Текст книги "Как рушатся замки"

Лис поднялась с импровизированной лежанки из одеял и налила в стакан воды. Виски до слёз пронзали острые уколы боли. После потери памяти забираться в прошлое – своё ли, чужое – у неё выходило с сомнительным успехом. Потом раскалывалась голова, из ноздрей ручьём лилась кровь. С какой такой радости она увидела во сне этот странный инцидент?

– Кошмары, прелесть?

Сонхи, видимо, разбуженный её перемещениями, свешивался с тахты, бесцельно водя когтем по доскам пола.

– Джен Тэйт – это я? Почему я проходила экзамены на императорскую службу? Старуха никогда не связывалась с политиками, – вместо ответа бросила девушка.

– Тэйт… Тэйт… Тэйт… – задумчиво затараторил арканист. Даже пальцами для эффектности пощёлкал. – Впервые слышу.

Он едва договорил, когда уши – настоящие рыжие лисьи уши, которые при посторонних он маскировал заклинаниями – настороженно прижались.

«Ты обо всём догадываешься».

Ей пришлось прикусить щёку, чтобы не обрушить на него порцию сердитых обвинений. Для арканиста её специфическая способность – «заглядывать» в прошлое людей, в основном бесконтрольно и беспорядочно – не секрет. В былые годы он приложил немало усилий для её обучения. Показал, как применять с пользой и вызывать видения целенаправленно – удавалось с разу на раз, но и то в сравнении с ранними опытами было прогрессом.

Как оно получалось – на словах объяснить сложно. Наяву она будто погружалась в чужую жизнь и «подсматривала» за эпизодами из неё сквозь призму восприятия конкретного человека. Ей передавались его эмоции, его страхи и радости; она ощущала себя на его месте, но при этом безвольной заложницей чьего-то разума. Она могла увидеть целые сутки, тогда как в реальности убегали какие-то несчастные секунды. Или тратила на «путешествие» в незнакомую биографию свои сны, а пробуждалась разбитой и злой.

Однако сталкиваться с видениями из своего прошлого ей прежде не приходилось. Они ни разу не складывались в логичную картину событий, всплывая чередой размытых, непонятных кадров. И вдруг – о чудо! – перед ней раскинулось полноценное, не лишённое смысла воспоминание. В том, что девушка в нём была ей, всё-таки не было никаких сомнений.

Кому, как не Сонхи, увязать причину и следствие. Чрезвычайно он сообразительный тип – даром, что комедию ломает, незаинтересованным прикидывается.

– Я увидела кое-что. Похоже, ты схалтурил, когда стирал мне память.

Арканист цыкнул. Звёзды-фонарики, откликаясь на его неспокойность, погасли и замерцали насыщеннее прежнего. Будь у него хвосты, они бы метались туда-сюда.

– Маленькие погрешности допустимы, прелесть. Вряд ли тебе повезёт вспомнить что-то ещё. И вообще… Я не любитель раздавать бесплатные советы, но для тебя делаю исключение: не лезла бы ты, куда не просят.

– Знаешь, что меня заинтриговало в том сне? – не отступила она. – Я могу описать всех и каждого, кого повстречала: военных, студентов и даже поварёнка, который готовил обед. Но офицер… его я совсем не помню. Ни-че-го-шень-ки. Абсурдно, да?

– Ты умная девочка. Не спрашивай меня о том, о чём уже догадалась.

Лис помассировала веки. Застонала.

– Я забыла кого-то важного. Что-то важное. Контракт велит держать язык в узде? Держи. Без тебя обойдусь. – Она легла обратно, укрываясь тканью, и, отвернувшись к стене, вдруг поинтересовалась: – Ты не предвидел встречу с нами в лесу и везти нас до столицы не обязан, это в контракт не входит. Зачем тебе туда?

Раздался стук по дереву: колдун вытряхивал из кисэру́ пепел.

– Завтра присяга канцлеров. Не удержался от посещения столь судьбоносного события.

Повозка подпрыгивала на просёлочной дороге. Приближался рассвет. Вместе с ним из-за горизонта взмывали шпили Тэмпля.

Глава 7. Неугодные

тэмес, 14, 1905 год

В круглом помещении Северного дворца, где прежде размещалась Высшая Министерия Его Величества, только что снежинки не летали. Окна, продырявленные пулями ополчения, застеклили ещё в первый месяц, поставили свежие рамы взамен испорченных, заделали щели – в общем, поверхностным подходом в духе «протянули через пробоину тряпку – и так сойдёт» не обошлись. Рано или поздно любая нерешённая проблема всплывала на поверхность – об этом рассказывать никому не приходилось. Уж лучше по возможности разбираться с ней по факту возникновения, до того, как стекло рассыплется под натиском ливня, а комнату затопит по щиколотку. Всё-таки менять взбугрившиеся полы намного хлопотнее и дороже, чем разок в суете выкрасть время для раздачи поручений по ремонту окон.

От холода это, чего скрывать, никоим образом не спасло. Над страной нависал кризис – как всегда, беспощадный и не подстраивающийся ни под чьё положение. Он развернулся до объявления сменившейся власти – сказалось продолжительное участие империи в альянсе и вытекавшие из него траты на армию – и значительно опустошил казну Сорнии. Под финальные аккорды войны обирать стало некого: что крестьяне, что рабочие находились в одинаково бедственном положении, фабрики заколачивали, а заграничные инвесторы, на которых в аналогичных ситуациях принято надеяться, сами завязывали пояса потуже. После революции, вопреки упованиям народа, на спад он не пошёл. Немудрено: выкарабкаться без союзников, без поддержки, с разваливающимися производствами и незасеянными полями, в оцеплении мечущих молнии «друзей империи» ох как тяжело. Кто грезил о безбедной жизни в шелках после смены режима, видя корень всех зол в монархе, сейчас, как пить дать, клял правительство во главе с Азефом. Восстановление экономики – дело небыстрое. И того хуже оно идёт, когда тебе не на кого опираться. Без лишений никуда не деться: сократили расходы электроэнергии, закрутили вентили отопления, зафиксировали цены на хлеб – люди поворчат, побуйствуют и успокоятся. Для их же пользы. Надо понимать: они камешек за камушком укладывали фундамент нового мира. Ради этого не грех перетерпеть.

Члены Палаты, люди видалые, и те завернулись в шинели, закрутили под воротники шарфы и спрятали ладони под мышки. У тех, кто не выступал, из слоёв поношенной ткани выглядывали одни покрасневшие носы да пасмурные усталые глаза. Другие – кто брызгал слюной в дискуссии – выдыхали белёсый туман. Из-за активной жестикуляции холод вряд ли их донимал – поэтому, не без иронии думал Азеф, они и вскакивали со своих мест, точно напарывались ягодицами на гвоздь. Как ещё объяснить их чрезвычайное возбуждение?

Так повелось: редкое собрание протекало без криков или горячих споров, если темой обозначалась серьёзная дилемма, – но нынешняя, по сути, под критерии «серьёзной» не попадала. Её бы причислить к высосанным из пустоты, ведь обмозговали, обмусолили и разобрали на плюсы и минусы как минимум два раза в прошлом месяце. И всё равно под гнётом мнительности отдельные личности умудрялись выцепить тайные смыслы в обёрнутом красной лентой проекте Соглашения. Как будто у них имелся выбор.

От нетерпения мужчина забарабанил по колену пальцами и спустя несколько секунд почувствовал лёгкое прикосновение к костяшкам. Элерт не позволил себе улыбнуться на его нервную привычку или взглянуть на него с весёлым прищуром, как он любил поступать в уединении, однако Азеф, потакая его заботливой манипуляции, попытался расслабиться. Друг с политикой обращался умелее всех людей, надрывавших голосовые связки в зале совещаний, и ни к кому из противоборствующих присоединяться не спешил. Полемика его не будоражила; он держался с непоколебимым бесстрастием, которому не стыдно позавидовать, и не вносил в их нестройные рассуждения заранее заготовленные тезисы. На его напускную индифферентность беспечно покупались, пока он незримо занимался привычными для него вещами.

Выжидал. Анализировал. Запоминал манеру поведения и образ мыслей каждого из бретёров.

Незнакомые с его методами, они почему-то лицезрели в нём безоговорочного союзника либо, одно из двух, полагались на наивное убеждение, что загнали его под каблук. Он, несомненно, не располагал больше теми масштабами почти неконтролируемой власти, которую не поскупился даровать ему император. Которая принадлежала бы ему… Азеф откинулся на спинку кресла, борясь с тягой достать из кармана пачку курева. Прошлое оставалось в прошлом, но оттого не переставало быть реальностью. На Элерта вожжи накинуть не выйдет, какое бы смирение он ни изображал до поры до времени. Он не запляшет под их дудочку, нет – притворится, подыграет, а в итоге окажется, что это они вытанцовывают в соответствии с заданным им ритмом.

Обращать слабости «союзников» себе в пользу он ухитрялся шутя. Слово и знание – вот губительные инструменты в руках человека: кровожаднее мечей, смертоноснее ружей.

Разногласия перерастали в перепалку, перепалка грозила развернуться мордобоем, чего Азеф никогда не допускал в своё присутствие и на что обрушивался с неписаной критикой вне его. Если сражаться, то с врагами республики – друг с другом проку нет. Одни убытки.

– Господа.

Он и без того обладал зычным выработанным голосом, но акустика многократно усиливала производимый эффект. Альтамы2929
  (от лат. altus – «высокий») – Члены Высокой Палаты.


[Закрыть] сразу не замолкли, подчиняясь повелительным интонациям, как написал бы какой-нибудь автор романа: они, в преобладающей массе мужчины, несмотря на приобретённый статус высших должностных лиц государства, оставались людьми далёкими от аристократического воспитания и военной выправки, что с лихвой компенсировалось энергичностью вкупе с неприемлемой горячностью. Гомон затихал несинхронно – Азеф успел встать и не торопясь пройтись вдоль стола. Он отродясь не принадлежал к сторонникам разговаривать на повышенных тонах, как бы ни располагала на то обстановка; тем более он не стал бы кричать на членов Высокой Палаты – взрослых мужчин и женщин, составлявших какой-никакой парламент. Если уважение к властям не исходит сверху, то какое уважение к ним можно просить от народа?

Что ни в коей мере не отменяло их отвратительное базарное поведение.

Элерт, улыбнувшись, переглянулся с мадам Налани Кой – утверждённой кандидатурой на пост патрилегата, канцлера по иностранным делам. Неспроста – у него на работе всё подводилось под выгоду. Сговоры, объединения, подпольная борьба кружков – величайте, как угодно: они, трансформируясь и модернизируясь, перетекали от республик к монархиям, от монархий к республикам – и так по кругу в историческом калейдоскопе. Для их искоренения следовало, для начала, свернуть политику в бараний рог и выбросить в мусорное ведро.

Остановившись у трибуны, он облокотился на неё и посмотрел на занимавшуюся зарю. Стрелка часов готовилась замереть на отметке «III».

– Я созерцаю ваши дебаты с половины восьмого вечера. И не вижу им конца. Кто-нибудь ответит мне на вопрос «Почему?», господа? Почему до этих пор вы не удосужились сформулировать свои позиции в маломальскую конкретику? Что за вода? Мы не дамские туфельки для ужина обсуждаем.

– С туфельками, полагаю, таких сложностей бы не возникло, – высказался Гредари Милс, игравший видную роль в партии ещё до продвижения самого Росса в лидеры. – Об абстрактных истинах конкретики не дашь.

– С чего бы? – взвился мистер Адлен, его оппонент. – По-моему, всё понятно: нас либо хотят обокрасть, принимая за круглых идиотов, либо планируют взять под контроль, что, откровенно говоря, тоже не устраивает.

– Да уж на подачку от чистого сердца полагаться не приходится, – зубоскалил кто-то в нижних рядах.

– Вы мыслите примитивно. Не путайте премьер-министра с этими холуями и фифочками, называющимися «политиками»! Он дальновиден и хитёр: не будем исключать, что он вовремя смекнул, где искать выгодных союзников.

– Фолдж, не смешите! За эту «помощь» Сутен замахнётся на отвоёванные нами территории на востоке. Не меньше! Ваш хвалёный премьер-министр заявит, что на них проживают племена шатов, они соорудят кампанию по подъёму национального духа, и придётся нам – да-да, нам с вами! – разрываться на два фронта: между анархистами и пробудившимся самосознанием национальных меньшинств!

– Я вас умоляю, да кому мы сдались… Нам предложили сотрудничество, а вы понастроили теорий заговора.

– Если вы не заметили, мы уже повисли над пропастью! – подорвался Нэйман Свон, выпятив грудь. Мощный, как медведь, он производил неизгладимое впечатление и пробуждал у малознакомых с ним инстинкт самосохранения: выдвиженцы от северных и восточных регионов, делившие с ним диван, предусмотрительно отползли по краям. – Эти «анархисты», как вы выразились, – сторонники короны, то есть вся та шушера дворянского помолу, до которой мы не добрались! Сбились в стаю, пёсье племя, и кусают исподтишка: там подорвали, здесь постреляли! И кто, вы думаете, их спонсирует? На свои гроши партизанят? Разбежались! Через них с нами войну ведут «западные партнёры» империи! Но этим-то нет никакого резона возвращать венценосную семейку на трон: они ослабляют нас и выжидают удобный случай поставить подножку.

– А после придут господа в фирменных пиджачках и предложат на них опереться, – поддержали его. – Плюс один экономический раб в копилке Объединённой Федерации.

Азеф нахмурился. Его коллеги по цеху перескакивали с тему на тему так лихо, что от напряжения тупая боль в висках возрастала.

– Поменьше политической трескотни. Поменьше рассуждений в сослагательном наклонении. Поближе к жизни, – отчеканил он. – Вы «за» или «против» союза, мистер Солдман?

Мужчина замялся.

– Командующий, я не…

– Вы «за» или «против» союза? – повторил мужчина тем самым тоном, который не терпел изворотов. – Отвечайте по делу.

– По совокупности факторов… у нас нет выбора, – сдался Солдман. – Без сильного покровителя Сорнию сомнут во внешней политике.

– Ну и дефиницию вы подобрали, – скривился, не тая презрения, Адлен. – «Покровитель».

– Я смотрю правде в глаза.

Снова поднялся шум. И в нём Азеф не сразу расслышал похлопывания: негромкие, ритмичные, призывающие обратить внимание. Налани Кой перешагнула пятый десяток, но не утратила ни красоты, ни очарования. Седина в чёрных волосах придавала ей шарма, фигура оставалась по-девичьи стройной, морщины терялись на тёмной коже. При всём при том она обладала незаурядным умом и, что называется, подвешенным языком – незаменимой для дипломата чертой. Он познакомился с ней лет тринадцать назад: в те годы его только приняли в партию, а она – «Драконица Нан» по прозванию иностранных газет – возвратилась из Альдии, где длительный срок занимала должность гранд-посла. Поразительная судьба: зелёный юнец из ниоткуда, грезящий о реформах, и блистательный дипломат, почему-то угодивший в опалу, чьи пути по случайности пересеклись.

Он захотел посмеяться над собой. «Случайность» – его персональная – смотрела синими омутами, скрепляла уста улыбкой праведника и не выносила уличений в причастности к чему-либо эпохальному.

Демон благородный.

– Коллеги, командующий Росс прав: вы много говорите не о том, о чём вас спросили, – произнесла мадам Кой. – Адлен, дорогой, с вами не поспоришь: Сутен не белый и пушистый. Всё-таки третья экономика мира после Объединённой Федерации и Барусланда! Конечно, у него будут свои интересы в наших краях. Мы с вами им в подмётки не годимся, но зато нам предоставляют возможность выдвигать какие-то условия. И тут ваша правда, мистер Фолдж: премьер-министр, а с ним и Парламент, видят в нас потенциально выгодных партнёров. Но не потому, что им надо вытянуть из Сорнии последние жилы, милый мой Локсли, – обратилась она к молодому человеку в очках, который упоминал о племенах шатов, – а потому что…

– Их верхушка встревожена увеличением влияния Объединённой Федерации на материке. Они, как вы выразились, Солдман, тоже остерегаются «господ в фирменных пиджачках» с их беспроцентными кредитами «для друзей», – закончил её мысль Элерт, не выдав при этом ни доли иронии или симпатий.

Он констатировал сухой факт, который предприимчивые сутенцы облепили слоями политической шелухи на переговорах.

– Ваша поддержка не удивляет, Катлер, – осклабился Хобб Райнер.

Из пяти назначений на должности канцлеров Республики именно он грозил обернуться палкой, вечно попадающей под колёса. Такой же выходец из лагерей, как и Росс, он унаследовал от них жёсткий нрав, твердолобость и непримиримость ко всему, что, с его точки зрения, расценивалось «подозрительным» либо «вредным» для идей освобождения от эксплуататорского класса. Грозная слава вышагивала впереди него: он не окунулся в бурную деятельность сооружённого императором парламента после реабилитации, а вступил в добровольческую армию – давать отпор соседям с востока, где обзавёлся командирскими лычками и неоспоримым уважением ополченцев и местных жителей. Там-то, под гиканье бессчётных отрядов, и сколотилась одна из крупнейших ячеек борцов с империей – пойди поймай их по лесам.

С Элертом у них взаимно не заладилось.

– Я не фокусник, чтобы удивлять, мистер Райнер, – не удержался от колкости друг. – Вы об аналитике читали когда-нибудь? После войны мы – и здесь я имею в виду двадцать шесть государств – попали в затруднительное финансовое положение. Вы же не думаете, что только у нас всё плохо? Повсеместно разрушена инфраструктура, обанкротились тысячи предприятий-производителей. Ни дорог, ни школ, ни оборудования. Что предлагает ОФ? ОФ предлагает дать денег нуждающимся: никаких процентов, пени – берите, пользуйтесь, но на их условиях. Не выполните до следующей «дозы»? Не будет транша – выживайте как хотите в своих долгах. Не надо быть гением, чтобы раскрыть, в какую сторону ветер дует.

– Глупо отрекаться от союза, когда он нам необходим, – вставил Гредари Милс.

Он председательствовал на заседании и потому ему принадлежало право объявлять об открытии голосования по вопросу.

«одобрено: 101; против: 60; воздержались: 28» – значилось в копии протокола, который в половину пятого утра Азеф водрузил на стопку документов. От усталости веки наливались свинцом. Другое бренное тело, нацеловавшись дамских рук и вдоволь наговорившись о последствиях, немигающе таращилось в донесение. Буквы, похоже, не складывались в связное предложение.

– Вы забыли сорнийский, интерин3030
  Канцлер внутренних дел.


[Закрыть]? – уточнил мужчина, не в силах отклеиться кресла. Позвоночник намертво к нему прирос. – Бросай гипнотизировать строки.

– Tú oubléé mamáh3131
  Тут мать забудешь (сутенский).


[Закрыть], – пробормотал Элерт, пощипывая переносицу.

Он разгладил замявшийся краешек и, поставив подпись, убрал бумагу в папку.

Тэмпль принял их с распростёртыми и, не усердствуя с приветственными речами, согнал с лошадей в кабинеты. После них как по накатанной: приёмы, встречи, собрания.

Они готовились морально: перед присягой, словно назло, поднабрался ворох неотложки. Готовились – хоть крестным знаменем осеняйся, – однако под шестой бой курантов взбрело грешное – протянуть ноги по центру анфилады. «Поточнее, пожалуйста, – попросил Элерт, когда Азеф по легкомыслию выразил мечту вслух, – вдруг кто о тебя споткнётся. Shér immé, не прожигай меня осуждением: прикопать один труп проще, чем несколько. Тебе меня не жаль? Кто позаботится о слухах по поводу массового самоубийства?». Посмеялись – и к работе. Изнурение не отступило, зато настроение поднялось. Его друг столь просто шутил над смертью, что сомневаться не приходилось: потребуй обстоятельства, могилу он выроет славную, учёные потом лет триста искать будут.

Неугомонный потянулся за следующим письмом.

– Я направлю прошение в церковь с просьбой причислить тебя к лику святых, – пригрозил Азеф. – Выбирай имя: Элерт Жертвенный или Великомученик Элерт?

– Я тебя прокляну, – пообещал он серьёзно. – Не связывай меня с религией.

– Положи тогда.

Вздохнув, друг поднялся и потянулся. Позвонки хрустнули отнюдь не метафорически.

– Моего имени нет в церковном словаре. Спасибо матушке – называла с умом, – добавил он финальный аргумент, снова развалившись на облюбованном месте.

– Она предвидела, что родила отъявленного богохульника.

Оба улыбнулись, и Элерт, наконец-то расслабившись, положил голову на спинку дивана. Только теперь мужчина подметил, что резинка, стягивающая его волосы в низкий хвост, пропала; пара пепельных прядей, которые после стрижки едва-едва прикрывали шею, падала ему на щёку, задевая уголок слегка приоткрытых губ. Азефа нестерпимо потянуло заправить их, неправильные, ему за ухо. Сединой в тридцать четыре от благополучной жизни не обзаводились. Она – антагонизм молодости, напоминание о пережитом наяву кошмаре, ещё свежем, чтобы забыться.

«Прекрати за меня волноваться! Волнуйся о стране!» – всякий раз говорил ему Элерт с наигранным возмущением, стоило Азефу порекомендовать ему отдохнуть или настоять на посещении врача. Он бы и рад засунуть обеспокоенность подальше и сконцентрироваться на задачах государственной важности, но выбросить из головы несносного мальчишку – даром, что без пяти минут Второго канцлера целой Республики – оказалось выше его сил.

За минувшие месяцы он приноровился заглядывать под его маски: в весёлом прищуре глаз таилась усталость; чуть сведённые брови выдавали напряжение – под черепом непрерывно крутились шестерёнки; на виске пульсировала вена – его снова донимала боль, в которой он упрямо не признавался. Лишь ухмылка (он, очевидно, не мог не заметить завуалированного внимания) была искренней: забота Росса и забавляла его, и раздражала.

Не смущаясь быть раскрытым, Азеф снова не без наслаждения скользнул взглядом по незнакомому, переменившемуся с подростковых лет лицу друга. Он «носил» заклятие «тумана» с той поры, когда покинул приют. Даже матушка затруднялась ответить, какой колдун согласился наложить чары и что за это взял: среднестатистический арканист «туман» не сплетёт; на тех, что помощнее, у мальчика в дырявых ботинках не наскреблось бы румилей. У Элерта спрашивать без толку: он не выдал своих секретов, если они касались не только его.

Некто, оказавший ему услуги, предпочёл не раскрывать себя.

Дважды.

Двадцать три года безликий. Его черты, сколько Азеф ни силился удержать их в памяти, стёрлись. Иногда, одолеваемый бессонницей, он по крупицам выводил воображаемый портрет: какого цвета его глаза, какого оттенка волосы, есть ли у него ямочки на щеках, появились ли морщинки оттого, что он не бросил привычку хмуриться?

И вот заклятие снято. Будто его никогда не бывало. Жёг, правда, в груди страх, что поутру наваждение спадёт и чары возвратятся, вновь отбирая его настоящего. Потому мужчина смотрел и смотрел, и смотрел: лишь бы запечатлелись светлая полоска шрама на челюсти, чуть искривлённая носовая перегородка – «наследие» детства, заработанное в дворовой потасовке, предсказанные им морщинки (хмурился капитан «Призраков» постоянно), тёмные океаны зрачков. Император и тот велел лицо не трогать, хотя тело под самый подбородок обернули памятником зверства палачей: не портите, мол, – напоследок, перед казнью, жаждал полюбоваться. Выслушав от арестованного тюремщика это признание, Азеф вышел из себя: он и так слыл человеком недюжинной силы, но то, с какой прытью он вздёрнул крупного мужчину за грудки, оторвав его ноги от пола, поразило и старых боевых товарищей. Не отправься император к праотцам после Указа, он разорвал бы его. За сумасбродство, за зверства, за вседозволенность.

Для тварей, подобных ему, быстрая смерть – незаслуженная милость небес.

– Командующий Росс, ты меня пугаешь. У меня рога выросли? Или любуешься?

Мужчина моргнул, прогоняя дурные воспоминания.

– Да вот думаю в гости напроситься. Боюсь, до квартиры не доползу.

Словно подчиняясь не озвученной команде, Элерт зевнул.

– Это всегда пожалуйста. Напрашивайся на здоровье, – разрешил он великодушно. – Заодно поедим. Мадам Жани́ приготовила на ужин цыплёнка.

– Тебе шпионы по секретным каналам донесли? – хмыкнул Азеф.

– Я не использую их для личных нужд, – возразил друг. Подмигнул: – Почти. Нет, она порывалась передать мне через посыльного, но я не принял. Во-первых, – он наполовину согнул палец на правой руке, – это нечестно по отношению к моим голодным коллегам. Во-вторых, – согнул второй, – мне после дискуссий с моими дорогими коллегами кусок в горло не лезет.

И резво подскочил, подгоняемый предвкушением.

– Хватит рассиживаться! Одевайся!

– Я готов.

Ножки кресла заскрежетали по паркету. Встав, Азеф принялся застёгивать верхние пуговицы. Элерт, тоже недальновидно распахнувший шинель в кабинете, укутался в шарф и стянул полы. Его дом стоял через три улицы – замёрзнуть не успеет. А помощь всё равно не примет, и предлагать её лишнее.

– Эрт… о чём ты мечтаешь?

Вопрос возник сам собой – мужчина не планировал его задавать, и вдруг слова вырвались из его рта. Друг обернулся. Выглядел он удивлённым.

– К чему ты?

– Интересно стало.

– Умеешь озадачить, – пожаловался он и бросил: – Ты же не ждёшь от меня какой-нибудь пропаганды в духе «мечтаю о мире во всём мире, о свободе, равенстве и братстве народов»?

Росс фыркнул.

– Нет. Давай без пропаганд.

– Тогда я мечтал бы принять горячую ванну, – вздохнул он, после чего пояснил: – У нас горячая вода отключена из-за ремонта труб. Какой-то умник в раже революции швырнул в люк взрывчатку.

– А ещё?

– В отпуск.

– Ты даже к обязанностям не приступил.

– А вымотался, как паховая лошадь.

Азеф поднял воротник и, недолго поразмыслив, достал из ящика подписанный им накануне вечером приказ. Размашистым почерком в нём были выведены имена Первого министра империи и членов его семьи. «Принимая во внимания бесчисленные преступления, совершённые против народа Сорнии, приговариваются к расстрелу, – сообщалось в последней строке. – Приговор привести в исполнение немедленно после обнаружения разыскиваемых лиц».

– Перед собранием ты обмолвился, что твои люди вышли на министра. Хочу, чтобы ты проконтролировал процесс. Я закрою глаза на всё, что там произойдёт.

Он принял документ, прочёл, хотя и без этого понял, о чём речь. Сжал. Оскалился. Что-то в нём – ядовитое, болезненное – сдёрнуло приевшуюся сосредоточенность и вырвалось наружу физически ощутимой опасностью.

– С твоего позволения, я возьму с собой четырёх человек из окружения Хобба Райнера. Список с фамилиями предоставлю после церемонии.

– Почему их? Собираешься приструнить Райнера?

Элерт кивнул.

– На какое-то время он прижмёт хвост, а я убью двух птиц одним камнем. Не возражаешь?

– Не возражаю.

В дверь постучали, и Азеф, нацепив на себя рабочий вид и отбросив вспыхнувшее раздражение, приготовился дать разрешение войти. Однако его остановили сомкнувшиеся на плече пальцы друга: напряжённый взгляд метнулся от мужчины к поворачивающейся ручке и обратно.

Предупреждение.

Кого бы ни принесла нелёгкая в ранний час, быть беде.

Без вопросов, без уточнений Азеф расстегнул кобуру и взвёл курок. Элерт бесшумной тенью переместился к окну за правой створкой – от входа заметить затруднительно, если не присматриваться целенаправленно. Вынул эспадрон.

В проходе замаячил размытый темнотой силуэт солдата.

– Что-то срочное? – спросил Росс, заведя пистоль под полу шинели.

На вид обычный юноша. Вихрастый, в форме. Азеф однажды пересекался с ним в коридоре: он нёс службу на нижнем этаже Северного дворца. Ничего примечательного. Какого беса его занесло сюда?

– Для вас послание, командующий.

– От кого?

– От партии.

Росс вскинул оружие одновременно со взметнувшимся клинком Элерта. О пол ударился металлический шарик и, подскочив на выпирающей доске, покатился к дивану.

– Ложись!

Крик. Лязг столкнувшихся лезвий.

Не тратя драгоценные секунды на осмысление, Азеф отпрыгнул за стол и в суматохе выловил в отражении стекла расплывчатую фигуру. Убийц двое.

Для него? Для них?

Комната вздрогнула, и в спину ударила обжигающая волна. Его отбросило к стене. От боли свело лёгкие – в них всколыхнулось пламя; он задыхался, горел изнутри. Что-то острое вонзилось в скулу, вспороло бровь, и перед расфокусированным зрением не сразу возникла блестящая россыпь. Взрывом выбило окна – он лежал на разлетевшихся осколках.

Пахло дымом. Откуда-то доносилась вонь горелой плоти, которую после лагерей он ни с чем бы не спутал. К трескотне под головной коробкой добавился жёлчный привкус тошноты.

«Элерт!»

Его точно поразило молнией. Сердце зачастило – единственный звук, прорывавшийся через оглушение, – и на короткий пугающий миг захлестнула паника. Он попробовал пошевелиться, приподняться – и тело неохотно подчинилось, чтобы в ту же секунду быть опрокинутым навзничь пинком в грудину.

Азеф захрипел. Рука зашарила в поиске пистоля. Убийца навалился на него сверху. Остриё кинжала поймало свет от ламп и стремительно метнулось к трахее.

Он перехватил клинок каким-то чудом. Неудачная попытка не застала нападавшего врасплох – нависнув над мужчиной, он надавил сильнее.

Захрустело стекло. Золотистые линии на чёрной маске засветились, и убийца, отвлечённый чем-то перед ним, ослабил хватку. Лезвие вошло в пол; мужчина, прижав голень противника бедром, ухватил за запястье левой кистью и, нажимая на локоть правой ладонью, скинул его вбок. Убийца вывернулся, ударил в челюсть, заставив отшатнуться, и внезапно с пронзительным воем вцепился в задымившуюся личину. Она плавилась, под ней плавилось лицо.

Вопли агонии не затихали, пока не переросли в сипение.

Азеф застыл, не отрываясь от зрелища обугливавшегося заживо человека. Под слоями тканей проступили глазные яблоки, за мышцами показались стремительно черневшие кости, вязкая субстанция – остатки маски – капала на одежду, прожигая её. Смрад стоял невыносимый.

Как такое вообще возможно?

Убийца прекратил дёргаться. Из разинутого рта вывалился обгоревший язык.

– Вот же срань…

– Не говори…

Элерт не опустился перед трупом – упал, содрогаясь от кашля. Из носа закапала кровь.

– Твою мать, Эрт!

Мужчина подполз к нему, не обращая внимания на шум в дверях: в кабинет набивались переполошённые взрывом люди. Развернул к себе: пузырилась алая слюна, зубы красные, царапина на виске. Чего мелочиться – весь кровью залит, но живой, дышит – и на том спасибо.

– Мать мою попрошу не трогать.

Азеф нервно усмехнулся, утерев рукавом его запачканный подбородок.

– Что с другим?

– Вон он, – кивком указал друг.

На пороге валялась изломанная вывернутая масса. Особо любопытных и неподготовленных рвало; солдаты-старики, навидавшиеся всякого, и те шокировано отступали.

Он не мог угодить в эпицентр действия бомбы, потому что стоял слишком близко к выходу. И всё же то, что с ним произошло, походило на последствия детонации взрывчатки на террористах-смертниках.

Его разорвало взрывом.