Текст книги "Бессмертный"

Глава VII
О разговоре, который я имел в экипаже с де Роганом, и о выводе, который я из него извлек

Я выходил с Лоренцой из ложи Изиса, где мы только что посвятили еще тридцать шесть желающих. Что меня поражало более всего – это множество красивых женщин во Франции, хотя нельзя было хорошо разглядеть их лица: из ста посвященных в наше дело, думаю, не больше четырех были плохо сложены.

Оставив храм, мы сели в свой экипаж. Оказалось, что там нас уже ждал кардинал де Роган. Насколько можно судить при свете фонарей, он сиял и в то же время был полон торжества, как человек, владеющий какой-то великой тайной. Кардинал почтительно поцеловал мне руку и раскланялся с Лоренцой со смущением, которое я рассеял одним словом.

– Она нас не услышит, – я прикоснулся пальцем ко лбу жены.

– Хорошо, – сказал он, в то время как экипаж тронулся. – Я повиновался вам и имел успех.

– Она написала вам?

– Да, у меня есть письма.

– Князь, вы были избраны для великих дел. Я очень счастлив, потому что люблю вас. В происходящих перед нами событиях вас будет поддерживать неведомое могущество, не противьтесь ему и, пожалуйста, отбросьте ложную скромность. Как ваш Верховный Учитель, приказываю показать мне полученные письма.

Несколько мгновений он колебался; затем вынул из маленького красного бумажника несколько записочек и подал их мне. Я приказал остановить экипаж и, наклонившись к стеклу, развернул письма. Почерк был мне отлично известен. Бумага, чернила были в точности такими же, какие употребляла Мирна. Все выглядело натурально. Я сам не сделал бы лучше.

Тем не менее, мое недоверие не уменьшилось, напротив, эти записки были слишком подлинные, но незначительные. Они относились больше к оказанным услугам, но одна заслуживала внимания.

«Министр (так Мирна обычно называла султана) теперь у меня в комнате. Неизвестно, сколько времени он пробудет. Вы знаете особу, которую я вам посылаю, передайте шкатулку и будьте на месте, я не отчаиваюсь увидеться с вами сегодня».

– Кто передал вам эту записку? – спросил я князя.

– Де Лекло, лакей королевы.

– Где?

– У графини Валуа.

– Вы знаете этого де Лекло?

– Конечно, я сто раз его видел. Отчего вы спрашиваете меня об этом?

– Потому, что ожерелье в два миллиона может потеряться. На вашем месте я предпочел бы отдать его в собственные руки.

– Разве этой записки недостаточно? К тому же, меня поблагодарили на другой день.

– Кто?

– Она сама.

– Где?

– В галерее, во дворце, в присутствии всего двора.

– Что же она вам сказала?

– Ничего, но, проходя мимо, взглянула на меня и улыбнулась.

– А вы не близоруки?

– Конечно, нет! – вскричал князь. – Вам, кажется, доставляет удовольствие насмехаться надо мною?

– Нет, сын мой, я не смеюсь над вами. Все это говорится в ваших интересах.

– Два дня спустя Бемер написал королеве и поблагодарил ее за то, что она взяла ожерелье.

– И что же она отвечала?

– Ничего.

– Письмо могло быть перехвачено.

– И небо может упасть на землю, – сказал кардинал.

– Ив таком случае мы все будем раздавлены.

– Если Бемер, придворный ювелир, имеющий доступ к королеве, не умеет передать ей письмо, то на свете нет ничего верного.

Действительно, Бемер не дурак, хотя и женился на своей жене.

– Да, уверяю вас, что он ловкий человек; когда ему пришлось уменьшить на двести тысяч луидоров цену проклятого ожерелья, я думал, что он умрет от этого.

– Однако, князь, это снижение – поступок не королевский!

– Уж и не говорите. Спросите лучше графиню. По ее словам, королеве разонравилось ожерелье, которое она не решится надеть, отказавшись принять его из рук мужа, что оно ей надоело и слишком дорого, и предлагает возвратить обратно.

– Убеждены ли вы в последнем обстоятельстве?

– Бемер может подтвердить, так как он предпочел согласиться на эту громадную скидку.

– И после этого все устроилось?

– Все, кроме того, что ожерелье не оплачено.

– У королевы еще есть время, и вы достаточно богаты, кардинал, чтобы помочь ей.

– Гм… – сказал де Роган, – похождения моего кузена де Гемена сильно расстроили мои дела.

– У вас есть друзья?

– Друзья, дающие в долг миллионы, очень редки, миллион – не безделица.

– Разве я не рядом с вами?

– Вы, граф?..

– Да, конечно, но мы поговорим об этом, когда придет время.

– Ну, – продолжал князь, у которого слезы выступили на глазах, – не хочу ничего скрывать… Есть одна вещь, которую я не считал себя вправе рассказывать. Но все равно, – добавил он, преклоняя колено (и я полагаю, что он совсем бы встал на колени, если бы карета не была слишком узка), – все равно, граф, вы знаете все. Она не только писала мне, но удостоила своим божественным присутствием.

Я поглядел на кардинала: он хвастался, опустив глаза, и произвел на меня впечатление павлина и в то же время утенка. Должен признаться, вид для него недостойный. Это был очень приличный мужчина.

Я продолжал:

– Вы ее видели?

– Да.

– Близко?

– Близко, я с ней говорил.

– Когда?

– Третьего дня.

– Почему вы не пришли ко мне вчера сообщить об этом?

– Потому, что вчера… я не могу вам всего доверить…

– Князь, – сказал я, – клянусь, что дело идет о вашем спасении на этом свете! Обещаете ли вы быть вполне откровенным?

– Хорошо.

– В котором часу, и при каких обстоятельствах вы видели особу, о которой мы говорим?

– Ночью третьего дня, в Версале. Вот как это было: графиня Валуа, к которой, кажется, вы несправедливы, дорогой граф, сообщила мне, что вечером я получу награду за свою верность и преданность. Ровно в одиннадцать часов я вошел в ворота Резервуаров и, пройдя через лес, вошел в беседку Венеры, где было назначено свидание; меня сопровождал барон Планта. Я попросил его оставить меня одного. Вдруг появилось домино – это была графиня. «Я только что от нее, – сказала, – она сильно раздосадована, что ограничена во времени. Ее сопровождают принцесса Елизавета и графиня д'Артуа. Тем не менее, она найдет способ вырваться и сказать вам несколько слов». Несколько мгновений спустя я различил в темноте белую величественную фигуру, которая легко приближалась ко мне. Граф, это была она… Я преклонил колени, шепча уверения в своей любви и преданности. «Вы можете надеяться, – сказала она дрожащим от волнения голосом, – все прошедшее будет забыто». Сказав это, она подала мне розу, которую я схватил, покрыв поцелуями державшую ее ручку.

– Как она была одета?

– О, я как сейчас ее вижу! На ней было длинное белое батистовое платье, белая накидка и мантилья на голове, позволявшая любоваться наклонившимся ко мне прелестным личиком.

– Мне кажется, было довольно темно, чтобы видеть так много. Но все-таки, дорогой князь, надеюсь, вы не сомневаетесь в реальности явления.

– А голос, а роза? – отвечал он. – Клянусь, что я говорил именно с ней в беседке Венеры. Мои глаза и слух не могли ошибиться. Что за странные подозрения, граф? Неужели вы думаете, что так легко проникнуть в королевскую резиденцию, которая тщательно охраняется? Если все заставы опускаются перед вами, если часовые молчат – это значит, что вам покровительствует могущественная власть.

– Хорошо, пожалуй, – согласился я, – но вы должны сообщить мне об окончании вашей встречи.

Князь продолжал:

– Я поднялся, как вдруг графиня де Ламотт Валуа поспешно подошла к нам: «Идите, – сказала она королеве, – идите же скорее, принцесса и графиня д'Артуа здесь». Тогда королева удалилась, но предварительно дала мне поцеловать свою беленькую ручку. А вчера вечером королева…

– Вы ее снова видели?

– Признаюсь, – сказал он.

– Дальше.

Князь приподнялся и покраснел.

– Я считаю вас слишком хорошо воспитанным, граф, чтобы вы могли спрашивать далее.

– Отлично. Теперь я знаю все, что хотел знать. Когда вы снова увидитесь?

– В четверг. Вы знаете, что в этот день я буду служить в Версале.

– Желаю вам счастья. Но я спрашиваю, когда вы увидитесь с нею… наедине?

– Через неделю, как обещала мне графиня.

– Нет, вы увидите ее послезавтра, здесь, после собрания ложи Изиса.

– Что вы говорите?

– Это правда. И, чтобы вы не сомневались, я приглашаю вас ужинать вместе с ней.

Князь, для которого я был оракулом, не осмеливался возражать. Я же не сказал более ни слова.

Вскоре карета остановилась перед моим домом. Как только мы остались вдвоем с Лоренцой, она вскричала, обращаясь ко мне.

– О, святой Боже! Что такое ты вздумал обещать ему?

– Ты нас слушала, любопытная?

– Да, я слышала. Ты, значит, совершенно убежден, что это не она.

– Не все ли равно. Каким бы то ни было образом, но у нас будет обещанная гостья. Если она действительно не Мирна, то я сумею узнать, кто она, и попрошу ее прийти.

– Но если это Мирна?

– О, в таком случае я ей это прикажу.

ГЛАВА VIII,
в которой я не скрываю моего мнения о других и о самом себе

Ужин, который я предсказал, не состоялся из-за нехватки приглашенных, но зато в аббатстве Клерво был очень интересный завтрак. Я там не был, но отец Лот рассказал мне все в подробностях, и полагаю, что они достойны того, чтобы сохраниться в назидание потомству.

Три дня спустя после нескромного признания кардинала де Рогана и после того, как он показал мне еще множество других писем, отец Рокур, достойный аббат двадцати аббатств, приносящих ему пятьсот тысяч луидоров дохода, давал праздник для одной хорошенькой женщины, большой приятельницы французской королевы и сиявшей отблеском королевской милости.

Аббат был никто другой, как тот почтенный служитель церкви, при виде которого Мария Антуанетта вскричала: «О, какой красивый монах!» – наивное восклицание, которым аббат совершенно справедливо гордился.

Женщина, для которой устраивался праздник, была графиня Валуа. Ее окружало нечто вроде двора: маркиз де Сесвакс, аббат де Кабр, граф д'Этен, Рулье – д'Орфель, Дорси и сам старый маршал Ришелье сочли честью и удовольствием присутствовать на этом маленьком празднестве.

Итак, все шло как нельзя лучше, шампанское пенилось в бокалах, когда граф Беньо приехал с самой печальной миной.

– Что случилось? – спросили его.

– Кардинал де Роган арестован.

Можете представить себе всеобщий крик удивления. Одна только графиня Валуа была настолько хладнокровна, что попросила объяснений. И граф Беньо рассказал о происшедшем в гораздо лучших выражениях, чем я сумею это сделать, ибо он человек очень образованный и шутник.

Но дополню его рассказ несколькими подробностями, Переданными мне отцом Лотом и, полагаю, неизвестными никому.

В то самое утро, 15 августа 1785 года, князь Луи де Роган, кардинал, одетый в парадный костюм и окруженный своей клерикальной свитой, ожидал в большой галерее Версаля появления их величеств, как вдруг появился барон де Бретель и крикнул капитану гвардии: «Арестуйте кардинала де Роган». Герцог де Вильруа подошел и что-то сказал кардиналу, который молча поклонился. Тогда другой гвардейский офицер подошел и стал рядом с ним. В то время, как толпа придворных, наполнявших галерею, обсуждала это событие, кардинал следовал за герцогом Вильруа.

Вдруг он остановился и наклонился поправить пряжку на башмаке. За ним на мгновение перестали следить.

Тогда он черкнул несколько слов на клочке бумаги, которую спрятал под манишку.

Затем поднялся и продолжал путь.

Когда арестованного посадили в карету, он узнал, что его везут в Бастилию. Тогда попросил позволения заехать домой, чтобы взять кое-какие вещи. На это ему дали согласие.

Проходя через переднюю, он сунул записку своему старому лакею, который тотчас же поклонился и выехал в Париж.

Аббат Жоржель получил эстафету. Лакей же, подав послание, упал в обморок. Поспешно развернув записку, аббат нашел там едва понятные слова, но, тем не менее, угадал, чего от него требуют, и сжег частную корреспонденцию кардинала, спрятанную в маленьком красном бумажнике.

В это время де Роган входил в Бастилию, жить в которой было далеко не так интересно, как в его кардинальском дворце.

– Черт возьми! – сказал я отцу Лоту, сообщившему мне все подробности в присутствии Лоренцы. – Вот странная история. А как вела себя графиня во время рассказа Беньо?

– Она только сказала: «Это наделает мне много хлопот». Затем добавила, обращаясь к Беньо: «Согласны вы довезти меня?» И они уехали вдвоем, оставив общество под впечатлением ужасной новости.

По дороге Беньо вздыхал, глядя на свою старинную приятельницу:

– Ах, Жаннета! Как далеко от нас прежнее время. Помните ли, как мы пили с вами сидр в Бастильском трактире и вы ели с таким аппетитом?

На это Жанна отвечала:

– Да, это случалось тогда, когда я не обедала и не осмеливалась сказать вам об этом. Мне не нравится название этого трактира. Разговаривая таким образом…

Лоренца, как ни была она взволнована, рассмеялась.

– Откуда вы знаете все это, отец мой? – спросила она.

– Мой кучер ехал с кучером графини до первой станции. Но не будем говорить о пустяках… Ну, мой милый граф, что вы скажете?.. И что из этого выйдет?

– Выйдет то, – сказал я, – чего желает начальник. Ожерелье королевы окончательно скомпрометирует ее.

– Но что вы думаете о кардинале?

– Это умный человек, но вместе с тем он глуп.

– А о графине?

– Графиня – мошенница.

– А о вас самом?

– Что я умнее кардинала, но был еще глупее его. Знаете, я вижу в эту минуту комиссара Шенона в красивой карете, который поворачивает за угол бульвара Сент-Антуан в сопровождении целой свиты, так что я буду арестован прежде, чем Лоренца успеет поцеловать меня несколько раз на прощание.

Глава IX
Допрос

Я не считаю нужным тратить много времени на рассказ о процессе, который подробно знаком каждому и о котором читали все.

Кардинала обвиняли в клевете на королеву, женщину королевской крови подозревали в похищении бриллиантов, мага подозревали в мошенничестве. Удивительное приключение! Графиня, не знаю почему, яростно обвиняла меня, а я защищался, как умел.

Сначала меня поместили в секретную, что было бесполезной жестокостью. Неизвестность относительно участи моей дорогой жены мучила меня до такой степени, что я не чувствовал других мучений. Надежды на помощь масонских лож не оправдались. Со дня моего ареста отец Лот не сообщал ничего.

Что касается кардинала, то у него хватало забот о самом себе. Притом же он был не далек от мысли, что я, если пожелаю, могу пройти сквозь стену. Но должен признаться, что мое колдовство не доходило до этого.

После наших первых допросов строгие правила по отношению к нам были смягчены. Тюремщики гордились тем, что стерегут людей, которыми занимались вся Франция и Европа, и были рады позволять подкупать себя, конечно, до известной степени. Я мог получать хорошую пищу и достал несколько книг, в их числе – маленькое издание книги «Центурии» Нострадамуса, изданной в 1574 году. В ней я прочел четверостишие, крайне непочтительное, хотя написанное более чем двести лет назад, тем не менее имевшее удивительное отношение к нашему положению. Но так как эти строки были далеко не вежливы, то я решил считать Нострадамуса старым дураком, которого можно заставить говорить все, что угодно.

За допросом последовали очные ставки, из которых мне удалось вывернуться довольно удачно. Я знал, что французское правосудие несколько легкомысленно, и поэтому позаботится о своем костюме. Волосы ниспадали мне на плечи бесчисленным множеством мелких хвостов. Я был в зеленом камзоле, вышитом золотом, и панталонах красного бархата.

Комиссар, сопровождавший меня, стал смеяться, увидав эту одежду.

– Кто вы такой? Откуда? – воскликнул он.

Такое отношение вызвало во мне негодование. Они очень хорошо знали, что из Бастилии, и я был достаточно известен, чтобы меня избавили от глупых вопросов, годных для обычных подсудимых.

– Благородный путешественник! – отвечал я самоуверенно.

Тогда куча париков принялась смеяться еще громче. Я возмутился и в пылу справедливого гнева заговорил надменно, чтобы напомнить этим людям о занимаемом мною положении.

– Боже мой! – сказал господин Тилорье, мой адвокат. – Говорите с ними, по крайней мере, по-французски! Как вы хотите, чтоб они вас понимали?

Дело в том, что, разволновавшись, я говорил по-гречески, по-арабски, по-латыни, по-итальянски. Когда меня попросили сесть, царило всеобщее веселье. Тилорье, казавшийся вначале очень раздосадованным моей речью, кончил тем, что стал хохотать вместе с другими.

– Вы лучший адвокат, чем я, – заметил он, – и вы выиграли ваше дело.

– Как так?

– Заставив их смеяться.

Я был поражен, оскорблен и унижен. Недаром я был великим пророком.

Но вдруг непонятное видение ослепило меня. Высокая красивая особа вошла в зал королевской походкой, и мне показалось, что это сама королева.

В то время как я удивленно глядел на нее, все теснились вокруг с большим интересом. Один из следователей, после нескольких слов, сказанных ею ему на ухо, приказал приставу принести кресло. Она поблагодарила его с благородным и в то же время скромным видом, и всеобщая услужливость к ней еще более увеличилась.

– Кто это? – спросил я у Тилорье. Он шепотом отвечал:

– Это публичная женщина. И не будь она здесь, сидела бы теперь на какой-нибудь скамейке в саду Пале-Рояля.

Тогда я все понял. У меня перед глазами стоял оригинал медальона, таинственная новопосвященная ложи Изиса, наконец, та особа, которая невероятным сходством с Марией Антуанеттой обманула кардинала.

– А как ее зовут? – осведомился я у адвоката.

– Николь Леге, баронесса д'Олива.

– Д'Олива!.. Скажите лучше де Валуа, эту баронессу сделала графиня Ламотт.

– Действительно, – сказал Тилорье, – д'Олива и Валуа почти одно и то же. Это почти анаграмма. Я использую это в своей защитной речи.

Баронесса или нет, но эта женщина была очень интересна. Ей задали всего несколько вопросов, на которые она отвечала с трогательной откровенностью. Комиссары, казалось, извинялись, что пригласили ее.

Вдруг послышался тихий детский крик. Дама с взволнованным видом встала и сделала умоляющий знак судьям, ответившим утвердительно. Вошла горничная, неся куклу, завернутую в кружева. Подсудимая открыла грудь несравненной красоты, которую я сразу узнал. Ребенок прижался к ней розовыми губами, и «закон замолчал перед природой».

Я прошу извинения у Лоренцы за слово «несравненная», оно вполне извинительно в устах человека, в течение полугода видевшего лишь своего тюремщика и солдат.

Итак, это была та красивая девушка, которую я чуть было не пригласил ужинать.

– Черт побери, если мы с ней когда-нибудь выйдем аз тюрьмы…

Но я был немного удивлен тем, что у нее был ребенок.

– Черт возьми! Откуда этот ребенок? – поинтересовался я у адвоката.

– Из Бастилии.

– Отлично. Но чей он?

– Об этом спрашивали у матери.

– Что же она отвечала?

– Что с удовольствием сказала бы, если б только помнила.

Пока мадемуазель исполняла свою материнскую обязанность с грацией и щедростью, вызывавшими у комиссаров странное умиление, я продолжал говорить с адвокатом. Так как он предсказывал для меня хороший исход этого процесса, то ему нечего было бояться скомпрометировать себя, и он сообщил мне обо всем, что произошло со времени моего заключения.

Кардинал, по его словам, во время допросов выглядел очень печальным. Моя жена также в Бастилии, но скоро будет выпущена на свободу.

Избавленный таким образом от своей главнейшей заботы, я теперь легко улыбался, слушая об экстравагантностях и различных шутках графини де Ламотт. В первом припадке отчаяния, последовавшем за ее арестом, она хотела разбить себе голову своей ночной посудой. Затем решила одеться в костюм Евы и прыгать в таком виде по своей камере, что, по всей вероятности должно было представлять довольно красивое зрелище.

– Вызовите мне де Лоне, – потребовала она однажды.

Явился директор тюрьмы. Она сильно побранила его за дурное состояние своей постели, бывшей до такой степени твердой, что у нее остались синяки на плечах и даже на спине. Заметьте, что синяки директор волей-неволей должен был осмотреть.

Естественно, что де Лоне очень заинтересовался этим осмотром, и так как ему было приказано хорошо обходиться с арестованной, то он дал ей пуховую постель и приказал подавать кушанья на серебряной посуде. Кроме того, не желая быть строгим с этим хорошеньким демоном и зная, что у нее мания проделывать в полу отверстия и предпринимать самые наивные попытки бегства, он решил проводить с ней дни и приказал отнести в комнату красавицы Жанны свою вышивку. Я хочу сказать, вышивку господина директора, ибо он был очень искусен в этом деле.

Наконец, Жанна была так раздражена постоянным присутствием директора, что предложила ему лечь на ее пуховую постель, чтоб еще лучше исполнять ремесло шпиона. Утверждали, что де Лоне в своем усердии не отступил ни перед какою крайностью.

В то время как Николь Леге продолжала кормить грудью ребенка, может быть, для того, чтобы пленить судей, мой адвокат ввел меня в зал заседаний, и я мог увидать графиню Валуа.

Арест не изменил ни ее лица, ни расположения духа. Она явилась разодетая в белое батистовое платье, которое прелестно стягивало ее талию. На вьющиеся волосы без пудры был надет маленький газовый чепчик без лент, с легкой газовой вуалью, закрывавшей лицо.

Жанна вошла с самоуверенным видом и, узнав меня, показала кулак в присутствии всего общества. Пристав сухо сказал ей, указывая на скамью подсудимых:

– Сударыня, садитесь здесь.

Графиня сначала отступила, затем подошла к скамье, которую презрительно пнула ногой, и уселась, расправив складки платья. Затем расположилась на ней в грациозной позе, как будто сидя в лучшем кресле.

Ее стали расспрашивать. Она, собственно, не отвечала никому, но поддерживала разговор со всеми, не уступая первому президенту де Бретиньеру и выказывая не более усталости или скуки, чем, если бы болтала в гостиной.

Обещая сказать все, говорила одна в течение получаса, нашла способ ничего не сказать и быть прелестной. Я доказал это низким поклоном, который сделал ей, когда она встала, чтобы уйти, сама отпуская себя, что президент подтвердил любезным жестом. Ее визит продолжался не менее трех часов.

Пора было возвращаться в Бастилию.

Тилорье сунул мне в руку маленький памфлет, написанный по поводу нашего дела.

Между тем события быстро следовали одно за другим.

Вскоре моей дорогой Лоренце была возвращена свобода, наконец и суд произнес свой приговор 31 мая 1786 года.