Текст книги "Миллениум"

Молитва

День уже приближался к закату. Долго петляя в сосновом лесу, дорога терялась у подножия зеленой горы, усыпанной скалистыми склонами, словно шоколадный трюфель вафельной крошкой. Где-то с обратной ее стороны должно быть море.

– Море и горы – что может быть прекрасней?!.. – сказал ОН, окидывая взглядом знакомые дали.

– Прекрасное можно отыскать повсюду, но здесь правда очень красиво, – призналась ОНА.

То, что этот сказочный угол оказался заповедником, – о чем свидетельствовал скрытый за деревьями указатель, – его ничуть не озадачило.

– А нас точно сюда пустят?

– Пустят, не переживай!

В домике смотрителя, что стоял у самой горы, утопая в роще гигантских грецких орехов, проживали милые и приветливые хозяева. Они уже не раз встречались прежде. Путешественникам было разрешено оставить машину во дворе, и были предложены замечательные апартаменты на сеновале… от которых странная парочка, переглянувшись, отказалась, испросив разрешение переночевать на вершине горы (до которой нужно было еще добраться).

Глядя на их разукрашенные лица, смотритель невольно подумал: «Эти двое умеют выяснять отношения!.. Все же колотить женщину, даже если та стала причиной заслуженного озлобления, – занятие неинтеллигентное… Хотя, надо отдать должное, ОНА его тоже отделала от всей души! Умеет! Ох, шальная, наверное, девка!»

– Что ж, молодые люди, – сказал хранитель заповедника, пытаясь не смотреть на ее щеку, будто ОНА скрывала там мяч от пинг-понга, – отправляйтесь… Только искренне прошу: ищите более гуманные формы диалога… Согласие вам да любовь! В добрый путь!

Они переглянулись, желая понять напутственные слова старика, и даже попытались изобразить нечто похожее на удивление, как это обычно делают, выдвигая вперед нижнюю губу и изгибая линию рта дугой, но желаемая гримаса у обоих сразу затерялась в припухлостях и подтеках.

Небольшая взятка была уплачена, резолюция подписана, спальный мешок армейского образца ОН всегда возил с собой, тут же нашлись консервы в необычной зеленой коробке, и, дав клятвенное обещание не разводить костров, визитеры направились к вершине.

Солнце еще не утонуло в море и в ожидании этого трагического момента одаривало всех своим угасающим теплом, лаской и заботой, чтобы добрая память не покидала эту землю даже ночью. Солнечные лучи – нежаркие и мягкие, будто бархатный ковыль, – ласкали листья, траву, гладили уже остывающий камень, гладили ее плечи, голые садненные колени и запутывались в ее волосах. ОН шел впереди, протягивая ей руку на крутых уступах. ОНА охотно тянула к нему свою ладонь, но всем видом показывала сноровку и ловкость. ОН временами бросал в ее сторону оценивающие взгляды и восхищенно отмечал: сколько достоинств уместилось в одном человеке.

Цикады еще издали заприметили нежданных слушателей и с такой страстью ударили по своим цимбалам, что от их пения закладывало уши и приходилось говорить громче; они надрывались так, будто доставлены были в большой концертный зал, где изысканная и притязательная публика, обмахивая себя веерами, наблюдала за ними сквозь золоченые лорнеты.

Ее ноги были сплошь покрыты белыми известковыми царапинами. ОНА слегка устала, но старалась выказать бодрость; изредка улыбалась и молчала. ОН сделал привал, давая ей отдохнуть, достал бутылку воды и протянул девушке. ОНА пила, проливая воду на грудь, и пенящиеся струи стекали, оставляя на белой майке темные полосы.

Последние двенадцать часов все случившееся походило на фантастическую смесь жанров и пародий, замешанных в разноцветном котле каким-то чудным режиссером, где все события сжались, скомкались, сплелись в сумасшедший узор или вычурный коллаж с несуществующими, казалось бы, в реальной жизни персонажами, с сочетанием несочетаемого и восхитительным бредом безумного каталонца.

Не отрываясь, ОНА смотрела на его загорелое лицо, выгоревшие волосы, редко смеющиеся тонкие губы, не совсем ровный нос и рану вдоль левой брови. Даже если волшебным ластиком стереть следы недавних побоев, его внешность было из разряда тех, к обладателям которой, обычно не подходят на улице, чтобы спросить «который час» или «как добраться до станции метро». И, пожалуй, если бы они впервые встретились, когда ОНА сидела одна на пустой автобусной остановке, ОНА бы скорее попросила тех троих подвести ее, только бы не остаться с ним наедине.

«Как обманчива наружность», – размышляла ОНА, несколько смутившись, хотя в душе твердо знала, что давным-давно – еще утром – приняла его целиком, со всеми недостатками, изъянами, шрамами… и всеми несовершенствами, которые еще всплывут в будущем. Это читалось в ее глазах.

Поймав на себе ее пристальный взгляд, ОН подумал: «Какой бесконечный день. От него еще можно ожидать каких угодно сюрпризов». Хотя главным сюрпризом, потрясением и чудом для него, конечно, была ОНА.

– Так чем ты занимаешься?

– Я рисую… – многозначительно ответила ОНА.

– Ты будешь художником?..

– Я могу быть кем угодно! но важнее всего – я рисую. У меня есть свой остров… вернее, я его придумала, нарисовала и живу в нем.

– И что это за остров?

ОНА задумалась и улыбнулась:

– В моем небе перламутровые облака переливаются на солнце живыми красками; закаты сиреневые, как бескрайние поля лаванды, а восходы пылают, как осенние кленовые листья; в моих озерах всегда спит одна из лун, и позолоченные деревья – сиамские близнецы, разделенные берегом, – как зачарованные смотрят на них в тишине; мои горы окутаны не холодным белым саваном – мои снега будто облюбовали тысячи фламинго, а мои долины – палитра цветов самых удивительных оттенков.

– Красиво!.. – засмеялся ОН и, немного подумав, спросил: – Ты живешь там одна?

– Пока одна… но есть свободное место! – тоже засмеялась ОНА.

– А как же университет?

ОНА пожала плечами:

– Хочется жить для души, только душа продолжает таскать за собой тело, как потрепанный кожаный чемодан, и никуда его не выбросишь – так что иногда я буду юристом… По всей вероятности, даже хорошим юристом. Сегодня меня били по голове и таскали за волосы, но я готова пересказать тебе Институцию римского права и законы XII таблиц, как будто экзамен был только вчера!.. Я умная!

– Твой чемодан не такой уж потрепанный!.. – возразил ОН. – Еще очень даже ничего… почти новый!

– Ты еще внутрь не заглядывал! Знаешь там сколько интересного?! – подмигнула ОНА. – А ты был прилежным учеником?

– Когда я был студентом, – начал ОН в привычной манере, стараясь о себе говорить реже, – наш декан однажды, будучи человеком веселым и с причудами, перед сессией объявил: «Кто самым оригинальным способом войдет в аудиторию и представится – тому без сдачи предмета будет выставлена положительная отметка и открыта дорога на вышестоящий курс». Слушатели, естественно, дружно приступили к конкурсу – кому охота учиться? Кто-то заходил в класс вверх ногами, держа документы в зубах; кто-то умудрился влезть в окно третьего этажа, притащив невесть откуда лестницу… Всех дурачеств уже и не припомню. А победу одержал один лентяй, который открыл дверь, из коридора зашвырнул зачетную книжку на стол, за которым сидел преподаватель, и с грохотом захлопнул ее обратно. Через пять минут дверь открылась, и из нее вылетела все та же книжка. Когда студент в нее заглянул – увидел отметку об успешной сдаче экзамена за подписью декана. Примерно таким учеником я и был!

– И где же ты учился? Ты кто, вообще?

– Неуч.

– Ммм! – произнесла ОНА, и в этом звуке слышалось удивление, граничащее с сомнением, причем второго было на порядок больше.

– В твоей профессии так сдавать экзамены можно. А юриспруденция – ремесло обстоятельное и ответственное… Правда, пока я плохо себе представляют, как будет выглядеть моя работа… Скорее всего, я буду просто рисовать… всю жизнь… и умру с мольбертом у кровати и перепачканным красками носом…

– А ты смешная, – рассмеялся ОН, но в следующее мгновение сделался серьезным.

О чем-то подумав, ОН поднял с земли кусок хрупкого известняка и протянул ей:

– Может нарисуешь?..

– Что? – спросила ОНА.

– Окно в свой мир, например! – ответил ОН.

– Добро пожаловать! – улыбнулась ОНА и на огромном камне появились очертания волн, накатывающих на берег, горы, взмывшие к облакам, и силуэты двух человек держали друг друга за руки – ОН и ОНА.

– Окно открыто до первого дождя! – зазвенел ее задорный смех. – Поторопись!

Недолго отдохнув, они продолжили восхождение, пробираясь между древовидных можжевельников, реликтовых тисов и колючих кустов боярышника, висящих, будто альпинисты, на крутых склонах; затем шли горными лугами и поднимались все выше и выше.

– Посмотри какое необычное зрелище! – указала ОНА.

Действительно, ничего подобного раньше ей видеть не приходилось: в скале был сооружен внушительных размеров грот, сотворенный не то природой, не то человеческими стараниями; а более всего – в результате их совместного творчества.

Отвесные стены, словно своды готического зала, с трех сторон окружали каменную плиту – ровную, как первый лед на реке в морозную безветренную ночь. В углу этой комнаты был колодец, вырубленный в мшанковом известняке. Видно было, что некогда, в стародавние времена, тот был обложен по кругу камнями. Сейчас же колодец был полуразрушен, но родник и поныне источал холодную воду, которая собиралась сначала в небольшую чашу, потом стекала по борозде дальше, по склону, и терялась в кустах орешника.

– Это древние святилища – азисы, – объяснил ОН.

– Оазисы?

– Азисы – от греческого «святой». Здесь в окрестностях хоронили праведников и поклонялись этому месту… Рядом должно расти священное дерево, в котором жила душа этого праведника, а на ветви привязывались красные или зеленые лоскуты… Смотри!.. – ОН показала на старую черешню, которая росла будто из камней в прорубленном квадратном проеме. Ствол ее, невероятного диаметра, был спилен почти у основания, но дерево не пожелало умирать, – а может душа праведника не хотела остаться без пристанища, – и боковая ветка, словно солдат, схвативший флаг у падающего впереди знаменосца, устремилась ввысь, вбирая в себя соки священной горы и превращаясь в новое дерево. На его ветвях были привязаны разноцветные ленты, уже выцветшие, но все еще хранящие чьи-то маленькие трагедии и чаяния.

– И что нам с этим делать? Какому Богу молится? Помянуть Зевса или читать «Отче Наш»? – спросила ОНА, с интересом оглядывая причудливые конструкции.

– Мне кажется, разницы нет! Здесь молились греки, караимы, христиане, потом мусульмане… а потом проводились собрания пионерских дружин… – улыбнулся ОН. – Думаю «наверху» две тысячи семьсот девяносто шесть языков слышатся одинаково; а прижимают ли люди ладони к лицу во время молитвы или вскидывают их к небу – попросту неважно… И нет надобности в переводчике или чтеце по губам…

В таких местах проделывался обряд под названием «ставрос» – с греческого «крест», – продолжал ОН удивлять этнографическими познаниями. – Надо прислониться спиной к скале, принять форму креста: сомкнуть вместе ноги и расставить в стороны руки… и просить.

– Что ж… раз надо – пошли! – сказала ОНА и направилась к потрескавшемуся камню.

Они встали рядом, точно как предписано в инструкции, и вытянули руки, касаясь друг друга пальцами.

– Глаза закрывать? – спросила ОНА.

– О том ничего не сказано… – ответил ОН, принимая, честно говоря, происходящее легковесно и без трепета.

– Я, пожалуй, закрою…

ОН повернул голову в ее сторону, когда ОНА уже закрыла глаза, и никак не мог оторваться… Мягкие, шелковые волосы, собранные каким-то шнурком в «конский хвост»; прямой нос с небольшой горбинкой и веснушками на переносице; губы, выражающие одновременно и детскую серьезность и отчаянное озорство; плечо с татуировкой в виде полукольца, напоминающей завитые языки пламени или шотландские руны; грудь в облегающей майке под расстегнутым жилетом из синего хлопка, описать которую одним словом было бы несправедливо, а вдаваться в подробности у стен святилища – совершенно ни к месту… Но и того, что ОН отметил, было достаточно, чтобы задуматься… глубоко задуматься: «А есть ли в эту секунду еще где-нибудь «божество» важнее, ближе и дороже, чем эта человеческая душа, вдруг возникшая из ниоткуда и стоящая у замшелого камня, с сосредоточенным видом прося чего-то у Проведения?.. Можно ли служить двум богам, когда ради «одного»… в смысле «одной», ты уже готов на все?.. Неужели я богохульствую?.. – подумал ОН, но с долей иронии. – Хоть бы спросить у кого?.. Может у черешни?.. Вот как жить на свете без пастыря?.. Как?.. – ОН вздохнул и еще раз пристально на нее посмотрел: – Интересно, о чем ОНА теперь думает?..»

В отличие от него, ОНА отнеслась к событию без всякого ребячества… И хоть читать чужие мысли – занятие не менее унизительное чем, приняв неблагообразную позу, заглядывать в замочную скважину, тем не менее, ее внутренний диалог был нижеследующим: «Господи, прости, что дожила до таких лет, – мне уже двадцать два, – а я ни одной молитвы до сих пор не знаю… Прости!.. Господи Боже, ты же знаешь: я так одинока?!.. Ты дал мне очень много… Так щедро одарил. Спасибо Тебе!.. Я не глупая, и говорят – красивая… Но разве Ты создал меня для того, чтобы самодовольно заглядываться в зеркало!.. Или, быть может, Ты создал всех нас для счастья?.. А ведь я несчастна… Господи, я иногда хожу в церковь и живу по Твоим законам; я никому не делаю зла… Неужели я не заслужила? – извини за нескромность… Ведь на этот раз все иначе?.. Правда?.. Спасибо, что, наконец, услышал меня!.. Благодарю!.. ОН мне так нравится!.. Этот хулиган с интеллигентными манерами… или наоборот… что стоит сейчас у стены. ОН ведь настоящий, верно?.. Ты же не собираешься его забрать у меня?.. Пожалуйста!.. Снизойди!.. Очень прошу!.. ОН мне так нужен!.. ОН хороший!»

Тот, о ком шла речь стоял по соседству, в месте, из которого уже сотни и тысячи лет возносились к небесам людские стенания, вопиющие: «Спасите наши души», месте, которое, без сомнения, примелькалось там, в поднебесной, и которым не воспользоваться – было бы безответственно и преступно… Но глубоко внутри ОН предвидел… хотя может и ошибался, что «больному» бесполезно, и даже смешно, просить у врача то лекарство, которое ему нравится, ибо только врач знает, что ему поистине нужно. У пациента есть лишь одно право – довериться и смиренно ждать.

Закончив причитать, ОНА, с чувством выполненного долга, открыла глаза и повернулась к нему. ОН уже давно смотрел на нее – на шептание ее губ, невольную мимику, прерывистое дыхание – и отвел взгляд.

– Я знаю еще одну легенду!.. – продолжил ОН.

– Тебе уже впору водить экскурсии! – засмеялась ОНА.

ОН опустил поднятые крестом руки и повернулся к ней, облокотившись боком о скалу.

– Когда-то в этих горах жил греческий врач, и было у него два ученика – два близнеца. Прошли годы, и ученики превзошли в искусстве врачевания своего учителя, и тот из ревности убил обоих… Но очень скоро – раскаялся и просил Бога, чтобы на месте совершенного им злодеяния забили родники, вода которых лечила бы так же как некогда убитые братья. День и ночь изливал старик молитвы, и, в конце концов, на месте убийства появились два ключа с чудесной водой… Врач после этого помешался, оставил христианскую веру и принял магометанство… Вот такая история!.. Может это случилось именно здесь?

– Это грустная история, – нахмурилась ОНА.

– Зато вполне современная.

– Зависть всегда современна. В том старом, которое так восхваляют, – заурядности и ничтожества писали кляузы-доносы на успешных и талантливых коллег, чтобы занять их пост.

– Заурядности во все времена не любят ничего яркого. Да разве только они? Яркий свет слепит глаза; люди знают, что без него тоскливо и не растет хлорофилл, но каждый раз стараются спрятаться в тень.

– Может быть и так, но зачем же за это расстреливать?.. Помнишь ужасное дело о врачах?

– А ты помнишь ужасное дело о гномах, русалках и драконах? – перебил ОН ее, откровенно иронизируя. – Сколько же жизней они загубили, мерзавцы!.. Только верить всему – занятие неблагодарное. Я не отрицаю факт, что были невинные жертвы… В любом веке будут невинно убиенные, и это очень прискорбно… Правда, если хорошо покопаться, – в каждом из нас отыщется грешок, а, быть может, и не один, за который нас следовало бы распять; просто за давностью лет мы о нем забываем и думаем, что нам все сошло с рук; вот только для этого правосудия «срока давности» нет…

– Но ведь есть архивные данные, родственники, свидетели…

– Мы не жили тогда, и не нам судить о поступках других… Но я знаю точно, что было вчера, и что творится сегодня. Я видел это собственными глазами и держал это в своих руках, вот как тебя, когда мы забирались на скалу или когда наши пальцы касались друг друга у этого камня. У тебя есть прошлое, и, вероятно, в нем найдутся нелицеприятные моменты, но для меня это не имеет значения – я знаю какая ты сейчас, и мне этого довольно.

– Нельзя забывать плохое, нельзя забывать преступления – или они повторятся снова…

– Еще важнее не забывать хорошее – иначе оно не повторится никогда! Хорошее надо ценить; а без плохого ты никогда не узнаешь ему цену. Если бы не досадное происшествие, которое случилось с нами на дороге – я бы никогда не узнал тебя, а ты меня…

– Ты уже три раза повторил «никогда»…

– Это лишь звук, лишь метафора, что означает необратимость всего, происходящего вокруг. Тебе только кажется, что, если не сегодня – то завтра уж точно, мы обязательно бы встретились при более веселых обстоятельствах, и выглядели бы посвежее и интереснее, – хотя твоя внешность меня и теперь устраивает, – и можно предположить, глядя в твои ясные очи, не оттененные этой синевой, и на твое белое лицо с пропорциональными губами, а не как сейчас: одна больше, другая… еще больше, – очарованный, я бы побежал за тобой куда угодно… или даже лучше ты за мной и… Благополучный финал придумаешь сама… Но этого не будет, поверь! Два раза подряд можно только упасть в гололед, но никак не выиграть лотерею. Второй раз нам уже не встретиться.

ОНА посмотрела на него и улыбнулась:

– Темнеет… Может, останемся ночевать здесь?

– А ты не боишься, что среди ночи два брата-близнеца тронут тебя за плечо и ласково спросят: «Как самочувствие?.. На что жалуешься?..» А пока ты будешь громко кричать, пугая кабанов, тихо уйдут в свою черешню?..

– Ты прав: место жуткое… – согласилась ОНА, обводя тревожным взглядом сакральные плиты. – Поднимаемся выше… к солнцу!

К вечеру они забрались на самую вершину. Пусть это была не Джомолунгма, но оба в ту минуту почувствовали себя тем самым великим и скромным новозеландцем, что покорил ее первым. Вид, который открылся – потрясал, восхищал, ошеломлял и завораживал своей неправдоподобностью; это напоминало и полет, и пробуждение, и прозрение, и первую близость с женщиной… Горные хребты, утопающие в тропических растениях, стеной обрывались в море; и в каменных глыбах, обрамленных морской пеной, явственно угадывались очертания тех самых трех китов, на спинах которых покоилась вся земля, – и они стояли на самом ее краю. Теплый бриз трепал их волосы, а огромный утес, разрезая изумрудные, с золотым отливом, волны, уносил их корабль в новое тысячелетие…

Глубоко за полночь, уставший и счастливый, ОН сидел на кромке белого камня, свесив ноги в бездну; и эта панорама, эти ощущения, будут всплывать в его памяти снова и снова. ОНА сидела рядом, поджав по-турецки одну ногу, и, облокотившись на его плечо, смотрела вниз, где далеко-далеко, на еле уловимой в сумраке границе берега и моря, искрились, словно ночной планктон, огни маленького поселка. Они вели смешной и бессмысленный разговор: о каком-то Миллениуме, будущем и прочей ерунде, и не придавали сказанному ни малейшего значения. Им было хорошо вместе…

Спящие горы окутала ночь: тихая, теплая и лунная. Слышен был каждый шорох. Цикады сложили свои скрипки в футляры и отправились на заслуженный покой. Мрак, неразлучный с криками неведомых птиц, вернул отхлынувшие было утренние неурядицы. ОНА снова загрустила, невольно вспоминая, что была, возможно, на краю гибели; думала о том: почему все так произошло? почему это произошло именно с ней? ищут ли ее по-прежнему злые люди? и как добираться домой без паспорта?

В этот самый час где-то в кустах, копошились дикие кабаны – эти сильные и свирепые звери – но после всего, что случилось, ей не было страшно. Лучшее средство от любой неприятности – еще большая неприятность!

Круговорот событий, уместившихся в один день, можно было смело растянуть на целый год, и тот не показался бы скучным; но столько приключений сразу – истощили ее непривыкшие к такой бурной жизни нервы, и ОНА долго не могла уснуть. Лишь под утро усталость взяла верх и ночь, с ее тягостными мыслями, отступила. Словно тень от ночного фонаря, что ползет по мостовой и фасадам домов, превращаясь в ужасного монстра, – с первыми лучами солнца делается крохотной и безобидной, и вы даже можете сделать из нее веселую фигуру орла или собаки; а ближе к полудню тень сама всего боится и пугливо прячется за нашими спинами.

Рассвет хоть и воскресил былые напасти, но они уже не казались такими трагическими и безнадежными. Когда рядом любимый человек, все беды делятся на два, когда ты один – умножаются. В это утро не хотелось думать о грустном. Душа поднялась до самых облаков, пела, искрилась на солнце, требовала любви и счастья, брезгливо отворачивалась от грядущих невзгод и прочих каверз судьбы. Преглупое занятие кутаться в шубы летом в ожидании суровой зимы. Всему свое время!