Текст книги "Чахоточный шик. История красоты, моды и недуга"

2.7. Сэр Александр Крейтон и аппарат для йодных ингаляций. Слева: Сэр Александр Крейтон. Справа: Французский аппарат для йодных ингаляций для лечения туберкулеза. Неизвестный изобретатель. Ок. 1830–1870. Музей науки, Лондон

В течение девятнадцатого века количество патентованных лекарств неуклонно росло, и ассортимент противочахоточных препаратов стал доступен широкой общественности. Кроме того, практикующие врачи разработали разнообразные ингаляционные методы лечения, чтобы справиться с фундаментальной единицей патологии – туберкулом. Эти процедуры включали вдыхание различных бальзамов, вяжущих средств и смол. В 1823 году сэр Александр Крейтон свидетельствовал в пользу эффективности вдыхаемой смолы при лечении туберкулеза: «Надежда, которую я, как и некоторые другие, в последние годы возлагал на излечимость чахотки, целиком возникла из опыта, особенно в силу эффективности паров смолы и высокой температуры»[121]121
  Crichton A. Practical Observations On the Treatment and Cure of Several Varieties of Pulmonary Consumption. London: Lloyd and Son, 1823. P. 5.


[Закрыть]. В 1830-х годах особенно популярным стало вдыхание паров йода; позже в качестве средств для ингаляций получили признание карболовая кислота, креозот и сероводород[122]122
  Smith. The Retreat of Tuberculosis 1850–1950. P. 45.


[Закрыть]. Хотя лечебных средств было в избытке, все же среди медиков существовал консенсус о том, что чахотка была «болезнью, которую ‹…› с нашими нынешними познаниями не могут победить никакие средства и которая обычно приводит к смертельному исходу»[123]123
  Baron J. An Enquiry Illustrating the Nature of Tuberculated Accretions of Serous Membranes. London: Longman, Hurst, Rees, Orme, and Brown, 1819. P. 18.


[Закрыть].

В отсутствие медицинского решения проблемы развивалось социальное, и внимание переключалось на профилактику, которая, как и все, связанное с чахоткой, была менее простой, чем можно было надеяться. Четкого разделения между экологическими и наследственными причинами туберкулеза не существовало; напротив, объяснения оставались запутанными. Как правило, считалось, что унаследованная предрасположенность осложнялась возбуждающей заболевание причиной, которая приводила к возникновению острого или хронического заболевания, что, в свою очередь, усиливало вероятность дальнейшего развития туберкулеза путем повышения восприимчивости человека[124]124
  Lomax E. Heredity or Acquired Disease? Early Nineteenth Century Debates on the Cause of Infantile Scrofula and Tuberculosis // Journal of the History of Medicine and Allied Sciences. 1977. 32:4 (October). P. 374.


[Закрыть]. Наследственная конституция, физическая форма человека и качество окружающей среды, а также любые другие факторы, обусловленные образом жизни, продолжали оставаться важными темами в практических научных исследованиях туберкулеза.

Глава 3. Возбуждая чахотку: причины и культура болезни

В 1855 году Томас Бартлетт заявлял, что «Чахотка – это заболевание, которое не щадит никого; она завладевает жизнями как богатых, так и бедных, не существует ступени общества, на которой бы вы были избавлены от ее атак. Не дает привилегий ни класс, ни пол; не защитит от нее и возраст, ибо всякий ‹…› подвержен нашествию этой страшной болезни»[125]125
  Bartlett T. Consumption: Its Causes, Prevention and Cure. P. 2–3.


[Закрыть]. Несмотря на ее повсеместную распространенность, чахотка не стала для общества объединяющей силой, наоборот, она породила множество дискурсов и конструктов восприятия, и в соответствии с ними ее жертвы наделялись статусом Другого. Противоположные репрезентации выходили за рамки дихотомии здорового и больного тела и включали внутренние различия по классовым и гендерным границам в сообществе больных. Как утверждают Кларк Лоулор и Акихито Судзуки, «в течение восемнадцатого века чахотка становится маркером индивидуальной чувствительности, гениальности и выдающихся личных качеств в целом: ее возросшая репрезентация в литературе и искусстве отражает и в некоторой степени усиливает ее воспринимаемую культурную ценность для личности»[126]126
  Lawlor C., Suzuki A. The Disease of the Self: Representing Consumption, 1700–1830 // Bulletin of the History of Medicine. 2000. Vol. 74. No. 3. P. 476.


[Закрыть].

Личное окружение: символ статуса

В девятнадцатом веке чахотка фигурировала в двух отличных и, на первый взгляд, не связанных между собой дискурсах, в которых жертвы из более состоятельных классов общества превозносились, в то время как малообеспеченные больные стигматизировались. Тактика лечения болезни разнилась в соответствии с социальным статусом пациента, и во многих отношениях к ней относились как к различным явлениям в зависимости от состояния и характера больного. Представление о том, что туберкулез частично связан с социальным статусом, имело решающее значение для определения образа жизни человека и его или ее окружения. Окружение стало основным объяснением туберкулеза среди рабочих. Это, в свою очередь, способствовало негативному восприятию болезни в этих группах. Общественники, ратовавшие за социальные реформы, и врачи-исследователи представляли членов низшего сословия не жертвами, а вершителями своей собственной кончины. Напротив, у более обеспеченных представителей общества возникновение чахотки в первую очередь рассматривалось как следствие наследственного дефекта, осложненного возбуждающими причинами. Такое возвышенное позиционирование болезни давало состоятельной жертве лишь ограниченный контроль над обстоятельствами, спровоцировавшими болезнь. Среди низших классов диатезис туберкулеза считался результатом плохого качества воздуха, пьянства или материальных лишений – всех типичных признаков их жизненных обстоятельств. Учитывая, что туберкулез изначально рассматривался как городское заболевание из-за его повышенной видимости в городах, логически следовало, что существует повышенная восприимчивость к болезни из-за нездоровой среды жизни в мегаполисе[127]127
  В 1818 году Джон Мэнсфорд затронул некоторые проблемы, связанные с городской жизнью: «Одной из причин легочной чахотки ‹…› является дыхание пыльной атмосферой: и я считаю это обстоятельство настолько важным при выборе места жительства, что не могу удержаться от нескольких предостерегающих намеков в его отношении. О тех, кто живет в больших городах и вблизи дорог общего пользования, нельзя сказать, что они дышат чистым воздухом в сухую и теплую погоду. Облака пыли, беспрерывно поднимаемые проходящей толпой ‹…› становятся источником чего-то более серьезного, чем просто неудобство. Я убежден, что этот воздух ‹…› при такой загрязненности становится мощной причиной раздражения и последующего заболевания легких». Mansford. An Inquiry into the Influence of Situation on Pulmonary Consumption. P. 54–55.


[Закрыть].

По мере того как люди мигрировали из сельской местности в более крупные города в поисках работы, они сталкивались с условиями жизни и труда, составлявшими идеальную среду для процветания болезней. Исходя из этого, Фридрих Энгельс утверждал, что условия жизни и труда являются причиной высокой заболеваемости туберкулезом.

На то, что загрязненный воздух Лондона и особенно районов, где живут рабочие, в высшей степени благоприятен для развития чахотки, ясно указывает горячечный вид большого количества людей. Если прогуляться по улицам ранним утром, когда толпы людей идут на работу, удивишься тому, сколько людей выглядят полностью или частично чахоточными. Даже в Манчестере люди выглядят иначе; этих бледных, худощавых, узкогрудых призраков с впалыми глазами, которых можно встретить на каждом шагу, эти вялые, дряблые лица, неспособные к хоть сколько-нибудь живому выражению, я видел в таком поразительном количестве только лишь в Лондоне, хотя в заводских городах Севера чахотка ежегодно уносит орды жертв[128]128
  Engels F. The Condition of the Working-Class in England in 1844 / Translated by Florence Kelley Wischnewetzky. London: George Allen & Unwin, Ltd., 1892. P. 98–99.


[Закрыть].

Рабочие были вынуждены жить в неудовлетворительных жилищных условиях, недоедали и изнывали от тяжелого физического труда; обстоятельства, которые в сочетании с переполненными производственными помещениями, антисанитарными условиями жизни, физическими и материальными тяготами создают идеальные условия для быстрого развития и распространения туберкулеза, а также других смертельных заболеваний.

3.1. «Ночлежный дом на Филд-лейн», иллюстрация из книги Gavin H. Sanitary Ramblings. London: Churchill, 1848

Ответственность за вспышки различных заболеваний ложилась на скученные и чудовищные условия городской жизни. Трущобы представлялись как очаги разложения – полная противоположность открытым пространствам, свежему воздуху и солнечному свету, которые врачи преподносили как полезные условия для предупреждения и лечения туберкулеза. В 1839 году журнал Blackwood’s Edinburgh Magazine писал о важности окружающей среды для здоровья:

Первостепенными составляющими человеческого существования в многолюдных городах являются чистая вода, чистый воздух, отменная канализация и тщательная вентиляция ‹…› [и] возможность заниматься спортом на удобном расстоянии. Таким образом, в каждом городе есть свои общественные дыхательные органы – его инструменты народного дыхания – столь же важные для населения в целом, как важен для отдельных людей воздух, которым они дышат[129]129
  Под общественными дыхательными органами подразумеваются лондонские парки. В статье автор рассматривает необходимость обеспечения чистых открытых пространств для сдерживания болезней. The Lungs of London // Blackwood’s Edinburgh Magazine. Vol. XLVI. London: T. Cadell. 1839. P. 213.


[Закрыть].

В статье освещались соответствующие физические причины болезней: вода, воздух, водопровод и канализация, вентиляция и физическая активность, и все это неоднократно подчеркивалось в медицинских трудах о туберкулезе.

Чахотка могла проистекать от множества внутренних и внешних факторов, включая скудное питание, спертый воздух и эмоциональное несчастье, и все они были способны спровоцировать диатезис[130]130
  Hull R. A Few Suggestions on Consumption. P. 52.


[Закрыть]. Хотя эти условия, казалось, удовлетворили исследователей, пытавшихся объяснить широкое распространение туберкулеза среди представителей рабочего класса, они мало что давали для объяснения одновременного возникновения смертельной чахотки среди привилегированных категорий граждан. Томас Беддоуз обратился к изучению влияния болезни на высшие слои общества.

Вероятно, можно было бы приблизиться к оценке количества состоятельных британских семей, зараженных этой болезнью. Я полагаю, что членов обеих палат парламента, потерявших отца, мать, брата, сестру или ребенка в результате чахотки, можно было бы вычислить без особого труда. Это соотношение, вероятно, применимо к дворянству в целом, их привычки и конституции не будут существенно зависеть от различий в их благосостоянии[131]131
  Beddoes. Essay on the Causes, Early Signs, and Prevention of Pulmonary Consumption. P. 6.


[Закрыть].

В отношении представителей высших классов, страдающих от чахотки, применялось объяснение через роль травм и бездействия[132]132
  В 1842 году Генри Гилберт фактически отрицал рост заболеваемости туберкулезом среди рабочего класса: «По собственному опыту могу судить, что частичный рост заболеваемости чахоткой произошел, главным образом, в высших слоях общества, и особенно среди женщин; в то же время среди низших классов этот недуг, кажется, встречается все реже. Вероятно, это можно объяснить, если принять во внимание все больший комфорт, которым теперь пользуются рабочие и бедняки, составляющие наиболее обширную долю населения; в то время как богачи, потворствуя нездоровым увлечениям нашего века, предаются все более разрушительным и противоестественным излишествам, постепенно создающим склонность к болезни. Мы видим, что об этой болезни даже не слышали в некоторых странах, где искусство утонченности и роскошные практики цивилизованной жизни еще не завоевали прочного положения в обществе». Gilbert H. Pulmonary Consumption. P. 22.


[Закрыть]. Роберт Халл предостерегал богатых от того, что он считал подражанием менее удачливым, у которых не было выбора.

Почему ничем не стесненные богачи должны подражать потребностям бедных? Почему родители, которым небеса дают средства для бегства из неоснащенных канализацией домов и неосушенных земель, остаются жить в гнилостной атмосфере многолюдных городов? На улицах, в переулках? Почему щедрое питание недоступно тем, чьи кошельки могут его позволить? Все согласны с тем, что золотуха и чахотка – форма золотухи – преобладают среди бедных. Тогда эти болезни являются результатом условий жизни, которыми бедные отличаются от богатых. Каковы они? Преимущественно нечистый воздух, скудная еда, неубираемые экскременты. Однако богатые заключают своих чахоточных в азотные камеры; держат их в постели, как если бы упадок был активным воспалением; упускают из виду брюшной аппарат и его самые сильные выделения, как если бы легкие, зависящие от живота внутри и атмосферы снаружи, были полностью изолированы от обоих[133]133
  Hull R. A Few Suggestions on Consumption. P. 53.


[Закрыть].

3.2. Смерть направляет стрелу на танцовщицу. Дж. Глида. Акватинта. XIX в.

В трудах о чахотке в подавляющем большинстве случаев постулируется, что женщины из высших слоев общества более подвержены туберкулезу, чем мужчины, в основном из-за ограничений, налагаемых на них обществом. Женщины из среднего и высшего классов становились чахоточными из-за их малоподвижного образа жизни. Беддоуз отмечал: «В богатых семьях я в значительной степени приписываю болезнь праздности женщин, которые гораздо чаще становятся жертвами чахотки»[134]134
  Beddoes. Essay on the Causes, Early Signs, and Prevention of Pulmonary Consumption. P. 125.


[Закрыть]. Он даже дошел до того, что поставил способность бездеятельности лишать здоровья выше влияния воздуха, загрязненного мелкими твердыми частицами[135]135
  Ibid. P. 64.


[Закрыть]. Важными причинами развития чахотки также были названы развлечения, характеризующие роскошный образ жизни привилегированных классов[136]136
  Dubos and Dubos. The White Plague. P. 197–198.


[Закрыть]. В 1832 году английский хирург, пионер в области медицины труда Чарльз Тёрнер Такра утверждал, что «влияние профессиональной жизни на физическое состояние высших чинов, вызванное их занятиями и привычками, настолько знакомо практикующему врачу, что не требует прямого исследования. Однако они не менее важны. Действительно, пагубные последствия слишком искусственного состояния общества более ярко выражены в высших слоях, чем в низших классах»[137]137
  Thackrah C. T. The Effects of Arts, Trades, and Professions, and of Civic States and Habits of Living, on Health and Longevity. 2nd edn. London: Longman, Rees, Orme, Brown, Green, and Longman, 1832. P. 6.


[Закрыть]. Хотя бедность и связанный с ней образ жизни могли приводить к туберкулезу, праздный и малоподвижный образ жизни богатых также стал одной из самых обсуждаемых причин чахотки, особенно среди женщин.

Считалось, что увлечение модой и/или модным образом жизни, включая такие привычки, как танцы сверх меры или – на противоположной стороне спектра – отсутствие физических упражнений, вызывает туберкулез. Например, в начале девятнадцатого века, когда в моду вошел вальс, многие врачи и публицисты утверждали, что новые танцевальные движения фатально содействуют туберкулезу. В 1814 году британская писательница-мемуаристка Эстер Линч Пиоцци так прокомментировала выбор одной молодой женщины по случаю бала, организованного Уайтс-клубом[138]138
  Это был один из балов по подписке, организованных джентльменским клубом тори «Уайтс», чтобы отпраздновать выздоровление короля Георга III после болезни.


[Закрыть]: «Мисс Лиддел получила предложение о покупке билета, но отказалась, потому что она была не совсем здорова: доктор Бейли[139]139
  Мисс Лиддел – дочь Генри Джорджа Лидделла (1749–1791), 5-го баронета замка Рэйвенсворт, Мэтью Бейли (1761–1823) – врач, специализировавшийся на торакальной и абдоминальной медицине, автор «Патологической анатомии некоторых наиболее важных частей тела человека» (Morbid Anatomy of Some of the Most Important Parts of the Human Body, 1795). К 1799 году его частная практика была настолько обширна, что ему пришлось оставить преподавание и уволиться из больницы Святого Георгия, чтобы сосредоточиться только на ней. Он был одним из врачей, которые лечили дочь Георга III, принцессу Амелию, на последней стадии ее чахотки, а после ее смерти стал лейб-медиком короля.


[Закрыть] похвалил ее и сказал что 50 девушек еще более больных, чем она, пошли бы на бал, несмотря на все риски, и, по его расчетам, 40 из них умрут в результате такого разгорячения после танцев»[140]140
  Hester Lynch Piozzi to Anna Maria Pemberton, June 1814 // The Piozzi Letters: Correspondence of Hester Lynch Piozzi, 1748–1821 (formerly Mrs. Thrale). Vol. 5 1811–1816 / Ed. by E. A. Bloom, L. D. Bloom. Cranbury, NJ: Associated University Presses, 1999. P. 278.


[Закрыть]. В «Руководстве для ветеранов» (1829) танец назван «соблазнительным развлечением», которое «может навредить» из-за бурного и продолжительного напряжения сил. Автор отмечал: «На самом деле, я знал, что часто причина самой смертельной болезни, легочной чахотки, очень четко прослеживается к возвращению домой из бального зала»[141]141
  Be a Physician / The Manual for Invalids. 2nd edn. London: Edward Bull, 1829. P. 194.


[Закрыть]. Эта связь между интенсивными физическими нагрузками и туберкулезом сохранялась и в девятнадцатом веке. В 1845 году The Medical Gazette ясно показала связь между танцами и чахоткой, описав наблюдения «за пациентом ‹…› у которого были неоднократные приступы кашля, боли в груди и кровохарканье, что явилось следствием большого напряжения в танцах»[142]142
  Cure of Phthisis Pulmonalis by Sugar of Lead combined with Opium and Cold Water // The Medical Times. Vol. XII. London: J. Angerstein Carfrae, 1845. P. 142.


[Закрыть]. Таким образом, избегание болезней и индивидуальное самосохранение все больше зависели от личного окружения и индивидуального поведения.

Эфемерные причины чахотки

Помимо четко определяемых причин, таких как окружающая среда и образ жизни, существовали нематериальные, эфемерные причины туберкулеза, которые считались столь же смертельными для тех, кто обладает наследственной предрасположенностью. Чахотка, казалось, атаковала более уязвимые группы населения с большей силой, вынуждая исследовать другие факторы, предположительно, способствующие заболеванию: психические и эмоциональные. Такие эфемерные эмоциональные причины получали все большее внимание при объяснении возникновения туберкулеза среди высших слоев общества.

С древних времен считалось, что между разумом, индивидуумом и его или ее болезнью существует тесная связь, и эта связь излагалась в терминах гуморальной теории через взаимодействие гуморов с психикой и душой человека. Считалось, что острые эмоции, такие как грусть или чрезмерная радость, вызывают болезнь. К восемнадцатому веку более механический подход к телу заменил гуморализм, но представление о том, что болезнь была результатом нарушения, вызванного как физическим, так и ментальным, психическим или эмоциональным напряжением, осталось[143]143
  Lawlor C. Consumption and Literature. Р. 19.


[Закрыть]. Единство функций духа и тела не утратило своего влияния с принятием патологоанатомического подхода к медицине. Вместо этого акцент на самом материалистическом мышлении, обнаруживающем болезнь в осязаемых телесных структурах, особенно в нервах, применялся к взаимосвязи между душой и физическим состоянием. Гуморы сменились действием твердых тел и жидкостей, но страсти остались тем, что соединяло тело и душу, в чем они взаимодействовали и сообщались.

Врачи-исследователи стремились пролить свет на особенности связи между разумом и телом путем изучения способности эмоций и психических процессов подрывать здоровье[144]144
  Porter R. Diseases of Civilization // Companion Encyclopedia of the History of Medicine / Ed. by W. F. Bynum and Roy Porter. Vol. 1. London: Routledge, 2001. P. 591.


[Закрыть]. Лаэннек был одним из многих, кто занимался ролью целого ряда причин в развитии легочной чахотки, классифицируя роль психосоматических факторов, таких как «печальные страсти», при туберкулезе, и приводя доводы в пользу деструктивного характера глубоких, постоянных, продолжительных меланхолических эмоций[145]145
  Porter R. The Greatest Benefit to Mankind. P. 311; Dubos and Dubos. The White Plague. P. 127.


[Закрыть]. Сторонники теории наследственной природы туберкулеза также ссылались на «печальные страсти» в своих объяснениях болезни, укрепляя идею о том, что туберкулез являлся продолжением характера жертвы[146]146
  Barnes D. S. The Making of a Social Disease. P. 29.


[Закрыть]. Лаэннек настаивал, что печальные страсти объясняют распространение болезни в городской среде. В городах люди были более вовлечены в самые разнообразные виды деятельности и чаще взаимодействовали друг с другом, и эти обстоятельства давали больше возможностей для разочарования, печали, несдержанного поведения, дурных поступков и плохой морали, и все это могло привести к горьким взаимным обвинениям, сожалениям и чахотке[147]147
  Роберт Халл писал о роли страстей в 1849 году: «Отложение туберкула находится под их [страстей ума] удивительным влиянием. Веселье, радость, надежда предотвратят и, возможно, избавят от туберкулезных отложений. Мрачность, страхи, уныние приводят к быстрым и смертельным бедам. Истории молодых женщин, „вычеркнутых безнадежной любовью“, свидетельствуют о бесчисленных случаях гибели от туберкулеза ‹…›. Депрессия вызывает туберкулез». Hull R. A Few Suggestions on Consumption. P. 51.


[Закрыть].

Нервные и чахоточные

В течение восемнадцатого столетия болезни в целом и туберкулез в частности все чаще и чаще связывались с работой нервной системы[148]148
  Lawlor C. Consumption and Literature. P. 52.


[Закрыть]. Считалось, что нервы обладают внутренним свойством чувствительности, а значит, у «нервного» человека могла развиться чахотка и истощение в силу высокой степени его или ее чувствительности и связанной с этим динамики психологических процессов. Несколько позднее в том же веке зарождавшиеся модели нервной системы и представления о роли «чувственного тела» были быстро приняты рядом известных врачей и философов, настаивавших на господстве роли нервной системы в объяснении болезней[149]149
  Среди известных теоретиков нервной системы семнадцатого и восемнадцатого веков можно назвать Томаса Уиллиса, Альбрехта фон Галлера, Роберта Уитта, Уильяма Каллена, Александра Монро II и Джона Брауна. Подробнее о дискуссиях о нервах и влиянии этих теорий см.: Rousseau G. S. Nerves, Spirits, and Fibres: Towards Defining the Origins of Sensibility // Studies in the Eighteenth Century / Ed. by R. F. Brissenden and J. C. Eade. Toronto: University of Toronto Press, 1976; Lawlor C. It is a Path I Have Prayed to Follow // Romanticism and Pleasure / Ed. by Thomas H. Schmid and Michelle Faubert. New York: Palgrave Macmillan, 2010.


[Закрыть]. (См. во вклейке ил. 11.) Например, швейцарский анатом Альбрехт фон Галлер предпринял всестороннее исследование работы нервов. Он утверждал, что нервные волокна обладали внутренним свойством, известным как «чувствительность». По мнению Галлера, «чувствительность» состояла в способности нервов распознавать и реагировать на внешние стимулы. Ткани с большим количеством нервных волокон, такие как мышцы и кожа, также обладали повышенной степенью чувствительности. Галлер назвал «реактивную» способность как нервов, так и мышц, другими словами, их способность отвечать на внешние стимулы, «раздражимостью». В 1752 году Галлер опубликовал результаты своих экспериментов, что повлияло на труды шотландских анатомов, например Уильяма Каллена, и способствовало ключевому повороту в теории медицины[150]150
  Elmer P. The Healing Arts: Health, Disease and Society in Europe 1500–1800. Manchester: Manchester University Press, 2004. P. 187.


[Закрыть].

Труды Уильяма Каллена в значительной мере определили распространенность социопсихологических объяснений болезней в Англии и стали частью масштабного движения, признававшего за нервной системой главную роль в объяснении болезней[151]151
  Уильям Каллен был чрезвычайно влиятельным членом Эдинбургской медицинской школы, автором книги «Первоначальные основы врачевания» (First Lines of the Practice of Physic). Bynum W. F. Nosology // The Companion Encyclopedia of the History of Medicine / Ed. by W. F. Bynum and Roy Porter. Vol. 1. London: Routledge, 2001. P. 346–347; Elmer P. The Healing Arts. P. 167, 189; The Cambridge Illustrated History of Medicine / Ed. by R. Porter Cambridge: Cambridge University Press, 1996. P. 165.


[Закрыть]. Его работы основывались на патофизиологическом подходе к механизмам и процессам болезни, которые, как он полагал, контролируются нервной системой. Каллен мыслил жизнь как последовательность нервных воздействий, отдавая предпочтение нервной системе в истолковании возникновения болезней. На первый план он выдвигал функционирование нервной системы как источника жизни и считал раздражимость и чувствительность наиболее важными качествами организма человека. Каллен утверждал, что чувствительность – это способность нервной системы не только воспринимать ощущения, но и передавать волю тела, в то время как раздражимость – это разновидность «нервной силы», находящейся в мышцах. Степень выраженности этих качеств различалась у разных людей. Фактически, раздражимость обратно пропорциональна силе человека. Например, слабый или ослабленный человек будет обладать повышенной раздражимостью, в то время как сильный человек будет обладать меньшей раздражимостью и иметь склонность к неподвижности. Здоровое состояние организма, согласно этой концепции, достигается за счет баланса между чувствительностью нервной системы и раздражимостью мышц. Если равновесие нарушается, приведя к недостатку или избытку любого из этих качеств, обязательно наступает болезнь[152]152
  Elmer P. The Healing Arts. P. 189.


[Закрыть]. Каллен экстраполировал эти идеи, утверждая, что из-за первостепенного значения нервной системы в правильной работе организма все болезни имеют нервную составляющую. Следовательно, невроз был больше, чем просто психическим заболеванием, он был заболеванием, возникающим в результате изменений в функционировании нервной системы, особенно таких, которые возникали как следствие пережитых эмоций или ощущений[153]153
  Bynum W. F. Nosology. P. 346–347.


[Закрыть].

3.3. Джон Браун. Гравюра Дж. Дональдсона с портрета Дж. Томсона

Бывший ученик Каллена, а затем его хулитель Джон Браун (1735–1788) сосредоточил внимание на нейрофизиологии в другом аспекте. Браун утверждал, что жизнь зиждется на «возбудимости», и болезнь возникает, когда имеется избыток или недостаток этого свойства[154]154
  Ibid. P. 347.


[Закрыть]. Для Брауна, таким образом, болезнь является результатом нарушения в механизме возбуждения и течение этого расстройства определяет тип развивающейся болезни[155]155
  The Cambridge Illustrated History of Medicine. P. 166.


[Закрыть]. В его схеме было всего два основных типа болезней. Избыточное возбуждение системы вызвало «стеническую» болезнь (например, ревматизм, милиарную лихорадку, скарлатину и корь), в то время как недостаточное количество возбуждения приводило к «астеническому» расстройству (например, тифу, холере, подагре, водянке и туберкулезу)[156]156
  Согласно «Таблице возбуждения и возбудимости» доктора Джона Брауна, цит. по: Russell J. R. The History and Heroes of the Art of Medicine. London: John Murray, 1861. P. 342–343.


[Закрыть].

Считалось, что большая часть недугов имеет астенический характер, являясь следствием слабости. Более того, чрезмерное возбуждение, характерное для стенического типа болезни, можно было истощить, что в конечном итоге приводило к астении, или болезни «косвенной слабости». Медицинская система «браунизма» рассматривала болезнь как продукт общего нарушения патофизиологических процессов и утверждала, что отклонение от состояния здоровья является количественной, а не качественной проблемой[157]157
  Bynum W. F. Nosology. P. 347.


[Закрыть]. Превознесение нервной системы имело не только биологические последствия, оно также стало частью развивающегося «культа чувствительности». Чувствительность подразумевала более утонченный тип страданий, присущий представителям среднего и высшего классов, и стала одним из способов среднего класса отделить себя от низших слоев и выстроить свою собственную идентичность[158]158
  Литература по чувствительности обширна, но есть несколько отличных ориентиров: Barker-Benfield G. J. The Culture of Sensibility: Sex and Society in Eighteenth-Century Britain. Chicago: University of Chicago Press, 1992; Goring P. The Rhetoric of Sensibility in Eighteenth-Century Culture. Cambridge: Cambridge University Press, 2005; Dwyer J. Virtuous Discourse: Sensibility and Community in Late Eighteenth-Century Scotland. Edinburgh: John Donald Publishers, Ltd., 1987; Mullan J. Sentiment and Sociability: The Language of Feeling in the Eighteenth Century. Oxford: Oxford University Press, 1990; Ellis M. The Politics of Sensibility: Race, Gender and Commerce in the Sentimental Novel. Cambridge: Cambridge University Press, 2004; Jones C. Radical Sensibility: Literature and Ideas in the 1790s. London: Routledge, 1993; Van Sant A. J. Eighteenth-Century Sensibility and the Novel: The Senses in Social Context. Cambridge: Cambridge University Press, 2004.


[Закрыть].

Чувствительность была глубоко встроена в представления людей восемнадцатого века о теле, в результате чего появились новые стратегии самопрезентации и социального перформанса, а чувствительность стала символом эпистемологии чувств эпохи Просвещения как материальный источник сознания[159]159
  Например, Пол Горинг исследовал способы, с помощью которых художественная литература «порождала перформанс языка чувств, включая перформанс слабости». Goring P. Rhetoric of Sensibility. P. 14.


[Закрыть]. Нервная система оставалась основой этого психоперцептивного подхода: нервы передают ощущения, и скорость этой передачи зависит от эластичности нервной системы. Считалось, что у представителей среднего и высшего классов пластичность нервной системы выше, и популярная литература сделала это понятие еще более модным. Чувствительность даже использовалась в правовом контексте в качестве стратегии защиты в некоторых судебных делах[160]160
  См.: Rabin D. Identity, Crime, and Legal Responsibility in Eighteenth-Century England. New York: Palgrave, 2004.


[Закрыть]. Широкая применимость понятия «чувствительность» и его растущая связь с сознанием, эмоциями, знаниями и утонченностью привели к постоянному переопределению этого термина, а также его культурных и медицинских последствий[161]161
  An Oxford Companion to the Romantic Age: British Culture 1776–1832 / Ed. by I. McCalman. Oxford: Oxford University Press, 1999. Р. 102.


[Закрыть]. С медицинской точки зрения культурные проблемы имели биологические последствия, и в обществе нарастало беспокойство по поводу влияния, которое эта все более утонченная культура оказывала на возникновение «нервных болезней».