Конечно, ведь там поля, поселения…

– И браконьеры, – вставляет Дэвид. – Самый эпицентр!

– И они шпарят в темноте напролом и все там подчистую вытаптывают.

Теперь, стоя на берегу, мы уже два часа в режиме реального времени наблюдаем за тем, как семейство Венди дремлет, не шевеля ни единым мускулом. Очевидно, ночной марш-бросок за кормом вымотал их абсолютно. Но вот, стряхнув дремоту, они спускаются к воде, пьют, переплывают на противоположный берег, выходят и скрываются с глаз. Слоны-эфемеры. За ними поразительно трудно следовать, их сложно понять, их так просто любить и так легко убить. И навсегда потерять их тоже очень легко.

Сегодня сотрудники Фонда охраны слонов совместно с диснеевским Всемирным фондом охраны природы организуют для ребятишек из близлежащей деревни Атта – по совместительству рая для браконьеров – экскурсию в заповедник Самбуру. Им предстоит смотреть на слонов. Вот их комната для занятий: изъеденные термитами деревянные стены, земляные полы, грубо сколоченные столы, приспособленные под парты. Вот и сами школьники – тощие, с ножками-спичками.

В детских улыбках заключен урок постижения ценностей, которым не учат учебники. И одновременно урок нам, контрольная по человечности. Основная часть этих ребятишек вырастет, так и не получив в школе навыков, пригодных для трудоустройства в мире, где отсутствуют возможности для карьеры. Молодых мужчин ждут межплеменные войны и браконьерство. Для слабых женщин остается только секс.

Несмотря на то что наши посетители живут меньше чем в восьми километрах от заповедника Буффало-Спрингс, несмотря на то что деревенская школа была и остается браконьерским штабом, несмотря на то что окрестные фермы и поля расположены в опасной зоне «коридора», через который слоны ходят из заповедника на болотистую пойму и обратно, несмотря на то что фермеры и слоны находятся в состоянии постоянного конфликта, ни дети, ни даже их учитель ни разу в жизни не видели живого слона. Сегодня их пригласили на бесплатную экскурсию в заповедник, чтобы они посмотрели, как слоны принимают грязевые ванны.

Когда детей просят написать что-нибудь про слона, они выражают либо страх перед этим животным, либо гнев за причиненные им разрушения. Есть ли в слоне что-нибудь хорошее? Конечно. Слон приносит хорошие деньги, потому что слон – это туристы и слоновая кость. Как им втолковать, что одно рано или поздно непременно исключит другое?

Прошлой ночью отдаленный львиный рык перенес меня из сладких снов в места совсем уж первобытные. Внушающие благоговейный трепет раскаты и рулады львов – УУУРРРуууфф, OOOOОУУУРРРррруууф, OОУУууф, oохрру, ooф, уфф – подхватили лягушки, которые, отквакав свою вечерню, умолкли было, но тут грянули с новой силой. С изумлением обнаружив себя (как ни странно, живым!) на планете, где скалы, пыль и вода обретают по ночам способность полнозвучных откровений, я упивался их высочайшим накалом и животным ужасом. Чтобы описать пережитое, требуется немало слов, но непосредственно в процессе переживания невозможно проронить ни слова.

Зыбь голосов катилась с чернеющей в ночи горной гряды к реке, захлестывая мозг, и я в полусне-полусознании внимал ей, не разбавляя обычными потоками отвлекающих мыслей и оценок. Звуки впечатывались в сознание, и разум запечатлевал картины того, что я слышал, а подключившееся подсознание пробуждало в душе сильнейший эмоциональный отклик – я обостренно ощущал эти звуки, я воспринимал их напрямую.

Сегодня утром, пока мы завтракаем, мартышки-верветки на берегу реки и в кронах деревьев вокруг лагеря заняты неотложными делами. Франтоватые самцы щеголяют нежно-голубыми тестикулами, а самки прижимают к себе детенышей, расширенными глазами дивующихся на мир, который куда опаснее, чем им кажется, и куда невероятнее, чем каждый из нас ожидает. Знакомая мне и вечно бдительная птица-носорог терпеливо ждет удобного момента, когда взгляды завтракающих людей будут прикованы к мартышкам, и, стоит этому мигу безнаказанности наступить, идет в атаку. У меня на глазах оладушек устремляется в полет. Знаете, на что похожа птица-носорог, улетающая прочь с зажатым в клюве оладушком? Мне кажется, на звездолет «Энтерпрайз NX-01», но я с детства смотрю «Звездный путь».

Минутой позже в субботнее утро врывается телефонный звонок, Дэвид Дабаллен поднимается, чтобы ответить, и, разговаривая, отходит от стола. Потом он возвращается:

– Убит еще один слон. За рекой, прямо возле дороги. Только что обнаружили.

Ужас в том, что это совсем рядом, в каких-нибудь пяти километрах.

– Плохо дело, – бормочет Дэвид. – Что-то мы не то делаем.

За последние сорок пять дней от рук браконьеров погибли двадцать семь слонов, все это в радиусе тридцати километров. На этой неделе такое происходит практически ежедневно, то есть они убивают по слону в день. Но даже в чаду браконьерского угара никто не осмеливался охотиться здесь, в самом сердце заповедника, в непосредственной близости от туристических домиков и полевого лагеря.

Мы с Дэвидом переходим реку вброд. А что же крокодилы?

– Ничего страшного, – успокаивает меня Дэвид. – На взрослых они не бросаются. Разве что на детей иногда.

На противоположном берегу, где находится заповедник Буффало-Спрингс, у Дэвида есть машина. Мы залезаем внутрь. Численность слонов в Самбуру и Буффало-Спрингс приблизительно равна тысяче минус потери за неделю. Но, как и во всей Африке, заповедники слишком малы. И здесь, и в Амбосели слоны постоянно кочуют между исконными кормовыми территориями и местами водопоя, но этот древний, веками не подводивший их жизненный цикл теперь может оказаться опасным для жизни. За пределами заповедника они сталкиваются с фермерской экспансией и браконьерами. В пределах заповедника их подстерегают браконьеры из близлежащих деревень. На фоне взлета цен на слоновую кость до беспрецедентного максимума перспективы слонов на выживание падают до беспрецедентного минимума.

Сидящий за рулем хмурый Дэвид горько бросает фразу, на которую я не знаю как реагировать:

– Эти браконьеры – просто необразованная молодежь. Они ведь не глупее нас. Просто им терять нечего, кроме собственных жизней, поэтому подонки могут ими манипулировать.

Сегодня слоновая кость – это нищета, межнациональная рознь, терроризм, гражданские войны. И дирижируют этими процессами нехорошие люди – преступники, продажные правительственные чиновники, правительства, состоящие из чиновников, – все эти спонсоры межплеменных конфликтов, наживающиеся на гибели слонов. Слоны для них – источник денег. Как и африканские «кровавые алмазы»[36]36
  «Кровавыми (конфликтными) алмазами» называют алмазы, добытые на территории боевых действий. Деньги от их продажи идут на финансирование повстанческого движения, оккупационной армии или деятельности полевых командиров. Термин, как правило, применяется в отношении Африки, на которую приходится две трети мировой добычи алмазов.


[Закрыть], слоновая кость тоже пахнет кровью, сначала слоновьей, но в итоге человеческой. Это она, «кровавая слоновая кость», подпитывала деньгами Господнюю армию сопротивления Джозефа Кони[37]37
  Джозеф Кони (1961) – предводитель Господней армии сопротивления, стремящийся создать в Уганде теократическое государство, основанное на Десяти заповедях. Возглавил восстание против правительства Уганды в 1987 г. Обвиняется в систематических заказных похищениях несовершеннолетних для нужд армии и сети детской проституции. Международный уголовный суд в 2005 г. признал Кони виновным в военных преступлениях и преступлениях против человечества и выдал ордер на его арест. Скрывается от правосудия.


[Закрыть] в Уганде, проливающий кровь мирного населения Джанджавид[38]38
  Джанджавид (от араб. «джинн на коне») – арабское проправительственное ополчение в Судане, заявившее о себе в 2003 г. во время конфликта в Дарфуре между светлокожими местными арабами и темнокожим коренным населением. Было образовано в знак поддержки регулярной армии Судана в борьбе с повстанцами из «Армии освобождения Судана» и «Движения за справедливость и равенство», но в итоге их действия вылились в карательные акции против мирного населения.


[Закрыть] в Судане и, не исключено, террористов из сомалийской группировки Харакат аш-Шабаб[39]39
  Харакат аш-Шабаб аль-Муджахидин (Молодежное движение моджахедов) – молодежная террористическая группировка сомалийских исламистов, основанная в 2004 г. с целью ведения джихада против «врагов ислама» на территории Сомали и за пределами государства.


[Закрыть], возможно связанной с Аль-Каидой. А платит за все это мирный обыватель, которого прямо-таки разбирает на резьбу по слоновой кости, и он не желает понимать, что без этого люди в буквальном смысле слова могут жить. Так что слоновая кость со слонами связана лишь отчасти. Насколько все было бы проще, касайся эта история исключительно слонов.

Но слонов она все-таки касается. Разумных, чувствующих, общительных слонов, которые живут семьями и очень привязаны к мамам. Из десяти миллионов слонов, обитавших в Африке в начале XX века, на сегодня уцелели около четырехсот тысяч, и ежедневно поголовье сокращается приблизительно на сто особей. В 80-е, когда цены на мировом рынке слоновой кости взвинтили до небес, по оценкам Синтии Мосс, жертвами этой мясорубки ежегодно становились восемьдесят тысяч слонов. В Танзании эти чудовищные цифры достигли двухсот тридцати шести тысяч. Если в середине 70-х в танзанийском Национальном парке Селус насчитывалось сто десять тысяч слонов, то к концу 80-х половину из них убили. За тот же период популяция слонов в Кении со ста шестидесяти семи тысяч снизилась до шестнадцати тысяч, то есть сократилась на 90 %! В Центрально-Африканской Республике от ста тысяч особей осталось меньше пятнадцати тысяч. В Уганде в Национальном парке Мурчиссон-Фоллс обитали десять тысяч слонов, из которых уцелело двадцать пять (это не опечатка, двадцать пять), потому что угандийское правительство с готовностью отправило 85 % популяции этих животных на заклание, чтобы спонсировать политику государственного террора. Сьерра-Леоне проводила своего последнего слона в последний путь в 2009 году. В Демократической республике Конго перебили 90 % слонов, в Габоне – 80 %, причем только за последние десять лет. Чад, Камерун, Судан, Сомали, Мозамбик, Сенегал – все поголовье перестреляно подчистую, уцелели единицы. В первую очередь это, конечно, удар по слонам, но люди тоже остаются внакладе. В одной только Кении для трехсот тысяч человек единственный источник дохода – туризм, а туристы приезжают посмотреть на слонов. Поэтому браконьерство в промышленных размерах в итоге приводит к массовому обнищанию населения.