Текст книги "Как рушатся замки"

Выяснилось, что «не приставать» в его понимании – это не распускать руки. В остальном он не ограничивался: трещал без умолку, задавал провокационные вопросы, от которых у Эйвилин против воли краснели уши, посматривал на неё как-то плотоядно. Девушка нервничала – он веселился. В какой-то момент он стянул с себя рубашку и с миной глубочайшей безмятежности предложил раздеться ей: не парьтесь в одежде, Ваше Высочество, жара вредит здоровью. В негодовании она столь резво захлопнула рот, что прикусила язык. Продолжать совместное времяпрепровождение с этим отталкивающим типом она не собиралась. По крайней мере, не наедине.

Она подумывала выбежать в коридор и повернуть ключ в замочной скважине: бордель покидать смысла не было, а вот отделаться от надоедливого «сторожа» не терпелось. К несчастью, она не догадалась пододвинуть стул к выходу сразу, поэтому сидела от него далековато – Малси бы легко перехватил её по пути. Допустим, этот надутый индюк не наводил страха. Под его кожей не перекатывались стальные мышцы, тело не полосовали рубцы от ран. Он не водил перед ней ножом и не предпринимал к ней никаких поползновений – всё строго в расчёте установленной Лис дистанции. Правда, никто не удосужился предупредить, как он поведёт себя при открытой демонстрации своеволия. Маловероятно, что девчонка бросила её на болтливого простофилю: при всей двоякости впечатления о ней Эйвилин ни за что бы не назвала её разгильдяйкой. Неспроста первым делом, встретившись с той проституткой возле борделя, магиструм поинтересовалась насчёт Малси. Она безоговорочно полагалась на него, а, значит, мужчина как минимум мог обеспечить безопасность беглой принцессы. Образ есть образ. В её ситуации вестись на расслабленность – предел неразумности.

Где-то на нижних этажах играла музыка. Её незатейливый, но вместе с тем не лишённый торжественности мотив навевал воспоминания о цирке с парящими под куполом акробатами. Мелодия дрожала, замирала, чтобы, выдержав напряжённую паузу, заскакать по залу с новым приливом воодушевления. Зрители – судя по хлопкам их было немало – разражались аплодисментами аккурат в момент перехода.

Эйвилин бесцельно приподняла занавеску: усмотреть что-либо, происходящее внутри помещения, не представлялось возможным, но и на месте уже не сиделось. Судьба сама подбрасывала ей шанс упорхнуть от назойливого внимания «охранника».

Шоу должно соответствовать заведению, поэтому, особо ни на что не рассчитывая, она спросила:

– Сегодня дают концерт?

Оживившийся от её заинтересованности Малси перекатился набок и, подперев голову рукой, одарил её таинственной улыбкой.

– Мадам Шэнь обожает устраивать представления. Демонстрирует девочек со всех ракурсов, так сказать. За отдельную плату клиентам даже разрешается переместить танец с подиума на колени.

Жар смущения окатил Эйвилин до кончиков ушей. От блаженства, написанного на лице мужчины, ей поплохело. Чего она ждала от пропащего нахала? Тактичностью он не страдал.

Реакция его рассмешила. Он подорвался с кровати, на ходу накидывая рубашку. Застёгивать пуговицы он, разумеется, не собирался. Дредлоки падали ему на лоб, перекрывая татуировку-иероглиф. Изначально, ещё не будучи в край раздражённой его замашками, девушка попыталась выяснить значение символов на его коже, однако изворотливостью Малси мог бы посоревноваться с Сонхи. К середине беседы он запутал её так, что она предпочла изолироваться от него: выставлять себя дурой она ненавидела, а он специально над ней измывался.

– Не делайте такие круглые глазки, принцесса, вам не идёт, – порекомендовал он. – В проституции нет ничего постыдного. Шлюхи с древности приносят в нашу тяжёлую жизнь приятное. Не верите мне – поинтересуйтесь у Лис.

Рот Эйвилин принял форму буквы «о». На мгновение она забыла, что намеревалась сказать. Малси прыснул.

– Я вас умоляю, Ваше Высочество! Вы на Лис подумали, что она… Хах! – он задохнулся от приступа хохота, утёр слёзы и продолжил: – Клянусь, вы не первый и не последний человек, который прописывает её в чужих постелях! Вообще, она принципиальная. За деньги не даёт – я-то в курсе. Но с проститутками дружит. И постоянно твердит, что открыть бордель – запасной вариант, если Матушка Мэм пустит её по свету.

– Кто это – Матушка Мэм? – подхватила девушка.

– Работодатель, – не увильнул от ответа мужчина, но на наживку тоже не попался, вернувшись к старой теме: – Ваше Высочество мечтает насладиться представлением? Вряд ли я ошибусь, если предположу, что вам не позволяли посещать провокационные мероприятия.

Девушку передёрнуло. Ей представились обнажённые женщины, скользящие по их конечностям мясистые ладони мужчин, вонь пота и духов, похотливые стоны и возведённое в абсолют бесстыдство. В манящей полутени комнаты копошились, словно черви, переплетённые тела любовников-однодневок: их близость прикрывала от посторонних разве что полупрозрачная штора – им на всех было наплевать, ведь назавтра черты случайных посетителей сотрёт похмелье. Исполнив номер, проститутки без передыха, ещё мокрые от танца, удовлетворяли купившего их любовь клиента. Прелестные куклы для утех с фиксированным ценником: безропотно исполнят, что ни прикажете.

И у них, напрашивался очевидный вывод, перебывала половина населения Тэмпля. Мужская уж точно.

С брезгливостью предстояло побороться.

Малси смену эмоций раскусил в два счёта.

– Вам бы, принцесса, поучиться уважать низы общества. Куда, по-вашему, пропадали мужья-аристократишки из поместий по ночам? На жёнушек в во-о-от таких панталонах, – он очертил перед ней внушительный по размеру овал, – дружок не реагировал: приходилось звенеть монетами перед грудастыми шлюхами с талиями-тростинками.

– Избавь меня от подробностей! – пресекла его разглагольствования Эйвилин. – Я не просила советов, рекомендаций и тем более поучений! Что за мания навязывать своё видение? Или ты заделался в экстрасенсы: покопался в мозгах и выяснил всё, что у меня на уме?

Мужчина щёлкнул перед её лицом пальцами.

– Открою вам профессиональную тайну: чтобы читать людей, не обязательно получать липовую квалификацию по экстрасенсорному восприятию. Надо просто протирать очки.

Грянув по столу книгой, страницы которой она перелистывала от безысходности битые полчаса, девушка вздёрнула подбородок.

– Тогда ты обязан был распознать моё настроение.

– Пассивно-агрессивное? Тоже мне – загадка! Вы смахиваете на капризного ребёнка, – откликнулся он. Говоря, он шарил на шкафу и, с торжественным вскриком нащупав бутылку, зубами выдернул пробку. – Не пора ли повзрослеть? – выплюнул; проскакав по паркету, она закатилась под кровать. – Вы пережалели себя: бедная-несчастная, никто не понимает, никто сопли не вытирает, настрадалась-натерпелась…

– Да кто ты такой, чтобы меня упрекать?! – вскипела Эйвилин. – Я не имею права злиться?! Я не имею права скорбеть?! Замолчи! Захлопни рот! С меня достаточно! Ты… – Напоровшись на его усмешку, она осеклась. Дураку ясно: он раззадоривал её специально, а она из-за вспыльчивости попалась в поставленную им ловушку. Только смысла, кроме как в природной мерзостности, она не улавливала. – Не тебе меня судить, – завершила она сдержаннее.

– Видите? Вы загораетесь, как масло от спички, и доказываете, что у вас есть причины изображать драму, – не унимался Малси. Он пошатывающейся походкой подобрался к столу и высунулся из окна с бутылкой наперевес. – Суета-суета. В крайний раз Тэмпль так оживлялся, когда казнили императора. Вы не застали? Ах да, о чём это я. К тому моменту мы считали вас мертвее мёртвой. – Он обернулся, смакуя её состояние. – Не думайте, что вы – самая пострадавшая. Лис сорвала мне вечер: придётся слушать присягу по радио и смотреть фейерверки с крыльца.

– Жалость-то какая.

– Не говорите! Веселье мимо меня. По статистике после больших потрясений в стране первые политические убийства приключаются именно на праздниках: новая власть выходит в свет – и кто-нибудь обязательно ловит пулю.

– Люди же их выбрали, – выпалила девушка, не скрывая презрения.

– Ну и что? Некоторые вечно недовольны: империя – ужасно, республика – плохо, анархия – категорично. Для людей никакой вождь не идеален. Даже если он богов к ногтю ради их благополучия прижмёт, они всё равно придумают, за что его осудить. Поверьте мне: политика будет камнем преткновения масс, пока человечество не канет в лету.

Эйвилин подхватила со спинки стула шаль. Ей не терпелось поскорее уйти от неприятного разговора; он всплыл внезапно, без предисловий и переходов, и застал её врасплох.

– Я бы посмотрела на труп Росса. Он заслужил. И давай на этом остановимся.

Малси прыснул.

– Что? – уставилась на него девушка.

– Вы сказали «Росса». Почему не Катлера? Крыса же. На нём, наверное, миллиона три проклятий от знати. Перед расстрелом люди обожают чихвостить его по пятое колено. А чем не виновник? Раз нынче мы взялись с вами секретничать, то я поделюсь кое-чем ещё. – Он наклонился к ней. Душок алкоголя пропитывал его кожу, одежду, волосы – он будто не просыхал неделю кряду: – Без вашего друга, капитана Катлера, Росса бы прижучили в тысяча восемьсот девяносто шестом. И – пшик! – нет революции!

– Его оправдали присяжные, – возразила Эйвилин.

Она помнила эту историю, пронёсшуюся по столице пёстрыми заголовками газет «ЛИДЕР ЛИБЕРТИСТОВ СХВАЧЕН: СМЕРТЬ ПРОТИВНИКУ КОРОНЫ», «АЗЕФ РОСС – ГЛАВНЫЙ ВРАГ ИМПЕРИИ?», «ЛИБЕРТИСТЫ ОБЕЗГЛАВЛЕНЫ: ЧЕМ ОТВЕТЯТ ПАРТИИ». В те годы фигура революционера лишь набирала популярность: он возглавлял группу единомышленников в парламенте, не выступал против императора в открытую и вёл борьбу на уровне проектов законов, которые звучали радикальнее, чем от них требовалось. Сперва он не шибко выделялся из оппозиции со своими пропагандами демократических устремлений, поэтому всерьёз его не воспринимали: внеочередной «из народа», со справедливостью нянчится, к равенству призывает. Эта песня была не нова лет уж тридцать; её взяли на контроль, раскушав последствия легкомыслия при Январском Восстании, и не давали ей пустить корни глубже поверхности. Под шумок сообразили парламент: пусть себе горлопанят с трибун, лишь бы не пустили неуёмную энергию в неправильное русло.

Какой самообман! Матушка – женщина, прозорливость которой ужасала видалых интриганов, – не переставала уговаривать императора распустить нижнюю палату: созыв за созывом в ней скапливались отъявленные вольнодумцы. С ними, подсказывал опыт, не договориться – им надобно прописывать виселицы либо гильотины.

Таким предстал и Азеф Росс. В новостные сводки его продвинул скандальный законопроект «О становлении республиканизма в Сорнии», предлагавший на пробу ввести Легату3232
  Аналог Конституции.


[Закрыть] в Иссексе. Об ограничении монархи на оставшейся территории государства говорилось вскользь, но общество взорвалось: посыпались слухи об отречении императора, о создании парламентаризма на манер Сутена, о разработке всенародного акта о широких правах и свободах.

Понесло дымом, а где дым – пожар. Из соображений безопасности короны дипломатию больше не разводили: арестовали всех, на кого донесли и на кого нет. Порубили головы, снарядили поезда в колонии-поселения на крайнем севере – опухоль следовало вырезать без остатка. На Азефа Росса, в числе прочих зачинщиков смуты, крутили петлю, однако в роковую минуту по прихоти масс смерть спрятала косу в чехол.

– Его оправдало квалифицированное большинство присяжных! – со знанием поправил Малси. – Представляете? Десять из тринадцати человек проголосовали за освобождение политического преступника. Такого нигде не происходило. Какой правитель допустит оправдательный приговор для ярого оппозиционера? Нерешительность – беда слабых правителей. Вашему отцу следовало вмешаться в процесс, чтобы не допустить к нему Катлера.

– Ты преувеличиваешь его роль. Для обвинительного вердикта недоставало доказательств. А отец в провидцы не записывался: как бы он угадал, что Росс не рядовая шестёрка?

– Помнится, ход расследования поручили курировать Катлеру. Вы серьёзно верите, что капитан Тайного Кабинета ни сном ни духом не ведал, кого упекли за решётку? Принцесса, ваша наивность воистину безгранична. Он не вчера познакомился с мистером-вождём-пролетариев и не дал бы ему кончить в петле. Страшно представить, за какую сумму он выкупил своего побратима из лап правосудия! Признайтесь: какое жалование ему платили? Я бьюсь над этим вопросом кучу лет!

У Эйвилин не нашлось бы ответа. Она не заведовала финансами и никогда ими не интересовалась, но умозаключения Малси загнали её в тупик. В туннелях под Сатгротом, вырвавшись из заключения, она высказывала предположение о старой дружбе Элерта с антимонархистом. «Доверие из ниоткуда не возникает», – подметила она тогда с горечью и попала в яблочко. Впрочем, и в худших суждениях она не обращалась к тому, что он знался с революционерами примерно половину её сознательной жизни.

– Почему он подставился?

Спрашивала не у мужчины – обращалась к пустоте, смотря сквозь него. Малси ошибался: отец не пропустил скандал мимо. Он рвал и метал, обвинял всех и каждого – и пуще, само собой, доставалось свежеиспечённому капитану. Эйвилин как наяву видела Элерта у подножия трона. На коленях, но с прямой осанкой; без эспадрона, но с ледяным взглядом, пронзающим собравшихся в зале не хуже лезвия. Голос твёрд: «Оправдан коллегией присяжных заседателей. Вины за ним не усмотрено». И кубок из стекла, который, не сдержавшись, швырнул в него самодержец. Её вскрик растаял в возгласах придворных; матушка заулыбалась, за ней до абсурда слаженно повторил Первый министр. Их ядовитое довольство контрастировало со всеобщим шоком, и принцесса, окончательно запутавшись, ощутила укол отвращения и к родителям, и к их приближённым. Вспомнилось, как Элерт шатко поднялся и, поклонившись, направился к дверям. «Убирайся прочь! Не смей передо мной появляться!» – грохотало ему в спину. Хруст осколков под подошвой. Вино, стекающее по его лицу вперемешку с кровью.

Зачем он рискнул ещё не окрепшим после назначения положением, поставил на кон доверие? «Глас народа громче моего шёпота», – объяснил он, когда она выловила его в галерее Двора. Что же – лгал? А слухи, наоборот, бродили правдивые: с Россом их оплетали не обычные дружеские узы. Давно.

В груди заворочалось нечто тёмное, склизкое. За ревностью (откуда ей, проклятой, взяться?!) когтями по внутренностям повело омерзение.

Врал, врал, врал.

Не его ли это стезя, иронизировал кто-то, засевший в голове, – юлить, плести интриги, что и положено капитану Тайного кабинета? На него ведь подозрения не падали – по его приказу выламывали кости врагам короны.

И всё ж таки… всё ж таки отец виноват. Он допустил губительную разнузданность подданных. Струсил, где от него ждали твёрдости. Прогнулся, когда следовало продемонстрировать власть, невзирая на предполагаемые потери.

В ярости он чуть было не приказал арестовать Росса вновь. Порыв пресекла знать: «Нельзя, Ваше Величество: народ взбунтуется! Для экономики кризисы вредны: мы нагоняем по темпам промышленного роста ведущие державы. Простои предприятий ударят по казне!». Пройдохи, естественно, беспокоились о наполнении собственных кошельков: люди работали на них – встали бы их заводы с концернами. Императору бы пойти наперекор, поступить согласно задуманному – да трения с аристократией имели свойство заводить монархов в могилу. Смолчал, угомонился… смирился и забыл. Какой-то парень – тень от тени именитых политиканов – не стоил затаённой на корону обиды родовитого дворянства.

Слабак, подсказывал тот самый кто-то.

– Отведи меня вниз. Мне надоело твоё общество, – сказала принцесса вместо продолжения дискуссии.

Щупальца тьмы в ней скукожились, закрутились спиральками и сгинули.

Она выдохнула.

– Не смею возражать. У меня к вам тоже симпатии не сложилось, – свеликодушничал Малси. Он приложился к горлышку бутылки, хотя не сделал глотка – замер и покосился на девушку. – На вашем месте я бы не подобрал идеальнейшего случая отправить Катлера на тот свет. Праздники – раздолье для радикалов: выстрелить из толпы, организовать взрыв, к примеру. И для обиженных девочек-самоубийц.

Ему не составило сложности дотянуться до неё и ухватить за загривок. Сжал не сильно, но ощутимо – до неприятной дрожи в конечностях от мгновенной перемены в подходе.

– Отпусти, – процедила она.

– Не сбежите? Замыслов в один конец не зреет? Не подводите меня, принцесса. Я от расстройства безумствую.

– Отстань от меня! Ты не на моём месте! – толкнула она его.

Хлёсткий шлепок пощёчины разорвал секундную тишину – и Эйвилин, испугавшись этого неразумного поступка, сжалась в предчувствии ответного удара.

Однако Малси расхохотался.

– Не будь Лис вашим опекуном, я бы вас посреди комнаты распял, – сказал нежно. – Представим, что у вас приключился нервный срыв. Выкинете что-то подобное снова, я вам пальцы отрежу.

Тьма всполошилась, зашипела на него. Дай ей волю – и неизвестно, кому из них предстояло бы расстаться с пальцами.

Её зов тревожил Эйвилин похлеще угроз мужчины. Раскрыв в ней какую-то перемену, он отошёл.

До завершения вечера с ней он не заговорил.

Перед спуском в залу Малси вручил ей парик. Мягкие каштановые пряди были тщательно уложены в популярную причёску с волнами и завитком на лбу. Под основанием пряталась плотная, но приятная на ощупь сетка, которая местами истёрлась до дыр: похоже, Лис – а именно из её вещей мужчина достал этот элемент маскировки – частенько прибегала к его использованию. От непривычки Эйвилин провозилась с ним минут пять, убирая без конца вылезающие светлые локоны, и, когда справилась, потребовала раздобыть ей косметику: только париком внешность изменялась мало, а какой-нибудь допытливый клиент борделя мог влёгкую узнать в ней принцессу-беглянку. Пускай для большинства она погибла в огне, на риск всё же идти не следовало.

В снисходительной полуулыбке Малси чёрным по белому читалось сомнение в её способностях управиться с кистями. Ну конечно! С венценосных особ в представлении подданных слуги сдували пыль: их приводили в порядок в шесть пар рук каждого, завивая кудри, затягивая корсеты и напомаживая щёки румянами. Верно – так происходило, потому что заведено. И дворцовый уклад нисколько не препятствовал самостоятельности. Как-то, маясь от скуки, Эйвилин упросила фрейлину научить её наносить макияж. Занятие неожиданно полюбилось; матушка, раскусив её увлечение, начала приглашать ко Двору иностранных торговцев парфюмом и косметикой, чтобы маститые профессионалы на пальцах разложили тонкости их мастерства. За ними потянулись артисты, гримёры, циркачи – великие искусники по части перевоплощений. Император, в отличие от воодушевившейся жены, забаву дочери воспринимал с родительской терпимостью: ему не нравились «эти глупости», но он не препятствовал никакому из её хобби. Есть настрой учиться чему-то необычному для людей их положения – пожалуйста, только бы не забывала о политике, риторике и иностранных языках.

Макияж – нарисованная на человеке маска, за которой при талантливом исполнении можно укрыться без лишних опасений быть разоблачённой. Он не застывал фальшивой эмоцией – жил спектром настроений вместе с тем, кто его носил.

Через двадцать минут, о чём любезно оповестил брегет3333
  Карманные часы с боем.


[Закрыть], их встречали лакеи в бордовых фраках. Золотая блестящая краска покрывала их волосы, кожу и воротники некогда белоснежных рубашек, и Эйвилин, сама того не желая, вспомнила о Сонхи. На нём золото, сколько бы его ни было, смотрелось уместно и естественно: оно сверкало на теле, в ушах, струилось невесомой тканью по плечам. Мёд плескался в его ехидных глазах – манил увязнуть в их смертельной сладости. Ей до какой-то смущающей одержимости захотелось увидеть его среди посетителей – нечеловечески прекрасного, раздражающего, привлекательного лиса. В сравнении с её нынешней компанией он стоял на планку выше хотя бы из-за манер при ненавязчивом кокетстве. Слуги же хозяйки борделя пропадали за жеманностью. Показушная вычурность играла против них: мимика отталкивала, блистание отдавало дешевизной, в слаженных движениях напрочь отсутствовала пластичность. Эйвилин едва удостоила их взглядом: фальшивки, жалкая пародия на роскошь. И приготовилась к худшему.

За портьерой из красного бархата находилось просторное помещение наподобие партера в зрительном зале театра. После полутёмных коридоров яркость освещения здесь причиняла боль: Эйвилин на миг зажмурилась, свела брови и прикрылась одолженным у Лис веером. На стенах с узорчатыми обоями винного цвета висели картины, изображавшие классическую мифологию Илании3434
  Государство Древнего времени.


[Закрыть]: нимфы в прозрачных нарядах, водящие хороводы вокруг бога Алодия, целовавшиеся в морской пене сирены, распутницы-марлены3535
  Похотливые духи природы, славящиеся тем, что совращают женатых или обручённых мужчин и заставляют их позабыть о любимых.


[Закрыть], обнимавшие царя Перфена у реки. Творения художников, при обилии разномастных легенд у иланийцев, объединяло одно и то же: откровенность, фигуристые женщины и страсть. Они составляли центральный замысел произведений, которые наверняка тщательнейшим образом подбирались под атмосферу заведения. Перед сценой, занимавшей треть пространства, располагались столики круглой формы с пепельницами и вазами с флюменами вроде тех, что они наблюдали на улице перед зданием. За ними в креслах вальяжно развалились гости – в основном мужчины. Проститутки, не тушуясь перед ними, полулежали на подлокотниках или массажировали им плечи. Голые груди выпячивались перед лицами клиентов, из-за чего, во многом, шоу их не занимало. Они сосредотачивались на набухших сосках, бессовестно забирались женщинам под юбки из фатина и широко раздвигали ноги, точно держать их ближе друг к другу было невыносимой пыткой.

При этой пошлости работницы борделя умудрялись сохранять изящество. В некотором смысле они тоже являли собой произведение извращённого искусства: элегантные, ухоженные, развязные, но, как ни изгаляйся над эпитетами, отбросы. Пересекаясь с ними, принцесса немедленно сталкивалась с потребностью вымыться от фигуральной грязи. Что бы ни болтал Малси, люди, продававшие тело за деньги, не заслуживали ни её уважения, ни благосклонности. «Спасли и приютили» – это не о них. Лис позаботилась о ней. И лишь она заслуживала признательности вне зависимости от рода её деятельности.

«Охранник» повёл её между занятыми местами, придерживая за талию. Жест – предупреждение, которому – подумать только! – не перечили, которому внимали с единогласной покорностью. «Девочка твоя, мы не претендуем», – сквозило в их выражениях невысказанное принятие. Она не сопротивлялась: придерживалась выстроенной ей же легенды.

Возле сцены как раз пустовал столик с диваном.

– Ани, любимая, захвати вина и присоединяйся.

Проститутка нарисовалась сбоку. Пушистые ресницы дрогнули, всего на долю секунды заиграли желваки, а после губы сложились в обворожительную улыбку. Она беззастенчиво потёрлась бедром о пах мужчины. Эйвилин же стиснула зубы, жалея, что нельзя обрушить под ними пол силой мысли.

– Белого или красного? Полусухого или игристого?

– Солнышко, у тебя память отшибло? Я пью сухое красное.

Ани хихикнула. С нажимом царапнула его по щеке заострённым ноготком, и между строк размыто промелькнуло подавленное побуждение разодрать его морду в месиво.

– Для спутницы, глупышка. Побудь хоть сегодня обходительным.

– Белого игристого, – распорядилась Эйвилин, предвосхищая ссору.

Она, не дожидаясь приглашения и поданной по этикету руки, уселась в кресло. Его частично закрывала занавесь, что предотвращало излишнее внимание. При этом благодаря положению ей открывался отменный вид «из первых рядов». К сожалению или к счастью, они застали «антракт».

Неприязнь проститутки к Малси флёром витала над ними. И если Эйвилин узнала о ней из разговора женщины с Лис, иначе раскусить её было бы непростой задачкой, то мужчина в меру природной догадливости не мог не понимать, до какой степени к нему натянуто относились.

Игнорировал?

Он сжал предплечье Ани, не давая ей отстраниться. До красных следов на коже. До болезненного хрипа. Как с Эйвилин в комнате, ничто не предвещало вспышки агрессии. Ей живо представилось своё же негодование: он смел касаться её без дозволения! – и пришедшая на смену загнанность, когда она врезала ему по челюсти. Ани не понадобилось нарываться, провоцируя реакцию; в его хватке она затряслась осиновым листочком на ветру. Она абсолютно точно его боялась – причём почище, чем ненавидела.

– Дорогуша, что за вседозволенность? Мой крест не распространяется на мно-о-огие вещи, которые я могу с тобой сделать. И подружка ничем не поможет, – проговорил он, мазнув языком по её скуле.

– Ты уверен? – подала голос принцесса. Малси перевёл на неё тёмный взгляд. – Повторишь то же самое перед Лис? Ты ведь перед ней по-собачьи на задних лапках пляшешь.

Под внешней безмятежностью рвалось и клокотало. Она не сочла его предупреждение блефом – что-то уверяло, что люди его натуры впустую угрозами не разбрасывались, – но под осязаемым ужасом Ани не устояла перед подначиванием.

Крылья его носа затрепетали. Проститутка посмотрела умоляюще, затравленно.

Эйвилин с деланым равнодушием положила подбородок на запястье. Надменная как в прошлом. Не забитый зверёк – женщина императорской крови, по чьему приказу рушились судьбы неугодных. Страх вдруг испарился, исчерпался без остатка деревянной ложкой, которая чиркнула по дну и разломилась надвое. Всё в ней в один момент покрылось ледяной коркой.

Горло защекотал смех. Бывает, что комок нервов в человеке расплетается ровными нитями по мановению волшебной палочки? Переживания раскатываются в пласт, трясучка сходит на «нет», несмелость рассыпается снежной крошкой – и без предисловий? Копилось-копилось, зрело, травило, чтобы негаданно пропасть, разливая после себя пустоту!

Ни облегчения, ни эйфории – ни-че-го. Лишь холод, наводящий в просторах разума промёрзшее царство.

И звенящее в нём постижение: она до одури замучилась подстраиваться, позориться слабостью, убегать – от преступников-революционеров, от Малси, от реальности. Произошедшее не сломанный механизм, не рваная рана – его нельзя починить, невозможно зашить.

Смириться.

Либо исправить то, что есть возможность исправить.

Её отвлёк бой барабанов, под который на лентах с балки под потолком спускались артистки. На периферии Ани заметалась в нежеланных объятиях и с неожиданным для неё напором поцеловала мужчину. Он оттолкнул.

– Ах ты сука…

Шёпот получился булькающим. Изо рта Малси вместе со слюной тягучей струйкой капала фиолетовая жидкость.

Ани утёрлась тыльной стороной ладони и, поддержав его под мышки, довела до дивана. Белки порозовели от лопнувших капилляров, ресницы затрепетали. Он предпринял слабую попытку подняться.

– Простейший дурман. Через четверть часа его начнёт отпускать, – произнесла женщина тихо. – Мне показалось, вам тоже неприятна его компания. Наслаждайтесь представлением и ни о чём не беспокойтесь, мисс. Спасибо, что вступились. Иногда он перегибает.

Она вклинилась в толпу посетителей и работниц борделя, слившись с ней, а Эйвилин, не слыша ничего, кроме боя сердца в ушах, ощупала карманы Малси.

«Я по призванию подрывник, – кичился он наверху, показывая ей шарики медного цвета: – делаю бомбы. Красота, согласитесь? Эти малышки размером с куриное яйцо, но, представьте себе, на раз-два разнесут половину этажа! Нажимаете сюда и… не пугайтесь. Пока их зажимаешь в кулаке, они не детонируют».

Она вынула их, спрятав за складками платья.

Паника не душила. Вместо неё расплёскивалась торжествующая тьма.

На праздниках взрывы – обычное дело. На них гремели фейерверки, стреляли пушки, палили ружья.

Праздниками встречали и провожали правителей.

О, она устроит себе грандиозные проводы.

И заберёт предателя с собой.