Электронная библиотека » Карло Пазеро де Корнелиано » » онлайн чтение - страница 1


  • Текст добавлен: 29 января 2020, 17:42


Автор книги: Карло Пазеро де Корнелиано


Жанр: Литература 19 века, Классика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

К. П. де Кoрнелиано
История Вечного Жида, содержащая краткий и правдивый абрис его удивительнейшего путешествия, продолжавшегося почти 18 столетий

Глава I

Путешествие Вечного Жида с тридцать третьего года обычного летоисчисления до разрушения Иерусалима

Я – израелит из колена Завулон. В году тридцать третьем обычного летоисчисления я покинул Иерусалим и с этого времени непрерывно путешествовал и должен продолжать странствовать и далее, вплоть до конца света. Это мой жребий, это не подлежащее отмене решение, которое голосом с неба было сообщено мне в день, когда я покинул Иерусалим. Мне было тогда сорок пять лет, и с этого времени я не старел. Смерть и болезни не имеют власти надо мной: я не горю в огне и неуязвим (для меча), я пью и ем лишь для своего удовольствия, но не из-за потребности. Я не сплю, никогда не устаю, понимаю все языки (мира) и говорю на них.

Говорят (но я в это не верю), что аргонавты в древности оставили на берегу Кизика огромный камень, который служил им якорем. Местные жители поспешили положить его в Пританеум, однако камень несколько раз исчезал и поэтому власти, дабы вернуть и хранить его, увидели необходимость в том, чтобы заковать его в цепи и оставить лежать. Для меня подобные меры предосторожности были бы напрасны: они не смогли бы меня удержать. Гонимый, не в состоянии противиться (решению), я не имел возможности более трех дней оставаться на одном и том же месте. Каждый знает, отчего я был предан такой судьбе. Те, которые хотят знать об этом на мой счет, могут использовать Хроники Матье Паризиуса (Mathieu Parisius), Словарь Калмера (Calmer), Историю евреев Боснажа (Bosnage) и Восточную библиотеку Херберлота (Herberlot). Эти знаменитые ученые, а также многие другие, говорили обо мне много хорошего или же обыкновенного; я, удостоенный ими такой чести, очень растроган11
  1. В Библиотеке романа месяца июля 1777 можно найти подменную историю моего путешествия, которая с современной (редакцией) не имеет ничего общего и состоит не более чем, как из паутины лжи и незначительных деталей, холодно нагроможденных друг на друга. Нечто более правдоподобное в отношении меня воплощается в Dictionnaire Кальмер, изданной в 1730 году, часть II, с. 473. Баснаж по поводу побудительных причин, которые он излагает в басне о Вечном Жиде, предельно комичен. Один писатель, известный мне, пожелал, чтобы бесконечное путешествие таинственного главы еврейской синагоги при удобном случае усиливало бы веру в мое существование. Это объяснение могло быть терпимым при условии, если бы я в действительности не существовал. Но в этом случае разумные люди легко поняли бы, что я не мог бы написать эту историю. Я доказываю свое бытие таким образом, как прежде скрупулезные философы доказывали одному пирронисту бытие человека: через движение, ходьбу и еще более через способность писать?… В новейшей немецкой литературе (тему) Вечного Жида подхватили, главным образом, А.В. Шлегель в его романсе в Альманахе муз, 1802 и Гете в 3 части Моей жизни. У последнего Агасфер – это имя Вечного Жида – в отличие от восторга и чудесного им обмана Спасителя избран прозаический, холодно оценивающий, учитывающий лишь преимущества настоящего момента, персонаж.


[Закрыть]
.

К счастью, весь белый свет в то время, когда я начал свое путешествие, был подчинен Римскому государству. Дороги были превосходными, такими, какими они должны быть для удобства пешеходов, и это было одним из обстоятельств, добавившим сладости в мою судьбу. Связь дорог друг с другом была разрушена после вторжения варваров, а позднее возникла опасность, исходящая от сумасшедших рыцарей и оруженосцев, следующих за ними. Но в эти времена я был уже привычным ко всем капризам ненормальной жизни.

Когда я покинул Иерусалим, моей первой мыслью было отправиться в столицу мира. Я не забыл прежде совершить путешествие в окрестности Иудеи и Аравии, чтобы запастись благовониями, которые обеспечили бы мне вход к римским дамам. Затем я был в Александрии, и через несколько дней добрался на корабле в порт Остии, а оттуда в Рим.

Вскоре после моего прибытия я убедился, что все большие города населены ротозеями. По сути дела, римский народ был в это мгновение занят погребением тела одного Ворона, который уже много лет имел обычай, каждое утро всходить на ораторскую трибуну и приветствовать, каркая, его величество народ. Он был бальзамирован, два эфиопа несли его тело, а некий игрок на флейте шел впереди процессии, словно он был римским сенатором или рыцарем.

Затем мне захотелось выкупаться, и я направился в бесплатные термы Агриппы. Бальнеарий освободил меня от моего платья, а Капсарий учтиво вызвался принять его и коробочки, которые были со мною. Когда я вышел оттуда, то должен был прежде договориться с ним, чтобы получить вещи назад. И я понял, благодаря этому методу, что купальни Агриппы были бы бесплатными в том случае, ежели бы за них платили. Когда все это было позади, я направился на форум Августа. Я увидел здесь множество бездельников, собравшихся в ларьке одного цирюльника, и спросил их: кто из римских дам может быть самой элегантной? Они единогласно отметили Цецилию, дочь Цецилия Исидоруса, который после своей кончины оставил, не упоминая причин, лежащих в основании его богатства, неисчислимое состояние, наследницей которого она была. Чтобы дать представление о богатствах этого человека, достаточно сказать, что на погребение его тела было использовано сто тысяч сестерций, и что ко времени своей смерти он оставил четыре тысячи шестнадцать рабов, три тысячи шестьсот пар волов, двести пятьдесят семь тысяч голов молодого скота и шестьдесят миллионов сестерций в деньгах.

Цецилия была замужем, а ее супруг был наместником Африки, но находился там в совершенном одиночестве, ибо Цецилия не любила провинцию и не желала жить в Карфагене. Ей без успеха говорили, что в древние времена здесь жила Дидона, она же отвечала, что эта принцесса умертвила себя потому, что Эней не смог увезти ее в Рим.

Дворец Цецилии находился на форуме Августа. Я оказался там и поначалу увидел в величественном вестибюле осаждающих его провинциалов и провинциалок, которые хотели увидеть выходящую оттуда элегантную даму, о которой неустанно говорили юные господа, сыновья сенаторов, когда они посещали ее поместья в провинции, и с учтивостью принимали преклонение декурионов и их супружниц.

В вестибюле можно было увидеть лигуров и лигурянок, галлийцев и галлиек, иберов и иберянок, африканцев и африканок и т.д. Все эти люди сидели на мраморных сидениях вокруг вестибюля скрытно, но доступно для публики. После того, как я оценил для себя эти странные фигуры, я вступил во дворцовую часть или Каведиум. Я пересек его и хотел идти в Атриум дворца, но мне воспрепятствовал Остеарий : он должен был сначала получить предписание, но разрешил мне идти, когда я кроме всего прочего отметил, что пришел продать благовония.

Посреди Атриума возвышался алтарь, посвященный Пенатам. Рядом находился большой и прекрасный вход с колоннами, стены которого были выложены из паросского мрамора. В нишах можно было увидеть статуи предков Цецилии, надписи, трофеи. Рельефы напоминали о их великих деяниях. Те же величественные личности были представлены на больших медальонах из серебра, которыми был уставлен Триклиниум дворца. После того, как я прошел не знаю через какое количество отделанных мрамором и выложенных мозаикой залов, я был введен к Цецилии, которая как раз была занята своим туалетом. У нее была одна из двух сотен ее прислужниц, Глицерия, юная гречанка, обладавшая действительно прекрасной фигурой. Она возлагала на нее искуственную корону из лавровых листьев и лепестков лотоса, которая была сделана александрийскими цветочными мастерами. Гречанка принесла маленькие туфли из Сикиона, предназначенные для бала, который должен был состояться на другой день. Цецилия была очень довольна этими двумя предметами, но грустила в тот самый миг, когда она увидела меня вошедшим с вазой из оникса в руках, куда я поместил самые лучшие духи, какие только бывают на свете, грустила о том, что стоит большого труда получить благовония лучшего качества. В вазе был бальзам из Иудеи, кипрские воскурения, здесь был Сторакс из Габалы, здесь был Цинамом, здесь были также королевские воскурения, которые в те времена изготовлялись только для первых лиц, короля парфян, и которые мне подарил парфюмер из Александрии.

Цецилия приняла меня с улыбкою и на таком уровне, что прекрасный запах моих благовоний, вдыхаемый ею, превращал ее взгляд во все более заинтересованный. Она приказала поставить мою вазу на роскошный стол из лимонного дерева и услала прочь раба, который в ее присутствии читал ей новое собрание милетских сказок. Цецилия начала со мной непринужденно беседовать, после чего она справилась у меня об одеянии еврейских женщин, спросила меня, могу ли я совсем не по обычаю большинства моих соотечественников, бывших в Риме, познакомить ее с моими особенными, лично (изобретенными), лекарственными средствами.

Я ответил ей сразу, что ежели она страдает нервным расстройством, то должна принять вино из Берита, с которым вместе употребить пепел, полученный от сожжения головы совы и корня лилии. Затем я сказал ей, что она должна, если уже достигла тридцатипятилетнего возраста, натирать грудь мазью, приготовленной из воска, кобольда и скорлупы яиц куропатки. Я уверил ее, что это абсолютно верное средство сохранить эту великолепнейшую часть ее привлекательности в приличном состоянии.

В то время, как мы непринужденно беседовали друг с другом, Цецилия продолжала свой туалет. Одна из ее прислужниц удаляла с ее тела волоски, другая скоблила ее плечи золотым стригилисом, делая их гладкими с помощью небольшого специального камня. Глицерия купила кое-что из благовоний и бальзамировала их запахом волосы своей властительницы, которые она прежде расчесала каламистром, затем заплела их, и соединенные меж собой косы образовали на голове большой узел, который закрепился большой золотой булавкой, тогда как завитые по обеим сторонам пряди очень красиво ниспадали.

Цецилия руководила убранством своей головы сама, причем к концу мероприятия держала в руках овальное зеркало из серебра с рукоятью из слоновой кости. Иногда она веселилась, наблюдая проделки своей маленькой обезьяны, а некий раб находился непременно здесь, чтобы предупредить возможность нарушения туалета с ее стороны. Все это длилось более трех часов, в чем можно было убедиться, глядя на золотую Клепсидру, стоящую в комнате. Ни у какой иной дамы это могло бы произойти таким образом. Мне было позволено при этом присутствовать.

Когда убранство головы Цецилии было завершено, она сняла сандалии, чтобы на римский манер надеть белые туфли, прошитые золотом. На ней уже была нижняя часть одеяния и Глицерия опоясала ее груди грудным поясом, чтобы их поддерживать. Затем она надела на нее хлопчатую тунику ослепительной белизны из Милета, пурпурные части которой были прошиты жемчужными нитями. Рукава по всей их длине снаружи были укреплены пряжкамии из арабских алмазов. Цецилия позволила затем надеть на ее шею ожерелье из чистого жемчуга, которое раньше принадлежало царице Клеопатре. Она надела серьги, браслеты и кольца; наконец она взяла пальто и элегантным движением набросила его складками на себя.

Цецилия встречалась иногда со своим любовником в храме Исиды, но в сравнении с другими римскими дамами она считалась добродетельной. Мода и наряды занимали все ее заботы, все ее время и все сокровенные мысли. Одевшись, она показала мне дворец. Повсюду я заметил кресла и ложе из серебра. Я уверен в том, что в комнате, обставленной по-гречески, я увидел изображения Алкивиада и Эпикура, а в обставленной по-римски – Овидия и Катулла.

После того, как она великодушно оплатила мои благовония, Цецилия решила посмотреть цирковые игры. Она села в крытые носилки, напоминающие азиатский паланкин, который несли восемь рабов и сопровождали восемь других, а именно: два черных вестника, два раба со скамейками для ног, два других с подушками, какой-то дамский угодник, несущий зонтик от солнца, укрепленный на индийском бамбуке, и еще один с пучком из павлиньих перьев, укрепленном на жезле из слоновой кости, чтобы служить в качестве веера.

Когда я покинул Цецилию, то остался здесь, чтобы осмотреть город, который в то время еще не был сожжен Нероном и вновь застроен, но был заполнен роскошными зданиями. Если я сравниваю Храм, Цирк, Базилики, портики, пирамиды и обелиски, водопроводы древнего Рима с тем, что называют памятниками в новейших городах Европы, то я не понимаю, почему существует много благодушных людей, которые получают удовольствие от веры, что девятнадцатое столетие знаменует собой вершину образования. Мне думается наоборот, ибо оно во многих отношениях достаточно далеко от него удалено.

Так как я не мог оставаться в Риме более трех дней, я отправился прочь оттуда, чтобы пересечь Галлию. Я увидел Лион, Виенн, Арле, Нарбонну, Бордо, Tрев, Ута и др. Эти города переживали в ту пору эпоху расцвета по сравнению с сегодняшним днем, потому что были менее зависимы от столицы. Я находился еще в Галлии, когда туда прибыл цезарь Калигула. Я присутствовал при событии, когда в качестве знака триумфа он на побережье Болоньи скучивал морские раковины. Я позволил себе посмеяться по этому поводу; ему об этом сообщили и он приговорил меня к смертной казни. Но топор палача не коснулся меня и Калигула из-за боязни, что имеет дело с неким волшебником, отпустил меня на свободу. Он позволил мне взглянуть на его знаменитого коня, ошейник которого был из бриллиантов, питающегося позолоченным ячменем и пившего из чудесного золотого кубка. Затем цезарь отдал мне письмо, которое он назвал очень важным, и уполномочил меня передать его наместнику Таррагоны в Испании. Оно содержало несколько слов: Не делай подателю (сего письма) ни доброго, ни злого, отчего господин наместник, дабы не выказать доброты, ни разу не пригласил меня к своему столу. Оскорбленный этой шуткой, я воспринял после этого смерть Калигулы с радостью и отправился в Рим, чтобы увидеть его преемника Клавдия22
  Нет пользы излагать здесь ученейший педантизм и благодаря его не подлежащим сомнению свидетельствам, что я могу сделать? Доказать правдоподобность, или, лучше сказать, правду моих утверждений и описаний. Я должен все-таки придать большое значение числовым данным времени. Они подобны количеству обозначенных камней, которое определяет расстояние до них и которые путешественник охотно встречает на своем пути. Поэтому я начинаю отмечать, что Калигула умер в 41 году обычного летоисчисления, Клавдий в 54 и Нерон в 68.


[Закрыть]
.

Так как я прибыл в город поздно, то должен был принять решение остаться на центральной площади под открытым небом, и здесь случилось, что при свете луны я увидел проходящую мимо развратную Мессалину, облаченную как вакханка. Она шла там, где не должна была бы идти, или вероятнее всего шла оттуда назад. Так как я очень осторожный человек и друг добрых нравов, то посчитал для себя удобным спрятаться за одну из колонн, дабы не быть уволоченным ею отсюда, что могло бы с легкостью произойти. На другой день я хотел увидеть шутовскую фигуру Клавдия, который сидя в суде наслаждался тем, что управлял всеми судебными процессами. Однажды подошло очень запутанное дело. После того, как он выслушал внимательно адвоката, цезарь вынес приговор следующими словами: Тот выйграет процесс, кто обладает правом. Затем рассматривалось дело одного человека, римское гражданство которого выглядело спорным, а именно, обсуждалось с горячностью, что ему запрещено в суде носить одно и то же платье. Клавдий постановил, что этот человек, ежели (в суде) говорят против него, должен быть облачен в греческую одежду, ежели за него – в римское платье. Эта второстепенная деталь была устранена и адвокат начал изъяснять суть дела. Однако запах, исходящий из кухни жреца бога Марса, достиг нюхательных органов Клавдия с такой приятностью, что он неожиданно покинул судебное кресло, дабы вместе с ними сесть за стол, что возбудило среди зрителей суда великую радость.

Я не хочу говорить об ужасном правлении Нерона, более того о Поппее и ее трехстах ослицах, также о пресловутом ужине и преступлении Тигеллина, также о Сенеке как о лицемерном стоике, так и о низком придворном, который хотел бы познать добродетель, не упражняясь в ней. И я с чувством обязанности вернулся в Рим, чтобы увидеть дом с позолотой, и, кстати, узрел в театре цезаря, который напрашивался на рукоплескания толпы. Я находился в окрестностях главного города, когда он перестал управлять и окончил свои дни. Я отметил по этому поводу, что ежели добрые князья могут быть любимы их поддаными, которые от них не получали никаких знаков благосклонности, то тираны могут также обладать не очень завидной славой – вызывать сострадание лишь у тех, что живут за их счет.

Впрочем я могу сказать как Тацит: mihi Galba, Otho, Vitellius, nec beneficio, nec injuria cogniti33
  Гальба, Оттон, Вителлий неизвестны мне ни со стороны добрых дел, ни неправедных [деяний] (лат.).


[Закрыть]
. Все-таки я кое-чему начился у последнего, а именно великолепным парам, исходящих из его кухни. Более ста лет можно было во всех постоялых дворах римской империи слышать ни о чем ином, как о званом обеде, который цезарю Вителлию дал его брат и на котором было подано на стол семь тысяч птиц и две тысячи рыб44
  Древние очень превосходят Новых в поварском искусстве. Атеней, который жил в начале третьего столетия, оставил нам действительно истинное описание классической кухни; ее можно сопоставить с кухней романтической, если прочесть Legrand d’Aussy. Histoire de la vie privos des Franseis 1782, 3 тома.


[Закрыть]
.

Когда в то время я уходил из Рима, то не упустил из виду посетить Цецилию, которая всегда принимала меня доброжелательно. Если ее не было в городе, я находил ее в одном из ее домов, где она останавливалась. Я знал ее в возрасте двадцати пяти лет. Через тридцать лет она обладала еще лицом приятным, но из-за развитого чувства самолюбия избегала молодых бабенок. Поэтому она перестала жить во дворцах, которыми владела в Кампании, и проводила приятные времена года в Тоскане, в доме, которым позднее завладел Плиний Младший. Я направился туда, чтобы выразить Цецилии мое преклонение перед ней и был восхищен ее жилищем.

Перед дворцом находилась «беседка удовольствия», поделенные на несколько частей и окруженные самшитом цветочные клумбы. Вокруг можно было увидеть зеленолиственные дорожки из акантуса, клумбы из роз, величественные, в образах зверей оформленные самшитовые деревья. «Беседка удовольствия» имела форму полукруга, она была окружена стеной, покрытой плющом. В дом входили через портик, откуда попадали в столовую и в купальни справа и слева. (В доме) можно было обнаружить огромное количество комнат, мраморные карнизы восходили до высоты опорной стены, над ними виделись нарисованные «лесочки удовольствия» и птицы. Вокруг дома был Криптопортик или скрытый вход с колоннами, окна которого были сделаны из узорчатых камешков из Сегобрики. В конце осени Цецилия прогуливалась (обычно) здесь, ибо возвращалась назад в Рим не ранее декабря месяца. В ее гостиной имелся также Гипокастр (Hypocaustrum), кроме того, она заботилась, чтобы полыхал сильный огонь, дабы постоянно работал вделанный под землей котел, который был предназначен для того, чтобы горячий пар направлялся посредством железных труб в комнаты. Согласно представлениям того времени, это было удобнейшим, более здоровым и экономнейшим средством, чем угольная печь или камин, которые впоследствие заняли их место.

В деревенском доме Цецилии те, кто обожает любовные упражнения, могли обнаружить Сверистерий и Ипподром. Кроме партера был еще сад, который имел форму концентрических аллей, состоящих из кипрских растений и платанов, корни которых были покрыты плющом. Повсюду можно было увидеть кустарники из роз, буковые деревья, подстриженные на тысячу ладов, и маленькую пирамиду между ними. В одном из кустарников виднелось белое мраморное ложе для отдыха, которое покоилось на четырех колоннах из каристского мрамора. Напротив имелся колодец с вытекающей из него водой, и с бассейном, в котором плавали блюда в форме движущихся предметов, если кому-либо хотелось принимать пищу недалеко от воды.

Цецилия в сию минуту не читала ни Овидия, ни милетские сказки: она была обременена тем, чтобы занять работой своих многочисленных рабынь, которые вышивали прекрасно как фригийские женщины. Она читала «Об обязанностях» Цицерона и сочинения Сенеки, играла в игральные кости с одним пирронистским философом, который сомневался во всем, но не в счастье, коим он наслаждался, жить и питаться целый год у римской матроны. Впрочем Цецилия была счастлива и созерцая ее счастье можно было в то время обрести его тоже.

Глава II

Странствование Вечного Жида после разрушения Иерусалимского храма до падения Западной империи в пятом столетии

Во времена Римского государства было очень выгодно иметь возможность объехать весь мир вдоль и поперек, не имея и не предъявляя паспортов в каждом населенном пункте. Следовало на примере, как я тогда жил, видеть, какие бесконечные преимущества создавало для единичного человека политическое единство разных народов. Одно из высших огорчений деспотического правления есть всегда оскудение идей у его подданных. Люди, которыми управляют как детьми, становятся скоро таковыми. Если они не способны наслаждаться собственным досугом, а со всей страстью вмешиваются в общественные дела, или же совершают сие небезопасным, подчиняющимся причудам их интриги или упрямству способом, то их мысли и чувства обращаются на вещи ими обвиняемые, или, по меньшей мере, на вещи смехотворные и пустые. Я созерцал эту картину, воплощенной в правлении римского цезаря; меж тем, для национальной славы государства было бы достаточно прикармливать отдельных блистательных особ величием, вследствие чего рабы властелина мира были бы немногим больше, чем рабы обыкновенные.

Политическое единство мира обладает замечательным преимуществом: римляне, скверно властвующие, не страдали тем, чтобы узнать призрачную или действительно лучшую систему их соседей. Не испытывали страха, что их соседи насадят им новые нравы без необходимой гармонии с новыми законами. Свободные люди испытывали боль по поводу их политического рабства как следствие их произвола над собственными рабами, а те, обладая постоянным и гарантированным пропитанием, придерживались по привычке некоего практического стоицизма, и чувствовали себя по крайней мере лучше, чем ощущали себя люди в современной Европе, принадлежащие к низшим классам общества. Необъятность границ государства препятствует тиранам понять смысл существования отдельного (человека), а крепкие муниципальные учреждения, которые древнейшие правители, в том числе и самые злобные, имели мудрость допустить к деятельности, представляли для тирании управителя преграду, для управленческих служб которого было уже достаточным оставить открытыми двери для надежды на лучшее будущее. Эта политическая система римского государства могла бы быть реализованной в малом (объеме) при бесконечном (географически) существе тирании, словно исходя из этого, но система смогла проявиться не в малой, но в величественной форме. В государстве малой протяженности граждане периодически и чаще подвержены государственному произволу и, следовательно, деспотизму.

С тем будет то, чего ему желается. После этапа моей жизни при правлении Тиберия, Калигулы, Нерона, Домициана, Каракаллы и т.д. я позволил себе испытывать страх перед деспотическим правлением. Чуть ли не все индивиды обычно наслаждались здесь безопасностью и своей собственностью; немногие люди подверглись нападкам, но каждый постоянно находился под угрозой сего. Если привыкаешь к страху, не размышляя (критически) о нем, то приобретаешь легкомысленный характер, если привыкаешь к нему, о нем (совершенно) не думая, приобретаешь ужасный характер. При таком порядке вещей чувство безопасности общественной жизни владеет людьми крепче, чем при любой иной системе. Однако возникает страх морального разложения. Принадлежность к (определенной) партии неизбежна, но она разрушает всякое согласие, любое единодушие сограждан. Личная польза заменяет собою место добродетели и любви к отечеству. Добродетельные и беспорочные одинаково бессильны (перед этим) и каждый испытывает недовольство.

Через все то, что я в течение восемнадцати столетий видел, я пришел к выводу, что диктаторское правление временно, но в определенных пропорциях неминуемо неизбежно. Я понял, что продолжая свое бытие в обычные времена, оно несет в себе лишь преходящее, противоестественное благо, которое как следствие может порождать трагическое истощение сил, которое престарелые слабаки не хотят приписывать изменению системы, тогда как она, напротив, является все-таки следствием неразумного упрямства. Это те политические наблюдения, которые, я думаю, были записаны мной частью в парке Потсдама и частью в Версальском в 1787 году.

Впрочем, не все тогдашние цезари заигрывали с деспотизмом; были (среди них) многие, которые уважали права сената. Иные были образцом справедливости и добродетели. Ни Веспасиана, ни Тита нельзя отнести к плохим правителям. Но все-таки я, как еврей, не мог любить ни того, ни другого, и чтобы отомстить последнему, я желал бы (с превеликим) удовольствием соблазнить его Беренику.

При завоевании Иерусалима я потерял многих внучатых племянников и боль от разрушения моего отечества согнула меня. Я не мог понять, как мой соотечественник Иосиф мог легко утешиться по этому поводу. Многие годы я был сломан, не имел никакого желания отправиться в Рим. Во времена Домициана я пробыл там лишь два или три часа, когда мне представился счастливый случай увидеть этого кайзера падающего мертвым из окна своего дворца.

Недолго после этого я был в Эфесе, где в те времена восторгались храмом Дианы, считавшимся одним из чудес света. Он величественно возвышался, подпираемый ста двадцатью семью колоннами ионического стиля, высотой в шестьдесят футов. Недалеко от него продавал свои фантазии знаменитый Аполлоний Тианский. Он был похож – его внешность и его речи – на карманного игрока Калиостро, которого я вскоре увидел в Париже у принца Луи де Рогана, который думая, что я эльзасский еврей, допустил меня к себе. Между тем, было в Аполлонии нечто странное, ибо могу доказать это: я был в числе его слушателей, когда он оповестил о смерти Домициана в тот самый миг, когда тот был убит в Риме!

Я предоставляю тем, кто по своей доброте верит слову Плиния, дело восхваления Траяна. Говорят, его душа через посредство некой добродетельной персоны была освобождена из преисподней. Если бы это зависело от меня, то знаю точно, что я оставил бы его там, ибо я вовсе не люблю завоевателей. Не является ли в обоих случаях несправедливостью и жестокостью проливать человеческую кровь без (видимой) причины на поле брани или на эшафоте?

Я знавал кайзера Гадриана, с которым встречался во всех уголках империи. Он всегда имел при себе своего верного друга Антиноя, толстого со свисающими щеками юношу с приветливым лицом. Я видел этого монарха и в Риме, и я вспоминаю как при первой возможности передал ему письмо-прошение. Очень много разных просителей находились в тот день во дворце. Один из них уходил прочь, сраженный печалью: Гадриан за день до этого отказал ему в каком-то прошении. После того, как он спрятал свои седые волосы под париком, то пожелал снова быть выслушанным кайзером. Друг мой,– сказал ему кайзер, – я вчера отказал в том же самом прошении твоему отцу, я не могу решить и в твою пользу.

Во времена Гадриана в Риме процветала великая роскошь, город кишел обабившимися молодыми людьми, которые были заняты ничем иным, лишь своими наслаждениями. Среди них можно выделить Вера, которого адаптировал Гадриан. Под его подушкой всегда лежал Овидий; службу в его жилище несли мальчики, одетые как маленькие амуры, а их сподвижники, Борей и Аквилон по имени, имели за плечами крылья.

Антонин и Марк Аврелий были очень высокородными князьями, однако они имели несчастье попасть в зависимость от жестокой судьбы, которая в жизни мужчин, склоняющихся под игом брака, проявляет себя подлым образом. Они знали, говорят, как делать дружественную мину при плохой игре; они знамениты в «Анналах» как одни из приятнейших мужей, как и обе королевны Фаустины в ежегодниках огрубевших галантных журналов. Впрочем император Марк Антоний был бравым мужчиной. Он находился в очень угнетающем его безденежьи и предпочел гардероб своей супруги продать с аукциона, чем обложить своих подданных новым бременем (налогов). Римский народ его исключительно любил и выражал Галлии большую благодарность за то, что его жизнь благодаря этому (поступку) была продлена и что он изобрел для него лекарство Фериак.

После смерти Марка Антония судьба была озабочена поисками для римского народа ряда достойнейших князей, и посчитала наилучшим вручить ему кайзера Коммода. Он любил странствующих зверей, в качестве гладиатора он участвовал в боях семьсот тридцать пять раз; он имел сераль, состоящий из трехсот женщин, который он периодически обновлял55
  Город Иерусалим был завоеван в 70 году, Веспасиан умер в 79, Тит в 81, Домициан – 96, Траян – 117, Адриан – 138, Антоний – 161, Марк Аврелий – 180, Коммод в 192.


[Закрыть]
. Понятно, что я в силу своего призвания должен непрестанно путешествовать, и так как я более трех дней нигде оставаться не мог, то должен был познать Римскую империю как свой собственный карман. Я не мешкал извлечь пользу из моего странничества, и когда я проходил по местам, где останавливались прекраснейшие люди для осмотра (этих мест), я всегда старался угодить им. Так я видел Плутарха в Херонее, где он трудился над тем, чтобы издать жизнеописание знаменитых мужей. На мой вопрос, как он решился завершить свои дни в таком маленьком городе, он ответил: Как раз потому, что он так мал и что число народа здесь не может быть уменьшено даже на одну единственную персону. Он хотел также, чтобы я оставался в Херонее, дабы дать ему возможность совершить поездку в Рим, и дабы количество народа в его родном городе не уменьшилось бы по этой причине. Для меня принять подобное предложение было невозможным, чего он никак не хотел понять. Оскорбленный моим отказом, он отказался от своего обещания, которое он мне уже успел дать: включить меня в Жизнеописание о великих мужах.

Покинув Херонею, я направился в Никополис в Эпире, чтобы увидеться с философом Эпиктетом. Я встретил его прихрамывающим на большой дороге, недалеко от его соломенной хижины. Он впустил меня и показал мне глиняную лампу, которую только что купил, проданную ему в результате торга за три тысячи драхм. Тут пришли неряшливо (одетые) женщины, старые и молодые, которые хотели упросить его образовать их в философском плане. Эпиктет сказал всем только два слова: Терпение и воздержание! Как, – спросили юные девы, – какая удивительная философия! Терпение – это да, но воздержание? О, да! – произнесли старые, – воздержание должно быть, но терпение? Эти отзывы доставили мне большое удовольствие. Я не мог ограничиться молчанием, и не высказать слово (от имени) евреев, что женщины так же мало должны внимать философии, как и философы женщинам.

Несколько лет после (описанных событий) я вновь находился в Греции, отправившись на Олимпийские игры, чтобы увидеть удивительную пьесу, которую предлагал киник Перегрин. Случайно я оказался рядом с Лукианом, с остроумнейшим и язвительнейшим писателем, которым восхищаются и доселе. Он видел лишь комические стороны вещей и мало руководствовался чувством сострадания, которое должна была бы вселить в него смерть философа; воспринимал лишь смехотворные причины и побочные обстоятельства (развития фабулы). Он породил такое множество острот насчет Перегрина и его последователей – киников, что все они объединились, единодушно подняли свои трости, дабы напасть на безрассудного писателя. По счастливой случайности мне удалось избавить его от их гнева66
  Плутарх жил при правлении Нервы, Траяна, Адриана и Антония; Эпиктет умер в 150 году, Перегрин был сожжен в 166, Лукиан жил при правлении Антония.


[Закрыть]
.

Септимия Севера и Каракаллу я не видел, но знавал Гелиобала. Я видел (императора) в его вышитом золотом шелковом одеянии, с его азиатской тианой на голове, украшенном браслетами и ожерельями, с насурмленными черными бровями и подкрашенными красными щеками.

Я видел его мать Соемис, которая шла по горе Квиринал, чтобы председательствовать в женском сенате, созданном совсем недавно для установления здравого этикета и моды для римских дам. Заседания этого собрания были ни в коем случае публичны, но (даже) в трехстах шагах от помещения, где они проводились, можно было услышать гогот, болтовню и ликование дьявола.

Случай дал мне возможность прочесть на одной из колонн Капитолия уведомление, в котором публике сообщалось, что Гелиобал пригласил всех остроумных людей предложить новые блюда, дабы увеличить сокровища Комоса. Я знал, что бесконечные рагу, которые были обычным (явлением) для кухни Цецилии, вышли из моды. Я решил продемонстрировать одно из них во дворце. Кайзер отведал его и признал абсолютно отвратительным в высшей степени и наложил на меня штраф, не есть ничего иного до тех пор, пока я не изобрету лучшее (блюдо). На другой день я явился с другим рагу. Гелиобал остался им доволен; он был настолько милостив, что выплатил мне за это десять тысяч сeстерций и сказал, что я должен прийти к нему и пожить (у него) тот период времени, на который он пригласил знатнейших сенаторов. Архитриклинус или придворный хаусмайстер знал его людей. Тех из его гостей, кто явился с пустым желудком, усадили по одну сторону, а всех гурманов по другую. Гелиобал принудил первых упиться (хмельными напитками), а другим приказал подавать многочисленные кушанья.


Страницы книги >> 1 2 3 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации