Текст книги "Господа Чихачёвы"

Этот поразительный список бедствий, как Носова уверяла Андрея, был «только кратким описанием» ее жизни. Неудивительно, что она из заимодавицы превратилась в должницу и в сумме должна была более тысячи рублей, включая по 50 рублей доктору, священнику и «Захарьиным», которым платила по 35 % в месяц, а также 200 рублей некоему Мещерскому, владельцу магазина на Ильинке (она сделала еще одну «глупость» и приняла на свое имя долг одной знакомой, выходившей замуж). Свое столовое серебро (за 500 рублей) и шали (100 рублей) она заложила в «Совете», то есть в Ссудной казне Московского Воспитательного дома. Такое количество серебряной посуды, между прочим, указывает на то, что до начала всех бед Носова была достаточно состоятельной дворянкой.

Носова боялась, что попадет в долговую яму, если Андрей не выплатит ей свой долг. Более того, она также потеряла положение в обществе: «Люди не оценят никогда меня теперь, [когда у меня] …белья нет… посуды нет, платьев нет и даже [нет] куска насущного хлеба». Носова заканчивала свою печальную историю, заявляя, что не только ест деревянной – а не серебряной – ложкой, но и что сама ложка нередко пуста[161]161
  ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 99. Л. 50–52 об.


[Закрыть]. Носова также обратилась к Наталье, выражая почтение и обещая написать; она писала, что даже докучала сыну Чихачёвых Алексею, случайно встретив того в Москве (ему тогда было двадцать пять лет, и он ничем не мог ей помочь). Андрей сочувствовал ей, но его поверенный сказал, что, даже если он выплатит весь долг, это не поможет Носовой, так как деньги сразу попадут к ее кредиторам и она все равно не сможет оплатить свои повседневные расходы. Несмотря на два письма на эту тему от Ефима Зарубина, поверенного Андрея, которые передавались через Аграфену Васильевну Култашеву, неясно, когда Андрей все же выплатил долг несчастной женщине[162]162
  Там же. Л. 53, 54. Култашева была родственницей Андрея по материнской линии, и Носова, возможно, тоже состояла с ним в родстве. Чихачёвы взяли у Носовой взаймы 3000 рублей в 1842 году (Там же. Д. 95. Л. 1).


[Закрыть].

Отношения Чихачёвых с соседями, друзьями и родственниками основывались на практиках взаимности, позволявших всем участникам процесса более эффективно использовать доступные ресурсы сравнительно небольшого провинциального мира. Однако отношения между помещиками были лишь одной стороной жизни этого сообщества, обменивающегося товарами и услугами. Не менее активно в него вовлекались и многие другие люди, чей социальный статус был смешанным или неопределенным и которые действовали согласно более сложным правилам: к формально равноправным социальным отношениям добавлялось иерархическое чинопочитание, а также, наоборот, чисто коммерческие интересы.

В деревне общение между такими семьями, как Чихачёвы, проходило не в великосветских салонах, а неформально, в гостиных. И куда чаще, чем с другими дворянами, они беседовали и читали вслух с крепостными нянюшками, сельскими священниками, учителями и гувернантками. Некоторые из знакомых им дворян были не местными землевладельцами, а проезжими военными (как однажды кратко, но выразительно записал Яков: «Пьяный гусар. Пьяные гусары»)[163]163
  Там же. Д. 60. Л. 52.


[Закрыть]. Они также вели дела и общались с врачами, адвокатами, купцами и промышленниками. Эти люди составляли существенную долю местного населения. В 1852 году в Ковровском уезде было 130 человек мужского пола, принадлежавших к купеческому сословию, 472 мещанина и 39 лиц обоих полов «без чина». Пятеро иностранцев, проживавших в этой сельской местности, были, по-видимому, учителями, гувернантками или слугами. Военно-статистическое обозрение губернии проводит различие между принадлежавшими купеческому сословию на протяжении нескольких поколений торговцами из Муромского, Вязниковского и Меленковского уездов и недавно разбогатевшими купцами крестьянского происхождения, которых больше всего было по соседству с Чихачёвыми: близ Шуи, Иваново, Тейково и других промысловых деревень. Старые купеческие семьи занимались торговлей полотном и кожевенными изделиями, но к середине века их дела пришли в упадок. Недавно поднявшиеся крестьяне-купцы, согласно обозрению, были обязаны своим успехом переносу в их область фабрик из Москвы после великого пожара 1812 года. Производство хлопчатобумажных тканей было перенесено в Шуйский уезд (оно зависело от импортируемого из Англии хлопка) и распространилось оттуда. Составитель справочника с неодобрением отзывается о «заносчивости и роскоши» нуворишей, некоторые из которых, как утверждалось, поплатились за это банкротством. Это официальное неодобрение возможно (но необязательно) было связано с тем фактом, что многие купцы были староверами, тогда как местные праздники все еще сохраняли следы языческих верований[164]164
  ВСО. С. 145–153, 227.


[Закрыть].

В исследовании российской назидательной литературы XIX века историк Катриона Келли описывает процесс социальной «гомогенизации», в ходе которой вкусы и занятия образованных и владевших собственностью россиян (не принадлежавших при этом к знати) все более решительно становились частью общей «дворянской» культуры, сравнимой с той, что несколько ранее появилась в георгианской Англии[165]165
  Kelly. Refining Russia. Р. 99. Здесь Келли ссылается на работу Викери: Vickery A. The Gentleman’s Daughter: Women’s Lives in Georgian England. New Haven: Yale University Press, 1998. Тош (Tosh. A Man’s Place. Р. 13) дает удобную классификацию различных социальных слоев, образовывавших средний класс в викторианский период. По ряду причин ни для одного из них нельзя найти соответствие в российском среднем классе, но следует отметить, что и образцовый английский средний класс не был однородным.


[Закрыть]. В документах Чихачёвых можно найти веские доказательства в пользу существования этого явления: семейство так же часто общалось с духовенством, докторами, купцами, ремесленниками, студентами, «почетными гражданами», мелкими чиновниками, властями, юристами и промышленниками из расположенных неподалеку маленьких городков, как и с людьми своего социального положения за пределами семейного круга и круга ближайших друзей. Многие их контакты с людьми, не принадлежавшими к дворянству, были деловыми, но, как и в Англии, границы между деловым и светским общением размывались: когда купец или чиновник приезжал в сельскую усадьбу, чтобы решить какой-либо вопрос, его визит занимал много времени и предполагал неформальную беседу, угощение и проявление учтивости, которой требовал подобный случай[166]166
  Vickery. Gentleman’s Daughter. Ch. 1.


[Закрыть].

В «почтовых сношениях» Яков вспоминает, как впервые встретился с «лекарем Бистромом», приглашенным на службу графом Шереметевым. Лекарь приехал в имение Шереметевых в Иваново, но «предписание» от графа насчет его там еще не было получено. Бистрому оставалось только ездить по округе, знакомясь с местными помещиками (предположительно, чтобы завести практику), в том числе и с Яковом. К ужасу Чернавина, доктор провел у него весь день и наконец отвел Якова в сторону и попросил взаймы 25 рублей на извозчика. Яков отказал, но исключительно потому, что недостаточно хорошо знал врача, а не из‐за более низкого ранга последнего: отношения в деревне основывались на репутации и взаимных связях между людьми, проживавшими бок о бок в сравнительной изоляции от внешнего мира[167]167
  ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 58. Л. 165, 167, 172. Яков справляется у «помощника аптекаря» из Шуи, каков точный вес «гражданского фунта» (14 унций), см.: Там же. Д. 61. Л. 30 об.


[Закрыть]. Впоследствии Яков писал в своем дневнике, что обедал с Бистромом и его женой, так что со временем они сблизились[168]168
  Там же. Д. 60. Л. 13.


[Закрыть].

В мае 1850 года московский поверенный Андрея, И. Грузинов, прислал письмо, в котором предлагал сделать для Чихачёвых покупки, поскольку мог получить у торговцев «уступку», покупая товар на «значительные суммы». В том же письме Грузинов отвечает на два вопроса Андрея: один – относительно высылки денег из Опекунского совета, а второй – об извещении Совета о том, что Андрей выделил часть своего имения, включая 69 заложенных в Совете крепостных, в приданое Александре и о переводе на нее соответствующей части долга[169]169
  Там же. Д. 99. Л. 124–124 об.


[Закрыть]. С другим, июньским, письмом прибыло по четверти фунта чая пяти сортов и записка, где указывались цены на кофе и сахар[170]170
  Там же. Л. 144.


[Закрыть]. Неясно, насколько нормальным для такого поверенного (вызывавшегося в случае необходимости вести сложные судебные дела) было выполнять не связанные с его деятельностью поручения, но в любом случае такие отношения весьма примечательны[171]171
  Из того, что пишет о юристах того времени Антонов, можно сделать вывод, что это было довольно обычным делом: Antonov. Bankrupts and Usurers. Р. 261–283.


[Закрыть].

В других ситуациях мы недостаточно знаем об обстоятельствах, чтобы понять природу отношений между Чихачёвыми и посетителями более низкого ранга: как, например, когда Андрей кратко упоминает, что в 1837 году «часы стенные шуйский еврей исправил» за 3 рубля[172]172
  ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 58. Л. 196.


[Закрыть]. Или когда пишет, что в том же году в Шуе жил «вольно-практикующий землемер» по имени Иван Никоноров Сперанский[173]173
  Там же. Д. 70. Л. 50.


[Закрыть]. Но, благодаря интересу Алексея к процессу индустриализации, развивавшемуся на территории между Владимиром и Ярославлем, у нас есть известия о посещении семейством людей из мира торговли и промышленности. В одном случае Алексей упоминает о поездке к почетному гражданину Степану Ивановичу Каретникову в село Тейково. В другом замечает, что, возвращаясь из поездки во Владимир, Чихачёвы «чай пили в селе Воскресенском у фабриканта Левикова»[174]174
  Там же. Д. 71. Л. 6 об., 8.


[Закрыть]. А при посещении Шуи, где нужно было показать Александру местному лекарю, они «заходили на бумажнопрядильную фабрику купца Посылина, где все устроено посредством паровой машины»[175]175
  Там же. Л. 9 об.


[Закрыть].

Интереснее всего в этих заметках то, что по меньшей мере в двух случаях визиты были светскими, а не деловыми: Каретников угостил все семейство завтраком, а с Левиковым они пили чай. В случае Посылина Чихачёвых, скорее всего, заинтересовала именно фабрика на паровой тяге, и они могли и не быть лично знакомы с самим купцом, по крайней мере до своего визита (не говоря уже о посещении лекаря, который, вероятно, принимал больных у себя дома). Однако поездки к Каретникову и Левикову позволяют предполагать, что для Чихачёвых не было ничего зазорного в чисто светском общении с промышленником или лекарем. В любом случае эти примеры, а также вышеприведенный рассказ Чернавина об обеденном визите лекаря Бистрома показывают, что сотни других случаев общения с членами средних, недворянских сословий, упоминавшихся в бумагах Чихачёва и Чернавина без объяснения обстоятельств этих визитов, далеко не ограничивались простыми и безличными деловыми разговорами. Немаловажно и то, что большинство этих людей посещало Чихачёвых и Чернавина, а не принимало их у себя; такие визиты, даже если и происходили по исключительно деловым причинам, обязательно предполагали, что посетителю как минимум предложат перекусить. Если посетитель приезжал издалека и должен был переночевать, его также могли угостить и предоставить ему постель.

Помимо отношений с купцами, горожанами и чиновниками, была еще одна категория людей, с которыми Чихачёвы общались постоянно, будучи довольно близки, и которые занимали место ниже дворян и выше крестьян, – местное духовенство и члены их семей. Военно-статистическое обозрение 1852 года сообщает о 16 727 лицах духовного звания во Владимирской губернии, среди которых «дворян очень мало»[176]176
  ВСО. С. 144–145.


[Закрыть]. Наталья часто писала о визитах жен священников из Дорожаево, Зимёнок, Бордуков или Берёзовика, случавшихся как днем, так и вечером, когда вся семья была в сборе. И Андрей, и Наталья регулярно переписывались с отцом Силой из Коврова, хорошо известным в округе[177]177
  См.: Фролов Н. В., Фролова Э. В. История земли Ковровской. Ковров, 1997. Ч. I; Фролов. Ковровский край.


[Закрыть]. И Андрей часто упоминал, как во время путешествий советовался, дискутировал или просто проводил время с разными священниками. Не все священники – вероятно, даже не большинство из них – могли или хотели вступать с Андреем в философские дискуссии, но, без сомнения, они были частью социального ландшафта. В 1837 году Яков упоминал о священнике из Афанасово, остановившемся в Берёзовике по пути из Тейково: «Приехал уже закатив за галстук, перед самым обедом, и пообедав у меня тотчас же уехал»[178]178
  ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 58. Л. 180, 181.


[Закрыть]. Можно допустить, что он не случайно прибыл прямо перед обедом. Несколько лет спустя Андрей писал о своей дружбе с отцом Алексеем, деревенским священником из Зимёнок (где Андрей устроил свою библиотеку): Андрей уволился из армии и жил в Дорожаево уже тридцать два года, а священник был назначен в Зимёнки сорок лет назад. Скорее всего, это значило, что в округе они считались своего рода старейшинами. Андрей также гордо отмечал, что он так часто читает церковные книги, что отец Алексей просил, чтобы во время служб читал он, а не назначенный на эту должность дьяк[179]179
  ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 98. Л. 19 об.


[Закрыть]. А в 1859 году Андрей опубликовал статью под названием «По предмету сближения дворянства с духовенством»[180]180
  ЗГ. 1859. № 25. С. 198–199. См. о священнике, высказывающем консервативные идеи, очень напоминающие те, что высказывал Андрей: Provincial Russia: The Memoir of a Priest’s Son / Ed. А. Martin. DeKalb: Northern Illinois University Press, 2002. Хотя работа Лори Манчестер касается более позднего периода, в ней можно проследить параллели между размышлениями Андрея о воспитании и представлениями, характерными для духовенства: Manchester L. Holy Fathers, Secular Sons: Clergy, Intelligentsia, and the Modern Self in Revolutionary Russia. DeKalb: Northern Illinois University Press, 2011 (рус. пер.: Манчестер Л. Поповичи в миру: духовенство, интеллигенция и становление современного самосознания в России. М., 2015). В книге Дэвида Рэнсела описан богатый купец, ведший, возможно, более «аристократический», чем Чихачёвы, образ жизни: Ransel D. A Russian Merchant’s Tale: The Life and Adventures of Ivan Alekseevich Tolchenov, Based on His Diary. Bloomington: Indiana University Press, 2008.


[Закрыть].

В октябре 1834 года Яков рассказал историю о двух местных священниках: как-то отец Матвей приехал во Владимир в надежде стать очевидцем визита царя. Находясь там, он столкнулся с Василием (по-видимому, крепостным), который сказал ему, что и отец Иван собирается посетить город по той же причине. Матвей, знавший, что это была неделя, когда служить должен был он, «струсил… боясь, чтобы в отсутствие их обоих не понадобилось какой требы» и покинул Владимир, не дождавшись приезда царя. Как оказалось, отец Иван даже не думал куда-нибудь ехать. Жена Матвея была «в ужасной на него претензии, что дела не сделал, а денег порядочно истратил». Из этой истории следует, что не только в семьях помещиков расходы контролировали жены; она также представляет местных священников людьми ответственными и благонамеренными, что контрастирует с большей частью литературы XIX века, где деревенские священники выведены в качестве фигур комических (этот прием часто использовала и Джейн Остин, так что речь вряд ли идет о каких-то российских особенностях)[181]181
  ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 59. Л. 36 об.


[Закрыть].

Еще одной категорией деревенских жителей, с которой взаимодействовали Чихачёвы, были по-настоящему бедные дворяне. С ними Чихачёвы не дружили: им оказывали благодеяния. В бухгалтерской книге за 1831–1834 годы Наталья отмечала небольшие суммы, выдававшиеся бедным дворянам: например, 2 рубля 31 копейку, поданные «бедному офицеру» в декабре 1831 года[182]182
  Там же. Д. 55.


[Закрыть]. А в августе 1840 года Яков дал 1 рубль 75 копеек для «бедных дворян» (или непосредственно им); в сентябре того же года он потратил два с половиной рубля на шесть банок помады[183]183
  Там же. Д. 61. Л. 117.


[Закрыть]. Помощь бедным дворянам не всегда принимала денежную форму. В ноябре 1835 года Наталья дала бедной дворянке не только 88 копеек, но и десять аршин холста и два мотка ниток. Другую бедную дворянку, Александру Гавриловну Хрещову из Костромской губернии, Чихачёвы пригласили пожить у себя[184]184
  Там же. Д. 63. Л. 148.


[Закрыть]. Дистанция между имущими и неимущими, очевидно, была более заметной, чем их формально одинаковый юридический статус.

Дворяне, еще недавно входившие в общество состоятельных помещиков, могли очень быстро потерять свое высокое положение в результате хозяйственной или служебной неудачи. В 1850 году друг Андрея Владимир Копытовский из Астраханской губернии обсуждал перспективы и происхождение возможного жениха своей старшей дочери. Желая узнать о молодом человеке, «что за сокол ясный», Копытовский навел справки. Некоторые известия оказались хорошими: двадцатипятилетний «наш дворянин» учился в Санкт-Петербургском университете, имел чин коллежского секретаря (десятый из четырнадцати в Табели о рангах), служил старшим помощником правителя канцелярии астраханского военного губернатора и получал жалованье в 600 рублей серебром. Для Копытовского это означало, что у молодого человека «голова на плечах, а не арбуз». К несчастью для юноши, однако, у него «ничего больше [не было]». Копытовский выяснил, что его отец потерял состояние на спекуляциях, связанных с рыбной ловлей, и отказал юноше[185]185
  Там же. Д. 99. Л. 262–264.


[Закрыть].

Друг детства Андрея, Павел Тимирязев, в письме, написанном в 1850 году, рассказывая о своей жизни, подробно описал, с какой легкостью общественное положение дворянской семьи могло прийти в полный упадок. У Тимирязева всего было семеро детей: трое сыновей – офицеры, четвертый – кадет, две дочери учились в Москве «под надзором матери». Их отец утверждал, что на тот момент уже пять лет не видел детей – и, по-видимому, жену – и что его младшая дочь в возрасте двух лет была «взята на попечение деда и бабки [с материнской стороны]». Так что, добавляет Тимирязев, «по разным обстоятельствам не узнаем друг друга, [если] где встретимся». Тимирязев потерял свое имение «по несчастью». Он попытался купить деревню «за полцены», приняв на себя выплаты по закладной Опекунского совета. Он подписал бумаги, но оказалось, что имение уже находилось под опекой (скорее всего, из‐за неплатежа по долгу), что делало его продажу незаконной: факт, который от него «скрыли». После подписания договора о продаже он переехал в новую усадьбу со всем имуществом, когда оставалось еще четыре месяца до полного завершения сделки, выплатив продавцу 13 000 рублей (перед этим Тимирязев уже продал собственное родовое поместье некоему господину Новикову). Затем его «повели… по судам», и в конце концов усадьба была продана другому покупателю, а вся собственность Тимирязева «пропала». Потеряв все свое состояние, он тем не менее решил поправить дела, получив должность городничего, то есть начальника полиции в каком-нибудь уездном городе. Еще на военной службе он был ранен, но, уходя в отставку, по какой-то причине не подал прошения о пенсии, поэтому теперь надеялся, что в сложившихся обстоятельствах ему вместо пенсии дадут должность. Он заканчивал письмо надеждой на возрождение дружбы с Андреем, но колебался, не зная, будет ли тот рад его видеть[186]186
  ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 99. Л. 219.


[Закрыть].

Подводя итог, отметим, что отношения Чихачёвых с сообществом окружающих их людей различных (не крепостных) сословий весьма причудливо соединяли эгалитарность и иерархичность. С одной стороны, Чихачёвы принадлежали к традиционному в России миру разросшихся дворянских семейств, члены наиболее влиятельных ветвей которых входили в круг высшей аристократии. Будучи дворянами, такие помещики средней руки, как Чихачёвы, имели тот же юридический статус, что и один из Волконских, Голицыных или Бутурлиных. В то же время их отношения были совершенно не равными, поскольку Чихачёвым приходилось полагаться на своих более могущественных знакомых, чтобы обеспечить детям образование, успешную карьеру или выгодный брак.

В свою очередь, более богатый дворянин мог вести (и вел) себя с семьями круга Чихачёвых примерно так же, как Андрей вел себя со своими наиболее доверенными крепостными. Провинциальные среднепоместные дворяне, которые во всех отношениях были ровней Чихачёвым, были тем кругом, с которым Чихачёвы поддерживали повседневные оживленные отношения посредством неформального общения, поездок, писем и чтения, хотя даже внутри этой группы существовали тонкие различия в положении, определявшиеся возрастом и опытом.

Представители среднепоместного дворянства были естественными лидерами в российской провинции, будучи хозяевами своих крепостных крестьян и занимая (в особенности после реформ 1860‐х годов) различные выборные должности. Они обладали более высоким сословным положением и привилегиями, чем их соседи, такие как купцы, промышленники, люди свободных профессий, священники, чиновники низших рангов или обедневшие дворяне, но в то же время у них с этими людьми были общие культура и интересы.

Глава 3
Деревня

Жизнь Чихачёвых сосредотачивалась вокруг родового дворянского имения, включавшего в себя усадьбу помещика с хозяйственными службами, а также населенные крепостными крестьянами деревни. Для Натальи имение определяло границы сферы ее хозяйской власти. Для мужского мира Андрея сельская жизнь была оплотом любого нравственного или, как говорил он сам, «добросовестного» существования и источником уникальной русской самобытности. В общественном устройстве российской деревни, в которой проживал помещик, его отеческая власть сочеталась с не менее важными и строго определенными обязанностями хозяйки и ряда фигур-посредников, чьи полномочия были более ограниченными. Таким образом, помещичье имение представляло собой континуум власти, где мужчина-патриарх находился на вершине многоуровневой иерархии. Твердо установившиеся роли, позволявшие дворянскому семейству осуществлять свои полномочия, налагали существенные ограничения на употребление власти каждым конкретным членом семьи и тем самым поддерживали социальную стабильность империи в целом.

Конечно, власть таких помещиков-дворян, как Чихачёвы, над зависевшими от них людьми была огромной и предполагала внушительный набор дисциплинарных мер. Вместе с тем с точки зрения закона русские крепостные не были рабами: они платили налоги государству и были военнообязанными, в отличие, например, от рабов на американских плантациях. За исключением так называемых дворовых людей (несколько процентов от общего числа крепостных крестьян), живших в усадьбе помещика и не имевших своих земельных наделов, большая часть крепостных считалась прикрепленными к своей деревне, а не к господину лично. По закону крепостных можно было закладывать, продавать, дарить или передавать по наследству, но к тому времени, о котором мы говорим, лишь целыми семьями и вместе с землей (хотя эти ограничения при желании можно было обойти). Но, несмотря на некоторые юридические ограничения, такие дворяне-землевладельцы, как Чихачёвы, были обязаны своими доходами труду несвободных людей, и Андрей понимал моральную дилемму, на которой был основан его идеал сельской жизни. Он не романтизировал крестьян или их положение, как это делали некоторые славянофилы или аболиционисты. В отличие от представителей обеих этих групп Андрей жил бок о бок с большинством принадлежавших ему крепостных. Написанное им показывает, что он понимал сложность и сомнительность экономики и общественного устройства, основанных на эксплуатации, при этом продолжая жить за счет этой эксплуатации и признавая, что его возможности изменить существующий строй были ограниченны[187]187
  В 1842 году Андрей одобрительно сообщал в своем дневнике об указе 2 апреля, который «объясняет нам путь к нормальности производительных сил» (ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 95. Л. 39 об.). Этот указ создал особую категорию «обязанных крестьян», получивших от помещика личную свободу за выкуп, а также земельный надел, за пользование которым крестьяне должны были выполнять прежние повинности (оброк или барщину). См.: ПСЗ. Собрание второе. Т. 17. № 15462. Это положение не применялось широко, и сам Андрей не считал, что сможет им воспользоваться.


[Закрыть]. Прежде всего он признавал, что общественное устройство, безопасность и благополучие обеспечивались системой переговоров и компромиссов, которые хотя по сути своей и укрепляли власть помещика, вместе с тем на практике ее все же ограничивали, понуждая его поддерживать негласные, но достаточно твердо устоявшиеся иерархические отношения, выполнять определенные обязательства и ограничивать свои запросы.

Чихачёвы жили исключительно плодами трудов своих крепостных и, как и другие душевладельцы, прекрасно осознавали свою личную заинтересованность в повышении производительности этого труда. В частности, Андрей не забывал, что унаследовал свои имения от длинной череды предков, и очень серьезно воспринимал свою обязанность передать их наследнику в столь же хорошем или даже лучшем состоянии, чем то, в котором они находились, когда он их получил[188]188
  ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 59. Л. 45.


[Закрыть]. Чихачёвы практиковали «просвещенный феодализм», в конце XVIII века вдохновлявший более состоятельных землевладельцев предпринимать грандиозные усовершенствования, упорядочивать правила и формализовать иерархию управления в имениях, хотя в более скромных обстоятельствах этот просветительский порыв, естественно, принимал несколько иную форму и становился более непосредственным[189]189
  См.: Melton E. Enlightened Seigniorialism and Its Dilemmas in Serf Russia, 1750–1830 // JMH. 1990. Vol. 62. № 4. Р. 675–708. Исследования, посвященные анализу отношений помещиков и крепостных и общественному порядку в России XVIII и XIX веков, основаны на изучении обширных имений богатейших землевладельцев, которые жили вне имений или подолгу находились в отъезде. По сравнению с делопроизводством таких имений, которое вели специальные конторы во главе с наемными управляющими, документы из архива Чихачёвых (многие из них касаются также имений, первоначально находившихся в собственности семьи Чернавиных и позднее унаследованных Алексеем Чихачёвым) отличаются меньшим масштабом и сложностью. Однако сами типы документации примерно такие же: финансовые отчеты, списки оброчных платежей, результаты обмера земельных участков и ревизские сказки, где подробно перечислены имена, возраст отдельных крепостных и указаны сведения об их родственных связях. Confino M. Domaines et seigneurs en Russie vers la fin du XVIIIe siecle: etude de structures agraires et de mentalites economiques. Paris: Institut d’etudes slaves de l’Universite de Paris, 1963, – одна из основополагающих работ об институте крепостного права; основана на публикациях Вольного экономического общества и повествует лишь о богатейших поместьях. См. также: Dennison. The Institutional Framework; Melton. Enlightened Seigniorialism; Hoch S. L. Serfdom and Social Control in Russia: Petrovskoe, a Village in Tambov. Chicago: University of Chicago Press, 1989; Kolchin P. Unfree Labor: American Slavery and Russian Serfdom. Cambridge, MA: Belknap, Harvard University Press, 1987; Field D. The End of Serfdom: Nobility and Bureaucracy in Russia, 1855–1861. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1976; Emmons T. Emancipation of the Russian Serfs. Austin; TX: Holt McDougal, 1970; Тихонов Ю. А. Дворянская усадьба и крестьянский двор в России 17 и 18 веков. М., 2005; Дворянская и купеческая усадьба в России XVI–XX вв.: Исторические очерки / Ред. Ю. А. Тихонов, Л. В. Иванова. М., 2001 и др.


[Закрыть]. Однако ярче всего в документах выражен глубокий патернализм, окрашивавший отношения Чихачёвых с их крестьянами и оправдывавший – по крайней мере, в глазах Андрея – тот факт, что он владеет людьми, одновременно побуждая его стремиться к улучшению положения всей деревни, которая представлялась ему сообществом более высокого порядка, объединяющим дворян, духовенство и крестьян[190]190
  Исследования, посвященные дворянам и их крепостным, игнорируют существование сельского духовенства и часто почти ничего не сообщают о различиях между дворовыми и крепостными, работавшими на полях. Важным исключением является работа Хоха: Hoch. Serfdom and Social Control. Колчин (Kolchin. Unfree Labor) утверждает, что русские помещики не проявляли патернализма, поскольку не проживали в своих усадьбах. Очевидно, что это неприменимо к таким помещикам, как Чихачёвы. Исследование Кавендер (Cavender. Nests of the Gentry) также подтверждает, что помещики, постоянно проживавшие в своих усадьбах, относились к крепостным с подчеркнутым патернализмом.


[Закрыть].

Вознамерившись рассказать о своем образе жизни в деревне читателям «Земледельческой газеты», Андрей описывает Дорожаево как оазис отеческой (и отчасти материнской) благожелательности и добрососедских отношений. «В нашей стороне, – начинает он, – все кланяются: вы не встретите ни старика, ни мальчика, который, при встрече с вами, не снял бы шапки и не поклонился. Этот обычай я поддерживаю. Чем? Собственным поклоном; громким, чтобы другие слышали, приветом». Он описывает, как близок он со своими крестьянами и всеми, кто живет в деревне: «Я вхожу в толки не только с своими, но и с чужими мужиками». Как дает им советы («[Я] безпрестанно им говорю: „Когда затрудняешься как поступить, приходи ко мне, посоветуйся; на худо не наставлю“») и беспокоится, если кто-нибудь вдруг перестает приходить («Посылаю нарочного»). В случае болезни помощь оказывает хозяйка имения: «Прихворнулось ли кому: барыня давай лекарствице». Он пишет также о том, что Наталья благодетельствует детям: «Малолетки за угол у нас не прячутся; у редкого из них нет от барыни колечка, перстенька, сережек, пояска, платочка, красной рубашечки».

Андрей утверждает, что деревенская жизнь представляет собой симбиоз: «Обрекши себя, во избежание долгов и бесполезной суетности, на жизнь безвыездно-сельскую, мы с простолюдством давно сблизились; друг друга знаем хорошо, и видим существенные, обоюдные наши выгоды». Помещики регулярно распахивают свои двери для деревенских жителей: «В первое число месяца, при водо-освящении, и накануне дванадесятого праздника или царского дня, на всенощное в доме нашем бдение». Завершая свой рассказ, Андрей явно поддается соблазну преувеличения: «Ничего величественнее не нахожу как правильное, стройное, религиозное вотчиною управление», – недвусмысленно приписывая это «величественное» управление (по меньшей мере отчасти) тому, что он лично «терся между серокафтанниками [крестьянами]». Более того, он «должен отдать полную им справедливость, что они нашего брата оценивают безошибочно», но не уточняет, какова конкретно даваемая крестьянами оценка; он лишь поправляет себя, говоря, что имеет в виду именно стариков – «трезвых, деятельных, снискавших уважение своих собратов, а в здешнем краю они нередки»[191]191
  Несколько мыслей сельского жителя. С. 379–380.


[Закрыть].

Интересно, что рассказ Андрея о деревенской жизни подчеркивает наличие «обоюдной выгоды», «уважения», «религиозности», «правильности» и «стройности». Хотя мы и должны понимать, что это описание отражает, скорее, идеал Андрея, который мог и не разделяться его крестьянами, этот фрагмент тем не менее дает интереснейший пример крепостнической риторики, к которой не прибегали более состоятельные землевладельцы, жившие вдали от своих имений (а тем более их наемные управляющие). То была точка зрения, которую мог разделять лишь помещик, живший бок о бок со своими крестьянами, и Андрей с полным правом утверждает, что его взгляды основываются непосредственно на опыте сельской жизни. Таким образом он заявляет, что крестьяне уважают его еще и потому, что знают, как он с ними обращается.

Очевидно, что целью публикации этой статьи было, по сути, распространение взглядов Андрея – он желал побудить других помещиков посмотреть на свои имения под тем же углом. Однако то вовсе не был глас вопиющего в пустыне. В «Земледельческую газету» писало много похожих на Андрея людей, большинство из которых придерживалось сходных взглядов. И его собственные идеи выросли не только из непосредственного опыта; он обсуждал обстоятельства и стратегии поведения с соседями, а также с другими членами Владимирского отделения Московского общества сельского хозяйства. В 1830‐х и 1840‐х годах многие помещики средней руки (такие, как Андрей), выросшие среди идей рационализма эпохи Просвещения, присущих культурным лидерам предшествовавшего поколения, развивали и адаптировали эти идеи с учетом собственного опыта, прибегая к помощи бурно развивающейся провинциальной прессы того времени[192]192
  См.: Melton. Enlightened Seigniorialism; Smith-Peter. Imagining Russian Regions: Subnational Identity and Civil Society in Nineteenth-Century Russia. Leiden: Brill, 2017. Сведения о провинциальной печати почерпнуты мною у Смит-Питер (Smith-Peter. Russian Provincial Newspaper; Смит-Питер. Украинские журналы).


[Закрыть]. Они делали вывод, что при должном внимании и благожелательности помещика сельская жизнь может быть рационализирована и тем самым улучшена. По меньшей мере Андрей верил, что, принося в усадьбу порядок, рационализация прокладывает путь другим добродетелям, например набожности и почтению.

Относительная близость хозяина и крепостных, а также разница между проживающими и не проживающими в своем имении помещиками – далеко не единственные важные факторы, влиявшие на отношения и социальную иерархию внутри частных усадеб. Эдгар Мелтон подчеркивает различия между двумя типами помещичьего хозяйства: имениями, где практиковалась барщина, и имениями, в которых крестьяне были отпущены на оброк[193]193
  Хох (Hoch. Serfdom and Social Control) признает существование различий на практике, но его источники относятся к поместьям более плодородных черноземных областей, где была распространена барщина. См. также свидетельство Уилсона Августина о различиях между поместьями XVIII века, где практиковалась барщина, и теми, где крестьяне были отпущены на оброк: Augustine W. Notes toward a Portrait of the Eighteenth-Century Nobility // Canadian-American Slavic Studies. 1970. Vol. 4. Р. 407.


[Закрыть]. Крестьяне, три дня в неделю работавшие на земле своего господина, неизбежно нуждались в гораздо более жестком надзоре и контроле, чем те, кому просто надлежало выплатить конкретную сумму деньгами или отдать определенное количество продуктов и которые зачастую могли свободно зарабатывать средства на такие платежи любым удобным способом. В исследовании Мелтона особое место отводится имениям из нечерноземных губерний, где сельское хозяйство было сравнительно непродуктивным, а потому крепостные выплачивали оброк, выполняя разнообразную неквалифицированную и полуквалифицированную работу на множестве мелких промышленных предприятий и в ремесленных мастерских региона. Чихачёвы жили в том же Центральном промышленном районе, о котором пишет Мелтон, и большинство их доходов составляли оброчные платежи. Однако, как упоминает в своей статье Андрей, они также требовали, чтобы крестьяне отрабатывали барщину, возделывая засаженные зерновыми культурами и льном поля, которые обеспечивали большую часть потребностей населения имений в пище и одежде. Неясно, относилось ли требование работы на барщине только к крестьянам из Дорожаево, тогда как другие, проживавшие в отдаленных или находившихся лишь в частичном владении Чихачёвых имениях, платили лишь оброк, или же существовал какой-то более сложный способ разделения обязанностей. Ясно лишь, что записи Чихачёвых об оброчных платежах обширны и скрупулезны, тогда как за отработками наблюдали либо крепостные старосты, либо Наталья, по-видимому не ведя при этом тщательного учета[194]194
  В дневниках Натальи можно найти списки крестьян, занимавшихся охраной собранного урожая, а также частые (хоть и не систематические) упоминания трудившихся в усадьбе квалифицированных работников, например ткачей, скотников, плотников, штукатуров и т. п.


[Закрыть].

Еще сложнее помещичье хозяйство становилось за счет различий между так называемыми дворовыми людьми и крепостными крестьянами, работавшими на полях (этот статус, как правило, передавался по наследству). Категория дворовых (приблизительно сорок человек в Дорожаево, довольно значительное число) включала не только тех, кто работал в доме, но также многих слуг, занятых на специализированных работах: например, трудившихся в хозяйственных пристройках или занимавшихся конкретными проектами (как это было со строителями). Большое количество «дворни» считалось признаком роскоши: в своем дневнике Андрей упомянул «разговор [с соседом] об малом числе дворовых людей, по уничтожении роскоши»[195]195
  ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 54. Л. 10.


[Закрыть]. Работали они в доме или вне его, то были люди, с которыми Чихачёвы общались больше всего.

Не столь близко знали они полевых работников, которых для удобства налогообложения и разверстки барщины и оброка делили на «тягла» – хозяйственные единицы, состоявшие из мужа и жены. На практике Наталья обычно писала о «бабах», работавших в огородах, тогда как «мужики» трудились в полях или на стройках. Эти крестьяне вместе с «дворней» жили в деревне Дорожаево и посещали ту же деревенскую церковь, что и Чихачёвы и семья священника. Андрей утверждал, что знаком с ними со всеми, и, поскольку их было всего 140 человек, это кажется вполне вероятным[196]196
  Это число основано на полной переписи 1863 года, результаты которой помещены в СНМ. В своей записной книжке начала 1820‐х годов Андрей перечислил приблизительно сорок «дворовых крепостных». Там же. Д. 37. Л. 14 об.


[Закрыть].

В письме к астраханскому помещику Копытовскому Андрей признается, что не знает даже полного числа крепостных душ, которые проживают в некоторых его отдаленных имениях, а тем более их имена и кто они таковы[197]197
  Там же. Д. 98. Л. 27 об.


[Закрыть]. Эти слова, вероятно, не касаются Бордуков, небольшого имения, где Чихачёвы каждый год проводили несколько месяцев, пока Яков проживал в граничившем с ним Берёзовике. В Бордуках имелись возделанные поля или, по крайней мере, огороды; в доме, несомненно (пусть и не постоянно), трудилось несколько дворовых, и, вероятно, господа были знакомы с немногочисленными деревенскими жителями. Остальные принадлежавшие им крепостные жили в деревнях, которые хотя по большей части и находились во Владимирской или граничащей с ней Ярославской губернии, были расположены слишком далеко: Чихачёвы навещали их лишь время от времени и обычно по пути куда-нибудь еще. В этих имениях не было господских домов, и в большинстве случаев жители лишь некоторых дворов в деревне принадлежали Чихачёвым – остальными владели другие помещики.