Текст книги "Правила ведения боя. #победитьрак"

Глава 10

ИЗ ДНЕВНИКА ЕВГЕНИИ ПАНИНОЙ

АВГУСТ 2010 ГОДА

Врачи объяснили: если вытянем почки, станет возможна химиотерапия. Почки вытягивают ежедневным гемодиализом: по пять часов в день на аппарате. И так пять недель. Сильные боли, обезболивающие нельзя, так как это может отразиться на почках, а я больше всего боюсь за почки… Я, как сумасшедшая, даже с ними разговариваю, умоляю их: «Почки, родные мои, ну пожалуйста, ну выдержите, ну соберитесь, не отказывайтесь работать…»

Так в жизни Евгении Паниной начался обратный отсчет. Теперь не болезнь подворовывает у нее дни, часы и минуты. А Женя возвращает себе обратно то, что по праву ей принадлежит. Рак, конечно, еще не сдался. Но Панина уже полна решимости его победить. Спустя пару дней доктора скажут: «Мы начинаем химиотерапию». И Женя обрадуется как ребенок. Сам факт того, что они переходят к химиотерапии, для нее означает начало борьбы с раком, войны именно против него. Так почти всегда бывает в жизни и восприятии болезни взрослым онкологическим больным: всё, что предшествует началу лечения, тяготит, само лечение, каким бы оно ни было тяжелым, обнадеживает, дает шанс на победу.

На самом деле Женя, конечно, не представляет себе, что ей предстоит. Разумеется, она слышала, что «химиотерапия – это не курорт», но как это в действительности происходит, какие ощущения она будет испытывать, что будет происходить в ее организме – Женя не знает. Хотя, как и любой другой пациент, имеет право знать.

Прежде всего, что имеют в виду пациенты и что имеют в виду врачи, когда говорят «химиотерапия». Пациенты, как и Панина, считают, что химиотерапия значит собственно лечение. Врачи же имеют в виду один из этапов лечения, у которого есть предыдущий и последующий этапы.

Вот так, в общих чертах, выглядит комплексное лечение рака и инструментарий, применяемый врачами:

1. Вначале надо установить диагноз. Для этого, как правило, проводятся следующие манипуляции:

– биопсия/пункция;

– изучение полученного материала:

• под микроскопом (морфология/гистология);

• специальные окраски (цитохимия, гистохимия);

• изучение генетических изменений в злокачественной клетке (транслокации, цитогенетика, молекулярная генетика).

2. Затем необходимо присвоить болезни стадию. На врачебном языке называется стадирование, то есть уточнение того, насколько серьезно развилось и распространилось заболевание.

Для этого нужна визуализация с помощью КТ/МРТ; ПЭТ-КТ, сцинтиграфия (метод исследования, основанный на излучении введенных в организм радиоактивных изотопов).

3. Теперь предстоит выбор схемы терапии.

4. Во время лечения и после окончания активной фазы лечения необходим контроль за состоянием опухоли. Он осуществляется с помощью некоторых манипуляций, помогавших в постановке диагноза:

– контрольные пункции, КТ, повторные операции; для лейкозов – MRD (минимальная остаточная болезнь).

5. Если врач видит, что избранная стратегия лечения не помогает или помогает не так эффективно, как ожидалось, то он может увеличить агрессивность лечения или пересмотреть и изменить тактику лечения. Это не значит, что врач ошибся. Это значит, что каждый организм имеет право на индивидуальные особенности.

Теперь о том, какие бывают способы и принципы лечения.

1. Химиотерапия («умри всё плохое») – лекарственное (химическое) воздействие на все быстроделящиеся клетки.

2. Операция – механическое удаление опухоли (бывает радикальная, то есть полное удаление, нерадикальная операция, а также биопсия (взятие кусочков ткани на исследования).

3. Лучевая (радио) терапия («умри всё плохое здесь») – местное, прицельное воздействие на очаг заболевания, чаще всего непосредственно опухоль. В качестве результата подразумевается не смерть клеток (апоптоз), а их так называемая инактивация, то есть прекращение деления. Современные медицинские установки для лучевой терапии позволяют облучать не весь организм в целом, но фокусироваться на злокачественном очаге, а также регулировать дозу облучения.

4. Таргетная терапия (target – мишень) – воздействие на клетки, обладающие определенными свойствами; таргетная терапия воздействует на конкретную клеточную поломку или отдельный механизм при конкретном раке. Это относительно новый метод лечения, о котором мы еще поговорим подробно в этой книге.

5. Иммунотерапия – идея состоит в воздействии на опухолевые клетки с помощью антител: коварность рака в том, что злокачественные клетки так маскируются, что иммунная система не всегда способна их распознать и/или уничтожить. Кроме того, злокачественное образование учится тормозить иммунный ответ в буквальном смысле, усыпляя иммунитет. В основе метода иммунотерапии лежит уникальный (для каждого пациента) способ будить заторможенный опухолью иммунный ответ. Так иммунитет обнаруживает внутри организма врага и направляет на борьбу с ним все свои резервы. Иммунотерапия сегодня используется чаще как вспомогательное, но иногда и как основное средство лечения некоторых видов рака.

Евгении Паниной предстоит несколько курсов химиотерапии. Сегодня это самый распространенный и в России, и в мире способ лечения онкологических заболеваний.

Классическая химиотерапия исходит из того, что клетки рака делятся быстрее остальных, и, агрессивно воздействуя именно на эти быстро делящиеся клетки, а точнее, уничтожая их, можно победить опухоль. Задача химиотерапии – убить опухолевые клетки, уменьшить размер опухоли и облегчить симптомы заболевания.

Как правило, химиотерапия – это сочетание нескольких лекарств, которые вводятся пациенту внутривенно или даются в виде таблеток. То, какие лекарства будут использованы в лечении, каким образом и в каких дозах, регламентируется протоколом лечения болезни.

Все изученные онкологические заболевания в большинстве клиник по всему миру лечатся по единым протоколам, написанным на основе масштабных научных и клинических исследований (о них мы поговорим потом), в которых суммируются знания о болезни, существующих лекарственных препаратах и статистике их успешного применения. Чем больше врачей и клиник участвовали в создании протокола, тем больше вероятность того, что он действительно лучший из возможных.

Протокол – это алгоритм действий врача на каждый день лечения пациента. Разрабатывается крупными, иногда межнациональными, содружествами клиник на основе результатов лечения больших групп пациентов. У каждого протокола есть свое название, в котором используется аббревиатура, указывающая на его разработчиков, название болезни, год разработки протокола. Например: ALL-BFM-90, ОЛЛ-MB-2008, NHL-BFM-2002, CWS-2000. Как правило, в каждой клинике есть утвержденные (используемые) протоколы лечения, по которым лечат разные онкологические заболевания.

Обязательной при химиотерапии является сопроводительная терапия – последовательность процедур и назначений, призванных снизить негативные последствия самой химиотерапии. Речь о препаратах, которые вводятся до того, как началась «химия»: как правило, это коктейль из противорвотных препаратов от аллергических реакций и др. По мнению большинства врачей, считающих качество жизни крайне важной частью лечения, сопроводительная терапия необходима. Она делает химиотерапию более безопасной и менее дискомфортной.

Разумеется, ни один общий рассказ не сможет ответить на все вопросы, которые теснят друг друга в голове у любого оказавшегося перед лицом начинающейся химиотерапии пациента. К тому же нет ничего удивительного в том, что, даже имея возможность поговорить с лечащим доктором, пациент будет нервничать.

Вместе с онкологом Михаилом Ласковым мы составили список вопросов, который поможет вам подготовиться к исчерпывающему разговору перед началом химиотерапии.

Какая схема химиотерапии (какой протокол) будет использоваться в моем случае? Какие препараты в нее входят?

Сколько будет продолжаться каждый курс химиотерапии?

Сколько всего мы планируем курсов?

Как, когда и по каким критериям мы будем оценивать результаты химиотерапии?

Когда должен состояться следующий визит?

Можем ли мы уже сейчас запланировать дату контрольного обследования? Если нет, то о каком горизонте планирования идет речь.

Как (если речь идет о внутривенном введении) мне будут вводить химиопрепараты? Нужно ли будет устанавливать порт-систему или ПИК-катетер?

Выпадут ли у меня волосы? Какие еще побочные эффекты от лечения этими препаратами и как с ними бороться?

Есть ли какие-то дополнительные препараты, которые облегчат мое состояние между курсами химиотерапии?

Если речь идет об амбулаторном (то есть без госпитализации) лечении, то что делать в экстренных случаях: кому звонить, что говорить, к чему должны быть готовы родственники?

Какие траты меня ожидают? На конкретный курс и на все лечение? Могут ли быть экстренные непредвиденные траты?

Есть ли мне смысл обращаться за границу? В другую клинику в России? С какой целью?

И, наконец, самое важное: как выбранная схема лечения повлияет на мою привычную повседневную жизнь: смогу ли я работать? Быть с детьми? Выполнять домашние обязанности? Что мне можно/нельзя есть, пить? Можно ли мне отдыхать? Мои привычки (охота, баня и т. д.) – что с ними?

Словом, насколько предстоящее лечение выбьет меня из привычной колеи и как скоро я смогу опять туда вернуться?

Евгении Паниной никто на эти вопросы не отвечал. А она не знала, что вправе кому-либо их задавать. Писатель Людмила Улицкая потом, задним числом, вспомнит: она воспринимала химиотерапию как «точку невозврата», момент, к которому хорошо бы привести в порядок свои дела. Именно поэтому новую книгу «Зеленый шатер», она, совершив немыслимое усилие, закончила до начала химии. Чтобы высвободить силы. Писатель Улицкая решила задокументировать всё, что будет происходить с пациентом Улицкой во время лечения. Эти записи – очень важный документ, состоящий из немедицинских отчетов, но психологически точных дневников и зарисовок, которыми мне было позволено воспользоваться для создания этой книги.

Человек основательный, системный, едва заболев, Улицкая попросила нескольких своих по-разному тяжело болеющих подруг записать истории своей борьбы с болезнью. В их числе Вера Миллионщикова, основатель и первый главный врач Первого Московского хосписа, и Ирина Ясина, экономист, журналист, бесстрашная женщина и невероятная красавица, много лет сражающаяся с тяжелой болезнью – рассеянный склероз.

Вера Миллионщикова ни строчки написать не успела. Ирина – написала. Публикация ее повести «История болезни» (кстати, вычитанная Улицкой) в журнале «Знамя» совершила настоящий переворот в общественном сознании: может ли человек так откровенно говорить о своей болезни? Должен ли? Обязан ли? Выход в свет вначале аудиокниги, а потом и просто большой и подробной книги «История болезни» ответил на эти вопросы: может, должен, обязан. Особенно если болеющий не глуп и не ленив, а открыт, старателен и способен осмыслить случившееся, способен сделать вывод, который мог бы быть полезен многим, которым многие могли бы воспользоваться.

Свой писательский дневник переосмысления жизни и попытки осмысления болезни по имени рак Людмила Улицкая начала вести в Израиле вместе с началом химиотерапии.

ИЗ ДНЕВНИКА ЛЮДМИЛЫ УЛИЦКОЙ

Грудь уже отрезали. Моя левая грудь теперь похоронена ныне в специальном могильнике на кладбище Гиват Шауль в Иерусалиме вместе с ампутированными частями тел других пациентов больницы «Хадасса». Вся остальная часть меня еще жива, отлично себя чувствует и рассчитывает еще некоторое время погулять по миру, порадоваться и подумать, как волшебно интересно устроена жизнь.

В первый раз читая этот отрывок из дневника Людмилы Улицкой, совершенно неприлично поразилась именно истории с кладбищем. Отправляясь в командировку в Израиль, я даже специально запланировала встречу с раввином кладбища Гиват Шауль. Он согласился не только встретиться, но и дать интервью.

Раввин Ханнанья Шахор – огромный улыбчивый дядька. Кажется, он согласился беседовать не столько из вежливости, сколько из любопытства: «А почему в истории о раке вам показались важными иудейские кладбища?» – «Моя героиня – известный в нашей и в вашей стране писатель – рассказала в своем дневнике, что ее грудь, ампутированная в ходе операции в клинике «Хадасса», покоится теперь на этом кладбище. Я хотела бы понять почему. И есть ли в этом какая-то привилегия или знак?» Раввин хохочет: «Привилегии точно нет. Вы даже не найдете здесь указателя: где и чья часть тела хранится. И дат тоже, конечно, нет. Раз в три дня я действительно забираю из «Хадассы» пакет с тем, что вы называете «части тела», биологический материал. Это иудейская традиция. Мы хороним части тела пациентов, те, которые больше ногтя. Это связано с верой в то, что, когда придет Мессия, человек сможет физически воскреснуть из тлена. И тело его обретет прежнюю форму… Но в этом есть, безусловно, философский смысл. Опухоль отныне будет отдельно, а исцеленный – отдельно. Как вам такая идея?»

Отрезанные части пациентов онкологического отделения клиники «Хадасса» хоронят в специальном могильнике. На похоронах присутствует раввин, похороны эти сопровождаются специальным ритуалом (сильно сокращенной версией ритуала похорон обычного иудея).

Раввин Шахор – сам бывший онкологический пациент. Его опухоль тоже где-то здесь, на кладбище Гиват Шауль. Еще раввин не верит, что рак, а точнее страдания, которые испытывает пациент, больной раком, очищают. Ребе Шахор полагает, что наука, прежде чем отыщет какое-то чудесное средство спасения от рака, должна приложить все усилия для того, чтобы облегчить страдания.

ИЗ ДНЕВНИКА ЛЮДМИЛЫ УЛИЦКОЙ

Когда речь заходит о раке, возникает еще большая тема – страдания. Я об этом всё время думаю, еще до конца не додумала. Но направление мысли таково, что ни один православный священник не одобрил бы: страдание – то, чего не должно быть. А то, что из страдания может родиться доблесть терпения и мужества, так это побочный продукт. Потом к этому вернусь…

Она до сих пор об этом думает. И говорит, что еще не додумала до конца. «Страдание – то, чего не должно быть» – это аксиома в израильской медицине. С этого Улицкая начинает свою экскурсию по огромной израильской государственной клинике «Хадасса»: в этом здании онкологические, хирургические отделения, а также отделения лучевой и общей терапии.

Она рассказывает о «Хадассе» и показывает «Хадассу» так, будто сама тут работает, будто эта система медицины – ее личное достижение. Вот – на пять этажей вверх – вертолетная площадка, чтобы могли доставлять экстренных больных. А на пять вниз – специальная реанимация и операционные, чтобы операции можно было вести даже во время бомбежек, это все-таки Израиль. Вот – вход. «Пойдем, пойдем, здесь целый удивительный город», – говорит Улицкая. Мне поначалу становится не по себе: неделю назад я бродила по Российскому онкологическиму научному центру имени академика Блохина, огромному, мрачному, двадцати с лишним этажному городу, который даже врачи между собой называют «Блохенвальдом». Идти еще в один онкологический город, честно говоря, не очень хочется.

В вестибюле «Хадассы» играет музыка. Джаз, если я правильно помню. Больные с посетителями прогуливаются сквозь ряды праздничной ярмарки, дело идет к Хануке. Кто-то пьет кофе в сетевой кофейне, кто-то сидит у фонтана с пончиками, некоторые обедают в симпатичном ресторане. Открыты супермаркет, магазин игрушек, цветочный салон, магазины женской и мужской одежды. А еще – парикмахерская и салон красоты. В общем, настоящий торговый молл. Правда, без кинотеатра.

Довольная произведенным эффектом, Улицкая ведет дальше, по длинному коридору, стены которого залеплены небольшими плитками с надписями на иврите. «Это благотворители. Их имена и фамилии. И даты пожертвований, – поясняет она, остановившись. – Те, кто лечился, их родственники, просто случайные люди. Кто-то богат, а кто-то не очень, кто-то дал много денег, а кто-то – десять шекелей. И это всё равно много: у табличек одинаковые размеры».

«Но больница-то государственная, – недоумеваю я, вспоминая, как Людмила Улицкая еще в Москве с восторгом мне рассказывала, что ее соседкой по палате оказалась обыкновенная школьная учительница из Иерусалима, которой делали те же, что и Улицкой, процедуры, обеспечивали тот же уход и уровень медицинского обслуживания, только совершенно бесплатно, просто потому, что она гражданка Израиля. – Лечение для израильтян здесь совершенно бесплатное, а на таких, как вы, Люся, коммерческих пациентах, по идее, «Хадасса» зарабатывает деньги, и их должно хватать на всё остальное».

Она качает головой: «Не хватает. Больница, конечно, государственная и финансируется государством. Хотя коммерческих пациентов много, денег на то, чтобы поддерживать на должном уровне медицинское оснащение, развиваться и вести научные разработки, не хватает. Львиную долю всего того, что здесь есть, купили благотворители. Рак – это очень дорого, и в одиночку не справиться даже самым богатым клиникам мира. Здесь, в Израиле, это прекрасно понимают и те, кто уже встретился с раком. И те, кому еще только предстоит».

Как сквозь строй, проходим через коридор с табличками. Поворот, арка, огромная деревянная дверь: «Там, наверное, нельзя будет разговаривать. Давай зайдем и просто помолчим».

В Молельном доме клиники «Хадасса» – витражи Марка Шагала, белорусского еврея из Витебска, выдающегося художника, эмигрировавшего на Запад и умершего во Франции. Через эти витражи, делаясь синим, алым, желтым и голубым, солнце смотрит на молящихся всех конфессий. Дверь скрипит: люди заходят, молчат, стоя или сидя, уперевшись лбом в стену с витражами, уходят, дверь опять скрипит, провожая. Сколько историй знает эта дверь? С надеждой она скрипит или, наоборот, в печали? Ее щербатое дерево, тяжелую кованую ручку хочется гладить, расспрашивать, но времени нет. Идем дальше.

От Шагала – в Зал славы «Хадассы», несколько бронзовых досок с именами лучших врачей и самых видных благотворителей, потом – просторный вестибюль, в центре которого белоснежный макет клиники: даже вертолетная площадка видна. Потом на лифте – сразу в отделение диагностики. Мы теснимся в лифте с женщинами-волонтерами, которые в свободное от своей основной работы время развозят по «Хадассе» бесплатную еду и напитки. Улицкая здоровается с ними, гладит одну из них по плечу. Они узнают, вспоминают друг друга: когда-то из рук этой женщины-волонтера чашку горячего чая получала и Люся, привязанная к капельнице. Теперь пытается ей благодарно объяснить – это ТАК согревало: «Здесь меня всё время не покидало чувство нужности, неброшенности, незабытости, такое важное во время химии и вообще лечения».

Лифт приехал: отделение химиотерапии.

Идем по коридору. Она по-прежнему со всеми здоровается, но глаза теперь отсутствующие. Для нее это возвращение в «Хадассу» – своего рода эксперимент. Усилие, которое необходимо совершить, чтобы понять: что же в связи с этой болезнью и этим лечением произошло с ней, с ее мировоззрением, с ее жизненной философией. Что же переменилось?

ИЗ ДНЕВНИКА ЛЮДМИЛЫ УЛИЦКОЙ

На меня наседает Ляля – там, у Блохина (РОНЦ им. Н. Н. Блохина. – К. Г.), у нее работает какой-то двоюродный родственник, он там иммунитетом заведует. Он меня отведет, пусть сделают там биопсию. Я не хочу. Категорически не хочу в институт Блохина. Но я покладиста и сговорчива. Еду. Двоюродный иммунолог ведет меня к своему знакомому хирургу, тот тискает мою грудь, говорит, что сделает мне сейчас биопсию. Немедленно. Достает иглу толщиной чуть не в палец и колет. Больно. Но дело не в этом. Потом иерусалимские врачи еще три недели не могли сделать биопсию, потому что внутри был один сплошной кровоподтек во всю грудь. Зато всё быстренько – через два часа лаборантка дает мне мятую бумажку размером в трамвайный билет, на котором написано: РАК. Надо отдать должное, это была чистая правда. Потом евреи подтвердили. Единственная отечественная деталь – после слова «рак» стоят цифры. Что, я спрашиваю, эти цифры означают? Это, говорит лаборантка, сделавшая свое заключение за более чем скромные две тысячи рублей, шифр клетки. «Так какая же клетка?» – я спрашиваю. Она жмурит свои глупые глаза и сообщает: «А это секрет. Это только врачу могу сказать».

Еду в Израиль. Анализов там – тьма-тьмущая. Денег перевела, не знаю сколько. Много. Один анализ даже в Америку посылают, за четыре с половиной тысячи долларов сообщают, что вероятность возврата после лечения 11,5 %.

В отделении, где было пережито самое трудное время болезни, Улицкая светится от счастья: обнимается с бывшим лечащим врачом, тот гордо осматривает ее, как собственное творение, и говорит: «Люся, вы прекрасно выглядите, даже похорошели!» Сбегаются, щебеча на ходу что-то страшно воодушевляющее, медсестры. Я отхожу на несколько шагов и стараюсь рассмотреть происходящее как бы со стороны: объятия, хохот, теплота и небезысходность болезни во взрослом онкологическом отделении до сих пор мне представляется чем-то немного немыслимым.

На выходе из отделения, с которым, по идее, должны быть связаны самые тяжелые воспоминания, бывший пациент «Хадассы» Людмила Улицкая сообщит: «Я специально задумала давать вам интервью и рассказывать о своей болезни здесь, чтобы всё было наглядно. Принципиально разный подход во всем, что касается зависимости человека от врачей, от больницы, чувства достоинства пациента и его перспектив жить после болезни. Вот, например, они здесь вообще не задерживают людей в больнице. Можно, конечно, сказать, что это потому, что очень дорого. Но можно и по-другому сказать: всё необходимое сделано – иди на волю. Я пролежала здесь два дня после онкологической операции, после которой в России держат две недели. Я вышла в таком состоянии, что могла уже существовать нормально, хотя у меня висели трубочки, и я раз в два-три дня ходила в отделение на некоторые процедуры. И пока я лежала, и пока я ходила, день за днем разрушались мои представления о том, что есть взаимоотношения медицины и человека».

И, по-прежнему испытывая неловкость перед теми своими подругами, кто не смог себе позволить лечение за границей, она сокрушается даже не о качестве лечения «здесь» и «там». А о страданиях. Которые в одной стране – обычны. А в другой – неприемлемы. О том же она беседует на иерусалимской кухне со своей подругой Ликой Нуткевич.

ЛЮДМИЛА УЛИЦКАЯ: Мы у себя на родине привыкли, что, когда человек болен, он должен страдать. И мы выращены в знании, что это страдание – неизбежное свойство болезни. Установка здешней медицины совершенно не такова. Тебя всё время спрашивают: «Больно? Больно? Вам больно?» Потому что больно не должно быть. И вот эта установка, что больной страдать не должен, она мне очень напомнила древнюю установку Гиппократа, который писал две с половиной тысячи лет тому назад о том, что страдания от лечения не должны превышать страдания от заболевания. Это то, о чем мы совершенно забыли в России. Наша современная медицина очень жестокая. А здесь жестокость этой медицины по возможности смягчается.

Лика понимающе качает головой. В Израиле она как раз работает в сфере, которая, если так можно выразиться, «амортизирует» жестокость медицины: центр реабилитации онкологических больных с выездной службой. В самом центре (он носит имя умершего от рака известного израильского политика Юрия Штерна и был основан в память о нем его женой Еленой) горят ароматические свечи, звучит музыка, ежедневно в четыре часа дня – чаепития. Бывшие и нынешние онкологические больные могут пообщаться, рассказать друг другу о ходе лечения, о победах и поражениях, просто поболтать на не связанные с болезнью темы. Из гостиной три двери ведут в крошечные комнаты: массажный кабинет, психолог, фитнес. Волонтеры центра, в числе которых Лика Нуткевич, принимают здесь людей во второй половине дня. В первой – они в больнице. Потому что в больницах по утрам химиотерапия…

Вместе с Ликой и другими волонтерами на следующее утро мы едем в частную клинику «Шарей Цедек». Сотни пациентов сидят вдоль коридора в ожидании вызова на капельницу с химиотерапией. Их глаза – усталые, грустные, полные болезни. Они почти не разговаривают между собой.

Но вот в дальнем конце коридора появляется тележка с блестящим флюгером. Это волонтер Рахель привезла косметику для бесплатного макияжа всем желающим. Следом Лика и Ноах развозят бесплатные напитки: кофе, чай, сок, вода. Пациенты оживляются. Кое к кому подходят волонтеры-массажисты, приглашают на расслабляющий массаж шеи или ног – это тоже бесплатно. Завотделением выделил для расслабления пациентов отдельную палату. Там можно курить благовония, зажигать свечи, тихонько включать музыку. Самого заведующего отделением я замечаю не сразу: улыбчивый мужчина в оранжевой футболке, шортах и шлепках, на бейджике написано «профессор Шимон», совсем не похож на врача, скорее, он похож на артиста Дастина Хоффмана. Я думаю: наверное, это кто-то из не погруженных в депрессию родственников, а может, какой-то бывший пациент – жертва госпитального синдрома. В общем, я еще не успеваю себе придумать, что этот Дастин Хоффман здесь делает, как он тянет меня за руку: «Смотри, смотри, вот моя любовь! Наше солнце, больничный клоун».

Доктор Шимон смотрит на клоунов с отеческой нежностью: «Мне кажется, хотя я могу ошибаться, и может найтись миллион врачей, которые считают иначе, но вот эта возможность для пациентов расслабиться, улыбнуться, почувствовать тепло руки, делающей массаж или просто держащей за руку, – это помогает иногда лучше всякой химии. Практичнее, чем бесконечно крутить у себя в голове это слово: РАК. Я никогда не надеваю в отделении белый халат, так и хожу в шортах и майке – у людей и так куча всяких проблем, зачем лишний раз напоминать, где они находятся. Никто из пациентов не знает, но тридцать лет назад я сам был пациентом. Рак яичек с метастазами в легкое… В общем, я был в их шкуре и понимаю, что им нужно. Поддержать пациента так просто: рассмешить, удивить, пококетничать – это уже значит отобрать очко у рака. Неужели еще есть люди, которые этого не понимают? Нельзя пичкать человека, не желающего жить, лекарствами и думать, что это и есть помощь. Помощь – это когда ты уверенно держишь своего пациента за руку. Впрочем, в другой руке вполне может быть капельница».

Это, прежде невиданное, непривычное, да что там, совершенно ошеломляющее советского человека стремление сделать болезнь комфортной Людмилу Улицкую в Израиле поразило. Согласно этой формуле мягких и уважительных взаимоотношений врача, пациента и болезни, страх и боль не отнимают у страдающего раком все силы. А значит, на борьбу с самой болезнью сил остается больше.