Текст книги "Последний бумажный журавлик"

Эти слова поднимаются в небо и парят, как облака в безветренный день.

Я медленно открываю глаза и наклоняюсь к ней.

Хиро тоже смотрит на женщину.

– В парке? – повторяю я. – Те, кто выжил?

– Кэйко Мацуя, – спрашивает Хиро с дрожью в голосе. – Она там? В парке? Кэйко Мацуя в парке? – он кричит так громко, что женщина закрывает глаза и молчит.

– Так в парке? Кэйко Мацуя?..

Она морщится от боли.

– Пожалуйста, – Хиро понизил голос. – Кэйко моя сестра. Пожалуйста…

Женщина закрывает глаза и тихо произносит:

– Прости меня. Не знаю.

– Мы вернемся за вами, – говорю я, пытаясь встать на ноги, и сам не верю своим словам.

Мы карабкаемся по руинам детского сада, и я надеюсь, что врач придет ей на помощь. Что скорая или кто-то еще доставит ее в больницу.

Представляю себе больницу с чистыми палатами и застеленными койками, медсестры промывают раны, врачи прописывают лекарства, родные и друзья нежно гладят своих больных по рукам и подносят к их улыбающимся губам ложки с теплой едой.

Машины скорой помощи воют и летят по дорогам, увозят раненых в больницу – там им зашьют раны, наложат гипсы, вылечат ожоги.

В моем воображении – не только машины скорой помощи, добрые врачи и счастливый конец, о котором я так мечтаю, но и герои из отцовской книги: они замерли в ожидании, – когда же я наконец продолжу чтение.

Я прижимаю книгу к груди. Обещание, данное тому, кто, возможно, уже умер, кажется самым важным обещанием из всех.

Вокруг то и дело вспыхивают огни, горят здания, но мы тащимся в парк Асано, шаг за шагом справляясь с мучительной болью, надеясь найти Кэйко.

Жива ли она?

Проходим мимо трамвая: корпус изогнут, внутри полыхает сине-красное пламя.

Кэйко тоже проходила здесь?

Она тоже видела этого горящего зверя?

Теперь огонь ревет за нашими спинами. Я поворачиваюсь и вижу, как пламя взмывает в воздух, танцует на ветру, приближается. Жар обжигает кожу, от дыма невозможно дышать.

Пламя преследует нас. Подталкивает вперед.

Ветер раздувает огонь, снося крыши с домов, вздымая обломки горящих балок – они то гаснут, то снова воспламеняются, как феникс в своем предсмертном полете.

Разрушенные деревянные дома трещат в огне.

Я хочу поговорить с Хиро, но не могу. Мне страшно.

Наконец мы в парке. Здесь много, так много людей!

Деревья и кусты еще не объяты пламенем, но я все равно чувствую запах дыма, и жар обжигает кожу.

– Кажется, тут безопасно, – говорю я Хиро.

– Пока что, – отвечает он.

Огонь бежит следом за нами, но Хиро не оглядывается: он смотрит на раненых, лежащих рядами – то на одного, то на другого, как будто составляет списки в голове.

Из его ран все еще течет кровь, взгляд никак не может сфокусироваться, а руки вытянуты в стороны, точно у пластиковой куклы.

– Болят? – спрашиваю я.

– Очень… ужасно… не могу опустить их…

– Тебе бы сесть отдохнуть, – предлагаю я.

– Кэйко… Сначала Кэйко. – Его слов почти не разобрать.

Я чувствую боль друга и забываю о своей. Когда ожоги на лице саднят так, что кажется, вот-вот упаду в обморок, когда кожа на спине покрывается волдырями от яростных солнечных лучей, я смотрю на Хиро: он все еще идет, все еще в сознании. Все еще ищет сестру.

Живой, живой. Держись, Хиро. Живи.

Его решимость спасает меня от того, чтобы просто сесть с умирающими и стать одним из них.

– Как думаешь… Кэйко… Кэйко… она здесь? – спрашивает он. – Думаешь, она жива?

– Конечно! – тут же отвечаю я.

Вижу, вижу его глаза. Он знает, что я вру.

Мысль о том, что она не выжила – как легкая волна внутри меня, что в любую секунду может превратиться в неудержимый шторм. Но я не представляю, как бы она могла пережить все это: пика, разрушение детского сада, пламя… Как?..

Но все же мы-то здесь – я и Хиро.

Делаю глубокий вдох, а в груди так больно, что, кажется, меня сейчас вырвет. Я останавливаюсь, но тут же попадаю в поток пепла и углей. Ускоряю шаг. Ветер накрывает меня, горячий воздух захватывает с головой, кожа саднит. Я не могу дышать.

Хиро стонет, корчится от боли.

– Гамбарэ! Держись, друг! – подбадриваю его.

И так хочется сказать: «Посиди пока, подожди меня, а я найду Кэйко и приведу ее сюда», но боюсь, что если я уйду, то больше не увижу его. И боюсь, что не найду Кэйко.

Мы поворачиваем направо – к берегу реки.

«Пожалуйста, помогите!» – кричу я раненым, когда мы проходим мимо них, хотя мой голос сложно назвать криком: горло пересохло и болит. «Мы ищем Кэйко Мацуя – сестру моего друга. Ее привели сюда вместе с другими детьми из детского сада. Они носят белые рубашки и синие панамки…»

Я смотрю на безмолвные лица – одно, другое, третье…

«Кэйко Мацуя! – повторяю я. – Ей пять лет!»

По-прежнему никто не отвечает. Хиро плетется позади меня, и с каждой секундой надежды становится все меньше.

Я кричу – снова и снова, но все молчат.

Иду дальше – в парк. Зову ее, спрашиваю, останавливаюсь – жду: может, ответят. А еще жду, пока Хиро догонит меня.

Мой друг идет еле-еле, весь согнулся, шатается во все стороны, голова то падает, то поднимается рывком, глаза мутные и как будто ничего не видят вокруг.

– Подожди здесь, – шепчу ему. – Я поищу ее и вернусь к тебе.

Но он не хочет ждать.

– Это я должен, это моя сестра, – отвечает Хиро.

Я отвожу взгляд и рядом, на земле, замечаю пожилую женщину. Она часто моргает, смотрит на меня, открыв рот, как будто хочет что-то сказать, и пальцем правой руки указывает на место около себя. Я опускаюсь на колени.

– Детский сад, – выдыхает она.

Я киваю.

– Рубашки уже не белые. – Ее голос едва слышен, и я наклоняюсь поближе. – Мы привели детей. Одежда порвана. Страшно. Очень страшно. Воспитатель сказал – ждать под деревьями.

Она опускает голову на ветку. Там, под широким деревом, – люди, люди – темное море людей.

– Спасибо, – кланяюсь я. – Пусть вам поможет бог.

Я поднимаюсь и слышу: «Сегодня бог проиграл». Но мне некогда размышлять об этом: быстро, как только могу, я продираюсь сквозь деревья, а Хиро плетется позади.

«Кэйко! – кричу я с надеждой. – Кэйко Мацуя!»

Деревья мелькают – ряд за рядом – и вот я уже вижу детей в изодранных одеждах. Они смотрят на меня, словно птенцы в ожидании еды.

«Кэйко! – обращаюсь я ко всем сразу. – Кэйко Мацуя!»

Вдруг одна девочка поднимается и показывает на дерево, склонившее ветви к реке:

– Моя подруга, – произносит она.

Жизнь возвращается в Хиро.

Неведомая сила оживляет его: он поднимает голову, взгляд – устремлен вперед, ноги будто сами несут его через подлесок к дереву, под которым – она.

Я вижу, как он падает на колени перед крохотной девочкой, вижу, как тонкие ручки обвивают его шею, а головка утыкается в грудь.

Оборачиваюсь и смотрю на подружку Кэйко: она сидит одна, опустила голову, сложила руки.

Я кланяюсь ей и молча благодарю. Кэйко жива, и мы ее нашли.

Воздух все горячее и гуще.

Мои руки блестят от пота. Я плетусь к Хиро и Кэйко и, наконец дойдя до них, замечаю, что и на их коже сверкает пот.

– Кэйко, – радуюсь я.

Она улыбается в ответ. Мне становится так тепло – как никогда прежде ни от одной улыбки на свете.

– Она… совсем не обгорела, – медленно, с хрипом произносит Хиро.

– Ты где-то спряталась, Кэйко? – спрашиваю ее. – Ты была за стеной?

Но Кэйко не отвечает и то ли кивает, то ли нет.

Она снова улыбается, но никому из нас ничего не говорит, а только смотрит – то на меня, то на Хиро, и мне интересно, каким она сейчас меня видит. Перед ней совсем не тот парень, который отводит ее с братом в детский сад, оживляет игрушки десятками голосов или читает ей книжки, пока Хиро готовит ужин.

Я не вижу себя со стороны, но чувствую, что мои спина и лицо – все в ожогах и ранах, и для Кэйко я, должно быть, выгляжу как морское чудовище или мифическое существо. Что-то из ночных кошмаров.

– На город упала бомба, – говорю я ей. – Огненная вспышка. Из-за огня мы теперь такие. В ожогах. Но это по-прежнему мы, – улыбаюсь я.

Кэйко молча показывает на свою ногу.

– Больно? – спрашиваю я.

Она кивает.

Пока мы разговариваем, откуда-то появляются люди: хромают, шатаются, держатся за деревья, но идут.

– Получится… встать? – спрашивает Хиро.

Мы помогаем ей подняться, но правая нога болит так сильно, что Кэйко не может на нее опираться.

Люди все идут и идут мимо нас – к реке.

Ветер становится сильнее.

Треск и рев огня все ближе, все яснее.

– Надо пошевеливаться, – говорю я. – Уходим отсюда! Нужно найти больницу.

Людей – все больше и больше. Воздух наливается жаром. Оранжевые всполохи отражаются на коже, раскаленные угли падают на землю перед нами, попадают и на мою книгу, и я в ужасе стряхиваю их – не хватало еще, чтобы она сгорела. Хотя обложка и так уже вся обуглена, и корешок плавится, становясь липким.

– Нам нельзя здесь оставаться, – говорю. – Хиро, мы должны идти. Скорее. Посмотри!

Я показываю на верхушки деревьев:

– Огонь! Приближается!

Темные облака расцвечиваются желтым, оранжевым, красным. Густой черный дым поднимается в серое небо.

– Ветер… – шепчет Хиро. – Разносит пламя… Ичиро, все в огне…

Дым сгущается, становится едким и непроглядным… невыносимо жарко… пекло…

…чувствую, как стягивается кожа…

глаза жжет…

легкие горят…

Лучше уж умереть от взрыва бомбы. Но не так, не в огне.

Я смотрю на Хиро, на Кэйко.

Но ты выжил, – говорю себе, – и они тоже.

Надо идти дальше! Но как? Что мне делать?

Думай… думай…

Наконец, я решаюсь и хватаю Кэйко:

– Держи вот это. Крепко! – я сую ей в руки книгу. – Хиро, скорее, к реке! Перейдем на другую сторону. Там мы будем в безопасности. Там огонь не достанет нас.

Смерть гонится за нами по пятам, но пока так и не поймала. За спиной – пламя, на руках – Кэйко, и я бегу, бегу, потому что это наш единственный шанс выжить.

– На мост! – кричу я.

Хиро хромает, но все же идет. Я держу Кэйко на руках: она сжимает мою книгу в крошечных ладонях, ее раненая нога болтается, как неживая, и бьется об меня.

– Посмотри на ту сторону. Там все спокойно! Пламя не сможет туда прийти: река его остановит.

То и дело мы натыкаемся на людей – все бегут от огня, разносимого ветром. Я убираю угли с волос Кэйко, прижимаю ее голову к груди и иду, как будто ничто меня не остановит.

Хиро кое-как поспевает за мной: у него теперь есть смысл – сестра.

У него есть ради кого жить, дышать и бороться.

Мы втискиваемся на мост, шаг за шагом движемся вперед, туда, где пламя нас не достанет. Туда, где я найду для нас воду и еду. Где я наложу шину на ногу Кэйко, чтобы она могла ходить, где я уложу Хиро, укрою его одеялом и буду сидеть с ним, пока он отдыхает, буду смотреть, как его грудь поднимается и опускается, пока он спит.

На другую сторону, думаю. Давай же, иди, не сдавайся, вперед.

Но мы не одолели и половины пути, как пришлось остановиться. Вокруг – люди, зажатые, как рис в суши или сардины в жестяной банке. Невозможно двинуться: ни вперед, ни в сторону.

– Побудем пока здесь, – говорю я Хиро.

В оцепенении я смотрю на мост и вижу, как внизу небольшая гребная лодка отходит от берега, ударяет веслами по воде: раз – вжух – плеск, два – вжух – плеск. Пассажиры в ней сидят молча и недвижимо. Представляю, как сверкают монеты на их закрытых веках, а лодочник везет их всех туда, где, они надеются, будет вечное спокойствие и мир.

Вода черно-оранжевая, на ее поверхности – мутная рябь.

Людей на берегу много – кто-то сидит, кто-то стоит. Их все больше и больше.

Осторожнее, думаю я, ветер очень сильный, а течение быстрое.

Ветер неистово дует в лицо, и люди – все, как один, скорчились от боли в ожидании худшего – огня. В нашу сторону летит поток горящих листьев и веток, пепел и угли падают на одежду, на кожу, на волосы.

Пытаюсь защитить Кэйко, стряхиваю с ее волос угли, и боль пронзает руки, словно сотни иголок. От рубашки пахнет раскаленным утюгом. Этот запах напоминает мне о маме.

Ветер становится еще сильнее. Я смотрю на небо – серое, тяжелое, поглощенное летящим пламенем. Как будто над нами – зверь, рычащий и насмехающийся, готовый к прыжку за своей беспомощной добычей.

Новый порыв ветра – и я с ужасом вижу, что на другой стороне реки деревья тоже объяты пламенем.

Огонь окружает нас. Мы в ловушке.

Кэйко растеряна, Хиро в отчаянии.

«Думай, думай, думай, – говорю я себе. – Давай. Ты должен помочь им. Думай».

– Назад! – кричу я. – Идите назад и спускайтесь к берегу реки.

Возвращаться легче: люди рады занять мое место. Но у меня такое чувство, будто я их обманываю: шансы выжить на этом мосту равны нулю. Я уверен.

Думай только о Кэйко и Хиро, и о себе.

Рев пламени обрушивается на нас.

Парк весь в огне.

Отблески пожара светятся на коже Кэйко. Что бы с ней стало, если бы мы ее не нашли? Она как будто слышит мои мысли и еще сильнее прижимается ко мне.

– Вон уже река! – кричу я. – Давай! Быстро!

Он не отвечает. Я оборачиваюсь, вижу его лицо, и страх пронзает меня.

– Иди за мной, Хиро!

Мы идем по травянистому берегу к самой воде.

Кэйко держится за меня изо всех сил, стараясь не выронить зажатую между нами книгу. Я слышу ее прерывистое дыхание, чувствую ее мягкую щеку и волосы. Ничего и никого сейчас нет важнее, чем эта маленькая девочка.

Над нами струится дым, угли и горящие обломки летят по ветру и с шипением падают в воду. Люди на мосту беспомощно замерли: ветер разносит пламя, и оно поглощает пространство.

На берегу у всех одна цель: добраться до реки. Я протискиваюсь между людьми – сначала в одну сторону, потом в другую, и наконец чувствую прохладу воды.

– Пришли! – кричу я Хиро. – Река! Теперь мы спасены!

Я иду вперед. Кэйко ерзает у меня на руках, хватает за плечо, вытягивает шею, поднимает голову и смотрит куда-то назад.

Она меняется в лице. Уголки ее губ опускаются, глаза расширяются.

В них отражается пламя, а в капельках пота на коже сияет огненный свет.

– Гамбарэ, – шепчу я ей на ухо. – Я с тобой. Не бойся. Вода защитит нас. И мы побудем здесь, пока огонь не угаснет.

Мне страшно, потому что слова о безопасности ничего особенно не значат: смерть преследует нас весь день, и теперь кажется, она загнала нас в угол – раненые и беспомощные, мы вынуждены зайти в реку, а скоро начнется прилив. Но об этом я не скажу Кэйко.

Хиро снова идет рядом. Мы проталкиваемся через толпу. Кэйко вздрагивает всякий раз, как холодная вода касается ног, живота, груди.

Руки наливаются тяжестью, спина болит. Смотрю на людей вокруг. Кто-то позади меня дрожит, по пояс в воде, другие торопливо пьют, утоляя жажду, а третьи сложили ладони, закрыли глаза и молятся.

О чем они просят своего бога?

Кому-то вода доходит до груди, кому-то до шеи, а некоторым – даже до подбородка.

Спасаясь от пекла, люди окунаются в воду с головой.

– Побрызгай на нее, – говорю я Хиро. – Набери в ладони воды.

Но от боли он не может пошевелить руками и в отчаянии смотрит на меня. Я киваю: все понятно, друг.

Мне и самому тяжело: руки и ноги ослабли. Чувствую себя канатоходцем, который может сорваться в пропасть от одного неверного движения. Но я должен, должен что-то делать.

Смотрю на Кэйко:

– Послушай. Я сейчас опущу тебя, а ты полей себя водой – голову, плечи – все: как вот тот господин рядом с тобой.

Кэйко оглядывается: глаза, полные ужаса, лицо нахмурено. Она поднимает руку, крепко сжимая мою книгу – все еще сухую.

Обещание, которое я дал отцу, когда видел его в последний раз.

Теперь я точно знаю, что в последний.

Надо же, как она уцелела!

Это всего лишь книга, она ничего не значит, – убеждаю я себя. Забери у нее из рук и выброси.

Но… но…

Кэйко разрешает мой внутренний спор: она ловко засовывает книгу себе под руку, надежно спрятав ее под мышкой. Вода, конечно, намочит ее, но все равно – книга спасена! Потом можно будет ее высушить и прочитать. Я сдержу свое обещание.

Медленно опускаю Кэйко: она цепляется за мое запястье, как обезьянка, здоровой ногой обхватывая меня целиком, и я сжимаю зубы, чтобы не закричать от боли.

Хиро встает рядом с ней: он хочет помочь, но не в силах что-либо сделать. Тогда Кэйко набирает в ладошку воды и протирает лицо брата.

Он закрывает глаза, а сестра нежно гладит его по щекам снова и снова, умывает, подносит воду в ладонях к его пересохшим губам.

Я наблюдаю за тем, как младшая сестра помогает старшему брату, и пытаюсь устоять на месте, пока люди – справа, слева, спереди, сзади толкают меня, натыкаются друг на друга; и хотя мне ужасно больно держать Кэйко, я все равно не отпускаю ее, сопротивляясь течению.

Прилив усиливается, и те, кто был в воде по грудь, теперь уже – по шею, а те, кому она доходила до шеи, машут руками, пинаются, стараясь остаться на плаву, но у них слишком мало сил.

Меня толкают сзади, и я вхожу глубже в реку, вытягиваю шею, а вода уже мне по плечи. Поднимаю Кэйко повыше, но мышцы нестерпимо болят от напряжения.

Хиро спотыкается и падает, и когда я протягиваю ему руку, Кэйко скатывается с меня и оказывается в реке.

Я отпускаю Хиро и подхватываю Кэйко. Наконец они оба над водой, дышат, откашливаются.

– Прости, – шепчу я. – Прости.

Кэйко смотрит на меня, моргает и кашляет, но Хиро… Хиро еле стоит на ногах, его глаза закрываются, медленно открываются и закрываются снова.

– Хиро! Смотри на меня! Держись! – Он падает в воду, но даже холод не приводит его в чувство.

– Хиро! – зову я, а Кэйко трясет брата за обгоревшее плечо.

Он открывает глаза, поднимает голову, но, боюсь, не видит нас.

– Хиро, мы здесь! Не отставай, Хиро!

Позади нас разъяренный огонь гонит людей в реку, и мы идем все дальше и дальше, все глубже и глубже.

Руки немеют.

Недалеко от нас – гребная лодка, которую я видел раньше. В ней люди. Все же она слишком медленная и маленькая – вряд ли много кого спасет. Я смотрю на нее и думаю, куда она? Безопасных мест, кажется, больше нет.

Хиро рядом. Он захлебывается и кашляет.

Сзади снова кто-то толкает, и я теряю равновесие. Силы уходят.

– Хиро, – зову я.

Он смотрит на меня, но поток людей относит его дальше, и он то отшатывается в сторону, то исчезает на несколько секунд под водой, то вновь выныривает и тяжело дышит.

– Держись за меня, – шепчу я Кэйко. – Обеими руками.

Она смотрит на книгу, которую все еще неловко, но крепко сжимает под мышкой, показывая, что правая рука у нее занята.

– Брось ты эту книгу, – говорю. – Теперь это неважно.

Сколько же боли и грусти в ее глазах!

– Бросай.

Крошечная рука пускает по воде мое обещание отцу. Книга покачивается на волне и уплывает. Но как только Кэйко хватается за меня, я забываю о книге. Так нужно. И протягиваю руку Хиро.

– Я вытащу тебя!

Тяну его за плечо: Хиро морщится от боли, но из открытого рта – ни звука.

Прилив усиливается, разъединяет нас, люди вокруг толкаются и кричат, Кэйко цепляется за меня.

Силы на исходе.

Пытаюсь подтащить Хиро к себе, ноги скользят, тело ведет в сторону – и я погружаюсь на дно.

Вижу сплетение ног в мутной воде, пузыри, руки, снова пузыри.

Я не могу пошевелиться.

Темно.

Кэйко! Где Кэйко? Вверх, думаю, вверх, и стремлюсь к прозрачной поверхности воды, освещенной красноватым светом. Выше и выше. И вот уже – отчаянное облегчение: я выныриваю и делаю вдох.

Кэйко бьет руками по воде. Я крепко прижимаю ее к себе.

Хиро! Оглядываюсь. Но разве найдешь его в этом море незнакомых лиц?

– Хиро! – зову. – Где ты? Хиро! Хиро?

Кэйко бьется носом в мой подбородок и куда-то показывает – снова и снова, пока я, наконец, не вижу его среди толпы таких же борющихся за жизнь.

Он поднимает подбородок к небу, но вода все равно слишком высоко.

Глаза закрываются, но он с усилием смотрит на меня.

– Давай руку! – кричу. – Руку!

Пытаюсь приблизиться к нему, но снова теряю равновесие.

Я боюсь еще раз оказаться под водой – и тогда уже не вынырнуть обратно. Боюсь выпустить Кэйко и не найти ее. Я не решаюсь идти вперед.

Если я ее отпущу, она утонет.

– Давай ко мне! – кричу я Хиро. – Подплыви поближе и я вытащу тебя!

Он открывает глаза и смотрит прямо на меня.

– Сюда! Хиро, сюда!

А потом он смотрит на Кэйко. Улыбка нежности и грусти.

– Нет, Хиро! Нет! Нет! Плыви сюда! Я подхвачу тебя!

Пробую сделать шаг в его сторону, но ноги соскальзывают и проваливаются. Слишком глубоко.

Смотрю на Кэйко и снова на Хиро.

Мне нельзя даже пошевелиться.

Хиро…

Вода накатывает и накрывает его.

– Нет, Хиро, нет!

Но теперь в его взгляде – спокойствие, и я знаю, что он принял решение.

Хиро опускает голову и закрывает глаза.

Я тоже закрываю глаза и киваю на прощание.

– Обещаю, что позабочусь о ней, – шепчу я. – Обещаю, что не дам ей умереть.

Когда я открываю глаза, его уже нет.

В этой реке я будто валун, омываемый водой.

Упрямо и недвижимо я стою с Кэйко. Справа, слева ревет и наступает огонь, воздух обжигает наши легкие и кожу, не скрытую под водой. Сил в руках больше нет, ноги немеют.

Она держится за меня.

Кэйко.

Я с тобой.

Закрываю глаза, концентрируюсь на ее дыхании. От этого мне спокойнее.

Есть ради чего бороться.

Мысли уносят меня.

Я вижу маму: она суетится по дому; вижу отца в военной форме; вот Хиро стоит у окна, поворачивается ко мне, за ним – белая вспышка. А вот уже Хиро в воде, он смотрит на меня, опускает веки, склоняет голову.

Будто чувствуя мою боль, Кэйко поднимает на меня глаза – большие, растерянные. Я не могу ее подвести.

– Я с тобой, – успокаиваю ее. – Никуда тебя не отпущу.

Людей так много, что, кажется, они и есть эта река. Оранжевые вспышки на небе освещают поверхность воды.

– Кэйко, что там?

Я киваю в сторону берега: в нескольких сотнях метров от нас явно что-то происходит. Кэйко вглядывается в даль.

– Там люди, но они кажутся выше. Как будто на чем-то стоят.

Она смотрит на меня, а потом снова на людей.

– Коса, что ли?

Кэйко дрожит, стучит зубами.

Я не знаю, что делать.

Если мы останемся здесь, спадет ли вода? Утихнет ли пламя? Или мы раньше утонем?

А если я сделаю шаг и упаду? И Кэйко тогда окажется в воде?

Ее крохотное тело дрожит в моих руках.

Делаю глубокий вдох, пытаюсь пошевелить пальцами ног и рук – не чувствую их, но, наверное, они все же шевелятся.

Кэйко бледнеет.

У нас нет выбора. Если я останусь на месте, она умрет.

Смотрю на нее. Это совсем не та Кэйко, которую мы с Хиро отводили в детский сад и которая махала нам на прощание у ворот.

Всего лишь вчера.

Нет, ты не упадешь, – говорю себе, – не уронишь ее в воду. Ты донесешь Кэйко до земли, до безопасного места, где не будет ни этой глубокой реки, ни огня.

Она елозит у меня на руках, обнимает за шею, крепко прижимается к груди. И хотя я не чувствую собственного тела от холода, поднимаю тяжелую ногу, заношу ее вперед и опускаю.

Подбадриваю себя, поднимаю другую ногу, опускаю.

Вот так. Один шаг.

И еще раз.

Два шага.

Три шага, четыре. Кэйко по-прежнему держится за меня.

Еще один шаг и еще – я иду вниз по течению к береговой линии, к косе, которая видна из воды.

Воздух теперь прохладнее, но ужас не утихает, и я вновь и вновь спрашиваю себя, почему я выжил, а другие нет.

Вина повисла на мне как неподъемный груз.

Ты остался, чтобы спасти того, кого несешь на руках, говорю себе.

Я продвигаюсь, коса уже совсем близко, вода становится ниже. Но Кэйко все тяжелеет и тяжелеет и пальцами впивается мне в спину. Вода убывает, и вот уже она по грудь, по живот, по ноги и – я падаю на колени – подо мной земля. Твердь.

– Ох, Кэйко. Мы сделали это…

Я выдохся. Мне едва хватает сил глотать или дышать. Глаза закрываются сами собой, но все же я замечаю в руках Кэйко что-то темное, прямоугольной формы, распухшее от воды, опаленное огнем, с болтающейся лентой.

– Папина книга, – шепчу я.

Она кивает.

– Но как?..

Кэйко просит меня подойти поближе. Я наклоняюсь к ней, и нежной ладошкой она проводит по моему израненному лицу.

Хочется плакать, но я моргаю – быстро-быстро, чтобы она не заметила моих слез. Я ложусь рядом с ней на землю, прижимаю ее к себе, согреваю.

– Я позабочусь о тебе, Кэйко, – произношу я из последних сил, и мир вокруг размывается и исчезает. – Я не брошу тебя… Я не…

Открываю глаза. Надо мной – синий цвет.

Небо, которое я видел последний раз, было черное, в облаках, затянутое серым дымом, расцвеченное всполохами огней.

Солнце тоже сейчас неожиданно ясное и яркое. Я вижу его свет даже с закрытыми глазами.

Грудь как будто чем-то сдавлена, голова тяжелая.

Снова закрываю глаза и не хочу их открывать. Внезапно в памяти встают образы.

Вспышка.

Руины.

Огонь.

Вода.

Мертвые. Последние вздохи.

Хиро.

Кэйко.

Кэйко!

Я сажусь, но голова кружится, все плывет. Меня шатает. Глаза слезятся, в ушах звенит.

«Кэйко», – пытаюсь я закричать, но голос похож скорее на хрип. Пробую закричать снова – горло будто разрывается изнутри, и я кашляю, кашляю и не могу отдышаться. Глаза закатываются, голова заваливается.

Что это? Что со мной происходит?

Чувствую влагу на затылке, на плечах. А потом и на лице: я слизываю капли, они стекают по языку, попадают в горло.

– Спасибо, – я с уважением склоняю голову и открываю глаза. Пожилой мужчина стоит и смотрит на меня.

– Девочка здесь, рядом, – сообщает он. Его улыбка пробивается сквозь раны на лице и бинты, которыми обмотана голова.

– Ты отказывался садиться в лодку без нее. А потом мы пытались переодеть тебя в сухое, но ты и тут попросил сначала позаботиться о ней. И когда мы накрыли тебя одеялом, ты снял его и обернул в него девочку.

– Не помню, – бормочу я.

Он снова подносит мне воду ко рту.

– А она, кстати, не выпускает из рук книгу. «Повесть о Гэндзи», – говорит он. – Первый в мире роман. Он, наверное, что-то для нее значит. Хотя, конечно, ей еще рановато такое читать.

– Это моя книга, – шепчу.

– А, – отвечает он. – Выходит, девочка хранит ее для тебя. Она твоя сестра?

Я качаю головой:

– Моего друга.

– А где он? Твой друг?

Думаю о Хиро и отворачиваюсь. Не хочу, чтобы этот человек видел мои слезы.

Рядом со мной – Кэйко. Я смотрю на нее, вздыхаю с облегчением, и радость разливается по телу.

– Ты спас ее, – говорит пожилой господин.

– Пока нет, – отвечаю я.

Кэйко тянется ко мне, и я беру ее за руку.

– Где вы были, когда это случилось? – спрашиваю я.

– Дома. Завтракали с женой. Меня отбросило в другой конец комнаты. Раны – от выбитых окон и кирпичей. – Он показывает на лицо и на голову. – Пика, – продолжает он, – грохот, треск, скрежет – я думал, на нас упал метеорит.

– А я не слышал грохота, – вспоминаю я.

– Странно. Я живу на западной стороне, пришел сюда специально – хоть кому-то помочь. Чем ближе к центру, тем больше раненых и обгоревших.

– Это был не метеорит, – говорю я. – Мой друг видел самолет.

– Тогда бомба. – Он пожимает плечами. – Но что за бомба такой силы?

Он снова предлагает мне воду, но я отдаю ее Кэйко, и она берет чашку дрожащими руками.

– Я наложил ей шину, – говорит мужчина. – Она сможет ходить, но пока немного и медленно.

– Вы врач?

– Я ветеринар! – улыбается он. – Но кости есть кости. А тебе бы в больницу – показать лицо и спину. Может, антибиотики выпишут. И девочку бы к врачу.

– Я думал, все больницы разрушены.

– Не все, – отвечает он. – В больнице Красного Креста вчера был пожар. Я, как увидел это, сразу кинулся помогать. Мы несколько часов боролись с огнем. В общем, больница спасена. Хотя и не полностью. Но доктора и медсестры там есть.

– А от больницы Сима ничего не осталось, – тихо говорю я.

– А, да! Еще в школах организовали что-то вроде убежищ, – вспоминает он. – Но у них скорее всего нет никаких лекарств.

Я кланяюсь ему:

– Спасибо, сэнсэй.

Поднимаюсь и смотрю вокруг – но не на тех раненых, кто пережил ночной кошмар, а вдаль, где должны быть очертания города, и пытаюсь понять, куда теперь идти.

– Ничего не осталось, – замечаю я.

– Почти ничего, да, – соглашается мужчина. – Но от пепла земля становится плодороднее.

Мне нравится этот оптимизм, хоть я и не разделяю его.

Кэйко встает. В глубоких карих глазах – боль: ей непривычно с деревянной шиной на ноге. И все же, хромая и заваливаясь, она идет за книгой и протягивает ее мне. Удивляюсь такой доброте и заботе.

Отец говорил, что в книгах есть волшебство.

Кэйко отдает мне книгу и тянет меня за штаны. Не сразу, но понимаю, что так она как бы показывает: карман у меня большой, и книга там легко поместится. Так я и делаю.

– Вы сказали, больница Красного Креста уцелела. Тогда мы пойдем туда. Спасибо, сэнсэй.

Теперь я думаю только о Кэйко, о тепле ее ладони. Мы идем обратно – в месиво нашего города.

Кэйко молча бредет рядом.

Недалеко от нас, по правой стороне – почерневшие руины универмага Фукуя. Я показываю Кэйко на эти останки – странные, стоящие посреди поваленных домов.

– Бетонное здание, – объясняю я, – все еще стоит, хотя окна выбиты. Твой детский сад, кстати, тоже из бетона.

В голове роятся вопросы, но я не могу их озвучить.

Каждый раз, когда усталость и боль берут верх, я смотрю на Кэйко: она ковыляет рядом, сжимая мою руку, и тогда неведомая сила подталкивает меня вперед, заставляет идти и наполнять горящие легкие воздухом.

– Смотри, Кэйко, – оглядываюсь я. – Мы ушли так далеко, что мост теперь кажется совсем маленьким.

Пытаюсь разбавить молчание. Она не отвечает и даже не кивает. Ее лицо – как будто маска, под которой мне ничего не видно.

– А давай споем что-нибудь! – я отчаянно хочу окружить ее простыми звуками – из времени счастья, из «времени до». – Что-нибудь… что ты пела в школе… или дома. Что-то знакомое?

В горле пересохло, голова раскалывается.

– Что это за песня, помнишь? Ну та, которую ты все время напевала?

Кэйко смотрит на меня в упор, но я не могу понять, о чем она думает.

– Как же ее… Та песня, от которой мы с Хиро чуть с ума не сошли… Про зонтик, что ли?

Впервые в выражении ее лица что-то меняется, но она по-прежнему молчит.

Через несколько шагов она спотыкается, а мне не хватает ни сил, ни ловкости поймать ее. Но и теперь от Кэйко – ни звука.

Я беру ее на руки, прижимаю к груди и иду дальше. Она не тяжелая – это я слабый: усталость накатывает волна за волной, как будто вот-вот повалит с ног и придавит к земле.

– Уже близко, – говорю ей. – Скоро будем на месте.

Ее глаза закрыты.

– А, вспомнил песню! – подбадриваю я Кэйко. – Так и слышу, как ты ее поешь! «Дождливый день». Помнишь?

Она не открывает глаза.

– Конечно, помнишь. Ты же ее наизусть знаешь. И еще ты так здорово танцуешь – как будто под дождем. Может, споешь мне?

Она молчит.

– А давай так – я несу тебя, а ты будешь петь? Спорим, ты можешь спеть ее целиком!

Иду вперед, хотя и не понимаю, откуда в моих ногах сила и как им вообще удается двигаться.

– Кэйко? Ну что, споешь?

Молчание.

Я не смотрю на нее. Боюсь увидеть самое страшное.

– Кэйко?

Она касается пальцем моей руки, и я выдыхаю. Теперь легче. Идем дальше.

– Я? – спрашиваю. – Хочешь, чтобы я спел? – Кэйко кивает.

Представляю себе Хиро. Он улыбается.

– Дождливый день… дождливый день… А я и рад! – пою, с трудом заглатывая воздух. – И мама… с зонтиком спешит… ко мне… Кап-кап… кап-кап… кап-кап.