Текст книги "Служба доставки книг"

С тех пор ей не было никакого дела до того, что подумают соседи, и она больше не выходила под открытое небо.

Открывая дверь, она не говорила: «Добрый день, господин Кольхофф», «Здравствуйте» или «Рада вас видеть». Она говорила: «Полная пряжа», «Продержанные автомобили» или «Пощение». Когда он позвонил в дверь в этот раз, она открыла, широко улыбаясь: «Саморелягушация».

Теперь Карлу предстояло найти правдоподобное объяснение этого слова. «Саморелягушация – это путь к познанию того, что составляет сердцевину тебя самого. Этот термин происходит из “Сказки о Короле-лягушонке, или о Железном Генрихе”. Той самой, которая стоит в первом ряду “Детских и семейных сказок” братьев Гримм. В основе этой концепции лежит гипотеза о том, что у каждого внутри есть лягушка, которой предстоит превратиться в блистательного принца с помощью любви (в сказках – поцелуя). Впервые этот термин был использовал в 1923 году в работе Зигмунда Фрейда “Я” и “Оно”».

В качестве вознаграждения за догадку госпожа Длинныйчулок выдала ему вишневый леденец. Как-то раз его объяснения не показались ей такими же убедительными – тогда она вручила ему леденец с лимонным вкусом. Взамен Карл выдавал ей книгу, которую она заказывала. На упаковке книги он всегда рисовал большой красный цветок.

Госпожа Длинныйчулок читала всё. От классических приключенческих романов и научной фантастики до юмористических книг. Все, что читалось увлекательно и легко, но не углублялось в суть фактов.

«Послезавтра у меня будет для вас новое слово, – сказала она перед тем, как закрыть дверь, – настоящий крепкий орешек, а не слово». После этого она наклонилась к Псу и достала из кармана брюк что-то, что тот немедленно проглотил.

Хотя рюкзак уже опустел, Карлу нужно было зайти еще к одному покупателю. Каждый визит к нему был очень приятным событием, потому что у покупателя был самый теплый баритон из всех, какие Карлу доводилось слышать. Если бы можно было голос постелить на диван, стоило бы непременно выбрать для этой цели голос этого человека. Для Карла он был Чтецом – героем романа Бернарда Шлинка. В этом романе юный Михаэль Берг читал вслух своей возлюбленной – женщине, на двадцать лет его старше. Правда, на самом деле его покупатель читал перед работницами на сигаретной фабрике. Она была основана всего несколько лет назад и оставалась единственной на всю страну. Там могли себе позволить собственного чтеца, который бы в рабочие часы читал книги вслух, как принято на Кубе. Все это было, конечно, маркетинговой уловкой, так что платили Чтецу мало. Но он настолько любил свою работу, что постоянно наматывал на шею шарф, чтобы держать голосовые связки в тепле. За пределами сигаретной фабрики Чтец практически не говорил, чтобы беречь голос. Вот почему Карл не был сильно удивлен, когда он позвонил ему лично и попросил принести пастилки для горла из аптеки у книжного магазина. Сам Чтец на улицу выходить не хотел – по городу как раз шла волна гриппа. Наверное, по этой же причине в этот раз Чтец лишь слегка приоткрыл дверь. Получив свой пакет с пастилками, он одарил Карла благодарной улыбкой и щедрыми чаевыми (принимать которые тот не хотел, зная, что Чтец не особенно богат). Он достал одну пастилку из упаковки, перед тем как закрыл дверь своей квартирки под самой крышей простенького многоквартирного дома. При его строительстве сохранилось то, что придавало зданию хоть немного красоты и уюта, – небольшая ферма[1]1
  Ферма – вид конструкций в современном строительстве; стержневая система, остающаяся геометрически неизменяемой после замены ее жестких узлов шарнирными. Прим. ред.


[Закрыть] в виде клеток, где держали кур.

* * *

Карл всегда огорчался, когда рюкзак становился пустым. Это значило, что пора возвращаться домой. Не то чтобы ему не нравился его дом, но Пес никогда не следовал за ним туда, а за дверью никто не ждал, что он придет, чтобы погладить и приласкать.

Последний отрезок пути пролегал через центральное кладбище. На Карла оно действовало умиротворяюще. Мысль о том, что здесь закончится однажды его путь, была лишь в последнюю очередь пугающей. Он думал еще и о том, какое кладбище красивое. Ему было по меньшей мере лет двести. Статуя Жнеца с костяным черепом, возвышавшаяся в центре, улыбалась так, будто знала что-то неведомое.

На табличке у дверного звонка Карла значилось «Э. Т. А. Кольхофф». Это была ложь, хотя и только наполовину, ведь фамилия все-таки была верной. Он всегда восхищался писателем Гоффманом из-за его инициалов. У кого еще могли быть все три буквы? Д. Р. Р. Толкин, в музыке – К. Ф. Э. Бах. Было что-то особенное в тройных инициалах. Между ними можно уместить многое. Как будто за ними пряталась тайна, а вместе с ней – ответ на вопрос, почему их владелец не написал ни одного из имен.

Иногда его письма возвращались к отправителям: новый почтальон не знал, что за этими буквами прячется Карл. И все-таки он не менял табличку с именем. Теперь ему уже семьдесят два и он не получает так уж много писем. Да и если бы он это сделал, табличка больше не была бы поводом для радости, хотя и облегчила бы работу службе доставки.

В его квартире было слишком много комнат. Четыре плюс небольшая кухня, ванная комната без окон и такой же туалет. Иногда они казались ему садом, в котором ничего не выросло. Две комнаты предназначались для детей. Одна из них, с окнами в зеленый двор, должна была стать комнатой для девочки. В другой, из окна которой выходили на улицу с проезжающими машинами, жил бы сын. Он так и не нашел женщину, с которой завел бы детей, но квартиру менять не стал. За все эти десятилетия арендная плата ни разу не повышалась. Наверное, потому, что о ней забыли.

Он жил здесь со своей бумажной семьей, которую старательно защищал от света и пыли стеклянными витринами. Книги постоянно требовали, чтобы их читали. Так, как драгоценности хотят, чтобы их носили, или, точнее, так, как животные хотят, чтобы их ласкали и любили. Иногда Карлу казалось, что все эти слова были заперты в клетках. Он знал, что все эти годы просто пробегался по ним глазами.

Карл понимал людей, которые собирали книги, как иные собирают марки. Которым нравилось любоваться корешками и чувствовать, что в книгах были люди, с которыми их связывали общие судьбы. Которые собирали книги вокруг себя, как будто жили в одной квартире с хорошими друзьями.

Он повесил свою зеленую куртку на крючок за дверью, рядом с ней – рюкзак и поправил их. Затем он пошел на небольшую кухню, чтобы на столе из каленого стекла намазать черный хлеб маслом, посыпать его солью, выпить стакан рассола от квашеной капусты, а после съесть зеленое яблоко, разрезанное на четвертинки.

Квартира в свое время продавалась как «квартира с балконом». На самом же деле «балкон» представлял собой чугунную балюстраду перед двустворчатой стеклянной дверью. Рядом с ней стояло вольтеровское кресло, на котором лежала книга с кассовым чеком вместо закладки. С этого места можно было наблюдать за старым городом, чем Карл и занимался сейчас. Ему хотелось увидеть, ходят ли там его покупатели или прыгает ли по крышам Пес, хотя обычно он так не делал. Карл всегда считал до десяти, умывался и шел спать. Он натягивал на себя одеяло, зная, что на следующее утро мог снова нести несколько совершенно особенных книг своим совершенно особенным покупателям.

Глава 2. Незнакомец

Наутро Карл чувствовал себя книгой, потерявшей несколько страниц. Последние несколько месяцев это чувство становилось все сильнее и сильнее, и ему казалось, что в переплете его жизни осталось уже совсем мало листов.

Он готовил кофе на кухне. Его пальцам было тепло, как будто кто-то растопил маленькую печку в фарфоровой чашке. Что-то похожее на счастье проникало в него вместе с этим теплом и нежной волной понемногу растекалось по телу. Поэтому он держал дома только чашки из тонкого фарфора, несмотря на то что они были и более дорогими, и более хрупкими. Через толстые стенки нельзя ничего почувствовать.

День торопился, как грубая черно-белая пленка, на которой едва можно различить, что происходит. Только когда в половине седьмого колокольчик над входной дверью книжного магазина зазвенел, приветствуя Карла, цвета стали возвращаться в его жизнь.

Сабина Грубер заняла свою позицию за прилавком. Она специально стояла так, чтобы ни одному покупателю не удалось взглянуть на газетную заметку в золотой рамке на стене прямо у нее за спиной. Эта статья с фотографией на полстраницы сообщала о необычном способе Карла доставлять книги. После появления заметки многие люди стали заказывать книги, которые пришли бы к ним сами. Вскоре очарование новинки рассеялось, и покупатели поняли, что они были вовсе не читателями, а телезрителями.

Сегодня в коробке Карла лежало две книги. Хотя в них было совсем немного страниц, они показались Карлу тяжелыми, когда он накинул рюкзак на плечи. Леон уселся на ковер неподалеку от стойки с открытками и смотрел в свой телефон, будто зачарованный. Футбольная книга Ника Хорнби по-прежнему лежала на столе. Его слова было не так-то просто услышать, когда множеством голосов звала к себе всемирная сеть.

– Снова в патруль? – спросил Леон, не отрываясь от дисплея.

– Я же не полицейский, – отвечал Карл. – Я ношу книги.

– Разве это не скучно?

Леон снова не поднял взгляд, и Карлу показалось, что тому совсем нет дела до ответа. Но если уж его спрашивали, он отвечал. И отвечал честно и настолько подробно, насколько это было необходимо.

– Я – как стрелка на часах. Можно было бы подумать, что ей грустно раз за разом проходить тот же путь и возвращаться к началу. Но все как раз наоборот: стрелка наслаждается уверенностью в выборе пути и цели, уверенностью в том, что ее путь не будет ошибочным, всегда будет точным и принесет пользу, – Карл посмотрел на Леона, но тот не поднимал глаз.

– Понимаю, – сказал Леон.

Карл вышел, поправляя ворот пиджака. Он знал, что сегодня у него есть цель, и поэтому чувствовал себя спокойно. Чего он не знал, так это того, что в этот день ему предстояло взяться за новую задачу. Задачу, потяжелее даже, чем полный рюкзак книг.

Это был осенний день, замечтавшийся о лете. Соборную площадь заливал солнечный свет, старые стены снова выглядели молодыми, а старый город – недавно выстроенным.

Как только Карл Кольхофф ступил на площадные булыжники, отполированные бесчисленными подошвами нескольких поколений, то тут же почувствовал себя так, будто за ним пристально наблюдают. Он даже остановился и повернулся, оглядываясь, как световая камера маяка. Люди проплывали мимо, как корабли. Некоторые были быстроходными моторными лодками, другие медленно дрейфовали, как плоты. И никто из них не смотрел на него.

Карл знал, что ему непременно надо придерживаться расписания. Он буквально ощущал секунды опоздания своими нетерпеливыми ногами. Он поспешил дальше, пытаясь избавиться от этого ощущения, назойливого как муха. Ощущение никуда не делось. Неожиданно маленькая девочка с темными кудряшками прошла мимо Карла, подстроив свой шаг под его.

Она выглядела в точности как главная героиня книжки про дворец для принцессы. Это была одна из тех книг, в которых принцессам можно было менять наряды на липучках. Еще она немного походила на девочку Лили из истории про Лили и дружелюбного крокодила, в которой главная героиня и крокодил сражались со злым Касперлем.

Правда, эту девочку стоило бы для полного сходства нарядить в ярко-желтый зимний пуховичок с толстыми деревянными пуговицами, желтые вязаные колготы и светло-коричневые сапожки с отделкой из овечьей шерсти. Но самой заметной деталью, конечно, был бы кожаный летный шлем с очками – своего рода модный аксессуар, потому что управлять вертолетом в нем было нельзя. Кроме того, нужно было представить, что на ее лицо кто-то просыпал пыльцу подсолнуха – столько у нее было веснушек. Особенно много их собралось на курносом носу, как будто он был самым привлекательным местом на лице. Ее глаза были светло-голубыми – как небо, а не как морская вода.

– Привет! Меня зовут Шаша. Мне девять лет, – она сказала это так, будто ожидала, что Карл в ответ назовет свое имя и свой возраст. Это была информация, а не предлог для общения. Для своих лет Шаша была маленькой, из-за чего ее часто дразнили в школе. Еще ей казалось, что она слишком толстая. Но виной тому были лишь запасы, которые ее детское тело заготавливало для стремительного роста в скором будущем.

Карл не замедлял шага. Книги должны были, в конце концов, быстро добраться до своих читателей. Хоть и не овощи, но все-таки книги казались ему скоропортящимся товаром.

– Ты не боишься меня?

– Не-а.

– Тебе не стоило бы идти за незнакомцем.

– Ты не незнакомец, я тебя знаю.

– Это не так.

– Я постоянно вижу из своего окна, как ты проходишь через Мюнстерплац. С тех пор как я научилась думать. А думать я научилась рано, так сказал мой папа. И с тех пор уже не переставала думать. Это со мной всегда было, как колокольный звон собора на площади. Так что я тебя знаю, – слова сыпались из нее как из ведра.

– Раз ты меня знаешь, как же меня зовут?

– Я и про колокола в соборе этого не знаю. Но ведь я узнала бы их из сотен тысяч миллионов других таких же колоколов. Так же, как я узнала бы тебя среди кучи людей.

Карла этот довод совсем не убедил. Ему все это казалось ребячеством.

– Значит, ты все же меня не знаешь и я все-таки незнакомец.

– Ты Книгоходец. Так я тебя называю. Так что у тебя есть имя, и я его знаю.

Карл вздохнул.

– Если ты так долго за мной наблюдала, должно быть, ты знаешь, что я всегда хожу один.

– Это совсем не проблема. Ты идешь один, и я иду одна рядом с тобой.

– Нет, – сказал Карл, – так не пойдет.

Хотя ему и хотелось, чтобы у него были дети, он совершенно их не понимал. Его собственное детство осталось так далеко позади, что в его памяти стало чем-то вроде выцветшего полароидного снимка. И пока Карл становился старше, дети все так же оставались детьми, и расстояние между ними и Карлом росло. Теперь он уже не знал, как его преодолеть.

И оставил Шашу стоять одну.

* * *

На следующий день Шаша снова пришла. Сначала она ничего не говорила, просто шла рядом и наблюдала за ним.

– Я вчера вечером думала о том, не опасен ли ты. Потому что ты спросил, не боюсь ли я. – Она указала на его ноги: – Но ты совсем не опасно ходишь.

Карл посмотрел на свои ноги – на то, как они двигаются. Он никогда не думал о том, что мог каким-то образом «опасно» ходить. Зато вчера вечером он думал о том, что сделает, если Шаша вернется. А именно – что ни в коем случае не возьмет ее с собой в свой обход.

Вот почему он ответил ей так:

– Может быть, я становлюсь опаснее, когда сворачиваю за угол? В узких улочках старого города?

– Не думаю.

– А может, я похищаю детей!

– Нет, ты бы не смог. – Шаша нисколько не впечатлилась.

– Хочешь, чтобы я это доказал?

– Не слишком-то ты быстрый.

– Уверена? Хочешь, чтобы я тебя схватил?

– Ты это серьезно? – она опустила подбородок и скептически подняла брови.

– А я ведь это сделаю!

– Так ты сделаешь или так и будешь болтать?

Карл обошел Шашу, а она все это время пристально смотрела на него. Он выждал, пока она моргнет, и тогда потянулся, чтобы схватить ее, но она просто увернулась. Всего один на маленький шажок в сторону, не больше. Он потянулся снова, но она опять увернулась, смеясь.

– Мы в школе всегда играем в салки. И я на втором месте, только Свенья играет лучше. Но она лучшая во всем, так что это не в счет. Кроме того, она очень грубая – а это уж говорит о том, насколько хорошей подругой может быть человек. А друзей она постоянно меняет.

Карл прекратил ловить Шашу. Он и так был достаточно смешон. Оставалось надеяться, что никто этого не видел. Все-таки не хотелось бы испортить репутацию.

Шаша посмотрела на него с ухмылкой.

– Выходит, меня ты не боишься. А вот Свенью, судя по всему, боишься?

Она кивнула.

– Страшно боюсь. Правда, ее все боятся. Ее лучше бояться. Ты бы тоже испугался.

Карл рассмеялся. Он почувствовал себя старой ржавой машиной, которая снова была на ходу.

– Ты смешно смеешься, – сказала Шаша, – как будто правильно смеяться не умеешь.

– Все умеют смеяться.

– А вот и нет. Только не моя тетя Бербель, она никогда не смеется.

– Откуда она?

– Из Швеции, по-моему.

– И почему же в Швеции не смеются?

– Зимой там холодно, и когда смеешься и открываешь рот, холодный воздух обдувает зубы. А это больно. Поэтому они только улыбаются. Тетя Бербель забавно машет руками, когда ей смешно, и даже топает ногами на одном месте.

Карл свернул в Салианский переулок.

– Твои родители наверняка беспокоятся, куда ты подевалась.

– Мой папа еще на работе, а мама умерла.

Карл остановился и посмотрел в Шашины голубые глаза.

– Мне очень жаль.

– Чего из этого жаль?

Карл задумался.

– И того и другого. Но второго, конечно, намного больше.

– Мама – это просто фотография на комоде, я ее совсем не помню. Мне кажется, поэтому я не могу грустить от того, что она умерла, – она улыбнулась и показала на свой рот. – Папа говорит, у меня ее улыбка и ее смех. Вот почему я так люблю смеяться. Получается, что так моя мама смеется вместе со мной. А твоя мама с тобой смеется?

Карлу не хотелось говорить о своей матери.

– Послушай, если твой отец вернется домой, а тебя там нет…

– Он и так знает! Я часто куда-нибудь ухожу. Он совсем об этом не беспокоится, так что и тебе тоже не стоит.

С тех пор как его жена умерла и доходы семьи резко сократились, отец Шаши много и подолгу работал в компании по обработке металла. В противном случае им пришлось бы переехать, а он не хотел, чтобы дочке пришлось через это пройти. Уж точно не через расставание с друзьями – они обязательно должны были остаться.

– Я иду сегодня с тобой, потому что я вот что подумала – мне очень хочется знать, куда же ты ходишь. Я всегда вижу тебя на площади, и только. Я часто представляла себе твой путь. Даже буквально рисовала его – картинками! А теперь я хочу узнать наверняка. Потому что мне любопытно. В какой-то момент стало настолько любопытно, что я просто подошла к тебе.

Особняк мистера Дарси был уже совсем рядом.

– В английском языке есть пословица, которая звучит так: от любопытства кошка сдохла.

Шаша посмотрела на него с удивленно поднятыми бровями.

– Для тебя она значит вот что – ты со мной не пойдешь. И это мое последнее слово.

* * *

На следующий день она снова пришла. У Шаши был хитрый план. Не имело значения, насколько убедительными были ее уговоры взять ее с собой – аргументы Карла против этой затеи были еще убедительнее. Вот почему она не стала ничего говорить и просто пошла за ним.

Карл с каждым шагом ожидал от нее хоть слово, но она молчала. И поскольку он не знал, что ей сказать, он тоже молчал. Довольно долго они шли рядом. Тогда-то Карл и решил, что сегодня – но только сегодня – она может пойти с ним, потому что она была в этот день очень тихой. Впрочем, здесь он ошибся. Он посмотрел на нее.

– Только при условии, что ты не скажешь ни слова. Веди себя тихо!

– Да, поняла.

– И не делай глупости, как маленькая.

– Я никогда не делаю.

– Не беспокой моих покупателей.

– Я никогда никого не беспокою.

– И это все – только сегодня. В порядке исключения. Ты знаешь, что такое исключение?

– Само собой. Я же не ребенок, мне уже почти десять!

На один шаг Карла Шаше приходилось делать два с половиной. Поэтому ее шаги были торопливыми, и ритм равномерного звука его кожаных подошв уступил место сбивчатому спотыканию. Когда впереди показался особняк мистера Дарси, Карл остановился и сделал глубокий вдох.

– Мистер Дарси – очень хороший покупатель. Он почти каждый день читает по книге.

– По целой книге?

– Да.

– Ничего себе, – Шаша одобрительно кивнула. – Он, значит, ничего больше не делает. – Она посмотрела на особняк. – Наверное, в его доме полно книг.

Особняк, полный книг, казался ей настоящим раем. Или, по крайней мере, одним из вариантов рая, которые она могла себе представить. Среди них был и довольно классический, с облаками из сахарной ваты и шоколадным фонтаном. Шаша придерживалась убеждения, что в девять лет человек спокойно может иметь коллекцию раев.

– Я не думаю, что мистер Дарси хорошо ладит с детьми, – предупредил Карл, звоня в дверь. И ясно почувствовал духовное родство с ним.

Хозяин дома открыл дверь и тут же закрыл ее, когда увидел Шашу, подумав, что она собирает деньги на благотворительность. Дарси терпеть не мог жертвовать деньги лично. Каждый год он переводил десятую часть своей прибыли благотворительным организациям. Но отдавая кому-то деньги в руки, он чувствовал себя так, будто пытался загладить вину.

Карл снова позвонил:

– Это я, господин фон Гогенеш. Карл Кольхофф из книжного магазина «У городских ворот».

Дверь снова открылась.

– Что нужно ребенку?

– Ребенок со мной. Она умница, – это было не утверждение, а скорее оправдание.

– Сколько у вас книг, – спросила Шаша, – если посчитать все вместе?

Дарси покачал головой, как будто не понял вопрос.

– Я хорошо умею считать, – сказала Шаша и прошмыгнула мимо него. – Я даже очень хорошо умею считать. Девочки не понимают математику – полная чушь! Точно так же, как то, что девочки не умеют заниматься спортом. Я могу даже бегать и считать одновременно! Мне показать?

Шаша не стала дожидаться ответа. Ее опыт подсказывал, что иногда люди отвечают не так, как следует. Она побежала внутрь дома, который, казалось, состоял из гулких коридоров с картинами на затянутых бархатом стенах, из лестниц и перил, дверей и окон. Из чего он не состоял, так это из людей и книг. Шаша ожидала увидеть повсюду корешки томов, а не каменную кладку стен, но не увидела ни одного.

– Остановись, девочка! – она услышала зов у себя за спиной, но сделала вид, что он относился к кому-то другому, кто гулял по особняку. В какой-то момент Шаша очутилась в огромной пустой зале с огнем в старом камине, темно-коричневым кожаным диваном и мраморным столом, на котором лежал блокнот и три книги.

– Три? – воскликнула она. – Всего три? А где же тогда остальные? В подвале?

Шаша собралась бежать дальше, но Дарси и Карл вошли в комнату.

– Мне очень жаль, – сказал Карл, – я не рассчитывал на такое поведение.

Он крайне бережно относился к своим драгоценным покупателям – тем немногим, кто еще оставался. Так, будто это были хрупкие сырые яйца. Сейчас ему приходилось наблюдать, как Шаша разбивала одно из них. Именно мистер Дарси, самый сдержанный из всех, тот, кто так рьяно берег свою частную жизнь от вмешательств. Именно он был тем, кого она выбрала. Почему же он не был достаточно настойчив, почему позволил ей пойти с собой? Глупый старик! Он прямо сейчас отвел бы этого ребенка домой, дождался бы ее отца с работы, чтобы сказать ему, что он будет жаловаться и чтобы Шаша никогда больше не посмела его беспокоить. Мистер Дарси приблизился к Шаше. Что он сделает в ярости?

– Ты не найдешь тут других книг, – сказал он с неожиданной теплотой в голосе. – В доме всего три книги.

Шаша в изумлении посмотрела на камин.

– Вы сжигаете их или вроде того?

Дарси сел на диван.

– Подойди ко мне, пожалуйста.

Шаша не задумываясь подошла. Она все еще жила в мире, где богатые люди обязательно должны быть хорошими – иначе как бы они стали богаты? Мнение, которое меняется только со временем.

– Понимаешь ли, я очень люблю книги, и жечь бы их не стал. Конечно, я считаю, что это возможно – но только в исключительных случаях. Например, если зима слишком морозная и нужно согреться, чтобы не замерзнуть насмерть, – тогда это может спасти жизнь. Книги могут спасать нас по-разному: согревать наши сердца, а в чрезвычайных ситуациях – наши тела.

– Но где же тогда все ваши книги?

– Знаешь, люди ведь все больше забывают о чтении. При этом между книжных обложек – люди и их истории. Внутри каждой книги – сердце, которое начинает биться, когда ее читаешь. Потому что это сердце соединяется с твоим.

Его слова звучали грустно. Он не смотрел не на Шашу, а на огонь. Обычно он не говорил много и делал это теперь только от того, что ему казалось, как будто он говорит сам с собой. Если он к кому и обращался сейчас, так это к Карлу. Ему он уже давно хотел бы многое сказать.

– Я анахронизм. И мне нравится им быть. Я медленно двигаюсь в мире, который становится все быстрее и быстрее. И мне хотелось бы, чтобы люди читали, – Дарси взял одну книгу из небольшой стопки. – Все, что я прочел, отправляется прямиком в библиотеку старого города, чтобы дарить радость другим, до тех пор пока совсем не пожелтеет.

– Пожелтеет… – Шаша распробовала слово на вкус. – Неприятное слово. Звучит как-то липко, – сказала она.

– Вот-вот! И оно как будто заразное, как болезнь, которую можно подхватить, прикоснувшись к страницам. Никому уже не захочется трогать пожелтевшую книгу. Как больного проказой. Я передал городской библиотеке деньги на пристройку, в которой можно было бы хранить уже пожелтевшие книги, так чтобы они не продолжали желтеть. Колония изгоев, если угодно. К сожалению, лекарства от этой беды нет.

Шаша представила, как старые книги теснятся в темной библиотеке – грустное зрелище. Но и то, что она видела перед собой сейчас, тоже совсем ее не радовало: ни пустующие комнаты особняка, ни голые, холодные стены.

– Но всегда ведь есть пара тех книг, которые особенно нравятся. Которые никак нельзя отдать, потому что хочется, чтобы они были с тобой. Я бы ни за что не отдала «Близняшек Лоттхен».

– Как раз такие книги особенно важно отдавать, чтобы другие тоже нашли в них радость.

– Вы говорите почти как священник.

Дарси рассмеялся.

– Иногда я так себя и чувствую, – потом он посмотрел на Карла Кольхоффа. – Какая у вас умная маленькая попутчица.

– Я удивлен не меньше вашего.

– Вы могли бы привести ее с собой снова. Ну а сейчас мне нужно немного поработать до закрытия биржи в одном далеком краю.

Дарси нравилось выражаться архаично. Это придавало рациональной денежной игре особый шарм.

– А в следующий раз я покажу тебе мой сад, хорошо? Тебе и господину Кольхоффу тоже. Потому что я уже давно хочу показать ему сад.

Карл был не из тех, кто плачет. Последний раз он плакал лет в четырнадцать, когда его сердце разбила девочка, которая на перемене прочла его любовное письмо, сбрызнутое дорогими мамиными духами, всем своим подружкам. А потом выбросила в мусорку. Карл больше не помнил ее имени. Его глаза совсем забыли, каково это – плакать от горя. Вот почему сейчас он почувствовал только, как зачесались краешки глаз.

Мистер Дарси проводил их до двери, и они вежливо попрощались друг с другом. Потом Карл посмотрел на Шашу. Она в этот момент пыталась балансировать на одной ноге.

– Я знаю, что ты собираешься мне сказать, – она наконец сумела поймать баланс, – мне не стоило лезть, куда не следует. Но разве же я лезла?

Карл кивнул.

– И еще ты хочешь сказать, что меня за ухо стоило бы отвести к отцу, – она протянула свой мизинчик. – И что я никогда-никогда больше не должна ходить с тобой!

Карл кивать не стал.

– Но теперь, когда этот человек был так мил и пригласил нас двоих, ты больше не можешь так сказать. И что все-таки хорошо, что я забежала в дом, даже если это совсем неправильно. Вот почему ты не знаешь, что мне сказать. В твоей голове два голоса, и ты понятия не имеешь, какой из них прав. Так что я предлагаю тебе отличное решение: я буду продолжать ходить с тобой. И буду вести себя хорошо. Потому что я извлекла урок из своей ошибки, а это ведь должно вознаграждаться.

– Как тщательно ты все продумала.

– Это все пришло мне в голову, пока мы шли через тот длинный коридор.

– Мне пора, – сказал Карл и двинулся дальше, покачивая головой, – остальным книгам из рюкзака пора к своим хозяевам.

– А я? – спросила Шаша. – Я не знаю, как отсюда дойти до дома.

Карл остановился.

– Это ты тоже в том коридоре придумала?

Шаша гордо кивнула.

– На случай, если всего остального будет недостаточно, – она невинно улыбнулась, как будто была самым драгоценным ребенком на свете.

Карл тяжело выдохнул.

– Ты же не станешь больше забегать в дома и квартиры? Просто потому, что тебе любопытно?

– Не-а, этого я делать не буду.

– Честно?

Шаша подошла к нему и протянула ладонь. Карл взял ее за руку.

– Уговор есть уговор – нарушать нельзя, – произнося это, на каждом слоге Шаша пожимала его руку, скрепляя обещание.

* * *

Следующей они посетили монахиню. Она жила в старом монастыре и никогда оттуда не выходила. После пятисот девятнадцати лет существования Ватикан собрался распустить Бенедиктинский орден, а она не захотела покинуть монастырь. Все-таки это был ее дом.

Никто и подумать не мог, что сестра Мария Хильдегард будет однажды жить в монастыре. Ее отец был молекулярным биологом, а мать – астрофизиком. Оба они строго верили в науку. Все, что подтверждалось только буквами и не доказывалось цифрами, не имело для них никакого значения. О Боге в их доме говорить было не принято.

Но их дочь еще в детском саду заявила, что не хочет быть принцессой или астробиологом (о чем втайне мечтали ее родители). Она хотела быть монахиней. Родители только посмеялись и подумали, что она перерастет глупую мечту. Кроме того, им хотелось бы иметь внуков, о чем они нередко говорили. Тем временем мечта росла вместе с их дочерью. Это было неясное желание, как неосязаемое облако, которое не имеет твердой формы, а только формируется ветром. Оно каждый раз выглядит по-другому, но все-таки это всегда одно и то же облако.

После окончания школы их дочь на шесть недель отправилась в Зимбабве, чтобы работать с сиротами. По счастливой случайности это был проект бенедиктинских монахинь. В их кругу умиротворение вновь стало частью жизни сестры Марии Хильдегард. Вечерами она читала Новый Завет. Но не как в школе, в качестве обязательного задания к следующему уроку, а по собственной воле и в том объеме, какой был ей по силам. Она познакомилась с молодым человеком по имени Иисус, и он указал ей путь.

Этот путь привел ее в монастырь бенедиктинских монахинь. Там она впервые за всю свою жизнь почувствовала себя по-настоящему на своем месте. Это было похоже на возвращение домой, после того как стало уже казаться, что никакого дома нет. Сестра Мария Хильдегард не хотела покидать это особенное место, потому что нигде больше ей не было так хорошо.

Епархия уже высылала уведомление о выселении, отключала электричество, воду и отопление, угрожала штрафами. Но на основании древнего церковного закона ее никак нельзя было заставить уйти силой. При этом, если бы она уехала из монастыря по собственному желанию, вернуться ей бы уже не позволили. Хотя сестра Мария Хильдегард не знала, наблюдают ли за ней, она не хотела рисковать. Карл всегда приносил ей детективные романы. И каждый раз он упаковывал еще фунт муки и коробочку свечей в качестве необходимых припасов. Они никогда это не обсуждали. Другие соседи тоже время от времени приносили ей что-нибудь, надеясь, что небеса не станут на это гневаться.