Текст книги "Кровь и молоко"

Глава 11

«Чувствительность – высоких душ несчастье.

Кто чувствует грубей, тот защищён

От этих ран, как смерть неотвратимых».

Уильям Шекспир.

– Фостера ко мне, живо!

В «The Illustrated London News» вошел главный редактор – импозантный мужчина, возрастом около пятидесяти. Полноватый, но в меру, среднего роста, с проседью на висках и очень хитрым взглядом – сразу видно, цепкости и предприимчивости этому джентльмену не занимать! Мужчина был очень возбуждён и не менее озадачен. Мыслительный процесс отражался на его лице сотнями различных эмоций, от задумчивости, до почти детского восторга. Сбросив дорогое пальто на пол и вручив секретарю цилиндр, мужчина торопливо направился в свой кабинет. Юноша тут же подобрал одежду начальника, слегка отряхнул шерстяную ткань ладонью и поспешил следом.

Уже будучи на пороге, главный редактор обернулся и, строго посмотрев на секретаря, рассёк указательным пальцем воздух, спрашивая:

– Где Фостер?

– Я не знаю, сэр. Кажется, он ещё не приехал, – растерянно пожав плечами, отозвался молодой человек, прижимая к своей груди вещи редактора.

– Найти его, быстро! Дело безотлагательное!

– Что-то случилось? – взволнованно уточнил секретарь.

– О да, – довольно протянул редактор. – Мы готовим сенсацию, господа!

Расплывшись в одержимой улыбке, прикидывая в голове возможную прибыль от продажи следующего выпуска, редактор ещё раз громко назвал фамилию Джозефа и скрылся за дверью.

Фостер прибыл на работу чуть позднее положенного. Выглядел журналист паршиво. Последние дни он много пил, мало спал и совсем не писал. Все его мысли занимала Амелия. Мужчина не мог придумать, как помочь ей, а самое главное – как помочь самому себе, ведь мисс Говард отказывалась идти с ним на контакт. После их последнего разговора на квартире Фостер осмелился нанести Говардам личный визит. Джентльмен провёл в поместье почти два часа, но его любовница так и не вышла из своей спальни поприветствовать гостя, хотя бы из вежливости. Однако Джозеф успел отметить, что помимо Лиззи в доме появились новые-старые слуги, значительно оживился интерьер, да и в целом многое изменилось.

Стоило журналисту переступить порог редакции, как его тотчас перехватил секретарь, отправляя прямиком к начальнику. Не раздеваясь, Фостер вошел в кабинет и устало опустился на стул, не проявляя никакого интереса к работе.

– Бурная ночка? – шутливо отозвался редактор, достал из-под стола бутылку скотча и два стакана.

– Есть повод? – без энтузиазма спросил журналист, слегка нахмурившись от терзающего голову похмелья.

– О да, друг мой! Сюжет, с которым ты попадёшь на первую полосу, – редактор наполнил стаканы, предавая один из них Джозефу. Тот взял ёмкость в руки и, не дожидаясь тоста, в один глоток её осушил. Должно было стать легче, но не стало.

– Что за сюжет? – Фостер поставил стакан на стол. Редактор, не мешкая, вновь плеснул туда спиртного.

– Судья Байрон женится, – восторженно объявил мужчина.

Новость смогла заставить Джозефа собраться. Его взгляд изменился, отсутствующий ещё мгновенье назад, он вспыхнул заинтересованностью.

– Неужели? И при чём тут я?

В голове журналиста тотчас пришли в движение шестерёнки, вытаскивая поникший разум из болота отчаянья. Если Байрон собрался жениться, его грязное требование, выдвинутое Амелии в уплату долга, можно было использовать как рычаг давления. Заставить старого прелюбодея отказаться и от финансовых претензий, и от самой Говард, пригрозив открыть правду его избраннице. Идея показалась Джозефу гениальной, он даже довольно улыбнулся и потянулся к стакану, дабы выпить за неожиданно свалившуюся прямо в руки удачу. Но дальнейшие пояснения редактора разбили вдребезги не только надежду, но и сердце журналиста.

– Ты ведь весьма дружен с семейством Говардов, вхож в их дом, имеешь приятельские отношения с самой мисс Амелией, – попивая шотландский виски, спокойно рассуждал джентльмен, даже не догадываясь, как глубоко его собеседник увяз в своих привязанностях к старшей дочери бывшего работодателя. – Уверен, она пойдёт тебе навстречу, приоткрыв завесу тайны своих отношений. Ты, как друг семьи, сможешь получить эксклюзивный материал. Возможно, мы даже выпустим серию статей. Ещё бы, такое событие, один из самых влиятельных людей Лондона женится на главной мужененавистнице Англии. Просто потрясающе!

– Стой, Билл! – подавшись вперед, Фостер уставился на редактора невидящим взглядом. – Я никак не смекну, о чём ты толкуешь? Каким образом Говарды причастны к свадьбе судьи Байрона?

– Джозеф, ты внимательно меня слушал?! – мужчина совершенно искренне улыбнулся, подмечая на лице своего журналиста застывшее недоумение. – Байрон сделал предложение Амелии Говард, свадьба через три дня. Никто, кроме нашего издания, не в курсе и не приглашён. Не знаю, чем мы так приглянулись Его светлости, но он пожелал, чтобы именно наша газета осветила это радостное событие. В общем, займись этим. Меня интересуют все подробности, даже какие чулки будущая миссис Байрон наденет под подвенечное платье! Давай-давай, – редактор замахал руками, словно отгоняя голубей от кормушки. – Только сначала приведи себя в порядок, ей-богу. На сегодня можешь взять отгул и выспаться. Но завтра к вечеру я жду наброски.

Фостер по инерции кивнул и еле-еле смог подняться на ноги, чтобы не выдать своего потрясения. Казалось, все его конечности налились свинцом, а внутренние органы начали отказывать по одному. Ответив что-то невнятное, джентльмен вышел из кабинета и, игнорируя вопросы любопытных коллег, направился прочь. Он не видел перед собой ничего и никого, просто шёл вперёд без разбора, цели и смысла, пока ноги не привели его в самый развратный район Лондона – Ковент-Гарден. Там из первого же переулка выскочила размалёванная шлюха, миленькая, если смыть с лица кричащий грим, который девица усердно наносила, должно быть, целый час. Кружева на платье «бабочки» давно поблекли, местами оборки совсем обветшали, как, собственно, и честь сей особы. Она радушно улыбалась, но серо-зелёные глаза были мутными, то ли от алкоголя, то ли от опиума, но Фостеру было плевать. Единственное, что он запомнил, – причёску девицы – небрежно собранный кокон из начёсанных волос, украшенный потасканными перьями, бумажными цветами и искусственным жемчугом.

Подбородка журналиста коснулись тонкие пальчики в сетчатой перчатке, игриво очертив линию скул и поманив его за собой. Девка приторно улыбнулась, ухватив мужчину за ворот пальто, увлекая его в тень узкого переулка. Джозеф не сопротивлялся, послушно брёл за развратницей, пока шум центральной улицы не превратился в неразборчивое эхо. Складывалось ощущение, что мужчина совсем лишился воли или даже рассудка.

Шлюха настойчиво толкнула его к кирпичному зданию. Фостер лишь раз глянул на неё, иронично и горько усмехнувшись – совсем дитя, по виду ровесница Мэри, но смотрит как умудрённая опытом женщина.

– Сколько? – холодно спросил он осипшим голосом.

– Три шиллинга, сэр, и делайте со мной всё, что пожелаете, – девица шагнула к клиенту и начала торопливо расстёгивать его брюки. – С чего хотите начать? Могу приласкать ртом. Поверьте, я знаю в этом толк, училась у француженок…

Фостер схватил её за руки и отпихнул от себя, продолжив самостоятельно расправляться с пуговицами.

– Я дам тебе пять шиллингов, и до самого конца ты этот самый рот больше не откроешь! Поняла?

– Да, сэр, – кивнула девушка, изображая, что заперла губы на ключ, да выбросила тот за спину.

– Хорошо, развернись, – приказал журналист.

Как только шлюха встала спиной к мужчине, он прижал её к стене, принимаясь задирать пышную юбку. Постучав носком ботинка по левой пятке девицы, Фостер заставил её расставить ноги шире и отвести бёдра назад. Затем приспустил брюки и без промедления вошёл в податливое тело. Раздался протяжный вскрик. Джозеф тут же зажал девичий рот рукой, наклонился к уху и прошептал:

– Ни звука больше, или не получишь ни пени…

Проститутка безмолвно кивнула, а мужчина принялся спускать пар.

Он брал её грубо, без эмоций, с каждым разом проникая всё глубже, двигаясь резче, отчаяннее сжимая пальцами тонкую талию. Ему было чуждо и это женское тело, и её душа. Не возникало желания опробовать на ощупь упругую грудь. Не хотелось созерцать стройные бёдра, слышать сладкие стоны, чувствовать ласковые прикосновения. Его потребность заключалась в другом – мужчина жаждал вырвать из своей груди чувства, которые испытывал к Говард. Пытался, пусть временно, но заменить их чем-то другим. Похотью, страстью, гневом, не важно! Впрочем, ничего не помогало! Он погружался во влажное тело проститутки, но с каждым движением его разум всё отчётливее воспроизводил в памяти любимые черты, звонкий мелодичный смех, аромат цветочного масла, которое Амелия добавляла в воду, когда принимала ванну.

Джозеф ненавидел её, скучал по ней, скорбел и беззаветно любил… Поэтому чем дольше познавал уличную девку в подворотне, тем сильнее становилась его боль. И эта боль достигла своего апогея как раз в тот момент, когда мужчина кончил.

Следующие три часа кряду журналист напивался в таверне, прямо напротив того переулка, где расстался с пятью шиллингами. Когда его разум совсем помутился, джентльмен поймал экипаж, щедро заплатил извозчику и приказал доставить его в поместье Говардов. Несмотря на то что накрапывал дождь, грозящий размыть дороги, кучер согласился.

Фостер еле-еле забрался в крытую коляску и уже через пять минут забылся пьяным сном.

Глава 12

«Я отвечала резкостью на резкость,

На слово – словом; но теперь я вижу,

Что не копьем – соломинкой мы бьемся…»

Уильям Шекспир

Сразу после ужина в дверь спальни Амелии постучала Лиззи. Она взволнованно сообщила, что из Лондона приехал некий джентльмен. Мужчина был настроен решительно и напрочь отказывался покидать поместье, пока мисс Говард его не примет.

– Он представился? – даже не обернувшись, поинтересовалась Амелия.

Она сидела за письменным столом, заполняя пригласительные открытки. Судья настоял, чтобы невеста лично озадачилась данным вопросом. Спорить и протестовать не было ни сил, ни желания. Говард радовало одно – до церемонии Байрон предпочёл вести дела через переписку.

– Нет, мисс. Он незамедлительно проследовал в кабинет и велел передать, что будет ожидать вас там.

– Какая наглость, – раздражённо выдохнула Амелия и, оставив перо в чернильнице, встала со стула. – Подай мне пеньюар, – холодно приказала хозяйка, указывая рукой на постель.

Лиззи слегка растерялась, но говорить о своих сомнениях не стала. Впрочем, Говард всё равно заметила недоумение служанки.

– Считаешь, появиться в таком виде постыдно? – ядовито усмехнулась она.

– Нет, что вы, – смущённо потупив взгляд, Элизабет подхватила с перин тонкий шёлковый халат, передавая его хозяйке.

– Заметь, не я явилась в дом без приглашения. Своим бестактным поступком, кем бы ни был этот джентльмен, он вынудил меня оставить правила приличия. Пусть знает, что ему не рады. Я не намерена тратить своё время на шнуровку корсета и отпаривание рюшей в угоду чистоплюйству.

– Конечно, мисс, – согласно кивнула Лиззи, пусть и считала решение леди принять визитёра почти в нижнем белье неуместным. – Подать в кабинет чай?

– Чай? – наигранно рассмеялась Амелия. – Чай, дорогая моя, подают гостям, а не вторженцам.

Не спеша спустившись по лестнице, испытав острый укол презрения при виде новой мебели, Говард повернула в коридор, ведущий к кабинету. Длинные волосы рассыпались по её плечам, мягко обрамляя лицо. Тончайший шёлк струился по фигуре волнами, самым удачным образом подчёркивая плавные изгибы и округлости. Несмотря на отсутствие корсета, Амелия казалась ещё более миниатюрной, совсем как маленькая балерина в музыкальной шкатулке.

Войдя в кабинет, девушка почти не выказала никаких эмоций, хотя и была удивлена личности, стоящей напротив.

– Даниэль? – чуть кивнув оторопевшему при её появлении мужчине, леди как ни в чём не бывало прошлась по комнате. – Чем могу помочь?

– Мисс Говард, – всё ещё теряясь, Байрон-младший нервно поправил пиджак, запинаясь на каждом слове. – Прошу прощения за столь спонтанный визит, но я надеялся, что вы объяснитесь…

– Объяснюсь? – вопросительно вскинув бровь, Амелия обошла стол и облокотилась на него ладонями, слегка нависнув над полированной поверхностью. Её движения были легки, изящны и неописуемо грациозны.

– Мой отец… Вы… – сбивчиво отозвался детектив. – Что всё это значит?

– Ах, вы о свадьбе? – отмахиваясь, расплылась в улыбке будущая миссис Байрон. – Так спросили бы у Питера, не пришлось бы ехать в пригород.

– Я спрашиваю вас, – Даниэль вдруг осмелел, его голос стал значительно твёрже, как и взгляд.

– И вы считаете это уместным? – сощурившись, колко бросила мисс Говард.

– Вполне, – кивнул мужчина. – Потому что в последнюю нашу встречу я как-то не приметил восторженного блеска в ваших глазах по отношению к моему отцу!

– О, поверьте! Я восхищена вашим отцом, в частности, его предприимчивостью.

Амелия снова прошлась по комнате, заведя руки за спину, в итоге останавливаясь прямо перед Байроном, на расстоянии вытянутой руки. Джентльмен смутился, заметив, как почти постыдно шёлк облегает грудь невесты отца, соблазнительно подчёркивая её прелести.

– Что вы имеете в виду? – тяжело сглотнув, Даниэль с трудом отнял взгляд от аппетитных форм леди и посмотрел ей в глаза.

Кажется, Амелия лишь теперь осознала истинные причины бесконечной травли и издёвок со стороны сына судьи. Занятное открытие, возможно, даже полезное!

– А вы, детектив? – тихо и томно произнесла Говард, облизнув губы. – Пришли, дабы обвинить меня в бесчестии или, быть может, надеетесь стать его причиной?

Даниэль нахмурился, стараясь изо всех сил изобразить оскорблённое достоинство. Но в вопросах тонкости флирта Говард не было равных. Она тотчас обратила внимание, как грудная клетка джентльмена на миг застыла, а после начала раздуваться, точно у жабы. Как заиграли желваки на скулах. Заблестел от испарины лоб. Детектив не на шутку разволновался, и виной тому была вовсе не задетая честь, а завлекающий взгляд собеседницы, её сладкий голос, чуть заметное очертание аккуратных сосков под белоснежной тканью… Будь Даниэль смелее и умнее, давно бы перестал разыгрывать спектакль, да испытал судьбу, признавшись Амелии в своих чувствах. Он всё же был мужчиной привлекательным, с высоким положением. Но детектив предпочёл долгие годы наблюдать за предметом своей страсти издалека, а окончательно растеряв все возможные шансы, красноречиво продемонстрировал обществу и самой леди свою антипатию.

Некоторые люди просто не в стоянии пережить поражение, оттого и не ввязываются в драку. Байрон был одним из них. И пусть известие о замужестве Амелии всколыхнуло что-то в его душе, смелости отстоять собственные интересы ему не хватило. Трус всегда остаётся трусом! Богат ли он, беден, с пистолетом за пазухой или безоружен.

Пауза затянулась. В голове Амелии мелькнула мысль, что она вполне могла бы сыграть на симпатиях Даниэля. Завлечь его в свои сети, разжечь междоусобицу – кинь шавкам кость, и они с яростью бросятся рвать друг другу глотки. Вот только в данном случае пришлось бы ставить на щенка гиены, против величественного льва. Заведомо проигрышная комбинация.

– Ну, что же вы молчите? – горделиво распрямила плечи хозяйка дома.

Байрон откашлялся, провёл ладонью по волосам, убирая их назад, и шумно выдохнул, цепляясь всеми силами за напускное самообладание.

– Пытаюсь понять, какую игру вы затеяли.

– Я умоляю вас, Даниэль, вы смешны в своих подозрениях, – Говард звонко цокнула языком.

Неожиданно детектив шагнул вперёд и схватил девушку за локоть, заставляя смотреть себе в глаза. Амелия даже не вздрогнула. Она не боялась его, она и судьи не боялась. Последствий гнева – да. Но не самого жадного до молодого тела старикашку.

– А вы глупы и наивны, если считаете, что я поверю в искренность ваших намерений!

– Искренность моих намерений? – леди надменно рассмеялась прямо в лицо детективу. – Хотите поговорить со мной о намерениях или об искренности? А может быть, о чести? Вам известно такое слово?.. Узнать о моих намерениях! Подумать, какая наглость! – и снова раздражающий Байрона девичий смех.

– Безумна! Ты безумна, Амелия… – хотел было отпрянуть детектив, но теперь уже Говард схватила его за ворот пиджака, въедаясь взглядом, точно прыская кислотой.

– Хотел узнать, зачем я выхожу за твоего отца? Думаешь, меня привлекло состояние вашей семьи? Но задумайся, если всё так, отчего бы мне не выбрать в мужья тебя, молодого, горячего детектива, который уже пятнадцать минут, как еле сдерживается, дабы не засунуть себе в штаны руку при виде моей груди?

– Вы забываетесь! Нет, вам не стать его женой! Вы недостойны носить фамилию моего рода! – Байрон резко дёрнулся, но Амелия лишь сильнее сжала пальцы.

– О, милый мой Дэни, уж сделай одолжение… – Говард хищно улыбнулась, а затем толкнула мужчину в грудь и быстрым шагом направилась к столу, пока Байрон приходил в себя.

Открыв верхний ящик, леди достала письмо, в котором судья подробно расписал, какие последствия ждут её семейство в случае отказа от брака. Вернувшись к детективу, девушка впихнула ему в руки конверт, бросив озлобленный взгляд на фамильный перстень, что украшал указательный палец.

– Вот вам искренность моих намерений, а также проявление небывалой щедрости Питера Байрона! И помяните моё слово, Даниэль, если вы ещё хоть раз поставите под сомнение мою честь, я выцарапаю вам глаза. А теперь забирайте письмо и убирайтесь вон из моего дома!

Игнорируя требование, детектив немедля извлёк лист из конверта, торопливо пробежавшись взглядом по знакомому до боли почерку.

– Святые угодники… – потрясённо вымолвил мужчина.

– О, боюсь в предложении судьи Байрона святости меньше, чем на штиблетах карманника, – иронично усмехнулась Амелия.

– Мисс Говард, я… простите меня… – детектив опустил взгляд и надавил на переносицу пальцами. Его бледное лицо стало стремительно багроветь, но не от злости, а от стыда.

Амелия, глубоко вздохнув, отвернулась.

– Полно, я тоже была непозволительно резка…

– Я немедленно поговорю с отцом и улажу это недоразумение! – решительно отозвался детектив.

– Недоразумение? Какое тонкое определение, – язвительно заметила леди.

– Вопиющую несправедливость! – тут же поправился Байрон. – Он отменит свадьбу, клянусь вам! И выполнит всё, что обещал, без каких-либо притязаний на вашу честь!

– Не давайте клятв, если не уверены, что сможете их сдержать, – печально ответила Амелия, обернувшись.

Теперь Даниель смотрел на неё как на святую. В его глазах вспыхнуло искреннее обожание и восхищение. В два шага преодолев разделяющее их расстояние, детектив взял Говард за руку и, глубоко наклонившись, поцеловал немного замёрзшие пальцы.

– Он просто заигрался во вседозволенность. Я всё исправлю, – с этими словами Байрон поспешно удалился.

И пусть детектив был страстен в своих речах, да и выглядел вполне решительно, надежда в сердце Амелии Говард отчего-то так и не зажглась.

Глава 13

«Над ранами смеется только тот,

Кто не бывал еще ни разу ранен…»

Уильям Шекспир

После разговора с детективом Амелия вернулась в свои покои. Смятение стягивало грудь скулящим под сердцем волнением. Говард очень хотелось верить в то, что Даниэль сможет повлиять на своего отца. Но, увы, в этой войне она сражалась на слабой стороне и прекрасно это понимала. Фостер, младший Байрон – оба джентльмена вполне достойные и всё же пешки на шахматной доске «Его Величества». Именно поэтому Амелия старалась ни на что не рассчитывать, ведь разбитая надежда ранит куда сильнее, нежели ожидаемая неудача.

За дверью послышались шаркающие шаги.

Джордж Говард обычно не покидал своей комнаты и до свадьбы старшей дочери не собирался. Он страшился её гнева и страдал от пропитанного ненавистью взгляда. Мэри передвигалась изящно и легко, её поступь напоминали стук дождя по карнизу – звонкая, отрывистая. Да и потом молодая леди гостила в доме своего жениха. Слуги – мало кому из них было дозволено подниматься на второй этаж, лишь горничным, да Лиззи. Но первые закончили уборку ещё до ужина, а Элизабет готовила хозяйке ванну.

Скрип половиц стал громче, а затем внезапно стих. Амелия обернулась, глядя на дверь через плечо. Вскоре та медленно отворилась. На пороге появился Фостер. Он уже слегка отрезвел, но всё ещё выглядел неподобающе джентльмену. Отёкшие спросонок глаза смотрели на предмет своего обожания опустошённо и боязливо. Журналист хотел сказать так много, но увидев Амелию, растерял все заготовленные фразы.

Вот кто неустанно кормил своих демонов надеждой. Тот, кто в полной мере познал боль разочарования. Тот, кто опрометчиво наделил смыслом своей жизни женщину, никогда не принадлежавшую ему.

– Я изменил тебе, любовь моя… – хрипло произнёс мужчина, хватаясь за дверной косяк, чтобы не шататься из стороны в сторону.

Амелия смерила несчастного придирчивым взглядом и отвернулась к зеркалу – перед водными процедурами она всегда собирала волосы в высокий пучок.

– Ты пьян, – совершенно спокойно констатировала Говард, подцепляя кудри пальцами, и поднимая их к затылку, оголяя дивную шею.

– Да, и горе моё не в вине! – с усмешкой отозвался Джозеф, проходя без приглашения в спальню. – Ты слышала, что я сказал?

– Да, что-то про измену, – не оборачиваясь, ответила Амелия, голос её был совершенно равнодушным.

Фостер шумно выдохнул и грузно завалился на кровать. В руках у него была бутылка виски. Достав зубами пробку с характерным звуком, мужчина выплюнул её в сторону.

– Я был на Ковент-Гарден и снял шлюху… – обречённо усмехнулся он, запивая свои слова несколькими глотками алкоголя. – Поимел её прямо в переулке, представляешь? Думал, что освобожусь от чувств. Отомщу тебе за нанесённое оскорбление. За то, что ты даже не попыталась объясниться со мной! Но нет, стало лишь хуже. Подумать только, ты выходишь замуж, а предателем себя чувствую я.

Амелия сидела молча, не смотря на любовника, хотя и имела возможность наблюдать за ним через зеркало. Но когда в его речь вплелись случайные всхлипы, леди обернулась. Глаза журналиста блестели от слёз – тихая мужская боль, заключённая в безмолвной солёной влаге. И несмотря на то, что Говард никогда не была влюблена в Фостера, она любила то, как он любил её, и относилась к нему с нежностью. Видеть муки человека, который много лет был рядом и поддерживал, сложно, даже для такой циничной барышни, коей была мисс Говард.

Встав со стула, девушка подошла к постели и, взяв Джозефа за руку, потянула на себя, заставляя его сесть. Затем отняла бутылку и присела перед любовником на колени, заключая в свои ладони его лицо.

– Милый мой, несчастный Джозеф. Ты изменил не мне, а собственным убеждениям. Но если тебе столь необходимо прощение, знай, я не серчаю. Мы не принадлежим друг другу и не имеем права взыскивать за неверность.

Журналист подался вперёд, хватая Амелию за плечи, скользя по любимым чертам потерянным взглядом.

– Я всегда принадлежал тебе, и сейчас принадлежу… – горько заключил он. – Мне было бы легче, начни я тебя ненавидеть за этот брак. Но мы оба понимаем, что ты не виновата! Ты пытаешься спасти сестру, своё имя, состояние! А я вынужден смотреть на это со стороны, потому что не имею должного положения и финансов. Не могу защитить тебя. Я ничтожество, Амелия! Всё это моя вина! Свадьба, банкротство! Будь я более настойчив, внимателен к деталям, я бы смог повлиять на твоего отца, пока тот окончательно не спился! Слишком поздно я заметил… Слишком поздно открылся тебе…

– Джозеф, остановись, – перебила его Говард, ведь чем дольше журналист говорил, тем более жалко выглядел. – Еще немного – и ты обвинишь себя в изгнании Адама и Евы из Эдемского сада…

– Но ведь я… – зажмурившись, простонал джентльмен.

– Ты, как и я, всего лишь жертва обстоятельств, – мягко подчеркнула Амелия и оплела шею любовника руками. – Нам приходится играть по чужим правилам, дорогой, чтобы выжить. Но ты прекрасно осведомлён о моих чувствах к судье. А я знаю, о ком на самом деле думал ты, пока… Ты ведь даже имени её не спросил, так? – с лёгкой усмешкой предположила Говард.

Джозеф отрицательно качнул головой, подтверждая догадку Амелии, и она, словно в благодарность, заточила его губы в плен томного и чувственного поцелуя.

На некоторое время в спальне воцарилась тишина. Немного погодя, Амелия отстранилась от любовника и, поднявшись на ноги, смерила его недовольным взглядом.

От журналиста страшно несло табачным дымом и элем, видимо, мужчина пролил напиток себе на пиджак.

– Выглядишь как бродяга…

– Чувствую себя так же, – саркастично улыбнулся Фостер.

Мисс на мгновенье задумалась. Отвела взгляд в сторону, застыла. Затем улыбнулась своим мыслями и, посмотрев на Джозефа, протянула ему руку.

– Ты должен знать, Байрон выдвинул мне условие расстаться с тобой. Мне придётся выполнить это требование.

Фостер поджал губы. Амелия продолжила:

– Но так как наше соглашение вступит в силу только после венчания, сегодня ты можешь остаться на ночь… – голос девушки стал необычно соблазнительным, он действовал на разум журналиста точно опиум. Сначала касаясь сознания лишь слегка, мягкой дымкой, а после увлекая в мир красочного забытья и счастья. – Это будет последняя наша ночь, Джозеф. Но в память обо всём, что было, я обещаю тебе отдать всю себя…

Амелия закусила нижнюю губу и прогнулась в пояснице, словно кошка, разминающая мышцы перед прыжком. Фостер взял леди за руку и поднялся на ноги, скользнув пальцами под лёгкий шёлк пеньюара.

– Ты позволишь мне любить тебя? – прикладываясь к шее любовницы, прошептал журналист.

– Нет, милый, я буду умолять тебя о любви… – сладостно простонала Амелия, аккуратно выбираясь из объятий мужчины. – Но сначала нужно тебя отмыть… Ты пахнешь как матросня, только что сошедшая на берег.

Джозеф рассмеялся, виновато пожав плечами. Говард крепче сжала его руку и повела в будуар. Выставив прочь Лиззи, она сняла с мужчины одежду, лаская умелыми пальцами каждый изгиб его тела.

Спустя час, когда горячей воды совсем не осталось, любовники вернулись в спальню. Амелия сразу же сбросила с плеч пеньюар, рукава которого намокли по локоть, а затем избавилась и от ночной сорочки.

Точно сказочная нимфа, она стояла подле окна, освещаемая луной. Фостер лежал на кровати и любовался обнажёнными ягодицами, крутыми бёдрами, россыпью тёмных кудрей по хрупкой спине. Амелия была воистину прекрасна.

– Ты совершенство… – сбивчиво прошептал мужчина, невольно коснувшись своего паха рукой. Возбуждён, словно и не было услады в ванной.

– Ты ошибаешься, – спокойно и размерено ответила Говард, медленно повернувшись и двинувшись к постели.

От вида нагого тела любовницы Джозеф шумно выдохнул, чуть приподнимаясь на подушках, ощущая, как к вискам приливает кровь.

– Совершенно лишь моё тело. Но оно, как и всё в этом мире, однажды подастся увяданию. А я, моя душа, весьма далека от идеала.

Облокотившись одним коленом о кровать, Амелия игриво отбросила назад волосы, полностью оголяя сочную грудь. Не выдержав, журналист ринулся вперёд, хватая девушку за руку, увлекая под себя на постель.

– Ты обещала, что сегодня будешь умолять меня любить тебя… – обжигая бархатную кожу жарким дыханием, почти прорычал Джозеф, удобнее устраиваясь сверху.

– Обещала, – улыбнулась Говард, – и я умоляю! Люби меня Джозеф! Люби меня так сильно, как можешь… Возможно, ты последний мужчина, который будет со мной по моей воле…

Амелия закрыла глаза и выгнулась, Фостер сжал руками простынь, резко подавая вперёд бёдра, входя в трепещущее от возбуждения тело.

– Моли меня… – нависнув над Амелией, Джозеф начал очень медленно двигаться.

– Молю! Люби меня… – выстонала Говард, приподнимаясь ему навстречу.

Впервые в жизни Амелия подчинялась мужчине. Лишь изредка истинное обличье страстной дьяволицы вырывалось наружу, придавая пикантности их удовольствию.

Уже в предрассветный час, когда мисс Говард почти уснула в объятьях своего любовника, он опечаленно выдохнул очередное признание:

– Знаешь, человек умирает ровно столько раз, сколько раз теряет свою любовь… Через три дня ты выйдешь замуж, а я сыграю свои похороны…

– Джозеф, это несправедливо! – тихо отозвалась Амелия, затем скатилась с груди журналиста и легла к нему спиной, он сразу же обнял возлюбленную за талию, прижимая к себе. – Тебя никто не запирает в клетку, как трофей. Твоя жизнь продолжится, а моя застынет! Однажды ты забудешь меня и женишься по любви, я уверена. Мне же суждено играть роль до конца своих дней… Ну или до конца дней ублюдка Байрона.

– Благо ему недолго осталось… – усмехнулся Фостер.

– О, этот жеребец переживёт нас обоих, – с издёвкой ответила Говард.

– Старая лошадь лишь с виду красива. А по факту она слаба и немощна, – сонно произнёс Фостер, прикрывая глаза.

Амелия тяжело вздохнула. До рассвета оставалось около часа. Наступающий день обещал быть тягостным для обоих. Говард предстало заполнить ещё целую сотню ненавистных приглашений, а Фостеру – начать статью о свадьбе женщины, что была любовью всей его жизни.