Текст книги "После того как ты ушел"

Глава четвертая

В моей квартире царит какая-то потусторонняя тишина. Не думаю, что раньше я замечала, что тишина может со мной разговаривать. Переступая порог, я чувствую себя так, будто оказалась по ту сторону реальности. Обычно уже одно ожидание скорого возвращения Джастина давало мне ощущение полноты жизни. Не успев войти на кухню, я замираю на месте, и на миг от острого осознания его отсутствия у меня вновь перехватывает дыхание.

Я даже не могу сказать себе, что Джастин уехал в командировку в Лондон и вернется в пятницу, ведь это неправда. Цифры на микроволновой печи подмигивают мне. Внезапно с легким гудением пробуждается к жизни холодильник. Но все равно, и вокруг, и внутри меня властвует все та же бездонная, жуткая тишина.

Я машинально снимаю жакет и сбрасываю с ног туфли на маленький коврик у двери. Войдя в спальню, расстегиваю юбку и позволяю ей упасть на пол – чего никогда бы не сделала, будь рядом Джастин. Краешек его рубашки с короткими рукавами, как и утром, выглядывает из корзины для грязного белья. Кажется, она занимает куда больше места, чем полагается. Будь Джастин дома, он исправил бы эту оплошность: он терпеть не может неаккуратности. Джастин поставил бы мои туфли в шкаф, а из щетки в ванной вытащил бы волосы, которые в ней застряли.

– Как ты можешь жить с неряхой? – в шутку спросила я его однажды.

Он ответил:

– Мне нравится каждый день учиться чему-то новому.

За дверью спальни все еще висят в прозрачных мешках его вещи, побывавшие в химчистке: два лучших деловых костюма, которые рано или поздно понадобятся Джастину. Разве они ему больше не нужны? Если он остановился в отеле – который я могла случайно проглядеть, – то неужели отдает свои вещи в прачечную? А нижнее белье стирает в раковине? Нет, Джастину это не понравилось бы. У него во всем должен быть порядок. Он обязательно заберет свои вещи. Если он сподобился заехать сюда из аэропорта за своей машиной, то почему не взял заодно и одежду? И не означает ли это, что он не собирается расставаться со мной по-настоящему?

Звонит мой мобильный телефон. Я вдруг понимаю, что зациклилась на вещах Джастина, ведь это единственное, что может вернуть его обратно. Для меня не остается незамеченным и тот факт, что собственные тряпки могут значить для него больше, чем я.

Салли. Увидев на экране ее имя, я застываю. Ее слова все еще причиняют мне боль. Скучный и начисто лишенный амбиций Джон, который до сих пор работает клерком в городском административном центре, куда попал сразу же после окончания школы… Джон, которого интересуют лишь цены на недвижимость и который всегда скрывает свое мнение, вдруг решил высказать его в отношении Джастина. Мысль о том, что сейчас мне придется разговаривать с Салли, вызывает у меня страх и тоску. Раньше такого не было. И это очень странное чувство.

Я слушаю голосовое сообщение, которое она для меня оставляет; комнату наполняет ее мягкий, мелодичный акцент уроженки Северо-восточной Англии.

– Привет, Элис. Послушай, я тут еще раз прокрутила в голове все, что сказала тебе сегодня за ленчем, и поняла, что многое должна была сформулировать по-другому. Наверное, я была настолько потрясена, что говорила не думая. Разумеется, я не имела на это никакого права. Надеюсь, ты на меня не злишься. Мне очень жаль, что я ляпнула, будто Джон никогда не доверял Джастину. Это было, мягко говоря, бестактно.

Я цепляюсь за ее слова. «Джон никогда не доверял…» Чуть раньше она выразилась несколько иначе.

– Как бы там ни было, позвони мне, когда захочешь поговорить. То есть если тебе еще не противно со мной разговаривать. Я готова помочь тебе, чем смогу. Ты сама это знаешь. Как всегда. Договорились? И дай мне знать, как только получишь какие-либо известия от Джастина.

Когда Салли нажимает отбой, на меня вновь обрушивается пустота. Я возвращаюсь на кухню, чтобы занять себя чем-нибудь и отогнать панику, которая вновь ко мне подкрадывается. Я заглядываю в холодильник, но полки по-прежнему пусты – возвращаясь домой с работы, я забыла купить продукты. У меня нет даже молока, ни капли! На буфете лежит стопка меню из ресторанов, торгующих едой на вынос, но мысль о том, что сначала мне придется их перебирать, а потом решать, что заказать – индийские или китайские блюда или просто пиццу, – наводит на меня тоску. Я возвращаюсь в гостиную, на ходу набирая эсэмэс-сообщение для Салли: Я не сержусь. Потому что я и вправду не сержусь – точнее, сержусь совсем чуть-чуть. Эсэмэска мгновенно улетает в эфир.

Я присаживаюсь на подлокотник дивана, и тут мне на глаза попадается наш автоответчик. На нем мигает маленький красный огонек. Очень немногие знакомые по-прежнему звонят на наш домашний номер. Я поднимаюсь на ноги и нажимаю кнопку воспроизведения. Тишину заполняет голос матери Джастина.

– Привет! – слышу я ее неуверенный возглас.

Затем на линии раздается треск, и связь обрывается. Обычно, если Бри хочет поговорить с Джастином, она звонит ему на мобильный.

Мы с ней никогда не были близки. Но вовсе не потому, что я не пыталась наладить контакт. Я и в отношениях со своей мамой не чувствовала особенной близости, и потому мысль о том, чтобы наладить отношения с матерью Джастина, пришлась мне по душе. Впрочем, Бри никогда не проявляла ко мне особого интереса. Салли как-то заметила, что есть матери, которые с раскрытыми объятиями приветствуют выбор своего сына (как случилось с самой Салли), но встречаются и свекрови другого типа, для которых жена их обожаемого мальчика всегда будет недостаточно хороша для него. Да и, если быть откровенной, отношения самого Джастина с матерью всегда представлялись мне чуточку загадочными. Еженедельные ужины по средам. Бри неизменно звонила сыну по любому «мужскому» поводу, даже в два часа ночи. Когда мы собирались втроем и Бри начинала рассказывать какую-нибудь историю, смотрела она при этом только на Джастина. Впрочем, мне ее жаль. Когда умер отец Джастина, ей было столько же, сколько сейчас мне. Джастин говорил, что ему всегда хотелось уберечь и защитить мать, даже в детстве, когда он был еще маленьким. И он решил заполнить собой пустоту, образовавшуюся после смерти отца. Помню, как он сказал, что готов был смириться с собственным несчастьем, но не с тем, что несчастлива его мать. Для будущей невестки все это звучало не слишком обнадеживающе. Бри подавляла меня одним своим присутствием. Так что, увы, я скорее разобью себе молотком коленные чашечки, чем позвоню ей во время личного кризиса. Но если кому-то и известно, что происходит с Джастином, так это Бри.

Второе сообщение тоже было от нее.

– Извини, – говорит она. – Кажется, мой второй телефон сломался. Я звоню, чтобы узнать, как прошел ваш медовый месяц. У тебя все должно быть в порядке, и ты уже наверняка вернулся в реальный мир. Надеюсь, обратный полет был не слишком утомительным. Сегодня ты уже вышел на работу. Словом, думаю, что у вас обоих все хорошо. Позвони мне, когда войдешь в обычный ритм.

Она ничего не знает.

В животе у меня урчит, и я уверена, что это не от голода. Я иду в спальню и ложусь на кровать, пытаясь справиться с надвигающимся нервным срывом… Должно быть, я задремала, и писк сообщения, присланного по электронной почте, едва не заставляет меня подпрыгнуть от неожиданности. Когда я открываю глаза, вокруг уже темно, лишь огни на реке Тайн отражаются в наших больших незашторенных окнах. Сонно щурясь, смотрю на будильник. Три часа ночи.

У Джастина всегда были проблемы со сном, так что я легко могу представить, как посреди ночи, терзаемый угрызениями совести, он садится за стол и отправляет письмо по электронной почте. Послушай, прости меня! Не знаю, что на меня нашло. Я могу приехать домой? Давай сделаем вид, будто ничего этого не было, а?

Но это не Джастин. Это – моя старая знакомая по университету, которая сейчас работает в Афинах. Поддерживать связь в ее представлении – это пересылать мне несмешные шутки, сетевые приглашения для обмена рецептами и ссылки на видео в Ютубе, в которых спаниели вылизывают стеклянные двери или опорожняют корзины с мусором.

Впрочем, я все равно уже проснулась. Не успев передумать, я нахожу последнюю эсэмэску, которую прислал мне Джастин, и начинаю набирать текст.

Поговори со мной. Это нечестно. Что бы ты ни сказал, это не сможет причинить мне боль сильнее той, которую я уже испытываю.

Вот только я не уверена, что это правда.

Я смотрю в окно, сознавая, что до рассвета еще далеко, и слушаю свое неровное дыхание. Проходит несколько секунд, и Джастин присылает ответ.

Глава пятая

Эвелин

18 декабря 1983 года

Газеты наперебой кричали о трагедии. Погибли шесть человек. Семьдесят пять получили ранения. Марк сидел на другом конце обеденного стола из полированного грецкого ореха, и только его здоровенные кисти выглядывали из-под развернутой «Санди таймс».

– Чертова ИРА позвонила самаритянам за тридцать семь минут до взрыва! Террористы предупредили их о том, что собираются сделать! И теперь никто не может понять, почему полиция опоздала. Убийцы! Они посмели взорвать бомбу в «Хэрродсе» в субботу, накануне Рождества! И когда только закончится эта эпоха террора?

Сегодня утром он почти не обращал на нее внимания. Не заметил произошедших с ней перемен. Не удостоил даже взгляда, который позволил бы ему понять, какая внутренняя борьба идет в ее душе, какие бесконечно противоречивые страсти в ней бушуют. Марк никогда ничего не замечал. Поэтому от него так легко было скрыть что угодно.

«Прости, но я не знаю, как тебе об этом сказать. Я передумала…»

Расчет? Сердце? Разум?

– Я думал, что сегодня мы где-нибудь поужинаем. – Марк смотрел на нее поверх газеты, словно искушая вернуться из неведомой дали.

Она до сих пор так и не притронулась к своему завтраку. Его голос доносился до нее словно издалека. Она смотрела на себя как будто со стороны. Кто бы ни сидел сейчас в кресле в стиле эпохи королевы Анны, это была лишь пустая оболочка, а она, содержимое этой самой оболочки, находилась в другом конце комнаты, вне кадра – посторонний наблюдатель, изучающий себя глазами незнакомца: привлекательная, сдержанная супруга, завтракающая в комнате с высоким потолком, в которой витают ароматы свежего кофе и копченой рыбы.

– Что скажешь? – спросил Марк.

Но Эвелин не слушала его. Ее вообще здесь не было. Она вернулась домой, на приливный остров, исхлестанный северо-восточными ветрами. И вновь стала молоденькой девушкой, готовой целыми днями в одиночестве бродить по поросшим травой дюнам, защищавшим берег от серо-стального моря, напевать популярные мотивчики и мечтать о симпатичном незнакомце, который вдруг возьмет да и поселится в замке Линдисфарн, а потом выглянет в окно и увидит, как она, раскинув руки в стороны, бежит по пастбищу и рукава ее тоненького платья трепещут на ветру, словно птичьи крылья. О незнакомце, который подумает: «Вот и нашлась следующая королева замка».

– Эвелин? Ты меня слушаешь? – в голосе Марка слышится ласковый упрек.

Но она летела на крыльях мечты. Парила в вариантах будущего, скользя по воздуху подобно буревестникам, черным дроздам и крачкам, свившим гнезда на северном берегу острова, где она любила бродить и грезить наяву. И сейчас Эвелин вновь размечталась, представляя, как все могло бы быть. Но ее ожидала жесткая посадка. Сильные руки тянули Эвелин вниз, к земле, с неукротимостью и упорством реальности.

«Я не знаю, как сказать тебе об этом. Кажется, я передумала…»

Она отрешенно уставилась на начищенный столовый прибор, поставленный перед ней их экономкой, Тесси, – утреннее напыщенное великолепие их завтрака; Эвелин почувствовала, что слезы вот-вот потекут по ее щекам, и взмолилась про себя: «Господи, помоги мне не расплакаться! Мне нельзя плакать. Марк ни о чем не должен узнать».

– Эвелин? – вновь окликнул ее муж, и в его голосе прозвучало нетерпение. – Я спрашиваю, не желаешь ли ты сегодня где-нибудь поужинать?

Она невидящим взором уставилась на Марка, а затем покачала головой:

– Мне не хочется думать об ужине, Марк. Мы ведь даже еще не позавтракали.

– Да что с тобой такое? – удивился он.

Что? А то, что Эвелин не могла сделать ни единого вдоха. Ее снедали тревога и нелегкий выбор; в горле у нее пересохло. Она встретилась с мужем взглядом, всмотрелась в его лицо, но перед ее внутренним взором предстал совсем иной облик. Больше никогда Эвелин не посмотрит на него, никогда его не увидит, и при мысли об этом ее охватила невыразимая печаль. Теперь всю оставшуюся жизнь она обречена видеть перед собой лицо другого мужчины.

А Марк со вздохом вернулся к своей газете.

– Я просто подумал, что мы с тобой могли бы пойти куда-нибудь и отпраздновать то, что я остался жив, только и всего. Но как знать, быть может, ты не хотела, чтобы я выжил? С тобой никогда ни в чем нельзя быть уверенным.

События минувшей ночи еще не стерлись из памяти Эвелин – выбор, который она сделала. Хотя все еще можно исправить. И она могла бы сказать об этом мужу прямо здесь и сейчас. Но вместо этого она произнесла:

– Не шути так, Марк. Ты был там, в магазине, вместе с остальными насмерть перепуганными людьми. И легко мог бы оказаться среди пострадавших. Иногда ты не понимаешь, как тебе повезло. Ты просто плывешь по жизни… Нельзя принимать все это как должное.

А он смотрел на нее со смесью восхищения и раздражения во взгляде.

– Да, Эвелин, дорогая моя, ты права. Я был там. И мог оказаться на месте любого из этих людей. Но ведь не оказался, верно?

– Подумаем, – сказала она спустя мгновение. – Насчет ужина, я имею в виду.

– Ради всего святого! О чем тут можно думать? – Марк глядел на нее так, словно видел перед собой сразу двух женщин: одну, которую он знал вдоль и поперек и любил, и другую, похожую на проект в стадии разработки, на который он никогда не рассчитывал.

Если она немедленно не выйдет из комнаты, то расплачется, и тогда ей придется рассказать ему все. Марк мог быть слепым, но дураком он никогда не был. Эвелин снова приснился этот сон. И, как бывало всегда, вот уже несколько дней она не находила себе места. Он буквально преследовал ее. Вот только сейчас на то имелись совсем другие причины.

– Вы не могли бы это унести? – обратился Марк к Тесси, которая вошла в комнату, чтобы подлить им свежего кофе. А потом добавил: – Пожалуйста, – потому что отличался безукоризненной вежливостью.

– Только вашу тарелку, сэр? – засуетилась вокруг него Тесси, приведенная в замешательство нарушением установленного порядка.

– Все. – Марк обвел рукой стол. – Очевидно, миссис Уэстленд объявила голодовку.

И пускай еще много лет назад он уверял Эвелин в том, что его неудержимо влекло к ней потому, что она, дескать, решительно не походила на девушек из «его мира», она не сомневалась, что Марк так и не сумел забыть, что больше не живет во дворце Бленхейм. Так она называла его родовое гнездо, чтобы напомнить мужу, какое привилегированное положение он занимал, и лишний раз подчеркнуть, что многим повезло куда меньше. Эвелин, например, не могла похвастать ничем подобным. По ее мнению, нормальные люди так не живут.

Ей на глаза навернулись слезы. Тяжелая тайна буквально душила ее. Как она вообще здесь оказалась? Эвелин с трудом проталкивала в легкие крошечные глотки воздуха. Если Марк увидит, что его жена плачет, он непременно сочтет, что она снова разыгрывает перед ним мелодраму.

«Прости меня, но я так больше не могу…»

Хватит ли у нее сил сказать ему это в лицо? Пусть она писательница, но никогда не сможет подобрать нужные слова.

– Я не голодна. Пожалуй, мне лучше прилечь. – Голос у Эвелин дрогнул и сорвался.

Она выскочила из-за стола. Тесси на мгновение оторвала взгляд от тарелки с беконом, а Марк, кажется, собирался что-то сказать – не исключено, что-нибудь вроде: «Черт побери, да что с тобой происходит?» – но передумал.

Эвелин направилась в их спальню, чувствуя, как подкашиваются ноги. Вчера она едва все не разрушила, и только теперь ей стало ясно, что она ошибалась в главном: у нее не хватит сил снова на это решиться. Эвелин позволила себе проявить слабость. Но она сама выбрала свой путь, и ей не оставалось ничего иного, кроме как идти по нему ради общего блага.

В висках у нее стучало, под правым глазом задергалась мышца. Душевная боль обрела физическое выражение; Эвелин не сможет от нее избавиться, нечего и пытаться. Женщина легла на кровать поверх пухового стеганого одеяла, глядя на тоненькую трещину на потолке и заставляя себя успокоиться, хотя бы для того, чтобы не сорваться окончательно. Именно так она себя и чувствовала – будто могла лопнуть, как воздушный шарик. Прошло не меньше пары минут, прежде чем сердце у нее в груди перестало трепыхаться, как птица в клетке. Закрыв глаза, Эвелин попыталась вновь окунуться в свой сон-мечту; она захотела еще раз увидеть его, хотя бы во сне.

Откровенно говоря, изо всех воспоминаний память услужливо подсовывала ей именно это. Не о том, как она впервые увидела его в 1963 году, и не их последнее свидание, случившееся несколько месяцев назад. Нет, это была их вторая встреча.

Она состоялась в 1968 году.

В танцевальном зале «Мэйфэйр» в Ньюкасле.

На концерте Долговязого Джона Болдри.

Через четыре года после того, как Эвелин вышла замуж за Марка.

Они приехали на север, чтобы навестить ее родителей; обычно Эвелин ездила одна, но иногда Марк соглашался сопровождать ее, и в этих редких случаях она старалась свозить его куда-нибудь, в какое-нибудь очаровательное местечко, чтобы произвести на него впечатление и представить свой северо-восток в лучшем виде. На сей раз Эвелин вознамерилась доказать мужу, что светская жизнь в Ньюкасле ничем не хуже лондонской. У нее ведь сохранились самые теплые воспоминания о вечерах в «Мэйфэйр», где она танцевала, когда ей было всего восемнадцать или девятнадцать. Кроме того, ей нравился Долговязый Джон Болдри. Так что его концерт в Ньюкасле стал для нее счастливой случайностью.

Но Эвелин никак не ожидала увидеть там Эдди.

В своем сне, от которого она только что очнулась, женщина перенеслась в 1968 год. В памяти у нее ожили мельчайшие подробности того вечера – сейчас она слышала все запахи и звуки, подмечая даже то, что ускользнуло от ее внимания тогда. Синеватые клубы сигаретного дыма, плывущие над головами танцовщиц, медленно движущихся в такт знаменитому синглу Болдри «Пока бьется сердце». Резкий цитрусовый аромат и привкус ананасового коктейля с ромом, который Эвелин пролила на свое красное платье с лямкой на шее. Мохеровый свитер Марка, царапающий ее голое предплечье. То, как муж придвинулся к ней вплотную и, взяв ее за руку, слушал как зачарованный прекрасную балладу Болдри об утраченной любви. Стоило Эвелин пошевелиться, как Марк повторял ее движение. Она даже шагнула в сторону, чтобы посмотреть, последует ли он за ней, и это действительно произошло. Она еще никогда не ощущала, чтобы такое тепло исходило от его руки и от лирических слов, сопровождаемых чудесной мелодией; Эвелин сознавала, что все это запросто может ее уничтожить, как только она поддастся очарованию. Болдри, ростом в шесть футов и семь дюймов, в темном костюме с иголочки, белой сорочке с кружевным воротником и огромной черной бабочке, застыл в благоговейной неподвижности в тусклом свете софитов и пел о любви, от которой он когда-то так бездумно отказался. Его убаюкивающий сладкий голос и мягкие жесты левой руки в сочетании с замедленными, словно в трансе, движениями танцоров вдруг обнажили в душе Эвелин ноющую пустоту, о существовании которой она вплоть до того момента даже не подозревала.

Женщина стояла, боясь дышать, ошеломленная отчаянием, обрушившимся на нее после этого внезапного озарения. А потом, когда рефрен зазвучал во второй раз, почувствовала на себе чей-то взгляд. Взгляд столь жаркий, что он обжег ее даже из противоположного угла зала.

Она едва удержалась, чтобы не протереть глаза – ей хотелось убедиться, что они ее не обманывают. Да, это действительно был он.

Эдди.

Если бы у Эвелин спросили об этом, она ни за что не смогла бы ответить, был ли он один или с кем-то, во что он был одет, какая у него была прическа и что он пил. Она знала и помнила только одно – его обжигающий, немигающий, полный укоризны взгляд, на который накладывалось глубинное течение колдовского, рвущего душу голоса Болдри. Ничто на свете не могло так потрясти и обезоружить Эвелин, как это сочетание. Это мгновение стояло особняком. Она будет возвращаться к нему долгие годы, во сне и наяву; даже тогда она уже знала, что запомнит его навсегда.

Эдди ни на миг не отводил от нее взгляда, а Марк касался ее руки своей – до того момента, когда Болдри умолк и аудитория взорвалась аплодисментами. И тут Марк разрушил очарование, посмотрев на Эвелин и улыбнувшись, прежде чем захлопать в ладоши. Ей показалось, будто кто-то включил звук на максимум и жизнь стала слишком громкой. Эвелин несколько секунд смотрела на профиль своего мужа, после того как он вновь переключил внимание на певца. А потом, попытавшись найти взглядом Эдди, она ощутила в сердце сосущую пустоту. Его не оказалось на месте.

* * *

Эвелин не слышала, как Марк ушел на работу. Когда она проснулась, за окном шумел дождь и солнце пыталось пробиться сквозь тучи. Ей казалось, будто время сдвинулось, но сама она при этом осталась прежней. Наваждение не уходило. Она-то надеялась, что сон перенесет ее в другую реальность, но этого не произошло.

Шок, который Эвелин испытала во сне оттого, что Эдди исчез, прежде чем она успела сделать хоть что-нибудь, все не проходил. Женщина еще немного полежала в постели, пытаясь перекинуть мостик из 1968 года в настоящее. Пожалуй, на это ушла целая вечность. Дождь полил сильнее. Эвелин встала и подошла к окну. В соседней комнате возилась Тесси. В воздухе по-прежнему пахло завтраком. Впрочем, так бывало всегда, до тех пор пока не наступало время обеда. Тротуары Хай-стрит в Кенсингтоне влажно блестели мокрыми спинами, и прохожие стряхивали с зонтиков капли дождя, заходя в магазины или ныряя в такси. Эвелин вдруг захотелось стать кем-то другим. Пожить чужой жизнью, чьей угодно, только не своей собственной.

Войдя в ванную, она раз двадцать плеснула себе в лицо холодной водой, машинально считая, после чего тупо уставилась на свое освеженное отражение в зеркале: сорокалетняя женщина с маленьким личиком, розовощекая, со слегка припухшими веками. Вернувшись в спальню, Эвелин присела за бюро и потянулась за стопкой писчей бумаги «Базильдон бонд» цвета шампанского. Авторучка в собственных пальцах показалась ей чужеродным предметом. Женщина не помнила, сколько просидела вот так, опустошенная до донышка предстоящей задачей. Тесси ушла, и в доме воцарилась неестественная тишина – если не считать стука сердца Эвелин (этот звук грохотал у нее в ушах) и сухого скрипа пера по бумаге. Эвелин вывела его имя:

Эдди.

На бумагу закапали слезы. Буква «Э» и так получилась неровной, а теперь еще и расплылась. Эвелин взяла чистый лист, смахнула слезы и попробовала сначала.

Эдди,

я совершила ужасную ошибку. Это нужно прекратить ради всех нас. Прости меня, если сможешь.

Ей было что добавить к этому письму. Но для начала хватит и этого.