Текст книги "Зеленоглазка"

– Мы уехали не поэтому! – закричал Кон. – Это все из-за тебя, из-за твоей дурацкой истории с англичанами!..

Пэт посмотрел на меня.

– К сожалению, он отчасти прав. Поэтому и еще по другим причинам. Понимаешь, зеленоглазка, отец, наверное, совершил ошибку, дав нам образование выше того уровня, который определили для нас англичане. Мы не соответствовали. Поэтому пришлось уехать. Если ирландец начинает думать о себе слишком много, то ему лучше уехать из Ирландии.

– Глупо… Глупо… – сказала Роза. – Глупо было бросать все, что мы имели там, чтобы приехать и любоваться… вот этим! – Она обвела рукой повозку, набитую домашним скарбом, пыльную дорогу и чужой пейзаж за окном. В этом жесте было все: и злость, и досада, и страх перед неизвестностью. Она, как и Пэт, повернулась ко мне, как к единственному слушателю, которого следовало убедить в своей правоте, и не потому что мое мнение было для них так важно, а скорее потому, что они стремились убедить в чем-то самих себя.

– Там у нас было все, – сказала Роза, – наша таверна располагалась в самом выгодном месте – прямо возле Грин-колледжа, поэтому у нас была самая изысканная публика… господа из колледжа, из Четырех дворцов. Наверху, в комнатах, где мы жили, мебель была сделана из розового дерева, висели шелковые занавески… У меня было свое пианино. Конечно же, слуги.

– И конечно же, куча долгов, – закончил за нее Ларри. – Для полноты картины представьте себе, мисс Эмми, ирландца, который ежедневно тратит каждый заработанный пенни. У него большая счастливая семья – если, конечно, он не думает о будущем, – и вот так каждый день он работает, чтобы заработать деньги на завтра. Как было не уехать в подобной ситуации? Оставалось только продать все и расплатиться с долгами; и потом, эти неприятности с Пэтом… Конечно, у нас оставались кое-какие деньги, но все равно мы правильно сделали, что уехали, ведь в этом Дублине такая расслабляющая атмосфера, что можно заснуть, а потом проснуться и обнаружить, что тебе уже все пятьдесят и можно уже даже не начинать. Нет, уж лучше было уехать – по крайней мере рискнем узнать, как нас побалует эта страна, чем сидеть на одном месте и предаваться мечтам.

– Мечтам?.. – переспросила я.

– Ну да, мечтам, что, мол, когда-нибудь англичане уберут свои грязные лапы из Ирландии, что тогда-де все люди станут свободными и начнут раскрывать все свои таланты, – в общем, что завтра будет лучше, чем вчера.

– И из-за этого всего ты разбил сердце Бридди Коннели? – упрекнула его Роза. – Ты ведь любил ее, но не женился.

Ларри смерил ее взглядом, из которого следовало, что ей лучше не продолжать.

– Я бы не потянул иметь жену… и детей.

Он постучал трубкой о край повозки, чтобы вытряхнуть старый пепел, и, отвернувшись, задержался взглядом на полоске гор вдалеке, очертания которых были размыты дрожащей дымкой зноя. Затем снова повернулся к нам.

– Но здесь все будет по-другому, – сказал он, – папа согласился отдать мне оставшиеся деньги, волов и повозку, чтобы я мог вернуться в Мельбурн. На приисках не хватает еды, да и других необходимых вещей, стоят они очень дорого, а перевозка и того дороже. Эта повозка очень быстро окупит себя – хватит и двух ходок. А потом уже пойдет чистая прибыль. Не скажу за все остальное, но еду-то уж люди будут покупать точно. С этим я не промахнусь – ведь папа согласился вложить деньги именно в мое дело.

– Но без тебя мы будем медленнее продвигаться на приисках, – сказал Пэт.

Ларри пожал плечами.

– Папа не считает, что все мы обязательно должны броситься добывать золото.

– Ни за что не поверю! Папа не хуже нас понимает, что, для того чтобы его добыть, потребуется немало времени. Кто сдается, тот и проигрывает, так что он согласился дать тебе деньги только потому, что всегда делает то, что ты скажешь… даже вот приехали из-за тебя сюда, а не в Америку.

– О Господи, перестаньте вы спорить, – устало сказала Роза, – все прекрасно знают, что папа прислушивается к Ларри…

– Он прислушивается к здравому смыслу…

И в таком духе они продолжали всю дорогу до Балларата – спорили, пререкались, подшучивали друг над другом или просто хохотали тем самым безмятежным смехом, что запомнился мне еще в «Арсенале старателя». Они оказались вполне обыкновенной семьей; я не увидела в них ничего из того, что надеялась увидеть, когда остановила на них свой выбор. Но главное было в том, что они никогда не знали настоящей бедности – ее неодолимой власти, подтачивающей, как дурная болезнь, они могли позволить себе беспечность и не считали каждый пенни, подобно тем, кто уже скатился на грань голода и жалких обносков. Те долги, о которых они говорили, были долгами людей, имеющих кредит в банке. У них были красивая одежда, новые туфли, мягкие постели и много еды. Одна только повозка с волами стоила больше денег, чем многим паломникам приисков приходилось видеть за всю их жизнь. А значит, эти ирландцы еще ни разу не подвергались испытанию на прочность, когда стало бы ясно, чего в действительности стоит их терпимость друг к другу и щедрость по отношению к окружающим. Они были молоды, даже Ларри со своей целеустремленностью казался слишком незрелым по сравнению с тем, через что пришлось пройти мне. Они еще не познали жизнь во всех ее проявлениях; для них она выглядела сплошным забавным приключением. Рассуждения Розы были наивны, как детские мечты, максимализм Пэта был также следствием юности – через несколько лет он вряд ли вспомнит о своей ненависти к англичанам и перестанет ругать правительство. А Син, который, кажется, собрался всю жизнь прятаться за спиной Пэта, иногда вел себя, как будто был нисколько не старше Кона. Это выглядело даже трогательно – так они были молоды и невинны. И я немного завидовала им, потому что сама уже чувствовала себя другой.

Наконец они расспросили меня о моей жизни. Конечно, это сделала Роза.

– Мы с отцом приехали из Лондона, – рассказала я, – мы жили в мануфактурном магазине на Моунт-стрит.

– Где это расположено? Я собираюсь как-нибудь съездить в Лондон…

– В престижном районе, – ответила я, правильно поняв, что она имела в виду, – владельцем магазина был старый Элиу Пирсон. Из-за инвалидности он большую часть времени проводил в кресле, поэтому все дела приходилось вести моему отцу и мне. Мы прожили там четырнадцать лет. Затем мистер Пирсон умер, а магазин унаследовал его племянник. У него была слишком большая семья, и нам не хватило места. Отец решил податься в Австралию…

– А что вы продавали? – спросила она.

Я заметила, что Ларри тоже навострил уши, услышав о мануфактурном магазине, тогда как остальные явно скучали.

– Красивые ткани – шелк, муслин, бархат… атласные ленты. И все самого высокого качества.

И тогда я заметила, каким взглядом она обвела мое ужасное серое платье, давно вышедший из моды чепец и старушечий серо-коричневый платок. Мне хотелось объяснить ей, что эти вещи я выбирала не сама, но я не могла, потому что тогда неминуемо пришлось бы касаться меня прошлой, от которой я желала любыми способами откреститься.

Я надеялась, что она больше не станет меня ни о чем расспрашивать, и она действительно закончила свой допрос, так как мимо нас уже начали проплывать первые палатки старателей в близлежащих оврагах, первые фигуры, склоненные над лотками с песком, первые лебедки, отмечающие глубину погружения, и брезентовые рукава, служившие для вентиляции шахт. Мы въезжали в страну золота.

Глава вторая

Мы приехали в Балларат, когда уже начинало смеркаться – в сумерках голубые холмы казались лиловыми. Место представляло собой обширную долину, расчерченную изгибами небольшого ручья и окруженную невысокими горами, в которых было полно оврагов. Именно в них старатели находили золото. Местами на них оставалась скудная растительность, но там, где люди уже успели приложить руку, земля была безжизненно голой. Поросшие травой склоны под эвкалиптами походили на бесплодную пустыню, истоптанную тысячами ног. Они были перепаханы вдоль и поперек и покрыты бесчисленным количеством куч пустопородной земли, вырытой старателями в поисках золотоносного кварца. Спустя три года после первых находок в этой долине обитало уже сорок тысяч золотоискателей. Это был целый палаточный городок, словно вросший в землю; яркие ряды палаток тянулись вдоль золотой жилы с востока на запад, а также по берегу грязно-желтого ручья, который назывался Яррови. До сегодняшнего дня моя память помимо воли хранит названия всех приисков Балларата – Золотая вершина, где впервые было обнаружено золото, Эврика, Канадская жила, Итальянская жила, – это там, где прииск Золотые шахты сворачивает к Равнине камедных деревьев. Как и всем, кто бывал здесь хоть один раз, мне уже не суждено их забыть. Раскопки велись прямо посреди палаток, где и без того негде яблоку было упасть – они только что не сваливались в ручей.

Участок дороги при въезде в город был полностью отдан под торговлю – там заправляли те, кто, как и Ларри, приехал сюда, чтобы вытряхнуть золото из старательских карманов. Здесь были театры, отели, магазины– шаткие, вздрагивающие при каждом порыве ветра сооружения, обтянутые брезентом, готовые прекратить свое существование, лишь только в жиле кончится золото. Впрочем, было и каменное здание, единственное – в нем располагался банк. Каждый день сорок тысяч обитателей долины рылись в земле, пытаясь отыскать золото, а вечером многие из тех, кому это удавалось, проигрывали добытое в карты или безжалостно пропивали в барах. Здесь было все: бродячие собаки, босоногие дети, женщины, таскающие воду ведрами. Здесь продавались великолепные сафьяновые сапожки и шелковые платки из Гонконга. Из окон отелей днем и ночью слышалось бренчание рояля, а над улицами и в оврагах то и дело раздавались скрип работающих лебедок и хлопанье брезентовых рукавов, служащих для проветривания шахт. На Бейкери-хилл стояла церковь римских католиков; пресвитерианцы проводили свои службы в гаэльском храме на Спэсимен-хилл. Здесь говорили на всех языках, по крайней мере так мне поначалу казалось. Вот уже три года, как на этом маленьком клочке земли было сосредоточено величайшее богатство в мире.

Проехав через весь городок, Дэн Магвайр расположился для первой ночевки. Он поставил палатки немного в стороне от скопления людей, на земле, на которую никто не претендовал, – ведь пока у него не было своего участка. Я сразу же бросилась помогать разгружать повозку, распаковывать кухонную утварь и разводить костер из дров, которые принес Пэт. Я поняла, что Магвайры совсем не приспособлены жить в таких условиях. Сначала они взялись за дело как следует, но энтузиазма хватило лишь на то, чтобы разобраться с волами и повозкой, после чего все занялись сами собой. Я поджарила колбасу, вскипятила в котелке чай, хотя Кейт утверждала, что она главный кулинар. Я постелила почти все постели, пока Роза возилась со своим сундуком, набитым ненужной одеждой. Но мне была на руку их милая нерадивость, которая, к счастью, сочеталась с дружелюбием. Я и сама не была искусна в подобных делах, просто мне хотелось казаться незаменимой в глазах Кейт, да и вообще всех остальных. Для меня это была единственная возможность хоть как-то проявить себя. Я не собиралась уходить и не делала никаких попыток пойти и попробовать устроиться на ночлег где-нибудь еще. И они, надо отдать им должное, ни словом, ни взглядом не намекнули мне об этом. А когда пришло время доставать миски и кружки, они вели себя так, будто я была среди них всегда. Я ела хлеб с колбасой, запивая густым обжигающим чаем, и боялась вымолвить слово, чтобы лишний раз не напоминать о своем присутствии. Вдруг кто-нибудь из них скажет, что, мол, мы так не договаривались. И мне казалось, что они прекрасно понимают, о чем я сейчас думаю. Помню, Пэт даже подмигнул мне, желая подбодрить, и глаза его смеялись и говорили мне, какая я молодец.

Уже в первую ночь они привлекли к себе внимание местных жителей. В дальнейшем посетители стали неотъемлемой частью всех вечеров, проведенных в Балларате. Кон сразу же притащил к нашему костру еще одного мальчика – своего ровесника, Эдди О'Доннела. Через некоторое время за ним из соседней палатки пришел отец, однако не спешил забирать сына, а присел к нашему костру поболтать. Дэн предложил ему виски, и он решил посидеть еще немного. Таких на приисках было большинство – дружелюбных, всегда готовых познакомиться, помочь, чем только можно. Но все же в самих Магвайрах было еще что-то, отличавшее их от других. Возможно, оно исходило от Кейт.

Мужчина представился Тимом О'Доннелом.

– Необычайно рада познакомиться, мистер О'Доннел, – сказала она, слегка присев и грациозно наклонив голову, вся ее поза словно излучала радушие и гостеприимство. Я невольно взглянула на Тима О'Доннела еще раз, пытаясь понять, чем же он мог заслужить подобный торжественный прием. Это был худой человек с обвисшими усами, совершенно непредставительный и скромный. Теперь же благодаря Кейт он почувствовал себя королем или, по крайней мере, опытным и мудрейшим наставником, который сидит и неторопливо дает советы им, новичкам. Через некоторое время появились и его жена с дочерью. Люси О'Доннел была симпатичная девушка, хотя, конечно, не такая эффектная, как Роза. Интересно, что она точно так же, как и я, отреагировала на броскую красоту Розы: несмотря на приступ зависти и протеста, было видно, что она почувствовала к ней непреодолимую симпатию. Маленький Эдди уже уснул на плече своей матери, а О'Доннелы все сидели, слушая, как Кейт рассказывает о Дублине, а Дэн незлобно рассуждает на политические темы. Они даже с интересом выслушали проповедь Пэта об англичанах, хотя в том, что он говорил, не было ничего такого, о чем бы мог не знать рядовой ирландец. А Роза, чтобы сделать приятное отцу, спела куплет из его любимой баллады о Роберте Эммете и Саре Курран.

 
Далеко та земля
Где спит милый ее…
 

У нее был сильный, но мягкий и необыкновенно приятный голос.

В этот момент я почувствовала тяжесть у себя на плече – рядом со мной на бревне, которое Син подтащил поближе к костру, сидел спящий Кон. Потом он много раз засыпал вот так у меня на плече. В тот вечер я в первый раз сама уложила его спать. Кейт была не против; она согласно кивнула, когда мы с Коном покинули кружок у костра. Я приготовила постель и помогла ему раздеться. Кон был сейчас совсем сонный и забыл о том, что он уже почти мужчина. На самом деле он был еще совсем ребенком и по-детски потянулся ко мне ручонками, чтобы я поцеловала его на ночь.

– Как хорошо, что ты пришла к нам, Эмми, – сказал он.

Он почти сразу же уснул, но я еще немного посидела рядом, не отнимая руку от его щеки; я ощущала тепло его дыхания. Я думала о его невинном поцелуе, о том, как это детское тело нежно прильнуло ко мне, и чувствовала, что излечиваюсь после мерзости и грубости Гриббона. Мне хотелось, чтобы это дитя принадлежало мне, а не Кейт. Тогда я впервые осознала, что действительно хочу иметь детей. Ко мне пришло очищение; впервые после ужаса в «Арсенале старателя» у меня появился проблеск надежды. Я больше не чувствовала себя бедной простушкой – поцелуй этого мальчика вдохнул в меня силы и прогнал страх.

Когда я вернулась к костру, О'Доннелы уже собирались к себе в лагерь. Хотя никто из сидящих и не был официально представлен другим, за время разговора все уже успели перезнакомиться и знали друг друга по именам, и только я осталась незнакомкой. Миссис О'Доннел кивнула в мою сторону.

– А это… еще одна дочка? – спросила она с сомнением в голосе. Я не была похожа на их дочь.

– Нет, – ответила Кейт, – это друг нашей семьи, Эмми Браун.

Так и повелось.

Мне постелили на соломенном матрасе в маленькой палатке Розы. Что бы я ни думала о Розе потом, я не могу не признать, что в ту ночь она была гостеприимной со мной; да, ей были свойственны и ревность, и жадность, но в отношении людей, а не вещей. Она, не задумываясь, делилась со мной всем, даже теми предметами роскоши, которые привезла с собой, а ведь запасы их не были безграничны, – душистое мыло, одеколон; я помню, она подарила мне мешочек лаванды, чтобы вещи в моей сумке приятно пахли.

Я лежала у откидного окошка палатки и смотрела на ночное небо Балларата; рядом со мной тихо спала Роза. Десять тысяч озарявших небо костров уже потухли, и теперь оно было серым; наступила тишина, было слышно лишь, как где-то в горах воет динго – австралийская собака да раздается пьяная песня двух старателей, бредущих домой из бара. Я не могла уснуть и все думала о Гриббоне, и не верила, что наступит время, когда я смогу вырваться из плена этих ужасных воспоминаний; но в конце концов я уснула и наступили мир и покой.

На следующее утро я проснулась, когда все еще были в своих постелях – даже большинство соседей. Роза спала так крепко, что я не потревожила ее, хотя долго ползала в тесной палатке, пытаясь отыскать одежду; я подумала, что она, наверное, привыкла так долго спать с детства. Я развела костер и уже поставила согреваться воду, когда появился Ларри.

– Будешь чай? – спросила я.

– Спасибо.

Он мрачно посмотрел на меня. Насколько я поняла, он был единственным из всех, кто не принял меня. Думаю, что, если бы я собрала свои вещички и ушла, он был бы совсем не против. Возможно, так было потому, что из всей семьи он один осознавал до конца, в каких условиях они оказались и насколько малы шансы, что земля Балларата подарит им что-нибудь, кроме бедности. Все они, даже Дэн, не желая того, сваливали возникающие проблемы на Ларри. Возможно, он считал, что сейчас им ни к чему лишний рот, а может быть, ему претила мысль о том, что я была там одна, с Гриббоном, в «Арсенале старателя». Ларри был из тех, кто привык судить людей строго. Иногда он бывал даже слишком суров, но это только придавало ему силы и уверенности в себе.

Мне предстояло как-нибудь разрешить его колебания в отношении меня. В конечном счете он лучше Кейт понимал, что я вовсе не робкая девочка, которая боится и слово сказать, а уж тем более постоять за себя.

Небо было еще серым, но на западе вершины гор уже позолотились, и день обещал быть теплым и солнечным. Городок понемногу пробуждался, хотя до начала рабочего дня еще было время. Мы сидели одни, не считая нескольких соседей, которые тоже встали в этот ранний час. То, что Ларри ждал, когда я заговорю с ним сама, не пытался избегать меня, оставляя свои сомнения в силе, показалось мне достойным всяческого уважения. Еще вчера я считала его незрелым, теперь же он казался мне даже старше своих лет.

Я протянула ему кружку с горячим чаем.

– Ты не доверяешь мне, Ларри? – спросила я. Он покачал головой, но не стал прятать от меня глаза.

– Кто ты на самом деле, меня не касается, – ответил он, – и я не хочу впутывать нашу семью в твои личные дела.

– Твой отец не будет против, если я останусь. И твоя мама…

Он жестом остановил меня. – Мой отец – человек простой. И мать – чрезвычайно добрая женщина. Было время, когда можно было позволить себе подобную роскошь. Но сейчас другая ситуация, а они этого не понимают. И я обязан защитить их в этой жизни.

Его переполняло высокомерие, даже чопорность, и, к сожалению, он был совершенно прав.

– Мне следует собрать свои вещи и идти? – спросила я.

– А куда ты можешь пойти?

Я пожала плечами.

– Я знаю об этом не больше тебя. Если я не пристану к какой-нибудь семье, то что мне остается? Бродить по приискам в поисках ночлега? Можно себе представить, какой мне там предложат ночлег! Или устроиться на работу в какой-нибудь отель? Да не все ли равно? – Я махнула рукой. – Можно было и не уходить из «Арсенала старателя»! Конечно, внешне я не ахти, но ничего, приоденут в атласное платье – и сойдет! Ты хочешь, Ларри, чтобы я стала такой?

– Нет! Я только… – он замолчал и. отвернулся в нерешительности. Сейчас он опять казался совсем мальчишкой, и я подумала, что он, наверное, в первый раз столкнулся с ситуацией, когда нужно принимать решение в отношении другого человека, не члена их семьи, а постороннего, чья жизнь неожиданно оказалась прямо у него в руках. И это ему явно не нравилось. Было бы намного проще, если б он мог, как обычно, вынести свой быстрый и отметающий все сомнения вердикт. Но он был слишком добр, чтобы поступить так.

– Что у тебя было с тем человеком из «Арсенала старателя»?

– Что бы там ни было, но случилось это против моей воли. И продолжалось только три дня – потом мне удалось улизнуть от него. А до этого – никогда. Никогда и ни с кем! Никогда, – как всякой женщине, говорить об этом было для меня унизительным, – я даже ни с кем не целовалась! – сказав это, я помимо своей воли отвела глаза и уставилась в землю под ногами.

Последовало долгое молчание, и, поняв, что он не собирается его нарушать, я снова подняла на него взгляд.

– Теперь ты меня прогонишь, Ларри? – спросила я умоляющим тоном, уже ни на что не надеясь. – Если бы ты только мог забыть об этих трех днях…

Лицо его стало непроницаемым; казалось, со своим детским упрямством он никогда в жизни не поверит, что меня могли принудить. Впервые я познала на себе, какой жестокой и непримиримой бывает невинность. Я чувствовала, что проигрываю, и от этого во мне вскипали злость и раздражение, как ответ на его стойкое нежелание меня понять.

– Ну и черт с тобой! – сказала я сердито. – Ты, наверное, думаешь, что я начну соблазнять твоих братьев или дурно влиять на сестру? Да если бы я была такой, неужели бы стала тут с вами возиться? Зачем бы мне вообще было здесь оставаться? В отелях все гораздо проще, да и платят там лучше!

Я раздраженно махнула на него рукой, в которой держала кружку, на пальцы мне плеснуло горячим чаем, но я и не заметила ожога.

– Как ты не можешь понять, что та работа, ради которой я хочу остаться, гораздо тяжелее? Тебе нужен кто-то, кто будет следить за тем, чтобы твоя мать не раздала всю муку направо-налево, не растранжирила сахар? Тебе нужен кто-нибудь, кто бы не позволил отцу спустить за неделю весь табак, снабжая им население Балларата, а потом сосать лапу? Тебе нужна кухарка, умеющая растянуть один фунт говядины на три раза? Ты подумал о том, кто будет штопать вам носки? Или ты собираешься отдать их своей матери и Розе, чтобы те выбросили их на помойку из-за пары дырок? А кто будет следить, чтобы Кон делал уроки?.. Да, да, Ларри, я прекрасно умею читать, а почерк у меня лучше, чем у вас всех, вместе взятых, к тому же я с десяти лет умела содержать магазин. Кем еще хотел бы ты меня видеть? Ты только скажи, а я уж найду, что тебе ответить. Может, мне лучше пойти в тот особняк на Главной дороге – помнишь, такой, с яркими огнями? Может, мне там предложить свои услуги?

Он покраснел. Ему было стыдно, и он злился на меня за это.

– Ты говоришь, что должен защитить их, Ларри. А кто сделает это, если ты собираешься ездить в Мельбурн?

– Ты предлагаешь, чтобы это делала ты? Но с какой стати?

– Да потому, что я хочу это делать, мне нужно остаться здесь. Я буду только благодарна вам. И тебе не придется платить служанке, чтобы она помогала матери и присматривала за Розой. Ведь речь идет не о деньгах, Ларри, а о том, что вообще не покупается.

– А как я узнаю, что ты вообще именно такая, какой хочешь себя представить? Интересно, с какой стати я должен тебе доверять?

– Испытай меня! Или скажи чтобы я убиралась прочь, а потом жалей об этом. Путь до Мельбурна неблизкий, и у тебя будет масса времени для раздумий…

Он выплеснул остатки чая в костер, наслаждаясь произведенным шипением. Он был все еще зол оттого, что никак не мог принять решение. Это было сложнее, чем в бизнесе, с которым он уже сталкивался в жизни. От напряжения он даже свел свои черные брови к переносице. Его волосы были встрепаны после сна, и тем более странно было видеть его юное миловидное лицо таким угрюмым и озабоченным.

– Ну ладно, – сказал он наконец, – можешь остаться. Пока что на время первой поездки. А потом… посмотрим.

Я улыбнулась.

– Это уже договор… За свою сторону я ручаюсь! – и протянула ему руку.

Он отступил, не желая принять ее. Но мне было важно, чтобы он взял мою руку.

– Договор, Ларри, – повторила я, – и ты окажешь мне любезность, если скрепишь его рукопожатием.

Тогда в конце концов он с неохотой уступил мне. Магвайры все еще спали, а ранние птахи среди соседей были заняты своими делами. Так что, я думаю, никто, кроме нас самих, и не узнал об этом рукопожатии.

В тот же день Магвайры, и я вместе с ними, стали равноправными обитателями приисков, Дэн Магвайр перекупил земельный участок на Эврике у двоих мужчин, которые перебирались в Бендиго. Тот факт, что они так легко расстались с ним, вовсе не означал, что там не было золота, – оно могло лежать глубже. Золото в жиле встречалось на разной глубине; Эврика была одним из богатейших приисков, и все равно это было похоже на лотерею – с месяц назад неподалеку от участка Магвайров какие-то трое набрали золота на две тысячи фунтов, а чуть подальше, где люди вырыли шахту в пятьдесят футов глубиной, не нашли и пылинки, чтобы оплатить ежедневные расходы. Но об этом задумывался только Ларри. Остальные – Дэн, Пэт и Син – были полностью убеждены, что стоит лишь прокопать участок на восемь футов, как золото потечет им в карманы. Они взяли положенные по закону лицензии на раскопки еще до того, как могли начать работу. Поскольку Ларри тоже имел права на этот участок, он, как и все, взял разрешение, хотя и говорил, что требовать за него пять фунтов – это чистое надувательство. Они приобрели невиданные доселе приспособления для их новой деятельности – лопаты, заточенные кирки, ручную тележку для перевозки кварца к ручью, лоток для промывки песка, жестяную посуду для обработки небольших самородков и мелкой пыли. Они имели теперь все, что должен иметь уважающий себя старатель, кроме, разве что, мозолей на руках.

Я помогла Кейт с переездом на новое место; на этот раз предполагалось что оно будет постоянным, по крайней мере в случае, если участок окажется золотоносным. Все имущество Магвайров было вынуто из повозки, а затем из коробок и сундуков, где оно пролежало всю долгую дорогу. Оно представляло собой странную смесь из нужных и ненужных вещей, купленных в Мельбурне в расчете на суровые будни на приисках, а также нелепых остатков их прежней жизни в Дублине. Там были три низкие походные кровати – для Кейт, Розы и для меня (вообще-то одна предназначалась для Кона, но он настоял, чтобы ее отдали мне, поскольку считал, что если будет спать на матрасе, как его братья, то у него появится больше прав называть себя мужчиной). На все кровати полагалось тонкое белье и кружевные наволочки. У Розы было даже атласное стеганое одеяло; а мне она дала лоскутное, которое, по ее словам, было первым произведением ее швейного мастерства еще в детстве.

– Здесь нельзя пользоваться такими вещами, – сказала я Кейт, – они же испортятся от грязи!

Она пожала плечами.

– Я привыкла использовать и тратить все, что у меня под рукой, и, как ни странно, все всегда возвращается сторицей. Я не выношу, когда сохраняют на завтра то, чем можно наслаждаться уже сейчас. – Она любовно прикоснулась к своим простыням. – Было бы так обидно прятать все это по коробкам.

То же самое было с одеждой. Я обнаружила, что и Кейт, и Роза носят свои дублинские наряды только потому, что других у них просто нет. Даже если бы у них были другие, то сомневаюсь, чтобы они их надели. У Кейт были более смелые взгляды, чем у Розы, но обе любили производить эффект. Их одежда была яркой (слишком молодежной для Кейт), и обе выглядели разодетыми, как павлины, на фоне коричневых и серых платьев других женщин. Обе они отказывались подбирать волосы в сетки, как это было принято на приисках. У Розы были свои кудри, которые сбивались в колтун, если она не принималась мучительно расправлять их, что, впрочем, случалось редко. Кейт же приходилось накручивать волосы на щипцы для завивки и лоскутки, и, для того чтобы иметь над ушами неизменные локоны, она готова была бросить все другие дела и мужественно занималась этим каждый вечер. Она отказывалась носить чепец. Только шляпку от солнца, никаких чепцов.

– Это слишком старомодно, – говорила она. Мне казалось, что вся эта экстравагантность и нежелание считаться с тем, что принято среди женщин на приисках, поставят Кейт и Розу в невыгодное положение, но я ошибалась. Пусть у них не было склонности к хозяйству и экономии, как у обычных женщин, но все это с лихвой окупалось дружелюбием Кейт и тем душевным теплом, с которым она отдавала всю себя, все, чем дорожила сама; и это распространялось на всех и каждого. Она совершенно не кичилась своим богатством и вела себя так, как будто считала, что сегодня оно принадлежит ей, а завтра все соседи будут иметь еще больше. Женщины все прощали ей за ее щедрость. Миссис О'Доннел и Люси были первыми гостями на этом пире, и для них сразу же были вынуты фарфоровые чашки, которые страшно им понравились, несмотря на то что вызвали возмущение окружающих. Они сидели посреди тюков и полупустых ящиков, и Кейт будто принимала их у себя в доме в Дублине.

– Мама, – сказала Люси, – можно я схожу за миссис Хили? У нее, наверное, глаза на лоб полезут при виде таких вещей…

Через некоторое время пришла Мэри Хили, ведя с собой двух детей, а третьего держа на руках; кроме них, у нее был еще один сын, постарше, который помогал отцу на шахте. Она была их соседкой на Эврике – женщина, вконец измученная семейным бременем и сознанием того, что ее муж работает на участке один и денег едва хватает, чтобы прокормить семью. Сейчас он находился там, на участке, и не было рядом никого, кто бы мог поднять для него лебедку, чтобы вытащить ведра с землей. Мэри Хили с трудом улизнула, чтобы выпить чашечку чая из китайского фарфора, а муж ее в это время промывал на ручье последний лоток песка, который они вместе вытащили на поверхность.

– На самом деле, – сказала Мэри Хили, – мне надо скорее бежать к нему, но он ведь знает, как мне хотелось пойти… – В ее голосе послышалась тоска, которая улетучилась, как только она увидела улыбку на лице Кейт. – Так здорово, что у нас теперь новые соседи…

Как все женщины на Эврике, она отличалась дружелюбием, и Кейт была ей под стать, чего нельзя сказать 6 Розе. Женщины всегда безошибочно чувствуют представительниц слабого пола, которые пренебрегают женскими проблемами, – тех, чей взгляд подобно компасу всегда направлен только на мужчин. Поэтому с Розой Мэри Хили была лишь вежливо холодна, чего та, впрочем, даже и не заметила. Я держала одного из детей Мэри – крупного подвижного мальчугана, которому жизнь на приисках явно пошла на пользу, – однако на меня она и не посмотрела. Зато приметила, что Роза совершенно не обращает внимания на ее детей, из чего я заключила, что она мысленно упрекнула ее в отсутствии женственности. Думаю, ни один мужчина, взглянув на Розу, не согласился бы с нею.