Текст книги "Время шинигами"

Кайли Ли Бейкер
Время шинигами

Original title:

The Empress of Time

by Kylie Lee Baker

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

THE EMPRESS OF TIME

Copyright © 2021 by Kylie Ann Baker

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2023

* * *

Посвящается Саре, которая ненавидит сиквелы

Глава 1

РАННИЕ 1900-Е

ТОКИО, ЯПОНИЯ

Этот ёкай[1]1
  В японском языке слово «ёка́й» может обозначать практически всех сверхъестественных существ как самой японской культуры, так и заимствованных из европейской. Здесь и далее примечания переводчика.


[Закрыть] охотился в сгущающейся тьме, в тонком дыхании сумерек, соединяющих день и ночь. Он выползал из теней от ножек стульев на деревянном полу, из кривых отблесков ламп на обоях и даже из вашего собственного силуэта – единственной тени, от которой вам никогда не избавиться.

Но все эти тени были ненастоящими.

Это были дыры, ведущие в человеческий мир. Они глядели в бесконечную пустоту, эхом разносившуюся в ночи. Их тьма могла содрать с вас кожу, словно с мягкого летнего персика, заползти в костный мозг и заставить вас гнить изнутри, пропитать землю вашей кровью. Ночь крала те части вас, которые никому не были нужны: всю вашу ложь, все невыполненные обещания и все сожаления.

Через эти дыры ёкай прогрызал себе путь все выше и выше, к яркому свету нового мира. А после обнажались ужасы, которые обычно скрывала завеса ночи, все то, что не было предназначено для ваших глаз. Челюсти ёкая распахивались, словно ворота, и начинался его пир.

Полиция всегда приезжала слишком поздно – спустя долгое время после того, как стихало эхо криков и кровь высыхала на полу темными пятнами. Они не могли найти никаких улик: ни взломанных дверей, ни отпечатков пальцев, ни случайно упавшего волоска – как будто никакого чудовища не существовало. Единственным сходством между смертями было то, как выглядели тела: грудная клетка вспорота и напоминает раскрытые книги, органы разбросаны по полу, но сердца среди них нет.

Люди взмолились богам, которые не могли вмешаться, даже если бы захотели; люди построили святилища добрым ёкаям и зажгли тысячу огней, чтобы изгнать тени. Но все это не имело значения, потому что это был вовсе не ёкай.

Это была я.

* * *

Я прибыла в Токио серой дождливой ночью с кинжалом и списком из сотни имен, с потрескавшимися и пересохшими от крови, которой я их омыла, губами. Я ненавидела дождливые дни, потому что облака рассеивали солнечный свет и тени блекли, заставляя меня большую часть пути идти пешком.

Сегодня должен был умереть человек, имени которого я даже не помнила. Мне было известно лишь, что он плавал на лодках, ходивших вверх-вниз по каналам Гиндзы. Лодки были полны опиума, контрабандой ввезенного с Формозы, – преступление, которое даже люди покарали бы смертью.

Тиё, моя служанка, которая вела учет живых и мертвых, лично отобрала для сегодняшней казни его и еще девяносто девять человек, как делала это ежедневно. Каждое утро она вручала мне новый список, а каждый вечер я возвращалась с их душами в моем животе и с их кровью на кимоно.

Честно говоря, это не совсем то, чем должна заниматься богиня смерти.

Хотя в миг, когда я пронзила сердце своего жениха Хиро и унаследовала его королевство, я и не получила «Руководство божества смерти», я была абсолютно уверена, что не должна собирать души задолго до их Дня Смерти только ради того, чтобы стать сильнее. Это мои шинигами должны бродить среди живых, утаскивая души к берегам Ёми и пожирая их сердца вместо меня, чтобы каждая душа становилась еще одной каплей в темном море моей силы.

Именно этим на протяжении тысяч лет занималась Идзанами, моя предшественница. И именно это собирался проделать Хиро.

Так поступило бы любое благородное божество.

Но в украденном троне благородства нет.

Все равно мои шинигами без конца шептались, что я им не богиня, так почему бы мне не установить новые правила? Непроглядная тьма требовала платы, и десятилетнего потока душ было недостаточно. Если мои шинигами не могли принести мне больше, то я должна заняться этим сама.

По крайней мере, хороших людей в моем списке не было: туда попадали мужчины, задушившие своих жен, или женщины, отравившие своих детей, или насильники, растлители и преступники, слишком умные, чтобы попасться полиции. Тиё тщательно проверяла информацию и оценивала ее со всей беспристрастностью, прежде чем представить мне список избранных, аккуратно разбросанных по всей Японии, чтобы люди никогда не смогли заметить какую-либо закономерность. Обычно Тиё без слов безошибочно угадывала, чего я хочу, но теперь я отдала один четкий приказ: в списке не должно быть невинных.

Не из доброты и не оттого, что я мнила себя судьей земным грешникам, или по какой-то иной, столь же благородной, причине. А потому, что однажды, когда я съем достаточно душ и стану сильной настолько, что смогу вернуть из непроглядной тьмы своего брата, мне придется взглянуть ему в глаза и объяснить, как именно я это сделала. Скажи я ему, что его жизнь была куплена кровью невинных, – и он скорее шагнет обратно в небытие и позволит чудовищам сожрать себя, чем примет такую жертву.

Так что это бремя за него понесу я, и он никогда не узнает, насколько оно тяжело.

Я растворилась в тени проехавшего мимо трамвая, позволив ему отнести меня ближе к Гиндзе вместе с запахом мокрого асфальта и смазочного масла. Сезон дождей еще не наступил, но, куда бы я ни пошла, мое присутствие часто затемняло небо, выжимая из облаков горячий туман.

Когда я проходила по улицам, люди напрягались и оглядывались, недоумевая, почему по коже внезапно побежали мурашки, отчего сердце забилось быстрее, а толпа вокруг вдруг обезличилась и городские шумы поблекли до колючих фоновых помех. Люди могли чувствовать приближение Смерти, но для большинства это было не более чем мимолетным ощущением. В этот час улицы и так были почти пусты из-за изнуряющей летней жары, а когда я проскальзывала мимо, и без того немногочисленные прохожие и вовсе исчезали.

За десять лет, прошедших с тех пор как я прибыла в Японию, в здешних городах постепенно зазвучало эхо Лондона: тарахтящие по дорогам трамваи с двигателями, приводимыми в действие ручным переключателем, железнодорожники в западных костюмах и в соломенных шляпах с плоской тульей и черными лентами, женщины с сумками из крокодиловой кожи. Моя прежняя жизнь следовала за мной, постепенно пересекая океан.

На многолюдных улицах Токио изменения казались заметнее, чем в крестьянских деревушках; и это была одна из причин, по которым я старалась избегать городов. Но лишь одна из них. В городах все кренилось, теряя равновесие, как будто люди случайно сдвинули Землю с ее оси. Все вокруг ненадежно отклонялось от зданий: яркие навесы над витринами, гирлянды фонарей, красочные афиши над театрами – и это делало переполненные улицы еще уже, сжимая небо над головой до тонкой белой полоски. Даже лотосы в центральном парке, казалось, клонились влево, игнорируя солнце.

Люди здесь, должно быть, чувствовали, кто я такая, но никто не смел взглянуть мне в глаза. Летняя жара создавала на горизонте влажную дымку, размывая дальние очертания улиц так, что все вдали казалось окутанным тайной, и от этого кружилась голова. Дети гоняли мяч по серым лужам, настолько мутным, что в них ничего не отражалось. Вокруг носились люди, таща за собой дзинрикиси[2]2
  Дзинрикися – рикша. Повозка с оглоблями, обычно двухколесная, которую тянет за собой человек, также называющийся рикшей. Особенно распространена на востоке и юге Азии.


[Закрыть], заставленные ящиками с рисом, глиняной посудой или контрабандой. Это был город загадок и возможностей, но не все из них оказывались хорошими.

Я спрыгнула с трамвая, ухватилась за тени под перекинувшимся через канал каменным мостом и оказалась по пояс в теплой коричневой воде. Вверх-вниз по спокойному течению гребли люди, неторопливо проплывали лодки, груженные секретами, спрятанными под черным брезентом. На причалах вдоль каналов никто не сидел: влажная духота гнала прочь.

В 8:34, согласно драгоценным часам из серебра и золота, прикрепленным цепочкой к одежде, под каменный мост на лодке заплыл мужчина с серым лицом и в зеленых перчатках.

Из-под моста ему уже не выплыть.

Я сжала часы в кулаке – и вся улица будто застыла.

Стих мягкий плеск волн, разбивавшихся о каменные преграды, воды замерли, превратившись в стекло. Смолкли крики уличных торговцев и тонкий комариный писк.

Я несколько раз обернула цепочку вокруг запястья, чтобы часы надежнее лежали в ладони, и забралась в лодку. Юбки тянули меня вниз, отяжелев от грязной воды.

Когда время остановилось, серолицый мужчина превратился в статую. В тени моста его кожа напоминала цветом необожженную глину, глаза казались красными, а зрачки – крохотными, точно проколы от булавок. От прикосновения моей руки к его горлу он очнулся.

Мужчина задергался, опасно раскачивая лодку, но из воды вырвались тени и обвили ее своими длинными руками, прочно удерживая нас на месте.

– Все пройдет быстрее, если будешь стоять спокойно, – сказала я, выуживая из левого рукава кинжал. Я всегда давала жертвам этот совет, но они почти никогда не прислушивались. И этот мужчина не стал исключением.

Он вскинул руки, чтобы схватить меня за рукава, словно хотел сбросить с лодки, но ему это не удалось, потому что от замшелых стен каменного моста отделились еще тени и потащили его вниз – он растянулся поверх своей поклажи контрабандного опиума. Теперь я правила Царством Вечной Ночи, и мне подчинялись все тени мира. Они всегда знали, чего я хочу, и никогда не мешкали.

– Кто ты? – спросил мужчина, делая короткие вздохи между словами и борясь с тенями, обвившими его горло.

Я молчала, потому что не знала, какого ответа он ждал. Я была чудовищем, о котором люди шептались по ночам. Я была шинигами, жнецом и убийцей. Я была богиней, которой он никогда не поклонялся, потому что даже не знал, что она существует. И я была Рэн, но я не желала, чтобы этот человек так меня звал. Никто не называл меня этим именем уже десять лет. Никто и не посмел бы. Теперь меня звали просто «Ваше Величество».

Мужчина с серым лицом сопротивлялся моим теням, но те держали его крепко.

– Чего ты хочешь? – спросил он.

О, наконец-то вопрос поинтереснее.

– Твою душу, – сказала я.

Его глаза распахнулись, зубы сжались.

– Что ж, ты ее не получишь!

– Я и не спрашивала твоего разрешения, – произнесла я, занося кинжал.

Как только на клинке блеснуло сияние заходящего солнца, мужчина стал сопротивляться изо всех сил. В моем распоряжении была тьма подземного мира, но больше всего его испугало простое людское оружие. Забавно.

– Почему? – спросил он. – Почему именно я?

Я откинула угол брезента, указав на множество черных ящиков под ним. Мы оба знали, что внутри.

– Какое тебе дело?! – воскликнул он. – За что я заслуживаю смерти?

– Дело не в том, чего ты заслуживаешь, – ответила я, нахмурившись, – а в том, что необходимо мне.

Я скользнула кинжалом вниз по его груди, рассекая рубашку надвое, чтобы та не мешала.

Его глаза округлились, сузившиеся от опиума зрачки вдруг стали такими огромными, что поглотили весь цвет радужек, он всем телом задрожал от страха.

Я привыкла видеть страх в глазах людей в конце их жизни, потому что собирала души, точно жница, уже сотни лет. Но теперь все было по-другому, и люди, должно быть, тоже это чувствовали: они сопротивлялись упорнее и дольше. День Смерти этого человека был не сегодня, и его тело знало об этом, оно боролось за жизнь, точно выброшенная на берег рыба.

Но кто мог остановить меня?

Теперь, когда Хиро умер, в Ёми не осталось никого сильнее меня. Моим единственным противником была невидимая стена высотой в тысячу миль, отделявшая меня от непроглядной тьмы.

Мои слуги могли пройти сквозь нее, но я, Смерть, – нет. Когда Ёми правила Идзанами, ее муж Идзанаги – отец Японии и повелитель живых – построил стену, чтобы не дать ей войти в непроглядную тьму. Уничтожавшие Смерть наследовали ее королевство, и, если бы чудовища за стеной поглотили Идзанами, они забрали бы ее трон и все души в Японии. Теперь я стала новой Идзанами, и стена не поддавалась мне тоже. По крайней мере – пока.

Более десяти лет я отправляла своих стражей за стену на поиски Нивена, но они всякий раз возвращались с пустыми руками. Я решила, что независимо от того, какие правила Идзанаги установил тысячи лет назад, я должна стать сильнее, чтобы изменить их. Кроме меня, спасти Нивена было некому.

Вероятно, чтобы сделать меня достаточно сильной, потребуется еще тысяча душ, может, миллион, а может, все души в Японии. Какой бы ни была цена, я готова ее заплатить. Если я продолжу брать и брать, то однажды ударю кулаками по этому великому невидимому барьеру – и стена рассыплется на тысячи осколков. Тогда я наконец войду в эти земли вечного мрака и верну брата.

Как только я подняла кинжал выше, мужчина жалобно всхлипнул, и я допустила оплошность, снова заглянув ему в глаза. Раньше человеческие слезы меня нисколько не трогали. Несмотря на возраст, пол, происхождение жертв, их предсмертный взгляд всегда был одинаковым: диким и полным отчаяния. Зрачки расширялись, глаза казались остекленевшими от слез, но при этом горели – будто они впервые в жизни могли ясно видеть. Но теперь, взглянув в глаза контрабандиста, я различала только своего брата.

Всего на мгновение я вообразила его лицо, но эта секунда заставила тьму внутри меня врезаться в грудную клетку, грозясь сломать ребра, вырваться наружу и превратить весь мир в ночь. Воспоминание всегда было одним и тем же – миг, когда я видела брата в последний раз: стражи Хиро тащат его прочь, он протягивает бледную руку и выкрикивает мое имя – последнее, что я от него услышала. Я не могла припомнить его лицо ни в какое мгновение, кроме этого, последнего, не могла вызвать в памяти выражение его лица, когда мы допоздна бросали сухие крошки голубям на башне с часами или когда мы вместе читали новый роман Мэри Шелли, потому что никто из нас не в силах был дождаться второго экземпляра, или когда он обращал ко мне взгляд, полный любви, хотя в то время я и не понимала, что такое любовь.

Меня охватило желание уничтожить этого человека за то, что он напомнил мне о Нивене и о том, что тогда произошло. Потому что, увидев в тот день похожее выражение на лице брата, я не сделала ровным счетом ничего.

Я рассекла плоть мужчины кинжалом, вскрыла грудную клетку, точно дверь в подвал, и вытащила пульсирующее сердце. Я вцепилась в него зубами. Соленая, отдающая железом кровь обожгла мне губы и потекла по шее. Зубы у меня недостаточно острые, чтобы разорвать мышцы: возможно потому, что я шинигами лишь наполовину, либо оттого, что забрала душу слишком рано, – но я все жевала и жевала, глотая и давясь. Он кричал – печальная песня последней агонии, которую не дано было услышать никому, кроме меня, – пока его кровь не залила днище лодки, а кожа не побелела.

Кровь жгла кожу рук. Я раздавила сердце пальцами, от которых теперь остались только кости, обтянутые реками вен. Это были руки кого-то давно умершего, чью плоть давно содрало время, – совсем как у богини смерти до меня. Когда шею обожгли кровавые дорожки, ее голос эхом отозвался от влажных стен вокруг, потому что она была везде постоянно.

«Молодец», – прошептала она.

Наконец душа проскользнула мне в горло. Она была похожа на шипящий в венах фейерверк, колющий и жалящий, но при этом болезненно живой. Мои тени поглотили новую энергию, внезапно потемнев в мутных водах, сгустившись вокруг тела контрабандиста. И тогда вся эта липкая кровь, отголоски криков мужчины, царапающие барабанные перепонки, и тошнотворное ощущение плоти, застрявшей в горле, перестали иметь значение. Всё в порядке, и я тоже – потому что это сделало меня на шаг ближе к Нивену.

Я перегнулась через борт лодки, и на мгновение мне показалось, что меня вот-вот стошнит. Это ничего не изменило бы, потому что душа была уже в крови, но я все равно сглотнула, отгоняя противное чувство. Тяжело дыша, я уставилась на свое отражение в темных водах: лицо и шея – красные, глаза – дикие, обжигающе черные. Я была похожа не на богиню смерти, а на человеческую девушку, забывшую, что такое солнечный свет. Злое существо, живущее под мостами, словно тролль, уродливое и одинокое.

Я сплюнула кровь, и отражение исчезло, размытое рябью. Я вытерла лицо рукавом, все еще борясь с тошнотой, и вывалилась из лодки, снова запуская время.

В 8:35 лодка контрабандиста выплыла из-под моста: опиум высыпался в грязные воды канала, тело было разорвано, а сердце исчезло в животе чудовища.

Мои тени вернулись ко мне, обнажая замшелые камни, точно отлив, вползая обратно в холодное сердце. Я поднялась, снова оставшись одна под темным мостом.

Правая рука скользнула к цепочке на шее, на которой висело обручальное кольцо из серебра и золота. Иногда, чувствуя себя еще одной блеклой тенью, которую скоро сотрет резкий дневной свет, я сжимала кольцо настолько сильно, что была уверена: оно сломается. Порой мне даже хотелось этого, но ничего подобного никогда не происходило. Я знала, какой ужасной меня делал тот факт, что я сохранила кольцо, но переживать из-за какого-то украшения, когда съедаешь по сто сердец в день, глупо.

Я шла обратно через весь Токио, прячась в тенях, чтобы не напугать людей окровавленной одеждой. Я была опаснее любого чудовища из их легенд – слишком ужасная, чтобы показывать им свое лицо.

Одиноко пробираясь сквозь тихий вечер, я вспомнила, что променяла Нивена именно на это – на силу, позволяющую делать что угодно, кроме того, что действительно важно, на темный гноящийся гнев, которому нет конца, на оковы тьмы вокруг моих ног. Куда бы я ни пошла, я тащила за собой всю тяжесть ночного неба и несла его в одиночку.

Когда я наконец добралась до влажной земли в парке на окраине города, тьма схватила меня за щиколотки и потянула вниз, волоча сквозь слои грязи и погребенных костей. Тусклый свет звезд надо мной бледнел все сильнее, пока я погружалась глубже и глубже.

Открыв глаза и ничего не увидев, я поняла, что вернулась.

По двору гулким эхом разнеслись шаги одного из моих стражей и смолкли в отдалении.

– Ваше Величество, – сказал он, – добро пожаловать домой.

Глава 2

Глубоко под землей мира живых, в месте, куда не проникает свет, в замке теней жила я.

Он располагался на высокой каменной платформе, его башни спиралями поднимались в бескрайнее небо Ёми, крыши были изогнуты, точно когти, а края расплывались в ночи, словно замок обвил, пытаясь задушить, черный туман. Большинство людей никогда не имели неудовольствия лицезреть мой чудовищный дом в кромешной тьме Ёми, но шинигами, как и я, видели его ясно и четко.

Я преклонила колени на выложенном гладкими плитками пустом дворе сразу за лотосовым прудом. Каждый вздох разносился во тьме вечным эхом. Временами ночь казалась такой тихой и пустой, что мне чудилось, будто она прислушивается ко мне, ждет меня, и стоит мне лишь подобрать правильные слова, как небо раскроется и сверху польется свет.

Один из моих теневых стражей парил рядом со мной в ожидании приказов, его фигура то угасала, то проявлялась четче, пульсируя, словно сердце. Моими стражами были создания, сотканные из теней, – нечеловеческие существа, рожденные из забытых снов мертвых, духи без тела, которое можно назвать домом, бесформенные и эфемерные. В моем дворце их было полно, как и служанок – женщин, навсегда привязанных к замку из-за сделок, когда-то заключенных с Идзанами. Большинство из них выторговывали еще немного времени в мире живых – либо для себя, либо для своих близких. Я понятия не имела, было ли их молчание обусловлено страхом или Идзанами заставила их умолкнуть каким-то проклятием.

– Пусть Тиё пришлет кого-нибудь убрать двор, – приказала я, увидев после себя грязные следы на камнях. Грязь больше беспокоила Тиё, чем меня, но я хотела, чтобы страж оставил меня одну.

– Да, Ваше Величество, – сказал он, растворяясь во тьме.

Прежде чем войти внутрь, я направилась к западному крылу двора, где тьма густела, словно патока, цепляясь за мои сандалии. Спустя несколько шагов я уже не могла разглядеть свои руки – и это с моим-то зрением шинигами. Мир сжался до медленного сердцебиения и струящегося по коже холодного пота; по мере того как мрак сгущался, на плечи все сильнее давила тяжесть тысячи миров.

На границе непроглядной тьмы я упала на колени, вытянув вперед руку. Ладонь прижалась к холодной стене, невидимой, но все же неуступчивой. За ней мрак был настолько плотным, что казалось, будто мир там просто перестает существовать.

Я уперлась в стену, чувствуя, как скрипят мои кости и протестуют суставы. Я была достаточно сильна еще до того, как стала богиней, могла стирать в пыль кирпичи и скручивать сталь словно тесто. После того как я стала богиней, мой гнев мог заставить дрожать горы, а мое прикосновение – разбивать алмазы. И все же стена, отделявшая меня от непроглядной тьмы, не поддавалась. С годами она ослабла – я слышала, как поскрипывают крошечные трещины, – но тем не менее продолжала стоять.

Поначалу я могла сидеть перед ней часами, ударяя в нее кулаком, ломая пальцы и выбивая запястья, но теперь я знала, что, сколько бы времени я ни потратила на удары, это не поможет, если я не буду достаточно сильна. Чтобы ослабить барьер, нужно поглотить больше душ. Так что, вместо того чтобы продолжать стучать по стене, я уронила подбородок на руки и уставилась во мрак, шепча тайную молитву и надеясь, что где-то там, в этой темной бесконечности, Нивен может услышать меня.

Находясь в отчаянии, люди предлагали мне все что угодно, лишь бы избавить себя и своих близких от страданий. Но мне больше некому было молиться. Я сменила на троне собственную богиню и теперь знала жестокую правду: божества так же беспомощны, как и люди, когда дело касается того, что действительно важно.

Я поднялась на ноги и поплелась обратно к дверям дворца, где, вытянувшись на посту, стояли еще два теневых стража. Как только я подошла, они поклонились, затем подняли большие металлические решетки, преграждавшие путь в замок, и впустили меня внутрь.

Тиё ждала прямо за дверьми со скрещенными на груди руками. Из всех служанок, оставленных Идзанами, я выбрала ее. Несмотря на то что Смерть часто размывает черты лиц, во взгляде Тиё всегда читалась готовность к внезапной атаке. Она была единственной служанкой, которая, казалось, сохранила частицу своей души после того, как шинигами съел ее сердце. У всех других были пустые глаза и поникшие от страха плечи, но на лице Тиё, когда я вызывала у нее недовольство, появлялось кислое выражение, которое нравилось мне намного больше. Я предполагала, что она умерла где-то в тридцать с небольшим, хотя строгость старила ее.

– На этот раз вы задержались, – заметила Тиё, хмуро глядя на грязные следы позади меня. – Богиня смерти разучилась быстро убивать?

– Как будто я заставила тебя ждать, – хмыкнула я, шагнув в дверной проем.

Тиё даже не пыталась скрыть неодобрение по поводу моего дополнительного сбора душ. Но она помогала мне, потому что я была ее богиней и попросила ее об этом, а ей хотелось верить, что богиня лучше знает, как поступить, хотя мы обе понимали, что это не так.

Взмахом руки я зажгла в коридоре церемониальные свечи, осветив дворец тусклым источником. Тиё вздрогнула, как будто я запустила фейерверки, но я проигнорировала это и прошла мимо, оставив на полу грязные следы.

Одно из многих изменений, которые я ввела после получения власти над Царством Вечной Ночи Идзанами, заключалось в том, что я всегда оставляла во дворце хотя бы слабый свет. Несмотря на то что с моими способностями шинигами я различала мебель и настенные картины даже в полном мраке, я также начала видеть лица там, где их быть не могло. В бесформенном вихре тьмы они возникали осколками и сливались воедино – смутные кошмары, которые рассеивались, стоило мне моргнуть, и появлялись вновь, когда я отворачивалась.

Тиё с поклоном открыла дверь в ванную комнату. Она попыталась, как и каждый день до этого, помочь мне раздеться, но я остановила ее взмахом руки. Другие слуги наполняли ванну обжигающе горячей водой. Я сбросила свою грязную одежду, оставив ее лежать на полу мокрой кучей.

– Сожги это, – велела я Тиё, залезая в ванну.

Моя одежда провоняла кровью, и спасти ее было невозможно, даже если бы я захотела.

– Обычно божества не тратят столько кимоно впустую, – упрекнула она меня, собирая грязный ворох ткани.

– Обычно божества ничего не делают, – парировала я, вымывая кровь из-под ногтей. – Они лишь наслаждаются человеческими молитвами, пока их подчиненные делают за них всю грязную работу. Но у меня есть задачи, выполнить которые правильно могу только я.

Тиё что-то уклончиво промычала себе под нос – она всегда так делала, когда не могла подобрать достаточно вежливые слова, чтобы ответить своей богине. Однако спорить Тиё не стала. Истории всех синтоистских божеств наполнены великими приключениями, грандиозными завоеваниями и слезливыми трагедиями, но все это происходило во времена зарождения мира. Начиная же с эпохи современности особенно деятельным, казалось, никто из них не был.

Хотя я и не ожидала, что кто-то из них примет меня с распростертыми объятиями, никто даже не соизволил послать мне весточку. Тиё немного рассказывала мне об их деяниях: когда по Японии проносились тайфуны, это, скорее всего, было дело рук Фудзина, бога ветра. А если начинало расти население – это вступала Инари, богиня плодородия. Однако никто из них никогда не осушал моря, не окрашивал небо в пурпурный цвет и не совершал богоподобного чуда – словом, не делал ничего, что нельзя было бы объяснить природой или удачей. Я представляла их безвылазно сидящими в своих дворцах и праздно наблюдающими за переменчивыми ветрами.

– Случилось ли в мое отсутствие что-нибудь важное? – спросила я.

Тиё прекрасно понимала, что под словом «важное» я имела в виду любую ситуацию, с которой мне нужно разобраться немедленно, потому что в противном случае мир рисковал погрузиться в хаос и разруху. Со всем остальным она могла справиться сама.

– В Ёми все спокойно, Ваше Величество, – ответила она. – Сейчас Обон – а значит, мертвые наверху.

Каждый год я неизменно забывала о фестивале Обон, пока он не подкрадывался вплотную, отмечая увядание лета и уход еще одного года, за который ничего не изменилось. Сейчас этот праздник стал буддийским, но я соблюдала его как синтоистская богиня, потому что эти две религии давно переплелись в жизнях японцев. Каждый год души умерших возвращаются в свои родные земные города, следуя за зажженными огнями. Спустя три дня празднеств и танцев огонь провожает мертвых обратно в Ёми. Обычно это означает, что меня никто не побеспокоит целых три дня.

– Но в тронном зале ждут шинигами, – добавила Тиё.

– С какой целью? – Я нахмурилась и провела пальцами по мокрым волосам. Вода помутнела от крови.

– Полагаю, они надеются на перевод.

Я вздохнула, кивая и стирая со лба кровь. Моя вина, что я осмелилась надеяться, будто Обон подарит мне несколько дней покоя и тишины в Ёми. Разве я имею право на это?

– Полагаю, сказать им, чтобы они пришли завтра, ты не можешь, верно?

Когда Тиё повернулась к свету, словно обдумывая мою просьбу, ее губы дернулись в тонкой улыбке, а глаза сверкнули, точно заточенные кинжалы. Ей приходилось проявлять терпение, и я знала, что оно не бесконечное.

– Ладно, – отозвалась я, глубже погружаясь в воду, – но я не стану встречаться с ними, пока выгляжу как мокрая кошка. Так что им придется еще немного подождать.

– Разумеется. – Поклон Тиё показался мне саркастичным, хотя я не смогла бы это подтвердить. – Я позабочусь о вашей одежде и прикажу вымыть полы, – добавила служанка, поворачиваясь к выходу.

– Тиё.

Она остановилась в дверях.

– Да, Ваше Величество?

Задавая следующий вопрос, я не нашла в себе смелости взглянуть на нее, потому что знала, что легко прочту ответ по ее глазам. Вместо этого я уставилась на свое отражение в мутной воде – уродливое и грязное, прямо как я.

– Стражи нашли что-нибудь в непроглядной тьме? – спросила я.

Каждый день перед ее ответом наступало мгновение тихого ожидания, когда я затаивала дыхание, позволяя себе надеяться. Иногда я останавливала время и цеплялась за этот миг еще немного, мечтая, что, может быть, сегодня – именно тот день.

– Нет, Ваше Величество, – произнесла Тиё. В этот момент в ее голосе обычно появлялась мягкость. – Может быть, завтра.

– Да, – отозвалась я, так сильно ерзая в ванне, что отражение рябило и ломалось, – может быть.

Она снова поклонилась и поспешно вышла. Я взглянула на свое кольцо на столике и погрузилась под воду.

Я закрыла глаза, и на меня обрушилась волна свежих душ, тепло закружилось в моей крови, обжигая меня всю, от сердца до кончиков пальцев. Я всегда чувствовала, когда мои шинигами приносили свежие души. Перед закрытыми глазами проносились тысячи имен, под веками вспыхивали кроваво-красные кандзи[3]3
  Китайские иероглифы, используемые в современной японской письменности наряду с хираганой, катаканой, арабскими цифрами и ромадзи.


[Закрыть]. Боль в костях немного утихла, ко мне вернулось тепло. С каждой новой душой я все меньше чувствовала себя самозванкой, которую совсем недавно протащили сквозь влажную землю и у которой болел переполненный сердцами желудок, и чуть больше – настоящей богиней.

Я вышла из ванной и направилась в свою комнату, где уже ждали слуги с чистой одеждой.

Когда я впервые села на трон, меня пытались обрядить в такие тяжелые, двенадцатислойные одежды, что я едва могла стоять.

– Императорский дзюни-хитоэ – подобающая одежда для богини, – сказала тогда Тиё.

Но я не чувствовала себя богиней ни тогда, ни сейчас. Я была просто жалкой девчонкой, чей гнев погубил сначала ее брата, а потом и жениха, и ее утешением за это стала одинокая вечность во тьме. Я не заслуживала трона и не желала его. Но это был единственный способ остаться в Ёми, на границе непроглядной тьмы, – и дальше следовало либо дождаться, пока стражи приведут Нивена обратно, либо набраться достаточно сил, чтобы сломать стену и отправиться за ним самой. А до тех пор мне придется играть эту роль.

– Я хочу простое черное кимоно, – сказала я тогда Тиё. – Меня не интересует красота – мне нужна свобода движений.

– Ваше Величество, – отозвалась Тиё, и ее лицо исказилось, – черный – это чересчур траурно для богини.

– И что с того? – Я сбросила последние пурпурные одежды на землю и осталась в нижнем белье. – Мой брат исчез, моя мать умерла, я вонзила церемониальный кинжал в сердце своего жениха. Так что я имею право носить траур, если захочу.

Тиё ничего не ответила, лишь низко поклонилась, чтобы скрыть выражение своего лица, а на следующий день пополнила мой гардероб такими же темными кимоно, как бескрайнее небо Ёми, и с тех пор я носила только их.

Слуги одели меня, туго затянув кимоно сзади. Даже сейчас все это напоминало мне о том, как один человек впервые помог мне надеть кимоно. Его руки тогда сияли, точно лунный свет, и пахли соленой морской водой.