Текст книги "«Время, назад!» и другие невероятные рассказы"

Исцеление

Считается, что отпуск благотворно влияет на здоровье, но Доусон, вернувшись из Флориды, чувствовал себя не лучше прежнего. Он не рассчитывал на чудесное исцеление. Он вообще ни на что не рассчитывал. Сейчас он сидел у себя в кабинете, облокотившись о стол, и угрюмо рассматривал Эмпайр-стейт-билдинг, в глубине души надеясь, что здание рухнет у него на глазах.

Каррутерс, его партнер по юридической фирме, заскочил стрельнуть сигарету и мимоходом сообщил:

– Паршиво выглядишь, Фред. Сходи выпей, что ли.

– Не буду я пить среди бела дня, – отказался Доусон. – Тем более во Флориде только и делал, что пил.

– Не перестарался?

– Нет. Честно говоря, замучило меня все это.

– Как говорится, всякий дуб был когда-то желудем, а из нервных расстройств вырастают полноценные психозы, – заявил Каррутерс с простодушной (даже чересчур простодушной) миной на пухлом бескровном лице.

– Выходит, теперь я псих?

– Вполне может быть. Со временем узнаешь. Одного в толк не возьму: откуда у тебя эта иррациональная боязнь мозгоправов? Я, к примеру, побывал у психоаналитика.

– Ну и что узнал?

– Что женюсь на высокой брюнетке, – ответил Каррутерс. – Психиатрия – это тебе не астрология. Может, в детстве ты укусил бабушку. Дай волю этим воспоминаниям, пусть выйдут на свет, иначе будешь крутить в голове фразу «У тебя такие большие зубы» и завязнешь в болоте психоэмоциональных терзаний.

– Не вязну я ни в каком болоте, – возразил Доусон. – Просто…

– Ну да, конечно. Погоди: в колледже ты учился с парнем по фамилии Хендрикс, так?

– Было дело.

– Недавно я встретил его в лифте. Хендрикс переехал в Нью-Йорк из Чикаго. Открыл практику в этом же здании, но повыше, на двадцать пятом этаже. Говорят, он один из лучших психиатров в стране. Может, сходишь к нему?

– И что скажу? – осведомился Доусон. – Меня же не донимают зеленые человечки.

– Везунчик, – заметил Каррутерс. – А меня донимают. Днем и ночью. И выпивку мою воруют. Просто признайся Хендриксу, что тебе чудится запах дохлых мух. Может, в детстве ты отрывал крылышки малярийным комарам. Видишь, как все просто? – Он встал со стула, похлопал Доусона по плечу и шепотом добавил: – Сходи к нему, Фред. Сделай мне такое одолжение.

– Хм… Ну ладно.

– Вот и молодец, – просветлел Каррутерс и взглянул на часы. – Кстати, вчера я записал тебя к Хендриксу. Прием через пять минут. – И он сбежал, не обращая внимания на ругательства, летевшие ему в спину, а прежде чем захлопнуть дверь, крикнул: – Кабинет двадцать пять сорок!

Доусон нахмурился, нахлобучил шляпу, сказал секретарше, куда идет, и поднялся на двадцать пятый этаж, где на пороге кабинета 2540 столкнулся с херувимоподобным толстяком-коротышкой в твидовом костюме. Смерив Доусона взглядом светло-голубых глаз сквозь блестящие контактные линзы, херувим сказал:

– Здравствуй, Фред. Что, не узнаешь?

– Рауль? – не поверил Доусон.

– Вот именно, Рауль Хендрикс собственной персоной. Как видишь, за последнюю четверть века я прибавил в весе, зато ты совсем не изменился. Кстати, я хотел сам за тобой зайти. Не успел позавтракать. Может, спустимся на первый этаж и перекусим в кафе?

– Разве Каррутерс не говорил?..

– Обсудим все за едой. – Хендрикс затащил Доусона обратно в лифт. – Столько вопросов накопилось! Ведь мы, считай, друзья детства. Прости, что не выходил на связь. Почти весь этот срок я прожил в Европе.

– Ну а я наших из вида не теряю, – сказал Доусон. – Помнишь Уилларда? Недавно его обвинили в каких-то махинациях с нефтью…

Разговор продолжился за луковым супом и вторым блюдом. Хендрикс по большей части слушал. Иногда посматривал на Доусона, но без особого значения. Они сидели за уединенным столиком, а когда принесли кофе, Хендрикс закурил и выпустил кольцо сигаретного дыма.

– Хочешь диагноз навскидку?

– Было бы неплохо.

– Тебя что-то волнует? Можешь сказать, что именно?

– Конечно, – ответил Доусон. – Что-то вроде галлюцинации. Разве Каррутерс не ввел тебя в курс дела?

– По его словам, тебе мерещится запах дохлых мух.

– И пыльное окно, – усмехнулся Доусон. – Может, это и не окно вовсе. Я его не вижу, а скорее чувствую. Чем-то вроде шестого чувства.

– Как насчет снов? Тебе не снится это окно?

– Если и снится, я не помню этих снов. Ощущение всегда мимолетное. Что хуже всего, в такие моменты я догадываюсь и даже знаю: на самом деле реален не наш мир, а это окно. Обычно такое бывает, когда я занимаюсь повседневными делами. Щелк, и становится ясно, что мое занятие – это сон, а на самом деле я нахожусь перед пыльным оконцем, от которого пахнет дохлыми мухами.

– Хочешь сказать, ты кому-то снишься? Как Червонный Король из «Алисы в Зазеркалье»?

– Нет. Наоборот, мне снится все это. – Доусон обвел глазами обеденный зал. – Вся моя жизнь.

– Что ж, нельзя исключать, что так оно и есть. – Хендрикс потушил сигарету. – Но тут начинается метафизика, а в ней я не сведущ. Не важно, что кому снится. Главное – верить в сон, пока ты его видишь. Если это не кошмар.

– Не кошмар, – помотал головой Доусон. – Пока что я вполне доволен своей жизнью.

– Итак, на чем мы остановились? Ты не знаешь, что тебя беспокоит. Видение – всего лишь символ. Стоит понять, что за ним кроется, и вся конструкция рухнет. Другими словами, невроз перестанет существовать. По крайней мере, обычно бывает именно так.

– Исчезнет, как привидение при свете дня?

– Вот именно. Но не пойми меня превратно. Невроз способен перерасти в полноценное психическое расстройство. У тебя что-то вроде обонятельной галлюцинации, но без сопутствующей делюзии. Ты знаешь, что никакого окна не существует.

– Ну да, – подтвердил Доусон, – но чувствую, что моя ладонь лежит на каком-то предмете.

– То есть галлюцинация еще и тактильная? Что это за предмет?

– Не знаю. Холодный и твердый. Если сдвинуть его с места, что-то произойдет.

– Ты пробовал его двигать?

Помолчав, Доусон еле слышно ответил:

– Нет.

– В таком случае попробуй. – Хендрикс достал блокнот с карандашом. – Предлагаю провести импровизированный словесно-ассоциативный тест.

– Это еще зачем?

– Чтобы найти причину, по которой тебе видится это окно. Поищем ментальную блокировку, поставленную внутренним цензором. Проведем генеральную уборку. Если регулярно наводить порядок в доме, сэкономишь массу времени. Углы не успеют зарасти паутиной. Но стоит захламить сознание, и запросто наживешь реальный психоз – со всеми вытекающими. Повторяю, главное – нащупать причину. Тогда ты поймешь, что галлюцинация – всего лишь соломенное чучелко, и она больше не будет тебя беспокоить.

– А что, если это не соломенное чучелко?

– В таком случае хотя бы признаешь существование галлюцинации и попробуешь от нее отделаться.

– Понятно, – сказал после паузы Доусон. – Будь я повинен в смерти человека, мог бы очистить совесть, позаботившись о его сиротах.

– Почитай Диккенса, – посоветовал Хендрикс. – У Скруджа хрестоматийная история болезни: галлюцинации, мания преследования, комплекс вины и, наконец, исцеление. – Он взглянул на часы. – Готов?

– Готов.

Когда закончили, Хендрикс просмотрел результаты и не без удивления сообщил:

– Все нормально. Даже слишком. Есть парочка особенностей, но для однозначного вывода надо провести еще несколько тестов, чтобы не переходить в эмпирическую плоскость… Хотя иногда без этого не обойтись. В следующий раз, когда начнется галлюцинация, попробуй шевельнуть предмет, на котором лежит твоя ладонь.

– Не знаю, получится ли, – сказал Доусон, но Хендрикс лишь рассмеялся:

– Что, астральный паралич разобьет? Честно говоря, Фред, ты меня успокоил. Я уж думал, у тебя и правда не все дома. Но дилетантам свойственно переоценивать психические отклонения. Пожалуй, твой друг Каррутерс напрасно за тебя переживает.

– Может быть.

– Короче, у тебя бывают галлюцинации. Не такое уж редкое явление. Стоит найти причину, и все тревоги как рукой снимет. Заходи завтра, в любое время – только позвони заранее, – и я проведу полноценный осмотр. – Он кивнул на кофейные чашки. – Еще по одной?

– Нет, – отказался Доусон.

Через какое-то время он вышел из лифта на своем этаже, а Хендрикс поехал дальше. Как ни странно, Доусону стало спокойнее. Он не до конца разделял профессиональный оптимизм психиатра, но понимал, что Хендрикс говорил вполне разумные, логичные вещи. Нельзя, чтобы галлюцинация так действовала на нервы. Это попросту алогично.

В кабинете Доусон встал у окна и принялся рассматривать зубчатые силуэты высоток на фоне неба. В уличном каньоне у него под ногами глухо рокотали автомобильные моторы. За сорок два года Доусон выстроил уютную жизнь, стал партнером в юридической фирме, вступил в десяток клубов и обзавелся массой увлечений: впечатляющий результат для человека, чей жизненный путь начался в сиротском приюте. Когда-то он был женат, но развелся, хотя сохранил приятельские отношения с бывшей женой и теперь вольготно жил в холостяцких апартаментах неподалеку от Центрального парка. У Доусона было все, что душе угодно, но какой толк от денег, власти, престижа, если он не сумеет победить эту галлюцинацию?

Под влиянием момента он отпросился с работы и заглянул в медицинскую библиотеку, где нашел массу подтверждений словам психиатра. По всей видимости, пока Доусон не верил в существование пыльного окна, он пребывал в относительной безопасности, но как только начинал верить, в дело вступала диссоциация, перед которой пасовала логика – субъективная, а посему ложная. Человеку необходимо знать, что он действует в рациональном ключе, а поскольку многие из базовых побуждений отлично замаскированы и не подлежат расшифровке, люди приписывают своим поступкам самый произвольный смысл. Но при чем здесь пыльное оконце?..

«Ну и ну, – думал Доусон, пролистывая страницы. – Стоит поверить в эту галлюцинацию, и у меня… гм… разовьются побочные делюзии. Начну искать причину, по которой существует пыльное окно. К счастью, никакой причины нет».

Он вышел из библиотеки, увидел поток автомобилей и вдруг почувствовал, что лежит под мутным оконцем, едва не касаясь носом стекла. С каждым вдохом в ноздри забивалась пыль, а вместе с ней удушливый и гнетущий запах дохлых мух. Доусон воспринимал этот запах как некий эйдос буроватого цвета, сопровождаемый чувством предельного ужаса и бесконечного отчаяния. Он осязал ладонью что-то твердое и понимал: если не сдвинет этот предмет с места, то задохнется – прямо здесь и сейчас, под этим засиженным мухами стеклом, – задохнется из-за физической инертности, из-за неспособности тела выполнять свои функции. И еще он знал, что нельзя возвращаться в сон, в котором его зовут Доусон, поскольку это оконце и есть реальность, а Доусон – бесплотное существо, пребывающее в блаженном неведении и живущее в вымышленном городе под названием Нью-Йорк. Он останется здесь и умрет под аккомпанемент запаха дохлых мух, но так и не поймет ничего, пока не настанет жуткий момент, когда уже слишком поздно… Слишком поздно, чтобы сдвинуть этот твердый предмет.

На него обрушился рев автомобилей. Бледный, вспотевший, потрясенный эфемерностью бытия, Доусон замер на кромке тротуара и дождался, когда ненастоящий мир вновь станет реальным, после чего стиснул зубы и остановил такси.

Успокоив нервы двумя порциями чистого виски, он все же сумел сосредоточиться на работе, на простеньком деле об ответственности производителя. Каррутерс уже отправился в суд, и в тот день Доусон больше не видел партнера. Что до галлюцинации, она тоже не повторялась.

После ужина Доусон позвонил бывшей жене и провел с ней вечер в саду на крыше небоскреба. Пил умеренно. Пробовал мысленно вернуться к первым годам брака, когда тот был еще счастливым, пытался воскресить прежнюю реальность, но без особого успеха.

Следующим утром в кабинет вошел Каррутерс. Присел на край стола, стащил у Доусона сигарету и осведомился:

– Ну, каков вердикт? Слышишь голоса?

– Довольно часто, – ответил Доусон. – К примеру, прямо сейчас. Твой.

– Как тебе Хендрикс? Нормальный специалист?

– Думаешь, он щелкнет пальцами, и все? Проблемы как не бывало? – беспричинно рассердился Доусон. – Любое лечение требует времени.

– Ого, лечение! Ну и что сказал Хендрикс? Что с тобой не так?

– Я в норме. Более или менее. – Не желая говорить на эту тему, Доусон демонстративно уткнулся в юридический справочник.

Каррутерс бросил сигарету в корзину для бумаг и пожал плечами:

– Ну извини. Я-то думал…

– Говорю же, все нормально. Нервы слегка разболтались. Что до Хендрикса, то он отличный психиатр.

Каррутерс успокоился, что-то сказал и удалился к себе в кабинет. Доусон перевернул страницу, но успел прочесть лишь несколько слов, прежде чем пространство сжалось, косые лучи утреннего солнца померкли и под ладонью у него оказался холодный твердый предмет, а в нос ударил застарелый запах отчаяния. Теперь Доусон не сомневался, что его забросило в истинную реальность.

Но ненадолго. Когда ощущение развеялось, он молча уставился на ненастоящий стол в фальшивом кабинете, за окнами которого гудели воображаемые автомобили, а из призрачной корзины для бумаг струился иллюзорный дымок.

– Тебе-то что об этом думать? – презрительно бросил Труляля. – Ты ведь ненастоящий![2]2
  Измененная цитата из «Алисы в Зазеркалье». Перевод Н. Демуровой.


[Закрыть]

На глазах у Доусона дымок сменился оранжевыми языками пламени. Загорелась штора. Он вот-вот проснется…

Кто-то закричал. Секретарша Доусона мисс Анштрутер застыла в дверях, направив указующий перст на корзину для бумаг. Потом – суматоха, истошные возгласы, струя пены из огнетушителя.

Наконец пожар усмирили и дым исчез.

– О господи! – Мисс Анштрутер вытерла перепачканный нос. – Какое же счастье, мистер Доусон, что я заглянула в кабинет! Вы так увлеклись чтением…

– Угу, – сказал Доусон. – Вообще ничего не заметил. Надо сказать мистеру Каррутерсу, чтобы не бросал окурки в корзину для бумаг.

Но вместо этого он позвонил Хендриксу. Психиатр согласился принять его через час. Доусон скоротал время за кроссвордом, а ровно в десять поднялся в кабинет бывшего однокашника и разделся до трусов. Хендрикс прослушал его стетоскопом, измерил давление и произвел какие-то манипуляции с другими полезными приборами.

– Ну?

– Ты в полном порядке.

– Другими словами, в здоровом теле чокнутый дух?

– Ну-ка, выкладывай, что случилось, – потребовал Хендрикс.

– Что-то вроде эпилептического припадка, – объяснил Доусон. – Предсказать эти приступы невозможно. Пока что они мимолетные, но после них остается чувство нереальности окружающего мира. Я прекрасно знал, что в корзине начинается пожар, но для меня он был ненастоящим.

– Бывает, галлюцинация проходит не сразу и переориентация на реальность занимает некоторое время.

– Ну да, конечно. – Доусон задумчиво погрыз ноготь. – Но что, если Каррутерс решил бы выпрыгнуть из окна? Я даже не попытался бы ему помешать. Проклятье! Я и сам шагнул бы с крыши – в полной уверенности, что мне ничего не будет! Ведь наш мир – это сон!

– Скажи, сейчас ты спишь?

– Нет, – ответил Доусон. – Сейчас я, конечно, не сплю. Но во время этих приступов и после них…

– Тот твердый предмет под ладонью… Ты его чувствовал?

– Да. И запах. И кое-что еще.

– Что именно?

– Не знаю.

– Сдвинь этот предмет с места. Проще говоря, мы имеем дело с компульсивным побуждением. И ни о чем не волнуйся.

– Даже если шагну с крыши?

– На крышу пока не забирайся, – посоветовал Хендрикс. – Узнай, что стоит за этим символом. Тогда исцелишься.

– А если нет, у меня разовьются побочные делюзии?

– Как вижу, ты заглядывал в справочники. Погоди. Допустим, ты считаешь себя богатейшим человеком на свете, но в кармане у тебя ни гроша. Как объяснить это с рациональной точки зрения?

– Не знаю, – ответил Доусон. – Может, я большой оригинал.

– Нет! – Хендрикс помотал головой столь энергично, что его пухлые щеки затряслись, будто студень. – Если посудить логически, у тебя разовьется побочная делюзия: дескать, ты стал жертвой предумышленного ограбления. Понял? Не приписывай пыльному оконцу ложный смысл, не думай, что из оконной рамы вот-вот выскочит карлик со стеклом под мышкой и заявит, что к тебе появились претензии у профсоюза стекольщиков. Просто найди в этом символе реальное значение. И напоминаю: попробуй сдвинуть предмет, на котором лежит твоя ладонь. Не стоит ждать, пока он сдвинется сам собой.

– Ну ладно, – согласился Доусон, – попробую. Если смогу.

Той ночью ему приснился относительно заурядный сон. Знакомая галлюцинация не напомнила о себе. Вместо этого Доусон обнаружил, что стоит на эшафоте с петлей на шее, а Хендрикс бежит к нему с бумажным свитком, прихваченным голубой тесьмой.

– Тебя помиловали! – кричал психиатр. – Вот приказ за подписью губернатора! – Он сунул свиток в руку Доусона. – Развяжи ленточку!

Доусон не хотел разворачивать свиток, но Хендрикс настаивал. Пришлось сделать как было велено, и в тот же миг Доусон обнаружил, что тесьма привязана к длинному шнуру, змеей уползавшему под эшафот. Щелкнула задвижка, под ногами дрогнул люк, и Доусон понял, что падает: потянув за ленточку, он привел свой приговор в исполнение.

Проснулся весь в поту. В комнате было темно и тихо. Доусон выругался под нос, встал и принял холодный душ. Кошмары не снились ему уже много лет.

После этого он дважды беседовал с Хендриксом, и тот каждый раз копал все глубже, но лейтмотив его советов оставался прежним: распознай символ и не забудь сдвинуть с места твердый предмет.

На третий день, когда Доусон сидел в приемной у Хендрикса, на него навалилась знакомая свинцовая, тошнотворная инертность. В отчаянии он пробовал сфокусировать взгляд на зданиях за окном, но бороться с приливом было невозможно. Из глубин памяти выплыли слова Хендрикса, и Доусон, чувствуя под ладонью холодный, твердый предмет, шевельнул рукой, хотя это стоило ему неимоверных усилий.

Влево, подсказал внутренний голос. Влево.

Преодолев летаргию, удушье, пыль и отчаяние, Доусон собрал волю в кулак, отправил приказ онемевшим пальцам, и те послушались. Неподатливый предмет щелкнул, встал на место и… и…

Он вспомнил.

Последнее, что случилось до…

До чего?

…Жизненно важно, – говорил кто-то. – С каждым годом нас становится все меньше. Надо уберечь тебя от этой чумы.

Безволосый череп покрылся испариной, и Карестли стер ее восьмипалой ладонью, после чего продолжил:

– Судя по анализам, Доусао, тебе требуется лечение.

– Но я никогда…

– Поверь, ты ничего не заметил бы. Такие отклонения невозможно выявить без соответствующих приборов. Но факт остается фактом: без процедуры тебе не обойтись.

– Но мне некогда! – возразил Доусао. – Я только-только занялся формулами упрощения… Как долго мне лежать в этом вашем воркиле?

– Полгода, – ответил Карестли. – Ровно столько, сколько надо.

– Фарр лег в него месяц назад…

– Потому что у него не было выбора.

Доусао уставился в стену, отдал мысленную команду, и тусклая панель сперва просветлела, а затем стала прозрачной и за ней появился город.

– Ты молод, – сказал Карестли, – и еще никогда не бывал в воркиле. В этой целительной, стимулирующей, необходимой процедуре нет ничего страшного.

– Но я нормально себя чувствую!

– Приборы не лгут. Нельзя полагаться на субъективное восприятие. Не спорь со мной, Доусао. Я намного старше тебя и побывал в воркиле уже двенадцать раз.

– Да ну?! – изумился Доусао. – И где именно?

– Всякий раз в новой эпохе, наиболее подходящей для моих отклонений. В Бразилии конца девятнадцатого века, в Лондоне во время Реставрации Стюартов, во втором периоде империи Хань, и везде было чем заняться. К примеру, в Бразилии я десять лет налаживал импорт каучука.

– Каучука?

– Это такое вещество, – улыбнулся Карестли. – В свое время оно было очень востребованным. Я трудился не покладая рук. Превосходная терапия. Давным-давно считалось, что целебные свойства присущи лишь созданию видимых и осязаемых произведений искусства – я говорю о живописи и скульптуре, – но у наших предков было весьма ограниченное сознание, поэтому сегодня мы делаем ставку на эмоциональную и трудовую терапию.

– Страшно подумать, что я окажусь в теле, ограниченном лишь пятью чувствами, – сказал Доусао.

– Благодаря искусственной мнемонике ты забудешь о своем нынешнем организме. Жизненная сила получит в распоряжение новое тело, созданное в специально выбранной для тебя эпохе – с полным комплектом поддельных воспоминаний о соответствующем периоде. По всей вероятности, процедура начнется в раннем детстве, а благодаря темпоральной компрессии ты проживешь там лет тридцать-сорок, хотя на самом деле пройдет всего полгода.

– Все равно мне это не нравится…

– Путешествие во времени, – сказал Карестли, – лучшая из известных нам терапевтических процедур. Нет ничего полезнее, чем пожить в другом мире с новым набором ценностей и отвлечься от стадного инстинкта, породившего великое множество современных проблем.

– Но… – возразил Доусао, – есть одно «но»! Да, мы с вами сохраняем ясность рассудка, но таких, как мы, осталось всего четыре тысячи на весь мир! И если не принять меры, причем немедленно…

– Видишь ли, мы тоже уязвимы. У нас нет иммунитета. Беда в том, что сотни поколений нашей расы ориентировались на ложные идеалы, противоречащие основным инстинктам. Чрезмерное усложнение наряду с упрощенчеством, и что одно, что другое не там, где надо. Мы не поспеваем за развитием интеллекта. Однажды у некоего Клеменса[3]3
  Речь о писателе Сэмюэле Ленгхорне Клеменсе, писавшем под псевдонимом Марк Твен.


[Закрыть] появилась механическая пишущая машинка. Когда она работала, все было идеально, вот только эта машинка постоянно выходила из строя.

– Все с точностью до наоборот, – кивнул Доусао. – Современные механизмы невероятно сложны, и люди не успевают подстроиться под их темп.

– Мы решаем эту проблему, – сказал Карестли. – Медленно, но верно. Нас осталось четыре тысячи, но мы нашли путь к исцелению. Через полгода ты выйдешь из воркиля новым человеком. Тогда-то и поймешь, что нет ничего лучше и надежнее, чем темпоральная терапия.

– Уж надеюсь. Хотелось бы поскорее вернуться к работе.

– Вернешься, но не сейчас. Иначе не пройдет и шести месяцев, как ты спятишь, – напомнил Карестли. – Путешествие во времени сыграет роль профилактической прививки. Найдешь себе дело по душе. Мы отправим тебя в двадцатый век…

– Так далеко?

– В твоем случае показана именно эта эпоха. Там ты получишь искусственную память и, находясь в прошлом, перестанешь воспринимать реальный мир. Само собой, я говорю о нашей реальности.

– Ну-у-у… – неуверенно протянул Доусао.

– Решайся. – Карестли подплыл к транспортировочному диску. – Воркиль уже готов. Матрица настроена. Осталось лишь…

Доусао забрался в воркиль. Дверца закрылась. Бросив прощальный взгляд на дружелюбное лицо Карестли, Доусао положил ладонь на рычаг управления и сдвинул его вправо, после чего стал Фредом Доусоном, мальчишкой с полным комплектом поддельных воспоминаний, и очутился в сиротском приюте штата Иллинойс.

Теперь же он лежал в своем воркиле, едва не касаясь носом запыленного стеклоцена, от которого разило дохлыми мухами. Попробовал сделать вдох, и легкие опалило затхлым воздухом, почти непригодным для дыхания. Вокруг была серая полутьма. Едва не спятив от ужаса, он отдал мысленную команду. Где-то загорелся свет, стена обрела прозрачность, и он увидел город.

Город стал другим. Теперь он был гораздо старше. На корпусе воркиля собрался толстый слой пыли.

Громадное алое солнце омывало город кровавым светом. Никаких следов организованной деятельности. По руинам бродили разрозненные фигуры. Чем они заняты? Не рассмотреть…

Он взглянул на здание администрации, последний оплот человечества. Оно тоже изменилось. Похоже, он провел в этом воркиле очень много времени, ибо грандиозную башню затронул тлен, а в белых нитях оплетавших ее конструкций не осталось ни намека на интеллект. Выходит, свет окончательно померк и четыре тысячи здравомыслящих сгинули в пучине безумия.

Доусао воззвал к седьмому чувству, и догадка подтвердилась. На всем белом свете не осталось ни одного нормального человека. Стадный инстинкт восторжествовал.

В воркиле было нечем дышать. Удушье, что явилось ему в недавнем кошмаре, стало реальностью. Ожившие легкие стремительно поглощали остатки кислорода в герметично запертой камере. Конечно, он мог открыть воркиль…

Но зачем?

Доусао шевельнул рукой, и рычаг управления сдвинулся вправо.

Доусон сидел в приемной психиатра. Секретарша, не обращая на него внимания, заполняла какие-то формуляры, а белое утреннее солнце чертило узоры на ковре.

Реальность…

– Прошу, мистер Доусон.

Он встал, вошел в кабинет Хендрикса, пожал ему руку, что-то пробормотал и опустился в кресло. Хендрикс сверился с записями:

– Знаешь, Фред, давай-ка проведем еще один словесно-ассоциативный тест. Кстати, сегодня ты выглядишь лучше обычного.

– Неужели? – спросил Доусон. – Возможно, я узнал, что означает этот символ.

– Узнал? – вскинул глаза Хендрикс. – Серьезно?

– Возможно, никакой это не символ, а самая настоящая реальность.

Тут на Доусона нахлынули знакомые ужасы: клаустрофобия, удушливый воздух, пыльное оконце, буроватый запах и чувство, что еще несколько секунд – и жизнь закончится. Но он не мог ничего поделать и поэтому просто ждал. Мгновением позже все прошло, и он взглянул на Хендрикса. Тот, сидя по другую сторону стола, говорил об опасности побочных делюзий и важности рационального подхода.

– Главное – найти верный путь к исцелению, – заключил человек, которого не было.