Текст книги "Я вам покажу!"

Катажина Грохоля
Я вам покажу!

От всей души посвящаю эту книгу Войтеку Эйхелъбергеру за то, что он опрометчиво уговорил меня продолжить писать и даже – о ужас! – читал почти каждый машинописный вариант.

СИНДРОМ РАЗДРАЖИТЕЛЬНОСТИ

Я сидела в кухне и грустно смотрела в окно. Стоит мне сесть в кухне и начать смотреть в окно, как меня моментально одолевают всякие тревожные мысли. Что же будет с нашей Вселенной, когда все теплеет и теплеет, если верить одной газете, и холодает и холодает, если верить другой? Во второй напомнили, что через каждые десять тысяч лет наступает ледниковый период и очередное десятитысячелетие – не знаю, правильно ли подсчитали, – как раз истекает то ли в этом, то ли в следующем году. Как откроешь эти газеты, жить становится страшно. Ледниковый период! Только бы после Тосиных выпускных экзаменов!

В кухню вошел Сейчас и с вызывающим видом запрыгнул на стол. Мне-то что, ну и пусть расхаживает себе по столу, коли миру и так не сегодня-завтра придет конец. К тому же «удаленность Марса весьма угрожающе изменяется». Разве не идиотизм писать об «удаленности», если что-то приближается? Уместнее было бы говорить о приближении. Мало того, по всей видимости, на Венере есть жизнь, несмотря на то, что там пятьсот градусов по Цельсию. Интересно, как измерили, если там не были? Кстати, разве градусники не плавятся при такой температуре? Так вот, на Венере есть какие-то микроорганизмы, которые ассимилируют серу, за счет чего и живут.

Совсем как мой бывший: сера любимая среда его обитания. Если не закатит скандал – он просто больной. Тося провела у него выходные. Говорит, у отца, вероятно, андропауза, он все время бесится, точно в жизни что-то не удалось, а Йоли нет, она записалась на какие-то курсы повышения квалификации и по субботам и воскресеньям не бывает дома. Папочке приходится сидеть с малышом, и он нервничает, бог весть почему. Я ничуть не удивляюсь Йоле. Будь я умнее, тоже могла бы пойти на какие-нибудь курсы, лишь бы от него хоть немножко отдохнуть. Хотя бы денек! Если бы я, конечно, была еще с ним. Но к счастью, сие меня миновало и ни на какие курсы совершенствования записываться не нужно. Да и вообще, что это я? С ума, что ли, сошла?

– А ну марш отсюда! Быстро! – прикрикнула я на ни в чем не повинного Сейчаса.

Почему Улины кошки не влезают на стол? А собака и войти не смеет в ту часть дома, где ковровое покрытие? Как такое возможно, что Борис вмиг оказывается на моей кровати, стоит оставить открытой дверь, а кошки – те вообще повсюду? Никто со мной не считается.

Сейчас соскочил со стола и с укором посмотрел на меня. Я отложила газеты, которые должны были повысить мой IQ (коэффициент интеллектуального развития), но лишь избавили от последних крупиц разума, и открыла банку с кормом. С буфета спрыгнул Потом.

– Киски мои любимые, – умилилась я при виде двух клубочков – одного серебристого, а второго черного, склонившихся над мисочкой, – кисули мои…

– Ты не в духе? – Голубой появился в дверях кухни, а я не слышала, как он приехал. Борис даже не тявкнул, а ведь он всегда лает на домашних.

– Жизнь – сплошной кошмар! – Я подставила щеку.

– Жизнь прекрасна, мужчины обворожительны, а потери неизбежны, – улыбнулся мой любимый и поставил в холодильник четыре банки пива, а одну, прохлаждающуюся там уже какое-то время, достал.

– Так начинается алкоголизм! – Я бросила на него выразительный взгляд.

– А так начинается паранойя. – Он погладил меня по плечу. – Я устал до смерти, – сообщил мой милый, открыл пиво, сгреб под мышку газеты и удалился в комнату.

Кошки умяли всю банку и запрыгнули на подоконник. Почему они не могут ходить по-человечески, как у Ули, или сидеть под балконной дверью и послушно ждать, мяукая время от времени? Так ведь нет! Носятся как угорелые: быстрее открывай, немедленно, сию же минуту!

Я открыла окно и задела цветочный горшок, он с грохотом свалился в мойку. Ничего не разбилось, а Адасик, который когда-то давно был такой чуткий, никак не отреагировал на шум. Я могла бы сама упасть в мойку, разбиться, переломать себе все, а он бы и не шелохнулся.

Собственно говоря, какое мне дело до какого-то чертового ледникового периода, который должен наступить чуть ли не завтра? И до Марса? Коли мы пережили солнечное затмение, то, может быть, и с Марсом как-нибудь обойдется! Беспокоит меня совершенно другое. Разве нормально, что он едет в эту опасную Америку? Едет как ни в чем не бывало, а я остаюсь одна как перст с ребенком?

Не годится оставлять женщину одну с ребенком, это безнравственно. Как же я буду жить?

– Почему собака жрет кошачий корм? – Адам вернул меня к действительности.

Борис стоял над пустой кошачьей миской и делал вид, что не понимает, о ком идет речь. Просто уму непостижимо! Улин пес даже близко не подойдет к тому месту, где едят кошки. Хотя оно находится в той же самой кухне, но по диагонали, в противоположном углу. А Борис всегда улучит момент, когда киски что-нибудь оставят, и подъест. Ведь известно, что кошки маленькие и не едят сразу много. Может быть, в моей кухне отсутствует диагональ?

Впрочем, что за вопрос: почему собака ест? А почему бы и нет? Если бы я была собакой и кто-нибудь поставил что-нибудь вкусненькое, я бы тоже съела. К примеру, бифштекс по-татарски с аппетитным маринованным грибком… Или свиную рульку… Но в этом лучше не сознаваться, потому что свиная рулька – еда не для уважающих себя дам.

– Борис! – позвала я пса, спрятавшегося под стол, откуда торчал лишь черный хвост. – Адам тебя о чем-то спрашивает!

Адасик бросил на меня беспокойный взгляд, открыл холодильник и достал вторую банку пива. Борис выполз из-под стола и положил морду мне на колени, а я, конечно, ее прижала.

– Если будешь плохо себя вести, мы запретим тебе смотреть телевизор, – пригрозила я псу. – И не бери пример с папули – никогда, слышишь, никогда не пей двух банок пива подряд, не успев прийти с работы и не сказав ни слова своему любимому существу, обещай…

Борис смущенно помахал хвостом и сполз с моих коленей.

– Любимое существо, – сказал Адам, – я валюсь с ног от усталости. Можно мы начнем общаться после того, как я немного отдохну?

– Конечно, – ответила я с обаятельной улыбкой. – Так ведь я разговариваю с собакой, а не с тобой. Поешь что-нибудь?

– С удовольствием.

«Ну и готовь себе сам! – думала я, вытаскивая кастрюлю из холодильника и с грохотом швыряя ее на плиту. – Во мужик! Крутись вокруг него и хлопочи без роздыху! Прислуживай и обхаживай! Корми и заботься!»

Кастрюля перевернулась, и мясо вывалилось на плиту. Я пустила газ и зажгла все конфорки, огонь вспыхнул до потолка, пришлось схватить сотейник со вчерашним томатным супом и опрокинуть на горелки, суп зашипел, я запустила тарелкой в окно…

Я открыла глаза. Да ведь это же мой Голубой! (Напоминаю, что прозвала я его так за то, что он писал мне послания на голубой бумаге.)

– Сейчас разогрею. – Я открыла холодильник. Человек, измотанный, приходит с работы, а дома его встречает недовольная баба – нелегко, я его понимаю. Вот так-то. Я зажгла самую маленькую горелку и поставила кастрюлю на огонь. Мясо приятно зашипело, я подлила полстакана воды, чтобы не подгорело.

– Я люблю тебя, – признался Голубой и исчез в синей дали с предателем Борисом, послушно шагающим рядом.

Я чистила картошку и во время этой полезной деятельности пришла к выводу, что, собственно говоря, пора принять решение, потому что жить в неуверенности невыносимо. И если я не начну первой, то мы уже, наверное, никогда не поговорим. Он спокойно уедет и оставит меня одну, а коль скоро он так настаивает на этой свадьбе, то, может, мы успеем до его отъезда… Вместо отпуска, который Голубой мне обещал в прошлый четверг. Я поставила вариться картошку, открыла холодильник и вынула кусок сыра. Французы едят сыр как дополнительное блюдо к обеду, почему бы и мне не попробовать?

Когда я забивала свои кровеносные сосуды большой дозой холестерина, ловко запрятанного в сыре, в кухню влетела Тося и крикнула:

– Что ты делаешь?

Холестерин вместе с тарелкой, на которой он лежал, грохнулся на пол.

– Ем, – беспечно ответила я, напрочь забыв, что диаметр моих кровеносных сосудов с каждым днем уменьшается. Впрочем, нет, я еще размышляла о том, не стоит ли поторопиться со свадьбой, прежде чем холестерин полностью перекроет поступление крови в мой мозг.

Непонятно откуда появился Борис и принялся за обе щеки уплетать мой вкусненький сыр. И чавкать при этом.

Разумеется, я могла бы выйти из себя. Что-что, а психовать по каждому поводу я мастерица, но надвигаются Тосины выпускные экзамены – сдает всего лишь через каких-то дурацких девять месяцев! – и несчастный холестерин способен помочь мне перенести этот тяжелый стресс.

– Тося, почему ты кричишь?

– А почему ты ешь эту дрянь? – Дочь посмотрела на меня с отвращением. – И почему швыряешь тарелки?

– Нервы сдают, – ответила я через минуту, рассудив, что правда все-таки лучше.

– Да вроде бы все в порядке, – неуверенно заметила Тося.

– Вот именно, – философски вздохнула я.

Дочь взглянула на меня с сочувствием, а потом приоткрыла крышку.

– У тебя подгорит, – сказала она.

– Не подгорит.

Я встала, тарелку засунула в мойку и приняла твердое решение: поговорю немедленно, сейчас же, иначе просто сойду с ума.

Адам сидел в кресле, положив ноги на столик, и читал газету. Я подумала, что прежде он в моем присутствии не читал. Ну что ж, самое время внести некоторую ясность в отношении даты или чего-нибудь вроде того, коль ему так нужна эта свадьба.

– Адам!

– Хм-м?.. – Он даже не поднял глаз от газеты.

Я прогнала прочь мысль, что меня игнорируют, и решила начать разговор.

– Мы должны обсудить до отъезда некоторые вопросы.

– Угу-у… – прозвучало из-за газеты.

– Может, у тебя нет желания сейчас говорить?

– Не-е… я же говорю.

– Я бы хотела с тобой побеседовать.

Знаю, с мужчиной общаться надо в открытую, нельзя ходить вокруг да около. Это не женщина, которая с полуслова поймет каждый намек, любое отступление от темы и не упустит при этом главного ни за что.

– Угу-у…

– Ты слушаешь меня? – допытывалась я.

– Да, конечно. – Он отогнул краешек газеты, с которой крупным шрифтом вопрошал заголовок: «С каким правительством в Европу???» – Ты читала?

– Нет.

– Прочитать тебе?

Только этого не хватало, чтобы мне дома читали о правительстве. Я уже получила свою порцию информации. Как это мило с его стороны!

– Нет, я лишь хотела поговорить с тобой.

– А чем же мы занимаемся?

Возникло ощущение, что мир понемногу сходит с ума.

– Может, у меня паранойя? – спросила я с опаской.

– Не думаю, – ответил Адасик и заслонился газетой. Я немного занервничала. Мужчина всегда говорит, что «не думает», а потом оказывается, что, напротив, думает, хотя совсем о другом.

– Ты вообще слушаешь меня?

– Конечно, – сказал Адась и, вздохнув, оставил в покое наше правительство.

Нет, черт побери, так не должно быть! К согласию можно прийти только в том случае, когда обе стороны этого хотят, слушают друг друга и тому подобное.

– И о чем же я говорила? – решила проверить я.

– Ты спрашивала, нет ли у тебя паранойи, дорогая. По-моему, нет. Ты вполне нормальная, правда, не всегда, – засмеялся он. – Можно я дочитаю эту статью?

Не знаю, почему с женщиной говорить проще. Не могу понять. Не понимаю. Если бы я захотела побеседовать с какой-нибудь подругой на такую важную тему, как наша свадьба, она бы уж точно не стала читать газету о каком-то правительстве и Европе, мы бы радостно обсудили, как все устроить, кого пригласить, что надеть и т.д.

– Адам, – простонала я, – почему ты уходишь от разговора?

– Не ухожу, только в данный момент я читаю! – ответил он и снова уткнулся в газету. – Неужели нельзя поговорить за обедом?

Я резко развернулась и ушла в ванную. Комок подступал к горлу. Агнешка, правда, мне как-то призналась, что она время жениховства продлила бы до максимума, а я никогда ничего до максимума не стала бы продлевать. А самое бессмысленное, чего я бы уж точно не продлевала, так это как раз предсвадебный период.

Мне стало неприятно. Мало того что он не хочет со мной говорить, хотя я – женщина, хлебнувшая в жизни, во всяком случае, была таковой до недавних пор, похоже, он даже не понимает, о чем будет этот разговор. Нет, разумеется, я не намерена обижаться, да и какой смысл! Его ничем не проймешь, он выходит из себя только тогда, когда я уношу пульт в ванную – не нарочно, конечно. Я не могу тратить здоровье на то, чтобы огорчаться из-за мужчины, которого ничто не в состоянии вывести из равновесия. Кроме меня, разумеется.

Так вот, я сидела в ванной и думала, не поплакать ли мне. Неужто я стану рыдать из-за несостоявшейся свадьбы? Как бы не так!

И вообще я ни о чем его больше не буду спрашивать, больно мне надо. Мы можем жить, как мой экс-супруг и Йоля. Почитывать вместе газеты или записаться на курсы.

Я вернулась в комнату и села рядом с ним на тахту, он деликатно отодвинулся, не задумавшись, кто это я или Борис, настолько был поглощен проблемами наших политиков, которые – толку-то что! – меняются, как в калейдоскопе. К чему сегодня читать, с каким правительством мы войдем в Европу, если прежде, чем мы в нее войдем, у нас наверняка будет новый кабинет министров? Пустая трата времени.

Я взяла страницу с некрологами. По крайней мере есть хоть какая-то польза от чтения этой рубрики. Польза состоит, в частности, в том, что не находишь в ней своей фамилии.

– Ютик, что с тобой? – Ну вот, пожалуйста, стоит начать читать, тебе непременно помешают.

– Ничего, – ответила я и почувствовала комок в горле. Что со мной, к черту?

– Я же вижу. Ты хотела поболтать.

– Уже расхотела, – сказала я, понимая, что решение «не плакать» было принято ad hoc [1]1
  кстати (лат.)


[Закрыть].

– Может, у тебя скоро месячные? – покосился на меня Адась со свойственной ему заботой и проницательностью.

Ну это уж слишком!

Я пошла в кухню и метнулась к сотейнику. Мясо, увы, прилипло ко дну, стало другого цвета и теперь походило скорее на труху.

– Блин! – сорвалось у меня.

– Не ругайся! – Тося в последнее время ведет себя, как Борис: ни звука, ни шороха, а он тут как тут.

– Прежде у меня никогда не подгорала еда, – сказала я, выбрасывая обуглившиеся ошметки мяса в мусорное ведро.

– Прежде мы ели пиццу, – заметила змея, которую я самолично породила. – Сделай яичницу. – И дочь подала мне яйца из холодильника.

Тося редко ест яйца, обычно ей становится плохо при виде одной скорлупы, но на сей раз она почему-то не привередничала. Я вбила шесть яиц на сковороду и стояла, не отходя от плиты. Смотрела, как они шипят, и размышляла о жизни и о смерти.

– Ты тоже всегда ко мне цепляешься перед месячными, – заявила Тося.

Я сняла с огня сковороду и сдернула крышку. Глазунья красиво поджарилась, как и положено, белок загустел, желток немного мягонький. Я отставила сковороду в сторону и взглянула на дочь. Она смотрела на меня, и я при всем своем желании не обнаружила в ее глазах ни капли издевки.

– Твоими или моими? – попыталась сообразить я.

– Ну… – замялась Тося. – И теми, и другими.

И вдруг мне стало все предельно ясно. Просто Адам с трудом переносит предменструальный синдром раздражительности. Становится обидчивым и нервозным, несобранным, мне надо бы об этом помнить и не вызывать его именно в этот трудный момент на разговоры. Ничего странного, что он так реагирует и не в настроении. Хорошие партнеры, даже если они не женаты, спустя какое-то время уподобляются друг другу.

Я улыбнулась и велела Тосе накрыть на стол. Она покорно и без комментариев достала тарелки и кефир.

Мир поразительно прост, достаточно понять механизмы, которые им управляют.

А потом я с ужасом уставилась на хлеб, который начала резать. Если мы с Адамом до такой степени уподобились друг другу, не значит ли это, что у меня теперь по ночам будут поллюции?

НИКОМУ НИ СЛОВА

Я не какая-то взбалмошная истеричка, как может показаться. Просто я попросила Голубого, чтобы он никому не рассказывал о наших дальнейших планах на жизнь, пока мы не решим все до мелочей. И Адась дал слово, хотя при этом, кажется, насмешливо прищурил глаза. Речь шла о всяких пустяках, к примеру, спешить со свадьбой или подождать, пока Адам вернется, и тогда устроить миленькое торжество. Господи, как я обожаю выходить замуж за Голубого!

Он поклялся и добавил:

– Предпринимать какие-либо действия, не сопряженные с риском, – не в моих правилах. – И вынес вердикт: – Решено, я подтверждаю: хочу на тебе жениться.

Но я боюсь сглазить. Я не суеверна, но если о твоих планах становится известно слишком рано, то они могут не осуществиться. А кроме того, если все сорвется – постучу по дереву! – как я тогда буду выглядеть? Как еще раз брошенная женщина? О нет, хотя, впрочем, эта свадьба не так мне и нужна, люди живут с бумажкой и ненавидят друг друга (как мой бывший с Йолей). А мы, пожалуйста, прекрасно живем без всякого принуждения. В жизни все поправимо: даже если когда-то был срыв, потом всегда может произойти что-нибудь хорошее, вот так! Конечно, проще погибнуть от рук террористов, чем выйти замуж после сорока лет, но унывать не стоит: терроризма сейчас столько, что пропорции меняются в нашу пользу. В нашу! Женщин зрелых лет!

Поскольку я хотела сохранить пока все в тайне, то по секрету сообщила только Уле. Ну и Агнешке, потому что она моя двоюродная сестра. И Гжесику, потому что он ее муж, к тому же мужчина, а мне было любопытно, как прореагирует мужик на известие о свадьбе. Реакция Гжесика, впрочем, была, как всегда, следующей: «Расслабьтесь!»

Он сразу же позвонил Адасику, чтобы ему сказать… не знаю, правда, что, поскольку Голубой не захотел повторить.

– Кому ты еще сообщила? – спросил Адам, подняв голову от книги, когда я вернулась домой.

– А что? – ощетинилась я. – Моя свадьба – мое дело!

– Да ничего. Я просто так спрашиваю. Ведь это ты хотела сохранить все в тайне. Я сказал только Шимону.

– Вот видишь! – злорадно улыбнулась я.

– Он – мой сын! Тося ведь тоже знает!

– Ну и что? Боишься, или как? Может быть, ты раздумал?

Меня затрясло от одной этой мысли, и я тут же осознала, что набор вопросов получился идиотский и не на уровне, но ни один нормальный не пришел мне в голову. Наверное, он потому так легко согласился сохранить конфиденциальность, чтобы никто не узнал и чтобы не чувствовать себя чем-то связанным? Иметь возможность в любой момент пойти на попятную?

– Ютка! – Адась теперь стоял в дверях. – Не мучай меня, я не раздумал, мне одно непонятно почему ты велишь мне держать все в тайне, словно это какой-то неблаговидный поступок, а сама трезвонишь на весь свет?

Ну знаете ли! Я сказала только ближайшей родне, а у него претензии, да к тому же накануне свадьбы!

– Ну, я рассказала Агнешке, не думала, что ты будешь против.

– Я не против, хотелось бы только знать, кому еще известно, потому что с Гжесиком я говорил как заторможенный, не знал, что он тоже в курсе, и выходит, что я, как выражается Тося, веду себя дурнее пьяного ежика.

Вот уж действительно нехорошо получилось, но дрожь понемногу унялась. Значит, он не собирается меня бросать, не передумал и т.п., а хочет лишь кое-что уточнить. Очень мило.

– Ну… – вспоминала я. – Реня знает и ее муж… Голубой, опершись о книжную полку, многозначительно улыбался.

– Потому что они наши соседи, – поспешно вставила я. – Уле сказала… Маньке…

– Ну конечно, это же тайна. – Голубой в открытую издевался надо мной.

Почему мужчина перед свадьбой заставляет нервничать свою будущую жену лишь потому, что она говорит правду? А Маньке я сказала, потому что она мне пообещала, что никому не проговорится!

– Я должна была сказать Маньке потому… – Я замялась, ничего не приходило на ум, а Адась стоял в окружении книг и улыбался радостно и ехидно, наверное, потому, что оказался прав. Быстрее, быстрее, надо найти какую-нибудь причину, какой-нибудь очень серьезный повод, что я, разумеется, все держу в секрете, но в данном случае… В голове – пусто. – Мне пришлось ей сказать, потому что… – У Адама брови все выше лезли на лоб, он даже не собирался мне помочь. – Короче говоря, у меня не было выхода… – И вдруг меня осенило: – Потому что Манька – ветеринар!

Мне удалось огорошить Голубого. От удивления он замолчал и уставился на меня своими красивыми глазами, потом помотал головой, словно не расслышал, а я испугалась. Даже если до сих пор у него не возникало мысли, что можно раздумать, то теперь он раздумает и покончит со всем, никогда не станет жениться на женщине, которой уже далеко за тридцать. Я подошла и прижалась к нему.

– Ну не сердись, – шепнула я.

– Постой. – Он отстранился и взглянул мне прямо в глаза. – Пожалуй, по-другому будет проще. Кому ты не говорила?

Ясное дело! Ни своей маме, ни своему отцу. Пока. Коли они с таким трудом освоились с мыслью о наличии в моем доме мужчины, не могу же я их непрерывно ошарашивать новыми переменами. Я им скажу, когда все будет окончательно решено. Разве что им сказал мой брат. Брату ведь я должна была обо всем рассказать!

Уважаемая редакция!

Только вы можете мне помочь. Я вас очень прошу, вы – моя последняя надежда. Мой жених раздумал жениться за две недели до свадьбы. Как же так, он обещал, папа уже накупил водки. Есть ли какой-нибудь закон, не позволяющий ему уйти? Должно же быть какое-нибудь предписание? Или вы ему напишите, так было в одном фильме, когда жених испугался ответственности. Ведь он не может так со мной поступить…

Ой, может-может… Как это: может?

Дорогая Эльвира!

Я отлично тебя понимаю, знаю, что ты чувствуешь себя оскорбленной, но каждый человек имеет право принимать решение, которое не всегда совпадает с нашими ожиданиями. Да, жених нарушил договор – обещал на тебе жениться, но в последний момент передумал. Однако лучше сейчас, чем потом, когда ты останешься с тремя крошками на руках.

Черт подери, как меня понесло!

Очень часто в порыве чувств мы принимаем необдуманные решения, и потом бывает трудно нарушить опрометчиво данные обещания. Я не одобряю этого, однако тебе придется смириться с фактом, что этот мужчина не предназначен тебе судьбой.

Что я такое плету? Ведь должен же быть закон, карающий таких клятвопреступников. Может быть, посоветовать ей дать объявление в газету с его фотографией и фамилией? Чтобы он уже навсегда был скомпрометирован? Если бы мы жили в стране, где существует справедливость, ее жениху пришлось бы за все ответить! И он до конца жизни платил бы большие деньги в качестве возмещения морального ущерба!

Эльвира, твое будущее, видимо, связано с другим человеком, которого ты обязательно встретишь и который окажется лучше. Не стоит плакать из-за того, кто не достоин тебя. Даже если бы существовал закон, принуждающий твоего жениха остаться, что за жизнь была бы у вас? Я не пожелаю тебе испытать что-либо подобное даже в самом дурном сне…

Эльвира, оглянись вокруг, на свете так много приятных людей…

Конечно, при условии, что ты не смотришь программу новостей. Я ненавижу твоего жениха, Эльвира. Он не стоит ни единой твоей слезинки.

Желаю тебе встретить такого мужчину, как мой Голубой, – эх, не сглазить бы! – который должен немедленно починить эту чертову ручку на входной двери, потому что я уже бог знает в какой раз рискую растянуться на полу в прихожей, когда Тося резко открывает мне дверь.