Текст книги "После того как ты ушел"

– Все дело в том, как она глядит на свой дом. – Соединив большой и указательный пальцы, Мартин делает вид, будто смотрит на картину сквозь видоискатель фотоаппарата. – Дом стоит на возвышении, и Кристина взирает на него снизу вверх. Он многое для нее значит.

Я поражена тем, что их реплики пронизаны добротой и проницательностью; Кристина и ее привязанность к родному очагу произвели на всех огромное впечатление.

– Она потеряла нечто такое, что ей необходимо, – серьезно замечает Эвелин. – Это – страшное проклятие. К несчастью, как и большинство из нас, она так и не овладела искусством забывать прошлое и идти вперед.

Я думаю о концепции «забывать прошлое и идти вперед» применительно к Джастину. И о том, что, возможно, он уже забыл меня… На ум мне сразу же приходит образ человека в свободном падении, проваливающегося куда-то сквозь время и пространство без страховки и парашюта.

– Я бы сказал, что Кристина по-настоящему опечалена. – Ронни вытирает лоб. Он и сам выглядит огорченным. – Она слишком много на себя взвалила.

– Уайет говорил, что замечал в людях быстротечное качество жизни и неизбежность трагедии, – с благоговением говорю я. – Один из критиков, который писал о нем, заметил, что, глядя на его работы, следует прислушиваться к красноречию невысказанного.

Все как по команде умолкают, выражая свое почтение Кристине и прислушиваясь к красноречию невысказанного.

– Она выглядит так, будто видит нечто такое, чего не существует, – раздается голос за нашими спинами.

Похоже, все мы забыли об Эдди.

Он подходит и останавливается позади нас. Эдди выше всех нас на целую голову, но слишком худ для своего роста. Тем не менее его голос полон силы и уверенности в собственной правоте.

– Кристина видит свои воспоминания, – говорит Эдди. – В этом доме многое произошло. То, что имеет для нее большое значение. – Он легонько постукивает себя пальцем по виску.

Эвелин негромко ахает, а потом поспешно прикрывает рот ладошкой. Мы все замечаем этот непроизвольный жест. Майкл смотрит на меня с таким видом, словно хочет сказать, что Эдди вернул солнце на небо Эвелин. Да я и сама застываю, как зачарованная.

– Он прав! – Глаза Эвелин покраснели и слезятся. – Давным-давно Кристина совершила нечто такое, что привело к ужасающим последствиям. – Она смотрит прямо на меня; сила ее взгляда меня гипнотизирует. – И всю оставшуюся жизнь стремится исправить содеянное.

Мне хочется спросить: «Что? Что она такого сделала?» Но, разумеется, этот вопрос был бы совершенно неуместным. Я никак не могу отделаться от мысли, что Эвелин имеет в виду вовсе не Кристину, а себя.

Скосив глаза на Майкла, я неуверенно ему улыбаюсь.

Глава восьмая

Эвелин

Святой остров, июнь 1983 года

Сначала она увидела его затылок. Эдди стоял возле огромного лаврового дерева, которое условно делило сад на две части. Его белый фургон был припаркован прямо напротив калитки ее матери. Это было первым, что заметила Эвелин, выходя из-за угла и, словно ребенка, прижимая к груди пластиковый пакет с оторванной ручкой, наполненный продуктами; ей пришлось собирать рассыпавшийся посреди дороги недельный запас консервов и овощей.

Мать говорила Эвелин, что Эдди всегда приходит по вторникам. Во время их междугородних телефонных разговоров его имя из ее уст звучало столь естественно, что Эвелин казалось, будто она давно его знает. Вот только желания общаться с ним у нее не было. Эвелин отвыкла от пристального внимания соседей, живущих в маленьком городке Северной Англии. Анонимность Лондона с его ненавязчивой общественной жизнью, где она сама выбирала, когда и с кем говорить, служила ей надежной защитой от излишнего любопытства.

Эдди явно не слышал, как Эвелин открыла калитку. И только когда стук ее модных сапожек на платформе привлек его внимание, он поднял голову.

Увидев его лицо, Эвелин настолько растерялась, что позабыла, что надо как-то отреагировать или хотя бы перевести дыхание. Эдди стоял от нее в пятидесяти шагах; на нем была красная рубашка. Он подрезáл клематис. Бродячая серая кошка, которую регулярно подкармливала мать Эвелин, разлеглась на лужайке и умывалась, время от времени почесывая лапой левое ухо. Женщина вдруг поняла, что с точностью профессиональной кинокамеры подмечает каждую деталь, несмотря на изумление от столь неожиданной встречи.

Эдди провел по щеке тыльной стороной ладони. Улыбка, заигравшая было на его губах, быстро увяла.

– Эвелин, – сказал он, и по его голосу она поняла, что он удивлен ничуть не меньше.

Ей даже показалось, что он покачнулся, будто от удара.

– Эдди.

Его имя она произнесла хриплым шепотом. Несмотря на то что ее мать то и дело упоминала о нем, Эвелин ни разу не связала его со своим Эдди. Она прижала руку к сердцу, когда на нее обрушилась неправдоподобность ситуации.

– Боже милостивый!

Несколько мгновений он не отрываясь смотрел на нее. Потом его взгляд переместился с головы на ее ноги. В слепящем свете его испытующего взора Эвелин почувствовала себя расфуфыренной куклой, вырядившейся в вельветовые темно-красные бриджи и черные сапожки со стразами от начинающего дизайнера Джимми Шу, которые купила во время субботней распродажи на Ливерпуль-стрит. Грабли Эдди были перепачканы землей, с которой он возился, а рядом со стожком свежескошенной травы стояла газонокосилка. Несмотря на то что Эвелин еще не оправилась от шока, ее способность подмечать мелкие детали, пожалуй, лишь обострилась.

Он совсем не изменился. Не то чтобы она рассчитывала, что это произойдет за те пятнадцать лет, которые прошли с того момента, как она видела его в последний раз на концерте Долговязого Джона Болдри в танцевальном зале «Мэйфэйр».

– А ты хорошо выглядишь, – пробормотал Эдди, явно пребывая в восторге и смятении оттого, что ее видит. – Собственно говоря, даже отлично. – Он негромко рассмеялся, и только тогда Эвелин сообразила, что он потрясен встречей ничуть не меньше, чем она.

Комплимент пришелся ей по душе, хоть Эвелин и постаралась ничем не выдать своего удовольствия. Эдди оставался привлекательным мужчиной; точнее, привнес в это определение новые краски. Он был полной противоположностью Марка – тот был среднего роста, с тонкими ручками и ножками и поразительно бледным лицом; казалось, его наспех состряпали из пачки сигарет. Эдди сохранил густую черную шевелюру, его глаза были похожи на сапфиры. Впрочем, он всегда излучал обаяние, которое нельзя было объяснить исключительно приятной внешностью. Эвелин скорее ощущала это, чем видела. Правда, она не могла описать это свойство его натуры – ни тогда, много лет назад, ни сейчас.

– Ты тоже остался прежним, Эдди. Просто я… – Эвелин нервно рассмеялась. – Даже не знаю, что… Я думала, что ты работаешь на верфи, а встретила тебя в саду у своей матери… Ты садовник?

Все это не имело никакого смысла. Ни разу во время телефонных бесед ее мать не проговорилась. Немыслимо.

Эвелин вдруг почувствовала себя игрушкой в чужих руках. Это было так похоже на ее мать – та, несомненно, испытывала удовольствие, представляя, как однажды они с Эдди встретятся – благодаря ей. И сейчас Эвелин не сомневалась: мама смотрит на них с небес и наслаждается этим зрелищем.

Эдди сохранял невозмутимость.

– На самом деле я действительно работал на верфи. Но она временно закрылась, и я решил подыскать что-нибудь другое.

«Какая жалость, что сейчас не лето. Тогда ты бы непременно встретилась с Эдди». В ушах у Эвелин снова зазвучали слова матери (она умирала от рака, и дочь приехала зимой, чтобы ухаживать за ней). Это сопровождалось характерным подмигиванием и тычком. Тем не менее Эвелин не смогла сложить два и два. Если бы она откладывала по монетке за каждого Эдди, которого знала, у нее набрался бы целый кувшин денег…

Оба умолкли, не зная, о чем говорить дальше.

И тогда Эвелин вдруг снова рассмеялась. Не потому, что ей было так уж весело, а лишь из-за того, что она так и не смогла оправиться от изумления.

– Послушай, мне надо отнести свои покупки.

Только сейчас она вспомнила о пакете, который грозил вот-вот разорваться окончательно. Неверными шагами Эвелин направилась к двери, забыв, куда подевала ключ. На нее лавиной обрушились воспоминания о том, как они с Эдди познакомились – на свадьбе, идти на которую она даже не собиралась, – и ей нужно было успокоиться, потому что прошлое грозило ее захлестнуть.

– Я могу тебе помочь? – спросил Эдди.

Эвелин покачала головой и принялась рыться в кармане, другой рукой удерживая злосчастный пакет, который расползался по швам. Она чувствовала на себе взгляд Эдди; ей вспомнилось, как они танцевали и он положил ладонь ей на талию. Тогда она еще долго ощущала прикосновение его пальцев – даже после того, как он убрал руку.

– Мне очень жаль, что твоя мама умерла, – сказал Эдди.

Эвелин не попала ключом в замочную скважину. Она нечасто чувствовала себя польщенной, когда на нее смотрели мужчины. Точнее, подобное чувство было ей совершенно незнакомо.

– Миссис Коутс была хорошей женщиной. Мы частенько с ней болтали.

Эвелин торопливо кивнула. Она была еще не готова разговаривать о своей матери. Утрата была слишком свежа… И уж конечно, Эвелин не желала вспоминать о том, как они болтали с глазу на глаз. Она до сих пор не смирилась с тем, что ее мать заварила всю эту кашу. Мама всегда считала, что Марк ей не походит. Говорила, что он слишком уж уравновешенный и зрелый. Кроме того, мать никогда не питала особого уважения к тем, кто целые дни проводит в офисе. Настоящие мужчины должны работать руками, как отец Эвелин. И не имело значения, что буквально всем, что у нее было, Эвелин была обязана тому же Марку, к которому с таким пренебрежением относилась ее мать. Собственно, дочь частенько спорила с ней по этому поводу, но переубедить так и не смогла.

Наконец Эвелин открыла замок, и Эдди подошел к ней вплотную.

– Если хочешь знать, я удивлен нашей встречей ничуть не меньше тебя, – признался он.

Она обернулась и вновь взглянула ему в глаза. Те самые глаза, забыть которые ей стоило немалых усилий. К счастью, сейчас в них не было упрека, как тогда, пятнадцать лет назад, в танцевальном зале «Мэйфэйр», когда она видела Эдди в последний раз. Она знала, что он женился: ее мать увидела объявление о свадьбе в местной газете и не преминула рассказать об этом Эвелин.

– А вот я в этом совсем не уверена! – воскликнула она в ответ. – Особенно учитывая то, что ты был в сговоре с моей мамой.

Она распахнула дверь и шагнула внутрь.

– Я не состоял ни с кем ни в каком сговоре. – Кажется, Эдди немного обиделся. – Миссис Корутс нужен был садовник, вот я и вызвался ей помочь.

Эвелин не могла заставить себя посмотреть ему в глаза.

– Я никак не рассчитывал увидеть, как ты входишь через калитку в сад, если ты это имеешь в виду. Честное слово. Ни сегодня, ни через сто лет.

Свалив продукты на стол, Эвелин обернулась, чтобы взглянуть Эдди в лицо. Он костяшками пальцев смахнул грязь со щеки, и при этом мелькнул ободок его обручального кольца.

– Откровенно говоря, я думал, что больше никогда тебя не увижу. Я даже не пошел на похороны твоей матери. Решил, что так будет лучше, хоть мне и хотелось сказать ей последнее «прости». Надеюсь, ты меня понимаешь.

Его поведение выглядело вполне логичным, и Эвелин кивнула. Сейчас был июнь. А ее мать похоронили за неделю до Рождества. За прошедшие шесть месяцев Эвелин второй раз приехала на север.

– Разумеется, – отозвалась она.

Эдди не хотел столкнуться с ней на похоронах. Несмотря на то что прошло уже столько лет, ее поступок, очевидно, по-прежнему причинял ему огорчение.

– Наверное, мне не следует тебя задерживать. – Эвелин посмотрела на грабли, все еще лежавшие на земле.

Эдди задержал на ней взгляд еще секунду-другую.

– До сих пор не могу поверить, что смотрю на тебя, – сказал он, грустно улыбнулся и зашагал прочь, намереваясь вернуться к работе.

«Мы больше не будем говорить о нем, – заявила Эвелин своей матери после того, как та предложила прислать ей вырезку из газеты с заметкой о женитьбе Эдди. – Зачем мне вообще его свадебная фотография?»

Она тогда была вне себя. И они с матерью действительно больше ни разу о нем не заговаривали. Не потому ли ее мать предпочла не упоминать о том, что Эдди стал ее садовником? Она считалась с желаниями дочери…

Закрывая дверь, Эвелин вдруг поняла, что вся дрожит. Собственно говоря, ей даже пришлось присесть, потому что ноги ее не держали.

Возвращение в дом, где она родилась и выросла, неизменно вгоняло Эвелин в меланхолию и даже тоску. Но еще никогда эти чувства не были такими острыми. Каким-то образом ностальгия превратила ее в калеку. Эвелин часто спрашивала себя, уж не отсутствие ли детей стало тому причиной. Быть может, если бы она сосредоточилась на их детстве, это отвлекло бы ее от постоянных мыслей о своем собственном.

Этот дом не представлял собой ничего особенного – ни для кого, кроме Эвелин. Простая каменная постройка с крышей из красной черепицы и темно-синей входной дверью, окруженная причудливым пейзажем: холмистые поля, овцы, невысокие приливы и кафе-кондитерские. Перед домом была разбита лужайка, рядом – сад. Летом он искрился яркими цветами. От матери всегда пахло сливами, которые она собирала с дерева, растущего на заднем дворе, а потом варила из них варенье.

Вдали на горизонте виднелись острова архипелага Фарн, похожие на спящих горбатых китов. Стоило подуть ветру, и над Чевиот-Хиллз разносилась заунывная песнь; это было похоже на хор призраков.

– Что это за странные звуки? – спрашивали туристы, и Лорна, лучшая подруга Эвелин, принималась пичкать их всевозможными страшилками, а Эвелин изо всех сил старалась не рассмеяться.

Летом на Святой остров приезжали толпы туристов: одни, побывав в замке и монастыре, уезжали тем же вечером, еще до высокого прилива, а другие оставались, привлеченные скорее географией острова, нежели его историей – сама мысль о том, что можно жить в месте, которое дважды в сутки оказывается отрезанным от материка, казалась им забавной. Каждое лето кто-нибудь обязательно забывал заглянуть в таблицу приливов, и Эвелин только посмеивалась, глядя на брошенные полузатопленные автомобили. Так продолжалось до тех пор, пока она не повзрослела и уединение не начало казаться ей душной обложкой, а не рыцарским романом из тех, что сочиняли сестры-девственницы из Йоркшира, умершие молодыми[2]2
  Имеются в виду сестры Бронте.


[Закрыть]. Оглядываясь назад, Эвелин понимала, что то была неизбежная стадия взросления, но в те времена бегство казалось ей единственной возможностью жить дальше.

Она встала и опустила жалюзи на кухне, чтобы Эдди не смог заглянуть внутрь. Эдди. В ее саду. Это по-прежнему не укладывалось у нее в голове. Все это – затея ее матери. Не так ли? Или же произошла одна из тех случайностей, благодаря которым сбывается невозможное?

За последние годы их дом почти не изменился. На кухне по-прежнему преобладали рабочие поверхности из огнеупорной пластмассы, а на полу лежал потертый линолеум. Ко всему этому в свое время присоединились стиральная машина и гигантский холодильник, породивший в их семье нешуточные разногласия. Вскоре монстра заменила миниатюрная, размерами не больше телевизора, но зато куда более эффективная версия. Однако даже радиоприемник выглядел тут как всеми забытый антиквариат, на который непременно найдутся покупатели во время благотворительной распродажи.

Эвелин включила его и стала вертеть ручку настройки. «Spandau Ballet» с композицией «Правда», Род Стюарт с его «Бэби Джейн»… Она наконец остановила выбор на блюзе Элтона Джона. Когда из динамика зазвучала знакомая мелодия, Эдди поднял голову и посмотрел на дом, и Эвелин спросила себя, слышит ли он песню. Женщина отодвинула пластинку жалюзи, чтобы выглянуть наружу, и заметила на ней слой пыли. Эвелин с грустью сказала себе, что теперь, когда следить за домом больше некому, он приходит в упадок. Да, подруга ее матери заглядывала сюда раз в неделю, чтобы проверить, все ли в порядке, но вряд ли можно было ожидать, что она станет вытирать пыль.

Эдди оказался ловким, умелым садовником. Эвелин с легкостью представляла, как он работал в поте лица и все больше и больше соответствовал идеалу настоящего мужчины в глазах ее матери. После того как Эвелин столкнулась с ним в «Мэйфэйр», еще одно совпадение показалось ей фатальным. «Я больше не стану с ним видеться, – сказала она себе. – Чудеса не случаются дважды».

Эвелин отпустила пластинку жалюзи, и та встала на место. Даже несмотря на включенное радио в доме царила какая-то сверхъестественная тишина. В каждой комнате жили призраки воспоминаний. В памяти у Эвелин одна за другой всплывали странные подробности, стежки и узоры, сплетавшиеся в гобелен ее детства: царапина на пластинке Марио Ланцы «Стань моей любимой», принадлежавшей ее отцу; скрипучая половица возле двери в ее спальню, и как она на цыпочках пробиралась мимо, возвращаясь домой после наступления «комендантского часа»; выцветшие желтые цветы на кромке овальных тарелок из обеденного сервиза. Пару раз Эвелин даже послышался окликающий ее голос матери. Она едва не отозвалась, но потом спохватилась, с тоской вспомнив, что мамы больше нет. Эвелин почти убедила себя в том, что не сможет вернуться сюда после ее смерти. Тем не менее, оказавшись здесь, она смогла лучше понять самое себя. Так бывало всегда.

Отойдя от окна, Эвелин переложила в холодильник продукты, из которых собиралась приготовить ужин. Местные крабы. Молодая картошка. Ломтики персика с малиновым сиропом и мороженым, которые в Лондоне никогда не бывали такими вкусными, как здесь. Эвелин отдавала себе отчет, что занимается привычными делами, избегая выходить во двор, в то время как Эдди проделывал то же самое снаружи: странный симбиоз для них обоих. И тут ей в голову пришла неожиданная мысль: «Если бы я не уехала отсюда, моя жизнь могла бы протекать именно так».

Эвелин мимоходом посмотрела на себя в зеркало. Тонкие правильные черты лица, зеленые глаза, яркость которых подчеркивала умело нанесенная тушь – единственный макияж, который она себе позволяла; ресницы драматически загибались кверху у висков. Густые темные брови, придававшие ее лицу выражение достоинства, как однажды признался ее старый приятель. С тех пор Эвелин их возненавидела. Но было в ее лице и кое-что еще – легкий румянец на щеках. Она снова выглядела так, будто жила полной жизнью.

Ровно в четыре пополудни Эдди постучал в дверь.

– Пожалуй, я на сегодня закончил.

Он окинул взглядом ее лицо и прическу, как если бы ее вид доставлял ему несказанное удовольствие. Много лет назад, танцуя с ним, Эвелин думала, что эти глаза невозможно разлюбить.

– Значит, ты вернешься через две недели? – спросила она, догадавшись по выражению его лица, что он до сих пор считает ее красавицей, и заливаясь румянцем при одной мысли об этом.

– Да, конечно. Полагаю, ты намерена продать этот дом.

Эвелин кивнула:

– Для этого я и приехала. Хочу немного оживить его, привести в порядок.

Даже в день своей свадьбы она вспоминала об Эдди. Нет, она не раскаивалась и не заливалась слезами; просто отдавала себе отчет в том, что навсегда закрывает дверь, которую так толком и не открыла. Нечто подобное пришло ей в голову и тогда, когда мама сообщила о женитьбе Эдди. «Будь что будет. Случиться может все что угодно. Но одно я знаю совершенно точно: нам с ним не быть вместе».

– Когда ты возвращаешься обратно в замок? – спросил Эдди.

– Я не живу в замке.

Он по-прежнему не сводил с нее влюбленных глаз.

– Мне казалось, что ты вышла замуж за графа.

Эвелин досадливо прищелкнула языком. Эдди всегда дразнил ее.

– Я не выходила замуж за графа.

Где были ее мозги, когда она так в них нуждалась? Уезжая отсюда, она стремилась к лучшей доле, как будто обитатели Северной Англии считались людьми второго сорта по сравнению с жителями остальных районов страны. Впрочем, не зря ведь бытует мнение, что тот, кто уехал, никогда не сможет загладить свою вину, так что обижаться ей было не на что.

– Ты сможешь приходить сюда до тех пор, пока я не найду покупателей? Или мне попросить об этом кого-нибудь еще?

В присутствии Эдди она как будто стала меньше ростом, а Эвелин не привыкла чувствовать себя маленькой.

Он нахмурился.

– Зачем тебе просить кого-нибудь еще?

– Незачем. Только если ты откажешься.

Эвелин отвела взгляд. Он поймет, что она немного переигрывает.

Когда же она снова взглянула Эдди в глаза, то увидела в них разочарование.

– Хорошо, – сказал он. – До встречи через две недели.

Он коротко кивнул ей и ушел.