Текст книги "Кровь и молоко"

Глава 8

«Вот видишь ты, не мы одни несчастны,

И на огромном мировом театре

Есть много грустных пьес, грустней, чем та,

Что здесь играем мы!»

Уильям Шекспир

В редакцию Амелия вошла, вновь придавленная к земле тяжестью обстоятельств, в которые угодила с пьяной руки отца. Сегодня здесь было куда спокойнее, нежели в прошлый раз, сказалось окончание рабочего дня. Джозеф сидел в главном помещении спиной к двери и, бурно жестикулируя, эмоционально спорил с коллегой.

– Если мы это напечатаем, то посеем панику! – повысив голос, заявил журналист.

– Люди должны знать, что на самом деле творится на Брод-Стрит, это сплотит их! – столь же резко отозвался мужчина, стоящий у окна.

– Сплотит? Нет, друг мой, напротив! Это лишь усугубит ситуацию! Ты слышал, что болтают в высших кругах? Что Брод-Стрит стоит выжечь дотла вместе с заболевшими!

– Прошу прощения, – нарушая беседу, подала голос Амелия, но лишь оттого, что собеседник Фостера её заметил.

Джозеф обернулся. Несколько секунд на его лице ещё царило возмущение, но вскоре взгляд смягчился, а уголки губ дрогнули, даря любовнице тёплую улыбку.

– Мисс Говард, какой приятный сюрприз. Вы, должно быть, по поводу рукописи? – поднимаясь на ноги, весьма правдоподобно играя роль всего лишь знакомого, журналист бросил многозначительный взгляд в сторону своего собеседника. Тот понимающе кивнул и, прихватив со стола шляпу, направился к выходу.

– Подумай над моим предложением, Фостер! Мисс… – учтиво поклонившись даме, мужчина покинул помещение.

В комнате остались только Амелия и Джозеф. Джентльмен сразу же подошел к любовнице, накрывая своими ладонями её плечи.

– Как прошло с судьёй? – с участием поинтересовался он, вглядываясь в глаза Амелии. Она молчала. – Ну же, неужели старый хрыч отказался дать отстрочу?

– Можно сказать и так, – почти шёпотом ответила Говард.

– Чёрт возьми! – Фостер тяжело вздохнул и, отступив назад, прикрыл глаза рукой, надавливая большим и указательным пальцами на глазницы. – И сколько у нас времени?

– В письме было указано: «по истечении недели». Но два дня мы уже потеряли, – обречённо заключила леди.

Фостер, почувствовав, что девушка чего-то недоговаривает, перестал мерить шагами кабинет и остановился прямо напротив неё, глядя с подозрением.

– Я должен знать что-то ещё?

Он испытывал сильнейшее желание прикоснуться к хрупкому стану возлюбленной, прижать её к груди, втянуть в лёгкие сладковатый запах шёлковых волос. Но застывшее лицо Амелии, не выражающее ничего, кроме горечи, останавливало журналиста.

– Ты сама не своя… Прошу, не молчи. Я скор на выдумку закрученных сюжетов, – попытался разрядить обстановку джентльмен.

Говард закрыла глаза, шумно выдохнув и запрокинув голову, попыталась привести мысли в порядок.

– Амелия, да ради всего святого, что произошло?

Теперь Джозеф действительно нервничал. Он хорошо знал женщину, которую любил: судья не только отказался продлить ссуду, случилось нечто ещё.

– Байрон предложил мне стать его любовницей в обмен на полное закрытие долга, – холодно произнесла леди. – Я отказалась и была весьма неучтива. Теперь судья наверняка пожелает потопить меня, как жалкую лодчонку. А вместе со мной ко дну пойдёт моя сестра, и так уж вышло, что, возможно, ты…

– Я? – непонимающе нахмурился журналист, но страха и даже волнения на сей счёт не испытал.

– Судья в курсе, что мы любовники. Он открыто обмолвился об этом. Я не стала лгать.

Повисла пауза. Фостер отошел к окну, задумчиво глядя на проезжающие мимо экипажи. Амелия присела на стул, на котором сидел журналист, когда она только вошла. Время текло неспешно, угнетая тихим шагом секундной стрелки часов, висящих на стене. Ситуация была непростой, никто в Лондоне не хотел затевать спор с самим судьёй. Но бросить любимую женщину в столь щекотливом положении Джозеф не мог.

– Послушай, – мужчина обернулся и посмотрел на Амелию, заговорив при этом чётко и твёрдо, – раз у нас всего пять дней, и нет времени на то, чтобы плести интриги вокруг нового имени, я опубликую роман под своим.

– Но, Джозеф, если роман провалится, твоя репутация журналиста окажется под ударом, – тут же запротестовала Говард.

Мужчина тут же заметил взволнованный блеск в глазах любовницы, напряжённую морщинку меж бровей и то, как дрогнули её плечи. В груди тёплой волной разлилась нежность. Фостер чуть заметно улыбнулся собственным мыслям: как бы Амелия ни старалась держать его на расстоянии, нередко проявляя равнодушие, а иногда и полное отрешение, он всё-таки был ей небезразличен.

Сорвавшись с места, Джозеф в два шага оказался подле леди, присел на колени у её ног и взял в свои ладони маленькие ручки с длинными, «фортепианными» пальцами, что доселе смиренно покоились на коленях.

– Твой роман хорош, очень хорош, Амелия! Я читал его и знаю, о чём говорю! Но даже если что-то пойдёт не так, об этом забудут уже через пару месяцев. Не волнуйся обо мне, милая…

– Да, забудут, если не вмешается судья, – вымученно усмехнулась леди. – А он не стерпит! Он обязательно влезет в это дело!

Фостер тяжело вздохнул. Затем поднёс к губам пальцы возлюбленной и прикрыл глаза.

– Но другого выхода у нас нет, – спокойно произнёс мужчина некоторое время спустя. – Так что подготовь рукопись, я заеду за ней завтра утром. Возьму пару отгулов, перепишу своей рукой и отдам издателю. Верь в меня! Верь в себя, в нас, и всё получится.

Амелия, колеблясь, согласно кивнула. Джозеф был прав в одном – при сложившихся обстоятельствах выбирать особо не приходилось.

Спустя пару часов Говард вернулась в поместье. Ещё не успев снять шляпку, она услышала исполненный трагизма плач младшей сестры. Мэри была в гостиной, вокруг неё, точно наседка, суетилась Лиззи, подавая то чистые платки, то воду в стакане.

– Что случилось? – холодно спросила старшая мисс Говард, проходя в комнату.

Она и так была на грани, а тут ещё младшая сестра решила устроить спектакль! Порой Амелия сомневалась, что их с Мэри связывало кровное родство, больно взбалмошной и, что греха таить, глуповатой была эта блондинистая девица.

– Амелия! – зашлась воем Мэри и кинулась на шею к сестре. – Амелия, я умру старой девой! Никто больше меня не полюбит! Я никого больше не смогу полюбить… О, Чарльз!

Говард вопросительно посмотрела на служанку, которая лишь растерянно пожала плечами. Тогда, взяв Мэри за запястья, леди сняла с себя её руки и попыталась поймать взгляд раскрасневшихся глаз.

– Быть может, ты, дорогая сестрица, перестанешь реветь, как раненая медведица, и объяснишь, в чём, собственно, дело?

Но юная мисс лишь драматично закатила глаза, прижав ко лбу тыльную сторону ладони и, отойдя от Амелии, рухнула на кушетку, продолжая плакать.

– Лиззи? – требовательно обратилась к прислуге хозяйка. Та, поначалу замешкав, таки смогла преодолеть врождённую трусость и рассказала, что знала сама.

– Около часа назад к нам приезжал мистер Уитмор, Чарльз Уитмор. Он был страшно расстроен и зол на своих родителей. Вывел Мэри на прогулку, но далее крыльца они не ушли. Мисс Говард вернулась домой вот… – Элизабет указала на ревущую мисс рукой, – в таком состоянии.

Амелия напряжённо сощурила глаза, бросила колкий взгляд на рыдающую сестру, затем вернула внимание служанке, безмолвно приказывая продолжать. Она наверняка знала о таланте Лиззи оказываться в нужное время в нужном месте. Вдобавок ко всему её служанка обладала почти сверхъестественным слухом.

– Кажется, мистер и миссис Уитмор не дали своё благословение на помолвку с мисс Мэри, – стены гостиной вновь задрожали от протяжного стона младшей Говард.

– Но всё же шло хорошо! Почему они изменили решение? – задумчиво нахмурилась Амелия, отводя взгляд в сторону, цепляясь им за первое, что придётся.

– Я могу ошибаться, мисс, но возможно, в этом деликатном деле замешан судья Байрон. Мистер Уитмор обмолвился о его сегодняшнем визите, – почти шепотом пролепетала Лиззи.

Глаза Амелии вспыхнули ядовитым пламенем, плечи вздрогнули, спина стала неестественно прямой. Пальцы сжались в кулаки, зубы заскрипели, лицо сначала побледнело, но вскоре налилось сочным румянцем. Буря уничижительных чувств, гневных, отравляющих, захлестнула изнутри, разрывая благородную сущность молодой женщины на сотни лоскутных лент, которые в её писательском воображении тут же устремись к судье, настигли его и безжалостно обвили дряхлое тело, пережимая дыхательные пути, заставляя подонка страдать! Говард чувствовала почти физическое возбуждение, представляя, как жалкий старик корчится в муках. Ненавидела! Как же Амелия его ненавидела!

– Что же мне теперь делать, сестра? Что же нам делать?.. – продолжала причитать Мэри, в то время как старшая Говард из последних сил сдерживала приступ ярости, дабы не разнести всю гостиную в щепки.

Прикрыв трепещущие от злости веки, Амелия шумно выдохнула. Затем горделиво вздёрнула подбородок и пугающе холодно произнесла:

– Готовиться к свадьбе… или к похоронам…

Ох, знала бы мисс Говард, что её слова в скором времени станут пророческими.

Глава 9

«Пока мы стонем: «Вытерпеть нет силы»,

Ещё на деле в силах мы терпеть».

Уильям Шекспир

На следующее утро, как и обещал, Джозеф приехал за рукописью к Амелии. Она встретила его холодно. Мысли леди всю ночь вращались вокруг расстроенной помолвки младшей сестры. Фостер не стал утомлять любовницу вопросами, посчитав, что если она пожелает, расскажет всё сама. Но позже всё же уточнил у Лиззи, не случилось ли чего. Служанка, как на духу, выложила и о визите мистера Уитмора, и о разбитом сердце Мэри. Решив более не терять ни минуты, журналист попросил передать Амелии, что через два дня будет ждать её «где обычно», и спешно уехал. Ему предстояло меньше чем за сутки переписать внушительных размеров роман, а с утра явиться в бодром расположении духа на встречу с издателем.

Амелия за это время успела нанести визит Чарльзу. Миссис Уитмор была несказанно рада видеть Говард, но с прискорбием сообщила, что никак не может повлиять на ситуацию – решение принял её супруг после встречи с судьёй Байроном. О чём именно мужчины говорили, женщина была не в курсе.

Уже покидая их дом, Амелия столкнулась с самим женихом. Молодой человек был подавлен не меньше, чем Мэри. Леди даже почувствовала жалость к юному джентльмену. Его чувства по отношению к младшей сестре мисс Говард были искренними и взаимными. Этот брак наверняка сделал бы счастливыми их обоих, что в нынешние времена случалось нечасто.

– Мисс Говард, – сжав руку Амелии на прощание, Уитмор заглянул ей в глаза, пытаясь увидеть в них надежду. – Будьте любезны, передайте мисс Мэри, что если мои родители не изменят своего решения, я клянусь, что никогда не женюсь, ведь моё сердце… моё сердце…

– Милый Чарльз, – участливо похлопав молодого человека по тыльной стороне ладони, мягко улыбнулась Говард. – Не спешите отчаиваться. Уверена, в скором времени всё образуется. А Мэри я обязательно передам ваши тёплые пожелания. Уверяю, она скучает по вам не меньше.

– Она что-нибудь говорила обо мне? – взволнованно спросил юноша.

– Ох, она говорит о вас постоянно. Не волнуйтесь, моя сестра любит вас и передала письмо.

С облегчением выдохнув, забирая конверт из женских рук, Чарльз помог леди сесть в экипаж и быстрым шагом устремился к дому, прижимая заветное послание к груди.

Всю дорогу до родового поместья Амелия размышляла над сущностью чувств, превращающих разумных господ в Чарльза Уитмора. Некогда славившийся рассудительностью юноша теперь походил на бездомного щенка, который отдал бы всё за сахарную кость – возможность обладать предметом своего обожания, в данном случае Мэри Говард.

– Ах, эта коварная любовь… – в голос произнесла Амелия с досадливой усмешкой.

Отчего-то перед глазами тотчас возник образ американца. Его проникновенный взгляд, будораживший сознание. Очаровательная улыбка, вызывающая приятный трепет в районе солнечного сплетения. Глубокий, низкий голос, который хотелось слушать и слушать. Их чаепитие оставило в душе леди приятные воспоминания. Если быть до конца откровенной, Амелия пару раз ловила себя на мысли, что не окажись она в столь щекотливом положении, останься по-прежнему беззаботной барышней, какой была до смерти матери, непременно бы влюбилась в этого мужчину без памяти.

Озадаченно нахмурившись, Говард покачала головой. Неужели Томас Рэнделл действительно столь сильно запал ей в душу? Смог вытащить на поверхность нечто чувственное, что всё это время томилось под тяжестью циничности и надменности?

– Хм, может быть… – задумчиво прошептала девушка и неосознанно коснулась собственных губ. – Но влюбиться в него было бы верхом глупости!

По мнению Амелии, той Амелии, что вынуждена была бороться за выживание ежечасно, доказывая миру свою независимость, чувства, которые нельзя утолить плотью, выходящие за рамки банальной симпатии и примитивной страсти, лишь мешали. Стоило посмотреть на Уитмора, Мэри и даже Фостера! В особенности последний. Джентльмен был готов рискнуть всем! Карьерой, положением в обществе, уважением коллег, лишь бы оставить право единоличного владения Говард за собой! Безусловно, им двигали и чувства. Но Амелия также считала, что в деле «за её честь» были замешаны эгоизм и собственнические мотивы. Сама же леди не имела права поддаваться слабости. Душевные терзания были совершенно некстати.

В назначенный день мисс Говард отправилась в Лондон. С самого утра её терзало небывалое волнение, и не только из-за того, что сегодня, возможно, решится её судьба. Амелия увлеклась сочинительством, будучи совсем юной девушкой. Сначала писала небольшие зарисовки и сонеты, затем рассказы. А свой первый роман закончила в двадцать лет, за полгода до того, как её мать покинула бренный мир. Спустя год леди его сожгла, понимая, что отныне времени на писательство не будет, а её прямые обязанности теперь – воспитывать Мэри, вытащить из долговой ямы отца, вернуть своей семье доброе имя. Позже, к двадцати пяти, Амелия вернулась к литературе, но лишь оттого, что отчаянно искала возможность заработать. Но, как и любой творец, она ревностно и очень критично относилась к плоду своих трудов. Оттого и не позволяла Фостеру показывать рукописи кому бы то ни было, считая, что они всё ещё нуждаются в доработке, пусть журналист и убеждал её в обратном. Должно быть, истинной причиной промедлений было вовсе не стремление добиться совершенства, а желание оставить при себе надежду, маленький шанс на то, что в случае особых трудностей именно книги спасут положение, однажды даруя ту самую независимость, о которой леди так грезила. И пока ледяное сердце Амелии согревала эта иллюзия, она могла вынести что угодно.

Джозеф приехал на квартиру, когда небо Лондона уже тронули первые закатные лучи. Амелия весь день прождала его в четырёх стенах, изводя себя самыми различными предположениями. От безделья её нервы дали слабину, и когда в прихожей послышался скрип двери, леди вскочила на ноги, точно обезумев, бросаясь навстречу любовнику.

Фостер выглядел ужасно. Уставший, потрёпанный, галстук повязан криво. Заметив возлюбленную, он постарался улыбнуться, но вышло скверно. Уголки его губ лишь на десятую дюйма поднялись вверх, дрогнули и тут же опустились обратно.

Амелия замерла, глядя на мужчину с тревогой. Если бы всё получилось, Джозеф, несмотря на усталость, сейчас бы открывал шампанское… Значит, что-то пошло не по плану.

Молча пропустив джентльмена в комнату, оставшись стоять на пороге гостиной, Говард медленно повернулась, смотря на поникшую спину. Фостер снял пальто, кинул его на диван и аккуратно положил поверх шляпу. После прошел вглубь комнаты, достал из серванта графин с бренди и наполнил на четверть стакан, но пить не спешил.

– Им не понравилось? – нерешительно спросила Амелия, пытаясь унять сбившееся от волнения дыхание.

– Нет, дорогая, что ты! – Джозеф резко обернулся и посмотрел на Говард так, словно вот-вот рассыплется в прах и это его последние секунды подле любимой женщины. – Им очень понравилось, они его возьмут.

– Но тогда отчего на тебе нет лица? – нахмурившись, уточнила Амелия.

Фостер тяжело выдохнул, перевёл взгляд уставших глаз на жидкость в своём стакане и в два глотка опустошил его.

– Они согласны издать роман, все три тома, и даже предлагают контракт. Но не сейчас…

– Что значит не сейчас?

В душе Говард взбунтовались самые разные чувства, от восторга до безнадёжного отчаянья. Вести были добрыми, если бы дело заключалось лишь в желании издать книги, но учитывая положение Амелии, публикация была нужна немедленно!

– Они сказали, что в свете последних событий жителям Англии нужна надежда. Что детектив, наполненный кровавыми подробностями и тёмными переживаниями убийцы, рассуждениями о смерти с глубокой философией, – это не то, что они ищут в данный момент. Написала бы ты любовный роман или комедию…

– Комедию? Любовный роман? Джозеф, ты, верно, шутишь? – вспылила Говард, но журналист тут же её перебил.

– Я знаю, знаю Амелия! Это не мои слова! Роман прекрасен, и они заинтересованы в нём. Но просили подождать, хотя бы пока на Брод-Стрит не утихнет эпидемия холеры.

– Мы не можем ждать… – обессиленно выдохнула девушка. Пошатываясь, она прошла в комнату и, обессилено опустилась на диван. – Байрон был у Уитморов, отец Чарльза запретил ему жениться на Мэри.

– Я знаю, – виновато произнёс Фостер, подходя к возлюбленной.

Несколько минут они молчали, а затем Джозеф преклонил пред Амелией колено и взял её за руки.

– Ты всё ещё можешь выйти за меня…

Говард горько рассмеялась. Затем обласкала взглядом лицо любовника, что смотрел на неё с рвущим душу сожалением, и коснулась его щеки пальцами, проведя по только-только появившейся щетине.

– Не могу, Джозеф… Прости, но тебе не по карману обеспечить меня вместе с сестрой. В тебе говорит любовь, она ослепляет. Но поверь, то, что ты чувствуешь ко мне сейчас, исчезнет уже через год из-за долгов и слухов о моей семье, ведь они бросят тень и на твоё имя. А если судья решит мстить, это произойдёт многим раньше.

– Нет, что ты, – Фостер подался вперёд, обнимая возлюбленную за шею, – я никогда не перестану любить тебя, Амелия… Никогда, слышишь? Выходи за меня, вместе мы…

– Вместе мы, милый Джозеф, сгинем в трущобах Лондона быстрее, чем Байрон допьёт свой утренний чай.

– И что ты будешь делать? – мучительно выдохнул мужчина, ненавидя себя за то, что не в стоянии повлиять на ситуацию.

– Не знаю… мне нужно подумать. Извини.

Амелия обхватила запястье Фостера и отняла его руку от своей шеи, затем осторожно встала на ноги и проскользнула мимо, направляясь в прихожую.

– Не уходи, проведи эту ночь со мной… – не оборачиваясь, прошептал Джозеф, так и оставшись стоять на коленях.

Но Говард на него даже не взглянула. Она набросила на плечи плащ, надела шляпку и, прикрыв глаза сетчатой вуалью, молча вышла из квартиры.

Глава 10

«Всегда советуют терпеть

Тем, кто под тяжким грузом скорби гнётся.

Но смертным не дано ни сил, ни власти

Свои советы на себе проверить».

Уильям Шекспир

Дорога до дома показалась Амелии невыносимо долгой. От тяжести выбора ужасно разболелась голова. Тряска смертельно утомила, а безвыходность ситуации вытянула из, казалось бы, железной леди, последние силы. Невозможно вечно грести против течения. Однажды океан невзгод должен был одержать верх. Люди по сути своей существа слабые. Да, некоторые способны вынести больше других, но у каждого человека есть свой предел. Кажется, предел Амелии Говард наступил.

Подъезжая к поместью, экипаж сбавил ход. Леди приоткрыла занавеску, дабы понять причину промедления, и увидела, что на площади перед главным входом стоит чёрная карета, запряжённая четвёркой лошадей. Извозчик натянул вожжи, направляя кобылу к левому краю дороги. Экипажи чудом смогли разойтись, но, проезжая по касательной, двигались слишком медленно, потому пассажиры без особого труда смогли разглядеть друг друга, несмотря на опустившиеся сумерки. К своему величайшему изумлению, Амелия встретилась взглядом с судьёй Байроном. Учтиво кивнув, мужчина расплылся в самодовольной улыбке, после чего отодвинулся от окна, оставляя мисс Говард в полнейшем недоумении.

В дом девушка влетела подобно урагану, растерянно озираясь по сторонам – никого. Просторный холл, погружённый в полумрак, казался чужим и пугающим. Свечи экономили, поэтому помещение освещал лишь один канделябр, расположенный ближе к главной лестнице.

– Мэри? – негромко позвала Амелия, но так и не дождавшись ответа, направилась на второй этаж.

Вскоре послышался приглушённый девичий смех и басовитый голос отца. Дверь в спальню родителя была приоткрыта, нарушая темноту коридора узкой полоской тёплого света. Мэри и вправду задорно смеялась, восторженно щебеча о том, каким прекрасным будет скорый праздник.

Амелия замерла, что-то болезненно ёкнуло в груди. Из недр подсознания всплыли давно похороненные под гнётом реалий воспоминания.

Миссис Говард обладала потрясающим голосом. Обычно по вечерам она пела романсы или старинные английские песни по просьбе супруга. Джордж Говард никогда не мог набраться терпения, чтобы дослушать её до конца. Уже на первом припеве он резво вскакивал на ноги и бросался к матери своих детей, дабы закружиться с ней в танце. Сёстры частенько наблюдали за тем, как танцевали родители, через неприкрытую дверь их спальни.

Амелия закрыла глаза, прижав к груди руку, сжимая пальцами кружева, словно собиралась их оторвать. Помнить о счастье, некогда жившем в этих стенах, было невыносимо. Каждое тёплое воспоминание, как укол совести, напоминало старшей Говард о том, кем она была и в кого превратилась. Какие поступки совершала во имя выгоды. Как играла судьбами людей. Разбивала сердца. Осмеивала неугодных господ. Нет, давно пора позабыть всё разом, стереть милые душе образы и никогда не оглядываться назад. Только так можно выжить! Только так она могла быть сильной.

Под ногами предательски скрипнула половица. Леди тихо выругалась и отняла руку от груди, надевая маску надменного хладнокровия. Из спальни выскочила Мэри. Она пребывала в прекрасном расположении духа – весела, румяна, ни намёка на драму, что наблюдалась ещё вчера.

– Дорогая сестра, ты вернулась! У отца чудные новости! Идём скорее!

– Он наконец-то отлип от бутылки? – ехидно усмехнулась Говард и неспешно прошла в покои, глядя на родителя как на человека, недостойного её внимания. – Куда подевалась Лиззи?

– О, Лиззи было велено ехать в город и обойти наших старых слуг, – не давая вставить отцу и слова, залепетала Мэри. – Уже завтра этот дом наполнится шумом, всё станет как прежде! Как же чудно! И тебе больше не придётся самой ходить в мясную лавку!

Амелия окинула недоверчивым взглядом сестру, но ничего не ответила, вместо этого она обратилась к Джорджу.

– Объяснитесь, отец. О чём столь воодушевлённо толкует наша Мэри?

Мистер Говард расположился в кресле, в котором прежде любила сидеть его супруга, вышивая. Он нерешительно посмотрел на дочь, словно был дворовым псом и опасался получить по морде палкой. Их взгляды встретились, от безразличного лица родного человека мужчину передёрнуло.

Шумно и хрипло выдохнув, глава семьи прокашлялся в кулак, отвечая с чавкающим звуком:

– Наша Мэри выходит замуж…

– Неужели? – удивлённо отозвалась Амелия и перевела взгляд на сестру, которой явно было тяжело усидеть на месте от радости. – Боюсь спросить, за кого?

Неприятное, липкое чувство после неожиданной встречи с судьёй вновь завладело телом и разумом. Амелия уже было подумала, что Байрон решил отомстить ей, заменив одну Говард на другую. Но, к счастью, младшая сестра быстро опровергла эти предположения.

– За кого? Амелия, право дело! За Чарльза, разумеется! – рассмеявшись, воскликнула Мэри и подошла к отцу, крутясь точно юла. – Спасибо, Ваша светлость, что разрешили это ужасное недоразумение! А теперь, если позволите, я пойду спать! Свадьба скоро, столько нужно всего успеть!

– Конечно, милая, – похлопав дочь по тыльной стороне ладони, мягко улыбнулся мужчина. – Спи крепко.

Выходя, Мэри попыталась обнять сестру, но Амелия отступила назад, сверля взглядом Джорджа. Нисколько не обидевшись в силу привычки, ведь старшая Говард крайне редко проявляла нежные чувства к кому бы то ни было, белокурая голубка выпорхнула из родительской спальни.

Когда в коридоре стало тихо, Амелия прикрыла дверь, немедля приступая к расспросам.

– И каким образом вам удалось разрешить недоразумение? – её голос почти звенел от стали.

– Рядом договорённостей, – рассеянно пробурчал отец девушки, явно не желая продолжать беседу.

– Когда я вернулась, от нашего дома отъезжал экипаж судьи Байрона…

– Да, судья заезжал справиться о моём здоровье. Кто-то ему сообщил весьма пренеприятную новость, будто бы я тронулся умом…

– И только? Его интересовало лишь ваше здравие?

Мистер Говард тяжело вздохнул. Амелия требовательно кивнула.

– Он передал письмо. Для тебя. Думаю, его содержание ответит на вопросы куда лучше, чем я, – мужчина потянулся в карман изъеденного молью пиджака, достал конверт и протянул его дочери.

Сморщенные руки, худые, испещрённые венами, дрожали. Ненадолго задержав на них взгляд, а точнее, на обручальном кольце, которое Джордж никогда не снимал, Амелия забрала письмо и поспешила удалиться.

– Дочка, – окликнул её Говард, когда леди уже была на пороге. Амелия остановилась, но не обернулась. – Каждый божий день я мучаюсь чувством вины и молю Всевышнего забрать меня к себе. Я знаю, каким тяжким бременем являюсь для тебя и для Мэри. Не думай, что мне всё равно. Но я слаб, во мне уже не осталось ни доблести, ни чести. Я старый, сломленный человек, и ничего не могу изменить. Но ты… Ты можешь! Ты потрясающая женщина. И я необычайно горжусь тобой, пусть и не приложил руку к твоему воспитанию, как должно…

– Полно, отец! – перебила Джорджа Амелия, небрежно отмахиваясь. – К чему этот спектакль?

Мужчина окинул взглядом стоящую перед ним молодую леди и чуть заметно улыбнулся. Правда, улыбка его была полна скорби.

– У тебя появился шанс избавиться от меня, освободиться от этой ноши. И прежде чем рубить с плеча, подумай о своих потерях и приобретениях. Поступи мудро, Амелия. Поступи мудро…

После этих слов мужчина молча поднялся с кресла и грузно завалился на постель, погасив пальцами свечу, что стояла на тумбочке подле кровати.

Амелия, бросила на родителя полный сожалений взгляд, о котором Джордж никогда не узнает, и молча вышла в коридор, направляясь к себе в комнату.

Письмо леди распечатала по дороге, но читать начала лишь после того, как скинула с плеч тяжёлое платье и освободилась от пыток корсета. На дорогой бумаге, каллиграфическим почерком, без единого подтёка чернил, были начертаны строки, которые в очередной раз ставили мисс Говард перед выбором. Выбором, от которого зависело всё!

«Дражайшая Амелия, я глубоко убеждён, что наша последняя встреча прошла совсем не так, как полагают правила приличия. И Вы, и я наговорили друг другу лишнего. Сердечно прошу простить мою несдержанность, уповаю на то, что и Вы сожалеете о сказанных словах. Мы с Вами, мисс Говард, сильные личности. Я был неправ, сделав Вам столь неуместное предложение, потому и не серчаю.

Как добрый друг Вашей почившей матушки и, к сожалению, захворавшего отца, предлагаю забыть об этом вопиющем инциденте и начать наши переговоры сначала.

Я также хочу, чтобы Вы понимали всю серьёзность своего положения. Мистер Говард задолжал мне изрядно, но я по-прежнему готов простить ему долг в обмен на некоторые условия.

Во-первых, я действительно не имел права предлагать Вам роль своей любовницы. И то, что Вы отказались, несмотря на известные обстоятельства, заставило меня восхититься Вами. Посему я совершенно убеждён в том, что Вы могли бы составить мне достойную партию в качестве супруги! К тому же я повторно переговорю с мистером Уитмором и гарантирую, что Ваша младшая сестра выйдет за Чарльза сразу же после нашего венчания.

Я с радостью на правах родственника выделю из своих средств три тысячи фунтов на приданное Мэри и возьму на себя все сопутствующие расходы по организации торжества.

С завтрашнего дня в ваше поместье вернутся слуги, дом будет обставлен новой мебелью, заложенные картины и драгоценности уже выкуплены.

Не могу представить, что может заставить Вас отказаться от столь щедрого предложения. И всё же, если такая нелепость случится, имейте в виду, что я тотчас отзову всех своих подручных и выдвину иск. Уже к концу следующей недели поместье Говардов уйдёт с молотка, а Мэри отправится в монастырь.

И да, мисс Амелия, так как Вы станете моей женой, до свадьбы объяснитесь с мистером Фостером. Супруга верховного лондонского судьи не может иметь столь сомнительные знакомства.

Завтра, ближе к ужину, к Вам прибудет посыльный. Прошу передать ему ответное письмо со своим решением. Позже я также пришлю человека, который займётся устройством либо нашей свадьбы, либо Вашим официальным банкротством.

Надеюсь, Вы, как дама весьма образованная и сведущая в финансовых делах, поймёте меня и высоко оцените предложенный компромисс. С бесконечной любовью к Вам, Питер Байрон».

Дочитав послание, Амелия медленно подошла к окну. На её лице не было никаких эмоций, кроме разве что безнадёжной тоски. Она смотрела на раскинувшиеся пред поместьем равнины, утонувшие в совершенстве ночи. На кроны деревьев, возвышающиеся вдалеке, ломающие линию горизонта. На тёмное небо, изрешечённое мелкими светилами, судьба которых предопределена вечностью…

Где-то посреди ровного полотна небес вздрогнула и сорвалась звезда, словно символ падения и самой Амелии. Насмешница-судьба ехидно вздёрнула бровь, упиваясь собственным коварством, не заметив, что в этот скоротечный миг в глазах оставленной ею леди сверкнуло не отчаянье, а всепоглощающий гнев…