Текст книги "Любава"

– Да что ж ты ее не прирезала-то? Хоть с мясом бы была! – расстроенно проговорил сосед. – Вот непутевая! Как есть непутевая! А теперя ее тока закапывать… Эх! – махнул он рукой. – Все хиной спустишь, и сама сгинешь! Как безрукая, ей Богу! – ворчал Федот, вытягивая корову волоком из сарая.

– Не спущу! – зло ответила девочка. – Ты, дядька Федот, корову мне прикопай, да и ладно. Я б тебя и не потревожила, коли б мне силы достало самой справиться. А так звиняй за беспокойство. Заплачу я тебе за труды твои, не боися.

– Ты вот что, девка. Ты кончай дурью маяться, да ступай к кому-никому в семью. Не дело ты затеяла, не смогет ребенок один выжить, – отерев пот со лба, строго посмотрел на нее Федот. – Тебя бабы с каких пор кличут? А ты чаво уперлася, словно бычок молодой? Гляди, корову уже сгубила, лошадь сгубишь, а тама и сама сгинешь.

– Дядька Федот, я тебя помочь позвала, а не учить меня. Чай, не в пустыне живу, найдутся добрые люди, не дадут сгинуть. А то, что где-то не знаю да не умею – моя вина. Но то дело наживное, и я научусь. А в примачки ни к кому не пойду, – уперев руки в бока, сердито и прямо взглянула на него Настасья. – А ты, ежели помочь не хочешь, дак ступай, сама справлюсь.

– По дворам помощи просить пойдешь? – язвительно усмехнулся Федот. – А опосля за милостынькой?

– Ну, в постелю к Марфиньке, как ты, не полезу, – огрызнулась Настасья. – Сказано тебе: коли хошь помочь, так помоги, а нет – ступай, без тебя справлюсь!

– Погляжу я, как ты справишься, – сплюнул Федот ей под ноги, развернулся да ушел.

Настасья, поглядев ему во след, закрыла лицо руками и расплакалась.

Проревевшись, Настенька привязала корову за ноги, запрягла лошадь, крепко привязала веревки к хомуту и так оттащила ее в лес насколько смогла, да там и бросила – волки сами разберутся. Лошадь пустила свободно походить, достала из-за пояса топорик да принялась сухостой не сильно толстый срубать. Нарубив дров, обернулась на лошадь. Углядев, что та с огромным удовольствием поедает еловые ветки, она, обрадовавшись, что нашелся корм, нарубила лапника, перевязала сухостой, уложив его на еловые ветви наподобие волокуши, и, довольная, забравшись на лошадь, вернулась домой.

* * *

Уяснив, что просить помощи нельзя, ежели взялась сама жить, Настасья больше ни к кому не обращалась. Со всем сама справлялась, как могла, на своих ошибках и училась. До весны дотянула, а там и время пахоты пришло. Подумала Настасья хорошенько, прикинула – три поля пахать да сажать надобно. А кто это делать станет? Да и надобно ли ей оно? Прикинув так и эдак, Настасья пошла к дядьке Павлу, который с отцом ее не раз вместе и в тайгу ходил, и по делам барина с караванами ездил. Пришла, поздоровалась, как положено, о здоровье справилась, о погоде поговорили, отца вспомнили. Тогда и к делу Настенька перешла.

– Дядька Павел, по делу я пришла. У меня три поля отцовские остались. Сама-то я их не подыму, а под пары пускать – их косить надоть, а то я тоже не осилю. А палом землю выжигать опасно. Ну как тайга займется? – Настенька собралась с духом, и продолжила: – Потому и пришла я к тебе. У тебя тока одно поле. Возьми пока моих три, сей, сажай, твое и под пары пустить можно, чтобы землица отдохнула. А мне за то дров привезешь на зиму. Что думаешь?

– Поля, Настена, обрабатывать надоть, иначе грош цена запущенной землице. Верно ты понимаешь. Потому, в память об твоем отце, который не раз мне помощь оказывал, возьму я твои три поля, и стану их обрабатывать, – мужчина хитро взглянул на Настасью. – А значить, окажу тебе услугу – сохраню землицу пахотной. За то не я тебе, а ты мне приплатить должна.

Настасья пригорюнилась. Вроде и верно повернул дядька Павел, да тока нутром девочка обман чуяла. Да и как-то не так получается – она и поля отдала, и еще должна осталась. Неверно то. А вот как верно?.. У кого бы спросить?

– Не ладно так, дядька Павел. Ты поля засадишь, лишку продашь, деньгу получишь. Я бы то тож сделала, да мала покамест, потому и даю тебе на время попользоваться, – взвешивая каждое слово, медленно проговорила Настя. – А мне дрова надоть. Потому в обмен на поля ты мне дрова дашь. По чести так быть должно, – и с опаской подняла неуверенный взгляд на мужчину.

Павел улыбнулся и погладил девочку по голове.

– А что так неуверенно свое отстаиваешь, а, Настенька? За свое драться надо. Правильно ты все понимаешь, девочка, а коль сомневаться в том станешь, тебя любой вкруг пальца обведет. Поглядеть мне хотелось, сможешь выжить али пропадешь, – вокруг добрых глаз Павла разбежались морщинки. – Теперь вижу – выживешь. Тока помни, Настасья, всю жизнь помни – за свое бороться до последнего надоть, зубами вцепляться, когтями. Никогда никого не слушай. По твоему быть всегда должно. Тогда и удача к тебе повернется. Так меня отец твой учил, то и сынам своим в головы вкладывал. И прав он. Тысячу раз прав. И ты то крепко, девочка, помни. А дрова я тебе по осени привезу. По подводе за поле. Ладно ли будет? – заглядывая Насте в глаза, спросил Павел.

– Ладно… – задумчиво кивнула девочка.

Глава 6

Подходя к часовенке в праздничном настроении – обряд крещения всегда радостен и праздничен, к тому же детей Илия искренне любил, и здесь ему очень не хватало детских голосов и чистых, лучистых глазенок – священник увидел стоящую на коленях возле входа явно беременную женщину с протянутой рукой. Чуть в стороне, неодобрительно поглядывая на нее, уже собирались прихожане из соседних деревень, пришедшие на заутреню, а вскоре должны были подъехать и с детьми, которых ему предстояло крестить. И новым, незнакомым людям, которые могли стать его прихожанами, и уж тем более детям, видеть подобное непотребство вовсе не стоило.

Нахмурившись, Илия ускорил шаг. Поздоровавшись с прихожанами и благословляя их, он вдруг услышал громкий голос Степановны:

– Зоська! Ах ты ж зараза бессовестная! Ты пошто обратно явилася, а? Не тебе ли сказано было, чтоб ноги твоей тута не было? Да еще и к церкви прилезла! Не совестно тебе? А ну ступай отсель, покуда мужиков не кликнула!

На минуту Илия растерянно замер, глядя на то, как Степановна, уперев руки в бока и нависнув над сидящей женщиной, орала на нее во всю луженую глотку. Но, поняв, что добром дело не кончится, да и не ясно, за кем будет победа, поспешил к сцепившимся. И только подойдя ближе, он почувствовал тяжелый запах застарелого перегара, исходящий от Зоськи, перемешанный с ароматом некачественного самогона и давно не мытого тела.

– Чаво орешь, ненормальная! – огрызнулась Зоська, уронив крупно дрожащую руку на колени. – Не видишь – милостыньку… ик… прошу. Ребятенку есть надоть, пеленки надоть, и… ик… всё надоть. Милостыньку завсегда у церквы… ик… просят, потому как Бог велел делиться… Ик… О! А вот и поп пожаловал! Щас он тебе… ик… расскажет… ик… – и, не обращая более внимания на Степановну, она попыталась сфокусировать взгляд на спешившем к ним священнике.

– Водички бы… – состроив жалостливое выражение лица, Зоська взглянула на подошедшего Илию блуждающим замутнённым взглядом и, облизнув обветренные губы с коростой по углам рта, снова громко икнула. Взгляд у нее поплыл, и Зоська кулем завалилась набок.

– Батюшка… – громко, от неожиданности и еще не растеряв боевого запала, воскликнула Степановна, но все же виновато опустив глаза. – Ты не волнуйси, я счас Иван Петровича кликну, так он с ей быстро разберется… – кивнула она на валявшуюся в молодой травке женщину. – Зоське еще когда велено было на глаза не казаться, заразе такой! Опять приперлася! Давненько ее не видать было… Ванька сказывал, на просеке, за оврагом, что к пасеке ведет, она со своими кобелями устроилася. Но в деревню до сих пор не шастала – боялась. А нынче вот она, заявилась! Ууу, пакость! – погрозила в ее сторону кулаком Степановна.

– Анна Степановна… – строго начал Илия, но договорить ему не дали.

– Чаво вы разоралися-то, ась? – подоспела и баба Маня с Петровичем. – Ох, Петрович, гляди, опять Зоська появилася…

– А ну тихо все! Разгалделись! Не совестно вам? – повысил голос Илия. – Петрович, ну-ка, помоги мне поднять ее. Давай пока вон на лавочку положим. А может, ты с мужиками ко мне домой ее отведешь? Положите ее на диванчик пока, а я приду, потом разберусь, – взглянул Илия с надеждой на Петровича.

– Чаво? – наклонившийся было к женщине Петрович выпрямился. – Куды свесть? Ты в своем уме ли? Вот эту пакость… – он коснулся кончиком ботинка Зоськиной спины, – к тебе в дом? Да еще и на диванчик? Поганой метлой ее в болото! – возмущенно всплеснул руками Петрович. – Ты ступай, службу начинай, я счас Иван Петровича кликну, дак мы ее денем. Больше не придет, не сумлевайси… – постепенно сбавляя тон, проворчал Петрович.

– Петрович, она дитя ждет! – воскликнул Илия, снова наклоняясь к захрапевшей женщине.

– Хех, удивил! Энто ее постоянное состояние… Рожает да закапывает, котят ровно… – пробурчал Петрович. – Кому сказано – ступай! Гляди, людей уж скока собралося. Решим все без тебя, – прикрикнул на священника Петрович.

– То есть – закапывает?… – растерянно пробормотал Илия, выпуская руку женщины и глядя на старика, скручивающего цигарку.

– То и есть. Рожает да хоронит. Яму выроет где-нигде, дитенка туды бросит, да зароет, ровно котенка, – сплюнув, проговорил Петрович, прикуривая.

– Живого? – в ужасе отшатнулся Илия.

– Нашто живого? Мертвого. У ей, ежели живой и родится, дак помирает тут же. У этой пакости дети не выживают, – старик, откашлявшись в кулак, закончил, ровно припечатал: – И слава Богу.

* * *

От радостного, праздничного настроения у священника не осталось и следа. В глубокой задумчивости и растрепанных чувствах начинал он службу. Из головы не шла та женщина, Зоська. Он просто не понимал, как так можно – рожать и закапывать своих деток где попало. Хотя бы до кладбища донесла! И деревенские тоже хороши… Могли бы и полицию вызвать, в органы опеки пожаловаться… Но противный голосок в голове шептал: «И что бы это изменило?» И Илия понимал: ничего. Но он попробует. Попробует заставить ее отказаться от алкоголя, прийти в лоно церкви, уверовать в Господа нашего… Может, Бог даст, этого ребеночка спасти удастся. Надо будет за ней последить и вовремя в больницу отправить…

Не мог сегодня Илия отправлять службу спокойно и искренне. Сбивался несколько раз, ошибался… И прихожане чувствовали это. Слышал Илия шепотки за спиной, шикания друг на друга, нервное шарканье ног… И понимал головой, что в том есть и его вина великая, что уйдут люди сегодня не успокоенные, без благости в сердце, но поделать ничего не мог. И лишь к самому окончанию службы привычные слова молитвы принесли успокоение в его душу. И только тогда почувствовал он, как затихли люди, как полилась молитва из сердец…

Только к обряду крещения пришел он в себя окончательно, когда начали привозить деток с других деревень. И ясный свет, струящийся из любопытных детских глазенок, ожидавших чего-то необычного, праздничного, пролился елеем на его душу, и заулыбался в ответ на щербатые детские улыбки молодой священник, наполняясь благостью.

* * *

Прибрав в часовенке после ухода прихожан и подготовив все для вечернего богослужения, Илия вышел на улицу. На лавочке, устроенной недалеко от часовенки, сидел Петрович, возле его ног стояла металлическая банка с окурками, а старик, опершись локтями на колени и глядя себе под ноги, покуривал неизменную цигарку. Услышав шаги, он поднял голову, и, увидев Илию, смущенно кашлянул и выбросил в банку окурок.

– А я тебя вот поджидаю туточки… Долгонько ты… – закашлявшись, дед, тяжело опершись на собственные колени, поднялся. – Пошли обедать, а то Манька уж заждалася небось нас…

– Петрович, присядь, пожалуйста. Разговор у меня к тебе будет, – вздохнув, священник опустился на лавку и подставил лицо солнышку. Почувствовав, что старик уселся рядом, Илия взглянул на Петровича, сидевшего опустив голову и словно съежившись. Вздохнув, священник вновь, прикрыв глаза, поднял лицо к небу.

– Скажи мне, Петрович, ты писание читал когда-нибудь? – обманчиво лениво поинтересовался у старика Илия. – Читал? – сел он ровно, с доброй улыбкой глядя на еще больше съежившегося старика. – Не читал… А зря. Знаешь, кто ликом черен да дым изо рта пускает?

– Ты это к чему? – удивленно взглянул на него Петрович.

– А к тому, что бросил бы ты свои цигарки. Смотри, как кашляешь. Жить надоело? Зачем зелье диавольское глотаешь? Зачем дымоглотствуешь?

– Привык я… Руки сами тянутся… – проворчал старик. – Ты со мной о том поговорить сбирался? Напрасно то. Старый уж я…

– Ты хоть кури поменьше. А то смолишь одну за другой, а у тебя, похоже, самосад, – усмехнулся Илия.

– Сам табачок выращиваю, то верно. Добрый табачок… – усмехнулся старик.

Илия в ответ только головой покачал.

– Петрович, а расскажи мне про эту Зоську. Откуда она? – вновь подставляя лицо ласковому солнышку, Илия откинулся на спинку скамейки и блаженно прикрыл глаза.

– А чего о ней сказывать-то? Слова доброго она не стоит, а ругаться неохота, – вновь скручивая цигарку, пробормотал Петрович. – А с откудова… Да хто ее знает… – прикурив, Петрович медленно выпустил дым. – В Ивантеевке-то она лет семь назад объявилась. Пришла с каким-то мужиком, грязная, оборванная, бомжиха, одним словом. И он бомж. Пьяные обои. Ну, пришли и пришли. Заняли пустующий дом неподалеку от Иван Петровича. Соседями, значит, стали с им… Даа… Ну, заняли и заняли, живите. Дом-от был неплохой, тама Лидка жила, да померла намедни, а дом вот остался. Тока жить как люди они не схотели, – Петрович снова начал скручивать цигарку, но, взглянув на неодобрительно глядящего на него Илию, вздохнул и убрал ее в карман. Снова вздохнул, и продолжил:

– Пили обои. Не так, конечно, как сейчас Зоська пьет, но все одно сильно. А тогда она еще и хозяйство какое-никакое вести пыталась. Вот тока черта у них плохая была. Как напьются, так дерутся. А дрались в основном за бутылку. Да ревновал он ее сильно. А вскоре стали они по дворам лазать. Попервой-то по брошенным домам лазали, да, видать, особо поживиться нечем было. Так они стали по живым домам шнырять. Говорят, и к Настасье заглядывали, да тока встретила она их на пороге, даж в дом не пустила. Но с тех пор Зоська Настасьин дом за три версты обходить стала. Ну, да не о том речь, – заметив неодобрительный взгляд священника, заторопился Петрович.

– В общем, терпели ее с год, наверное, а как застал Иван Петрович ее у себя в доме, словил, связал, да на выбор предложил: иль он ее в милицию везет, иль в лечебницу, от алкоголизьма лечиться. Ну, Зоська лечебницу выбрала. Свез он ее туды и оставил. А года четыре назад она сызнова объявилася. Трезвая, беременная да с малым ребятенком, девчоночкой. Тока поселилась в домике, где прежде лесник обитал. Он жилым-то особо и не был, его из плит когдай-то поставили, уж и не упомню, когда, лесничество в ем было. Вот тама она и поселилась. На что жила, Бог ведает. Но в деревне появлялась, по пустым домам шастала. А вскоре стали к ней мужики захаживать, порой и на машинах приезжали. Стала она пьяненькой появляться, а приезжавшие на машинах мужики быстро сменились на компании алкашей. И в одну ночь те алкаши – то ли на выпивку им не хватало, то ли что – влезли в крайний дом, там, где пожар был, видал, небось? – Илия кивнул. Петрович вздохнул и продолжил:

– Ну так вот… Влезли они туды, а там тогда Антонина с мужем да дочерью-инвалидом жила. Девка-то у ей не ходила, це-ле-вальный, тьфу ты, Господи, паралич у ней был…

– Церебральный, – тихонько поправил Петровича Илия.

– Точно, он. В общем, корежило девку и днем и ночью. Спала она плохо. А говорить тож не могла, мычала тока. И вот полезли они к ней ночью, а девка, видать, не то проснулась, не то не спала – услыхала их, в общем, да мычать изо всех сил стала, мать звать. Та и побежала к ней. Пока добежала, эти ироды девчонку уж прирезали – чтоб не шумела, значить. Антонина крик подняла, соседи проснулись, к ним кинулись. А эти и Антонину порешили и мужа ейного тоже, дом подпалили да бежать. Зоськи-то с ими не было, энто верно, что одни мужики тама были, а эта … пьяная в доме валялась. Дак мужики-то убежали, как дом-от подпалили. С утреца-то милицию вызвали, Иван Петрович самолично в Бережки бегал, вызывал участкового. Ну, приехали, а Зоська дрыхнет так, что разбудить нельзя. Ну, толкали ее, толкали, опосля так в машину и засунули да увезли. Тока дитев при ней уж не было, ни. Зато могилку Иван Петрович в овраге нашел запрятанную. А дней через пять Зоська снова объявилась. Ну, с ей беседу провели, и предупредили – ежели в деревне еще хоть раз объявится, дак милицию али как ее нынче, полицию? – как у немцев в войну, прости Господи, приведем да на могилку покажем, и тада ей из тюрьмы уж точно не выбраться. И Зоська уж года три носа сюда не казала до сегодня. А чего ее нынче-то приперло, Бог весть… – вздохнул Петрович. – Непонятно то… Но, видать, про церкву узнала да людей увидала, и решила деньгами разжиться… Зараза! – зло сплюнул Петрович. – А ты – домой, на диванчик… Тьфу!

* * *

Вернувшись домой после вечерней службы, Илия, откинув полотенце с оставленной утром на столе еды, замер. Он совершенно точно помнил, что с утра у него оставалась кучка оладушек, пара сырников и сметана в плошке. Сейчас накрытыми стояли пустые тарелки. Но он домой с утра не заходил. Местные? Ну нет. Во-первых, они к Настасье точно не пойдут, проверено, а во-вторых, им зачем? Сами же и приносят… Нет, исключено. Приезжие? Так в первую очередь иконы бы забрали – страшно подумать, сколько они сейчас у знающих людей стоят, а так… Зашли, чтобы оладушками угоститься? Ерунда… А куда еда делась?

Илия в растерянности оглядывался вокруг. Все как обычно, все на своих местах, никаких следов. Брать-то у него и нечего, кроме икон да лампадки, ценного ничего нет. Но могли бы и поискать, если бы с целью ограбить зашли. Но нет. Полный порядок, лампадка горит перед иконами…

Странно… Очень странно…

Илия задумчиво собрал пустую посуду в тазик и залил водой. Достал из подполья кринку с молоком, из шкафа хлеб, поужинал, и вышел на крылечко. Постояв на крыльце, наслаждаясь ветром, напитанным влагой в преддверии скорого дождя, взял ведра и отправился за водой.

* * *

После заутрени, проверив, как идут работы на руинах – уже докопались до фундамента, который, судя по всему, от взрыва не пострадал, Илия, сделав себе пометку, что надо съездить в город и вызвать архитектурный отдел для оценки состояния фундамента, пошел разыскивать Зоську. По объяснениям сельчан он примерно понимал, где она поселилась, но сам в той стороне никогда не был.

К счастью, на пасеку вела довольно натоптанная, и даже местами наезженная на телеге тропинка, и Илия бодро шагал по ней, разглядывая окружающий пейзаж. Он искренне наслаждался дорогой и влажным после прошедшего дождя воздухом, напоенным ароматами молодой, распускающейся зелени и лопающихся смолистых почек.

Овраг Илия заметил случайно – его было сложно разглядеть из-за зарослей прошлогодней сорной травы, разросшихся кустарников, и перепутанных зарослей малины, возвышавшихся над дорожкой. Илия стал внимательнее приглядываться к этой стороне дороги, и вскоре заметил тоненькую тропинку, ведущую вглубь зарослей.

Пойдя по ней, и отмечая валяющиеся в довольно утоптанной траве пустые бутылки, он увидел и неказистое строение, сложенное из бетонных плит, из которых сквозь давно осыпавшуюся штукатурку торчали прутья арматуры. Невероятно грязные окна с давно почерневшими рамами слепо смотрели на него. Облезлая дверь чудом держалась на старых петлях.

Столкнув ногой с щербатого бетонного порога вездесущую тару, он шагнул в воняющий дикой смесью запахов сумрак и оказался в мрачной грязной кухне. На полу возле стены валялись кучки одежды вперемешку с бутылками и крышками, в углу стояли большие молочные бидоны с засохшими на них потеками какого-то вещества, на печку, на часть, предназначенную для приготовления пищи, был водружен самогонный аппарат. Перед столом, заваленным бутылками, грязными кастрюлями, сковородками, металлическими мисками, какими-то огрызками и еще Бог знает чем, валялся храпевший мужик бомжеватого вида, очевидно свалившийся с табуретки, которая валялась рядом с ним. Сбоку зиял ничем не прикрытый проход в комнату.

В комнате, на землистого цвета матраце с пятнами непонятного происхождения и торчащими из него клоками ваты валялась Зоська, храпевшая во все горло. Перегар стоял такой, что хоть топор вешай. Дышать в этой клоаке было совершенно невозможно. Перешагивая через кучи валяющихся на полу тряпок, бутылок и разного барахла вроде бывших игрушек, кукольных голов, проводов и еще неясно чего, Илия пробрался к окну. Попытавшись открыть его и едва не выдернув раму из проема, после нескольких минут борьбы с фрамугой он оставил бесполезные попытки. Судя по всему, впустить сюда свежий воздух можно было, только полностью вытолкнув раму наружу.

Оставив бесплодную борьбу с окном, он вернулся к женщине и попытался растормошить ее. Безуспешно. Что невнятно пробормотав и выматерившись напоследок, отправляя его по всем известному адресу, Зоська снова захрапела. Поняв бесполезность своих попыток, он вышел на улицу. От свежего воздуха у священника закружилась голова. Опершись спиной на дверь, он переждал приступ головокружения, открыл пошире дверь, подперев ее валявшимся неподалеку обломком кирпича, и отправился обратно.

Выйдя на тропинку, он решил прогуляться до пасеки. Вотчина Ивана Петровича встретила его аккуратными ульями, расставленными по полю, покрытому фиолетовыми и розовыми первоцветами, над которыми летали трудолюбивые пчелы. За полем виднелся небольшой аккуратный домик, из трубы которого шел дым. Подойдя ближе, Илия на повороте дороги обнаружил старый заброшенный колодец, а за ним, метрах в двухстах, виднелся новый, сверкавший на солнце желтыми смолистыми боками. Удивившись, зачем нужно было копать второй колодец, когда уже есть выкопанный, священник отправился к домику, возле которого под добротным навесом были аккуратно сложены наколотые дрова.

Завидев его, из столика встали двое стариков и призывно замахали ему руками. Узнав Иван Петровича и Петровича, Илия усмехнулся и ускорил шаг. Иван Петрович выбрался из-за стола и поспешил в домик. Пока Илия дошел до аккуратной лужайки, на которой стоял стол, окруженный лавками, Иван Петрович уже возвращался, неся чистую посуду. На столе, накрытом яркой цветастой клеенкой, стоял большой самовар, заварочный чайник, кружки с блюдцами, хлеб, нарезанный добрыми кусками, мед в мисочках, и плетеная ваза с пирогами.

Усадив священника за стол, оба наперебой принялись его угощать, явно сгорая от любопытства, что ему тут понадобилось. Поговорив о погоде, пасеке, последних деревенских новостях и планах на ближайшее время, Петрович, вообще не отличавшийся тактом, все-таки спросил, как Илия оказался здесь. Священник честно ответил и, предвидя возмущения Петровича, уже набравшего воздуха в грудь, дабы разразиться возмущенной тирадой, тут же задал вопрос:

– А почему два колодца? Один старый, это понятно… Но не проще ли было почистить старый и поставить над ним новый сруб, чем копать новый? – с интересом спросил он, переводя взгляд с одного мужчины на другого.

– Проще, конечно, – ответил Иван Петрович. – Тока вот ты станешь пить воду из колодца, в коем утопленница три дня пролежала? Вот то-то и оно…

– Откуда здесь, так далеко от деревни, утопленница взялась? – удивился Илия. – Да и как утонуть в колодце? Если только специально… Но это же невозможно!

– Ну почему невозможно? Конечно, специально. Настасья в него и бросилась, чтоб никто не увидел да не спас, – ответил ему Иван Петрович.

– Погоди, я ж тебе не дорассказал тогда про Настасью-то… Ты ж не знаешь, – заторопился Петрович. – Вот слухай, что дальше-то было…