Текст книги "Господа Чихачёвы"

Наталья упоминает историю иного рода, которая, возможно, была более типичной для их (или, может быть, ее) повседневных отношений с крепостными. Примечательно, что она положила описанному спору конец, вступив в переговоры. Этот эпизод излагается без драматических эффектов, как часть длинного перечня домашних дел, в записке к брату в «почтовых сношениях» от 6 ноября 1834 года:

…бабы крестьянские не думают мне отдавать за 3 года холстов (а они платят по 10 аршин в год), то я им сделала предложение: ежели не отдадут, то милости просим приходить прясть, 3 дня дома, а три дня на меня; то они выпросили время подумать до 9-го числа, не знаю что надумают, а мне бы хотелось ежели бы они [слово неразборчиво] пришли прясть…[283]283
  Там же. Д. 57. Л. 57. Любопытно, что, говоря о себе, Наталья использовала только местоимение первого лица и единственного числа, и лишь ее одной касались переговоры и их последствия.


[Закрыть]

Несмотря даже на то что эти крестьянки, по-видимому, сознательно нарушили условия договора, Наталье пришлось ждать их решения уже после того, как она пошла на уступки. В отношениях Чихачёвых с крепостными переговоры были методом по меньшей мере столь же необходимым, как и дисциплина, и к ним, вероятно, прибегали гораздо чаще[284]284
  Борис Горшков отметил, что некоторые из обнародованных в 1820–1850‐х годах законов «ставили под сомнение основания крепостничества, уменьшая власть помещика над крестьянами». То был «непосредственный ответ государства» на крестьянские настроения: Gorshkov B. B. Democratizing Habermas: Peasant Public Sphere in Pre-Reform Russia // RH. 2004. Winter. Vol. 31. № 4. Р. 385. Дэвид Мун пишет, что крестьяне пытались обойти также и закон, «не понимая» законодательные нормы, когда им это было выгодно: Moon D. Russian Peasants and Tsarist Legislation on the Eve of Reform: Interaction between Peasants and Officialdom, 1825–1855. Basingstoke: Macmillan, 1992; он также пишет о крепостном праве как о «жизнеспособном и рабочем институте», который «устанавливал своего рода равновесие между потребностями и интересами разных частей российского общества»: Moon D. Reassessing Russian Serfdom // European History Quarterly. 1996. Vol. 26. Р. 487.


[Закрыть].

Все эти эпизоды вместе создают впечатление, что помещики, о которых здесь идет речь, были вовсе не теми непререкаемыми господами или «правящим классом», каким принято воображать русских крепостников в их деревнях[285]285
  LeDonne. Ruling Families.


[Закрыть]. В самом деле, во всех трех случаях, несмотря на разницу в обстоятельствах, Чихачёвы оказываются в определенной степени зависимыми от своей же «собственности». Тем не менее эти инциденты являются исключениями в жизни Чихачёвых; как правило, они предстают господами, которых их крепостные уважают и ценят, и дела в их имениях идут достаточно успешно, о чем свидетельствуют десятки донесений, годами отправлявшихся Андрею и Наталье крепостными старостами и содержавших новости о том, что в их различных отдаленных деревнях «все хорошо». Хотя такие сообщения и нельзя автоматически считать объективным отражением того, что думали сами крестьяне (принимая во внимание адресатов писем), они и в самом деле указывают, что задокументированные инциденты открытого неповиновения представляли собой немногочисленные отдельные эпизоды[286]286
  Большая часть сохранившихся «донесений» датируется последним десятилетием перед освобождением крестьян. Если в то время и не все было спокойно, крепостные управляющие, от которых Андрей и Наталья ожидали этих донесений, по-видимому, могли сами разрешить возникающие иногда проблемы: в некоторых из них описываются случаи споров между крепостными или некоторое недовольство условиями и рассказывается о предпринятых мерах.


[Закрыть].

Однако часто появлялись внешние источники нестабильности, воздействие которых могло оказаться столь опустошительным, что, пожалуй, ощущение принципиальной беззащитности перед пожаром, преступлением, изоляцией и превратностями сезонной экономики было обратной стороной сравнительной стабильности и долговечности провинциальной помещичьей деревни[287]287
  Несмотря на беды, связанные с поведением крепостных и пожарами, помещичья жизнь все еще была более спокойной и упорядоченной по сравнению с 1870‐ми годами в мемуарах А. Н. Энгельгардта (Из деревни: 12 писем 1872–1887. СПб., 1999). При этом список имущества, оставшегося после смерти Якова, включал внушительный оружейный арсенал: два мушкета, три пистолета, пять сабель, кинжал и четыре «чугунные» пушки (2 маленькие, 2 «побольше»). ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 94.


[Закрыть]. Уилсон Августин указывает на озабоченность «общим отсутствием гарантий собственности» в деревне в списке основных приоритетов для землевладельцев XVIII века, участвовавших в Уложенной комиссии Екатерины Великой в 1767 году, сделавшей своего рода обзор состояния империи[288]288
  Augustine. Notes toward a Portrait. Р. 380.


[Закрыть]. Та же озабоченность постоянно присутствует в бумагах Чихачёвых и Чернавина, несмотря на то что в 1852 году в военно-статистическом обозрении говорилось, что Владимирская губерния может считаться «одной из самых смирных и спокойных» в империи. Согласно этому обозрению, в 1849 году 1409 человек были под судом по различным обвинениям, из них 346 оправдано, а 157 не осуждено, но осталось «в подозрении» (своего рода условное наказание). Чаще всего упоминается незаконная вырубка леса, за которую в 1849 году был осужден 91 человек. 26 человек (из них семь женщин) были осуждены за убийство, 73 – за воровство, шестеро – за мошенничество, а один – за грабеж. Поджог был, по-видимому, женским преступлением, поскольку за него было осуждено 12 женщин и лишь один мужчина. За бродяжничество – вероятно, скорее показатель бедности, чем преступление – были осуждены 83 человека[289]289
  ВСО. С. 153, 257.


[Закрыть].

Согласно бумагам Чихачёвых, серьезной угрозой извне было воровство. Письмо взрослого Алексея (написанное в июле 1861 года, то есть уже после Манифеста об освобождении крестьян) сообщает, что «дворовые, спасибо, во всех работах славно помогают и я их кормлю за то пшенной кашей»; затем Алексей жалуется, что сбережения одного крепостного, сорок рублей ассигнациями (которые тот откладывал на похороны), украдены. Поскольку больше ни у кого ничего не украли, Алексей и крестьяне заключили, что вором был один из их крестьян. Они подозревали Максимку или «его семейных». Максимку незадолго до того поймали на краже сапог, а в другой раз – поддевки, которую он «утащил у хозяина за то, что он на свадьбе не поднес ему стакан вина в числе прочих»[290]290
  ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 108. Л. 43–46. Алексей отметил, что последнюю кражу Максимка совершил во время свадьбы, поскольку хозяин обнес его вином. Указ от 19 февраля 1861 года устанавливал двухлетний переходный период, во время которого помещики сохраняли власть над крестьянами.


[Закрыть].

Гораздо раньше, в 1836 году, Яков сообщает о сходном «небольшом происшествии»: «Вчера люди мои увидели что замок у кузницы отбит и пробой выдернут. По осмотре оказалось, что какому-то чудаку понадобился винт из клещей прибитых к наковальне и еще какие-то незначащие клещи. Впрочем все остальное цело. Вот чудак! Стоило же из‐за таких вещей рисковать быть поколоченным». Андрей отвечает, что «следовало произвести следствие. Ныне время зимнее: видны следы: какие? Сапожные или лапашные? И в которую сторону носки? И в которую пятки? Если ясных улик не окажется, то хотя в подозрении оставить можно: Буриковский ли, сельский ли? Или какой другой? Впрочем кабы не посты попробовать бы попытаться на приманку?»[291]291
  Там же. Д. 66. Л. 2. Ср. описания краж в городах и армии. В Вильно, когда Алексей вместе с армией был в Польше, его соседа и ментора Василия Андреевича обокрали, и «подозрение сильное [пало] на его человека Лукьяна». Потеря была существенной – 125 серебряных рублей, все серебро и мундир (мундиры были очень дороги). Делом занялся «дядюшка» Алексея генерал Павел Яковлевич Купреянов, удивившийся тому, «как можно было залезть вору в самый полдень» (Там же. Д. 83. Л. 38 об.).


[Закрыть]

Деревенские возмутители спокойствия, включая тех, кто участвовал в событиях в Афанасево, предстают в документах отдельными личностями, чье поведение ставило под угрозу благополучие как всех остальных крестьян, так и помещиков. Страх перед кражей или порчей ценных ресурсов несколькими смутьянами обсуждался в тех же выражениях, что и более характерный для всех деревенских жителей страх перед пожаром[292]292
  См.: Там же. Д. 95. Л. 1 об.


[Закрыть]. Пожар в любом месте губернии неизменно становился новостью, достойной упоминания в дневниках и бурного обсуждения, а когда пожар случался поблизости, всех звали его тушить. Точно так же, когда разносились вести о воровстве, всех призывали помочь найти виновного. Как минимум в этом случае крестьянское непослушание входило в список обстоятельств, угрожавших безопасности и стабильности деревни – всех ее жителей, а не сводилось только к вопросу о полномочиях хозяина в отношении крепостных.

Разумеется, о власти не забывали, даже когда дворянскую семью и крестьян связывал страх перед внешней угрозой. Пожар в Дорожаево в марте 1835 года привел к уголовному расследованию. Судья (скорее всего, уездный) назначил для производства следствия особого представителя от крестьянского сословия («сельского заседателя»), «для вящей справедливости, как не дворянин, то ни той ни другой стороне мирволить меньше будет»: это указывает на то, что в поджоге подозревали одного из местных крестьян. Рачок уверял Андрея, что расследование было «произведено совершенно беспристрастно», хотя, судя по всему, безрезультатно. «Порча», то есть трудности в ходе расследования, по мнению Андрея, произошла «от самих же мужиков, что во время спросу о поведении зажигателя стояли как истуканы даже и наши». Имеется в виду процедура так называемого повального обыска, проводившаяся при уголовном следствии, при которой соседей и знакомых подозреваемого опрашивали о его характере и поведении. Андрей затрудняется объяснить молчание крестьян и задается вопросом: «Магнетизм ли, гальванизм ли действовал черт их знает. Думать должно: опасаются его же мести в случае, ежели он на прежнем жительстве останется»[293]293
  Там же. Д. 59. Л. 53 об.


[Закрыть]. Хотя Андрей, судя по всему, не допускал мысли, что крестьяне могут не доверять официальным следственным мероприятиям и отказываться в них участвовать, сам он считал, что сельский заседатель произвел следствие «довольно слабо» из‐за того, что судья, его непосредственный начальник, по какой-то причине не хотел преследовать человека, подозревавшегося в поджоге: «И какая дальновидная тонкость угадывать, что судье может не понравиться обнаруженный преступник». Обобщая этот случай, Андрей довольно критически высказывается по поводу существовавшей системы судопроизводства и выборного сословного самоуправления на местах: «Вот тебе маленький образчик отношений в людских и деликатности в службе по выборам»[294]294
  ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 59. Л. 51.


[Закрыть].

31 марта 1837 года деревня Якова, Берёзовик, тоже пострадала от пожара. Он начался около полуночи в доме крестьянина по прозвищу Конь. Сгорело восемь домов, но именно в семействе Коня были пострадавшие. Согласно Якову, «старик Конь больно обжегся», его «старуха сильно обожжена», но сильнее всего пострадал их сын Николай, обгоревший «от плеч и до пальцев». Яков отреагировал на пожар, перенеся к выходу комод, шкатулку с бумагами и некоторые книги, а также сняв со стен портреты и картины на тот случай, если огонь перекинется на его собственный дом. Затем он послал своих людей тушить пожар. К рассвету горевшие дома обрушились, и в результате огонь потух – «и тогда все поуспокоились». Последним, что написал Яков, было: «Слава Богу, что было тихо, и народ был дома; несколькими часами случись позже – и народ был бы в Тейкове на базаре», – то есть огонь не встретил бы сопротивления[295]295
  Там же. Д. 58. Л. 201–201 об.


[Закрыть].

В 1861 году случился пожар в деревне Иконниковых, Губачево. Пять домов сгорело дотла, но, как пишет Андрей: «Слава Богу, Ник. Сергеич [Иконников] в это время ночевал у меня». Пожар начала солдатка Анна Петрова, которая, поссорившись с мужем, «имела намерение сжечь его и подожгла, в чем и призналась присовокупив, что с года тому назад сделала тоже преступление задушив собственного младенца»[296]296
  О широком распространении детоубийства см.: Ransel D. Mothers of Misery: Child Abandonment in Russia. Princeton: Princeton University Press, 1988.


[Закрыть]. Затем Андрей описывает другой пожар, в деревне Гридкино, начатый мальчишками: «…шалили спичками в отсутствие больших на сенокосе». В результате этих шалостей «уцелело всего 2 дома, прочие же 13 сделались жертвою пламени»[297]297
  ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 108. Л. 44 об.


[Закрыть]. Как и в других случаях, отдельные смутьяны поставили под угрозу общее благополучие.

Помимо воровства и пожаров, серьезную угрозу являла собой погода, перемена которой могла за ночь практически лишить деревню средств к существованию. В 1834 году Яков грустно пишет Наталье о своем хозяйстве: «…об моем хозяйстве сказать хорошего кажется ничего нельзя. Огурцы также пропали, картофель едва ли соберем столько сколько было посажено; бушмы [брюквы] набрали самую безделицу. Свекла дряннинькая, а морковь и еще кажется хуже. Все это очень и очень не хорошо». Однако дворянское семейство было лучше защищено от этих дурных последствий, чем крестьяне: для Якова «всего [было] хуже… то, что лихорадка меня измучила»[298]298
  Там же. Д. 57. Л. 48 об.


[Закрыть]. Но от года к году большинство помещиков сталкивались с возможностью серьезных потерь в хозяйстве. Опубликованная в «Земледельческой газете» статистика показывает, какое количество земли было с 1821 по 1835 год засеяно одним помещиком различными зерновыми, какой урожай собран и продан. Таблица демонстрирует огромную разницу от года к году: общий доход от продажи всех зерновых мог составлять от 229 рублей 40 копеек до суммы почти в десять раз большей. Причин такой разницы было множество: в некоторые годы лучше возделанная земля приносила больший урожай, но в другие этого не случалось. Подчас большее количество посеянного зерна приносило больший урожай, подчас нет. А иногда очень высокий урожай приносил лишь небольшой доход, в зависимости от изменения рыночных цен[299]299
  ЗГ. 1836. № 84. С. 668.


[Закрыть].

Российская деревня существовала в ненадежных экономических условиях и была достаточно слабо связана с соседями и политическим центром империи. Вне зависимости от социального положения удовлетворение любой материальной потребности ее жителей было обусловлено исполнением ими ролей, строго определенных общественным порядком. Так, в глазах Андрея это общество характеризовалось не угнетением женщин или порабощением крестьян, а взаимозависимостью всех его членов, несмотря даже на то что распределение полномочий оставалось совершенно неравномерным. В мире Чихачёвых у мужчин было лучше образование и больше возможностей увидеть внешний мир, тогда как в сравнении со своими крепостными все представители дворянства в повседневной жизни пользовались значительно большей мобильностью и свободой выбора (женщины в меньшей степени, чем мужчины). Но в то же самое время в этой системе у каждого были свои определенные обязанности, которые считались установленными свыше, и свое конкретное место в иерархии. Выход за рамки этих обязанностей или роли должен был привести скорее к краху, чем к свободе. Обязанности жены и матери отчасти были предопределены тем фактом, что Чихачёвы владели крепостными. Задачей Натальи было надзирать за их ежедневными работами и вести с ними переговоры, обеспечивать материальное благополучие мужа, детей и домашних слуг в этом патриархальном мире, где помещики считали крепостных своими детьми, Наталья несла ответственность не только за обитателей детской, но и за всех жителей многочисленных крестьянских деревень.

Глава 4
Управление имением

Канонические женские образы из произведений европейской литературы XIX века были знакомы Чихачёвым столь же хорошо, как и любому европейскому читателю того времени: модная дама, суетливая и бесполезная; юная наивная барышня, чье предназначение – выйти замуж; добрая, заботливая мать, полностью поглощенная воспитанием детей. Но, как и большинство читателей своей эпохи, Чихачёвы наверняка считали, что такие образы были весьма далеки от реальностей их повседневной жизни. Для таких людей, как Чихачёвы, владельцев крепостных, живших в имениях, которые далеко отстояли друг от друга и были не особенно доходны, гораздо более актуален был совсем иной образ женщины; лучше всего он описывается словом хозяйка, которое сами Чихачёвы чаще всего и использовали, говоря о роли Натальи в семье.

Слово хозяйка нелегко перевести на английский, и так же сложно отделить описываемое им понятие от контекста крепостных имений, где оно впервые появилось. Переводимое как mistress, landlady, housewife или hostess, это русское слово охватывает все четыре английских и отражает дополнительную связь между mistress/landlady/hostess и сельскохозяйственной экономикой, поскольку происходит от того же корня, что и слово хозяйство (economics)[300]300
  Начальная форма слова хозяйство описывает деятельность, которой занята хозяйка, и, согласно «Толковому словарю живого великорусского языка» XIX века В. Даля, имеет несколько значений. Два из них относятся к нашей теме: это домашнее хозяйство, под которым подразумевается домоводство и необходимый для него инвентарь, и сельское хозяйство, то есть уход за имением и сельскохозяйственная деятельность (третье значение – «экономика» в целом: например, государственное хозяйство, или государственные финансы, или народное хозяйство, или политическая экономия). Таким образом, хозяйство подразумевает как экономическую деятельность, так и все необходимое для нее имущество и оборудование. Хозяйка (женщина) или хозяин (мужчина) одновременно владели и управляли собственностью: это отличало их от владельцев, которые просто обладали каким-то имуществом. Смит переводит термин «хозяйка» английским housewife (Smith. Recipes for Russia). Григорян отмечает, что термин «эконом» (в основе которого древнегреческие слова οίκος и νόμος, «дом» и «закон») был аналогом слова хозяин (хозяйка) (Grigoryan. Noble Farmers. Р. 57). Согласно словарю Даля, слова «эконом» и «домострой» – синонимы. О «хозяйке» как «хозяйке большого советского дома» см.: Neary R. Mothering Socialist Society: The Wife-Activists’ Movement and the Soviet Culture of Daily Life, 1934–1941 // RR. 1999 (July). Vol. 58. № 3. Р. 396–412.


[Закрыть]. Провинциальное российское дворянское имение представляло собой многообразную, масштабную и во многом самодостаточную экономическую систему, зависевшую от неоплачиваемого труда крепостных. Оно включало в себя как усадьбу (дом помещика и хозяйственные постройки), так и поля, мельницы, ткацкие мастерские, крестьянские дворы и сложную финансовую систему, определяемую сменой сезонов. Сфера деятельности Натальи Чихачёвой как хозяйки объединяла и домашнее, и сельское «хозяйство». Следует сказать, что ее домен полностью ограничивался семейными имениями, поскольку, в отличие от своего супруга, она не могла состоять на службе, не участвовала в литературных или интеллектуальных дискуссиях и не входила ни в какие организации[301]301
  Наталья также обычно не участвовала в торговых операциях за пределами поместья, вместо этого она посылала крепостных или мужа вести дела в соответствии с ее распоряжениями.


[Закрыть]. Однако в самом имении власть и сфера ответственности Натальи в отношении крепостных, членов семьи и разнообразной экономической деятельности были обширными.

Российский закон и традиции касательно женских прав на собственность значительно отличались от западных. В начале XIX века в Англии, Соединенных Штатах, а также в тех государствах, где действовал Кодекс Наполеона, любая принадлежавшая женщине собственность после заключения брака переходила в руки мужа, а замужние женщины по большей части не могли юридически представлять себя в имущественных сделках[302]302
  Статья 220 Кодекса Наполеона делала исключение для женщин, самостоятельно ведущих дела, хотя для того, чтобы начать какое-либо предприятие, следовало заручиться согласием мужа; кроме того, муж имел право на любые доходы от коммерческой деятельности супруги.


[Закрыть]. Даже вдовы и незамужние женщины, сохранявшие свою собственность, обычно в силу социальных и культурных предрассудков воздерживались от распоряжения имуществом в собственных интересах[303]303
  См.: Lebsock S. The Free Women of Petersburg: Status and Culture in a Southern Town, 1784–1860. N. Y.: Norton, 1984, и другие работы, где описывается, как предпринимательницы либо теряли общественное положение, либо нанимали для ведения дел посредников.


[Закрыть]. Однако в России замужняя дворянка в XVIII и XIX веках сохраняла законное право на владение имуществом. До недавнего времени это право считалось по большей части фикцией, оказывавшей мало влияния на жизнь женщин, поскольку церковь и семейное право ставили замужних женщин в подчиненное положение. Они не могли уехать из дома без паспорта, выдаваемого мужьями (в некоторых крайних случаях его могли выдать власти), а добиться развода было в высшей степени сложно. Однако архивные изыскания показывают, что российская модель землевладения, повсеместная занятость мужчин на службе и желание дворянства защитить свою частную собственность от посягательств государства привели дворян-мужчин к признанию и даже одобрению такого положения вещей, при котором женщины владели, управляли и распоряжались имуществом[304]304
  Marrese. Woman’s Kingdom. Р. 172.


[Закрыть].

Таким образом, в течение XVIII и начала XIX века все большее число женщин не просто владели собственностью формально, но и лично и непосредственно ею управляли[305]305
  Ibid. Р. 4.


[Закрыть]. Обладание имуществом и контроль над ним гарантировали им известную безопасность и, возможно, открывали пространство для маневра при столкновении с гораздо менее благоприятными нормами российского семейного права, касающимися брака и развода. Важнее всего то, что женщины не только могли управлять своими имениями, но и, согласно многочисленным мемуарным описаниям, такое положение вещей не казалось чем-то необычным и не угрожало их социальному статусу или женственности. Это занятие считалось практичной и естественной частью прочих домашних обязанностей, в результате чего «дом» трактовался как совокупность населенных крепостными имений[306]306
  Marrese. Woman’s Kingdom. Р. 175.


[Закрыть].

Многие женщины, управлявшие своими имениями, в особенности те, кто также распоряжался имуществом своих мужей, делали это в отсутствие супругов, когда те не могли заниматься этим сами или, в некоторых случаях, ради самосохранения и спасения семьи ввиду пагубного поведения мужей. Разумеется, доля таких конфликтных случаев на самом деле могла быть меньше, поскольку важнейшим источником сведений для исследователей являются судебные дела[307]307
  Ibid.


[Закрыть]. Однако в семействе Чихачёвых муж постоянно присутствовал в усадьбе и (по крайней мере, в собственных глазах) всецело отдавался исполнению того, что считал своим долгом перед семьей. Он не был склонен к грубостям или насилию, и азартные игры, выпивка или мотовство не побуждали его рисковать стабильностью положения семьи или домашнего хозяйства. Напротив, он был преданным отцом и мужем (в том смысле, в котором понимал эти роли). Поэтому Чихачёвы представляют собой вдвойне интересный пример того, как управление женщиной семейной собственностью отражалось на жизни всей семьи. Основой их брака было не допущение, что жена может управлять имуществом в отсутствие мужа, но убеждение, что это ее законная и естественная роль, а супруг в это время должен (или, по крайней мере, мог бы) заниматься чем-то совершенно другим. Настоящая глава раскрывает обязанности Натальи как управительницы поместья. В последующих же главах будет рассмотрен вопрос о том, что означало такое разделение труда для ее брака и семьи и как роли, взятые на себя Натальей и Андреем, формировали их представления о родительских обязанностях, семье, обществе и идеологии домашней жизни, с которой они были хорошо знакомы, но которая была основана на гендерных ролях и социоэкономическом устройстве, весьма отличавшихся от их собственных.

Наталья Чихачёва владела своим приданым, превышавшим по ценности обремененное долгами имение мужа и почти равноценным ему после того, как благодаря ее заботливому руководству долги были выплачены[308]308
  Основные долги Чихачёвых были выплачены в конце 1830‐х или начале 1840‐х годов. В 1820‐х значительно выросли доходы помещиков от оброчных платежей (по сравнению с периодом Наполеоновских войн и последующих лет, когда оброчные платежи снизились). Это может быть объяснением того, как Чихачёвым удалось расплатиться с долгами. Нефёдов С. A. Демографически-структурный анализ социально-экономической истории России. Конец XV – начало XX века. Екатеринбург, 2005. С. 204–206.


[Закрыть]. Она управляла и своими, и его имениями, по меньшей мере пока их дети не выросли, а возможно – с первых лет своей семейной жизни и примерно до 1850‐х годов, когда ее здоровье окончательно испортилось. В то время как ее муж наблюдал за образованием детей и занимался интеллектуальными трудами, Наталья контролировала работу крепостных в доме и на полях, управляла финансами и обеспечивала повседневную жизнь – как своей семьи, так и сотен крепостных, которыми владели Чихачёвы. Сельскохозяйственные работы такого масштаба (в особенности на сравнительно скудных почвах) требовали постоянного внимания и вовлеченности в труд крепостных, скрупулезного учета. Кроме того, даже при самом лучшем управлении оставалась опасность внезапных бедствий – неурожая, болезней или пожаров. Большинство российских помещиков, независимо от их уровня дохода, были обременены долгами: отчасти потому, что сельскохозяйственная экономика страдала от плохого качества почвы, неэффективной организации труда и трудных климатических условий, так что наличные деньги у Чихачёвых появлялись нерегулярно и ненадолго. Все сколько-нибудь значительные долги Чихачёвых были ими унаследованы, и то, что они смогли эти долги постепенно выплатить, – свидетельство выдающегося делового таланта и энергичности Натальи.

В Великобритании, на родине культа домашней жизни (domesticity), распространявшегося в то время по Европе благодаря нравоучительной и художественной литературе, дворянки также иногда распоряжались деньгами, но, в отличие от Натальи, делали это реже и в исключительных обстоятельствах. Согласно важному исследованию М. Жанны Питерсон, английские дворянки участвовали в принятии финансовых решений, но не контролировали финансы самостоятельно и часто распоряжались лишь небольшой частью своего приданого, выделяемой им на мелкие траты (так называемые «булавочные деньги»), а также ведали расходами на содержание детей. Незамужние женщины или вдовы пользовались большей свободой, но все равно зависели от мужей или отцов, которые иногда предоставляли женщинам право распоряжаться деньгами посредством завещаний, брачных контрактов и опеки. Однако и замужние дамы викторианской Англии на практике обладали большей финансовой независимостью, чем ранее принято было считать, в особенности в роли душеприказчиц и опекунш[309]309
  Peterson M. J. Family, Love, and Work in the Lives of Victorian Gentlewomen. Bloomington: Indiana University Press, 1989. Р. 123–131.


[Закрыть]. Исследование Джойс Уоррен, основанное на американском материале, показало, что множество американок XIX века были настоящими «игроками денежной экономики», хотя это вынуждало их идти наперекор «правилам поведения, которые их культура определяла как естественные для женщин». Некоторые из этих американок боролись за экономическую независимость женщин, а в некоторых случаях и за право женщин контролировать семейные финансы, однако им приходилось делать это посредством «нового дискурса», который напрямую бросал вызов дискурсу господствующему[310]310
  Warren J. W. Women, Money, and the Law: Nineteenth-Century Fiction, Gender, and the Courts. Iowa City: University of Iowa Press, 2005. Р. 3–4.


[Закрыть]. Деятельность этих женщин имеет большое значение, но их положение отличалось от положения таких российских дворянок, как Наталья, чье самостоятельное участие в экономической жизни было четко определено как законом, так и общепризнанными традициями[311]311
  Peterson. Family. Р. 123–131.


[Закрыть].

Даже исключительные примеры финансовой самостоятельности викторианских женщин не подразумевали той полноты прав и полномочий, которыми пользовалась Наталья. Например, Питерсон приводит пример Кэтрин Спунер Тайт, которая управляла финансами своей семьи и «не только вела учет, но и активно участвовала в принятии решений о расходах»[312]312
  Ibid. Р. 125.


[Закрыть]. Наталья, напротив, не только «участвовала» в решении повседневных финансовых вопросов, но и единолично контролировала эту сферу. Исключения составляли судебные тяжбы и уплата налогов, когда Андрей и Наталья сообща принимали решение и вели записи. Андрей был законным владельцем половины их совместной собственности, а потому его участие было необходимо, и, что еще важнее, юридические проблемы лучше всего решались с помощью личных связей, поиск и поддержание которых входили в обязанности Андрея. Другим исключительным примером Викторианской эпохи, который приводит Питерсон, была некая Мэри Смит, называвшая себя «домашним казначеем». Муж доверял ей все расходы, но, что примечательно, публично заявлял обратное[313]313
  Ibid.


[Закрыть]. Наталья же была не просто «казначеем», а отвечала за семейные финансы в целом, заведуя не только расходами, но также и источниками семейных доходов, и делала это открыто, без малейшего намека на то, что она нарушает какие-либо приличия.

Между 1835 и 1837 годами Наталья вела дневник, составивший в итоге три тома; первый был начат 1 января 1835 года, записи делались ежедневно до конца года. Она писала на небольших стопках бумаги, сложенных вчетверо, что давало страницы площадью приблизительно четыре на восемь дюймов. На титульном листе каждой такой «тетради» было крупным аккуратным почерком написано «Дневные записки Натальи Чихачёвой, Бордуки [или Дорожаево]» и указана дата. Несколько таких стопок бумаги были впоследствии переплетены вместе и обернуты в зеленую бумагу, в результате чего получился единый том дневников за целый год. Второй дневник был переплетен таким же образом, но записи велись лишь в период с 24 сентября 1836 до 2 марта 1837 года. Третий том еще короче: с 13 июля по 12 октября 1837 года. У него тоже простой переплет, на этот раз картонный с отпечатанным на черном фоне цветочным узором в зеленом, оранжевом и сиреневом тонах. Помимо этих трех томов, Наталья с 1831 по 1834 год вела книгу учета, содержавшую лишь списки доходов и расходов, а также шестистраничный дневник за январь 1842 года, когда они с мужем жили в Москве. Не меньшую ценность представляют собой ее лаконичные, но частые записи в «почтовых сношениях», которыми обменивались в основном ее муж и брат с февраля 1834 по апрель 1837 года. Наконец, несколько написанных ее рукой строк можно найти в различных заметках и набросках, касающихся усадьбы и финансов, а также в единственном постскриптуме, добавленном к копии письма, написанного Андреем в 1859 году и адресованного их сыну Алексею и его жене Анне[314]314
  Постскриптум состоит лишь из нескольких строк формальных поздравлений с Пасхой и добрых пожеланий. ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 102. Л. 29.


[Закрыть]. Эти документы позволяют реконструировать историю жизни Натальи, а также ее деятельность по управлению имениями Чихачёвых.

Дневники Натальи с 1835 по 1837 год на первый взгляд представляют собой всего лишь изобилующий повторами прозаический список товаров, сделок, цен, болезней, приездов и отъездов членов семьи и гостей. Однако по мере чтения дневников становится понятно, насколько усердно и аккуратно Наталья относилась к своей работе; насколько сложен был сезонный цикл сельскохозяйственных работ; как много людей удовлетворяли свои материальные потребности благодаря Наталье. И этими людьми, в свою очередь, она должна была распоряжаться для того, чтобы имение продолжало преуспевать; а также насколько взаимосвязаны были ее занятия в усадьбе и на полях, в амбарах и на кухне, присмотр за домашним ткацким производством и за семейными финансами. Некоторые из занятий Натальи в те времена практически повсеместно считались женским делом, например рукоделие и надзор за кухонной и домашней прислугой. Помимо этого, она занималась такими делами, которые в других странах выходили далеко за рамки женской компетенции: вела финансовые и сельскохозяйственные записи, занималась переговорами с крестьянами и присматривала за их трудом в полях и в усадьбе, а также собирала с них оброк. Хотя обязанности Натальи, как может показаться, относились к совершенно противоположным сферам деятельности, ни для нее, ни для ее семьи никакого противоречия не существовало. Напротив, разнообразные и взаимосвязанные занятия Натальи вместе служили одной общей цели, относившейся к женской сфере деятельности, а именно – заботе о материальном благосостоянии семейства (в широком понимании этого слова, включавшего в себя всех многочисленных обитателей имения). С этой точки зрения не было ничего странного в том, что Наталья проводила день за вязанием детских носков, одновременно надзирая за работой крепостных крестьян, потом обсуждала с поваром меню для намеченного на следующий день приема гостей, а вечером аккуратно записывала доходы и расходы имения на основе информации, полученной от людей, выполнявших ее хозяйственные поручения (в их число входили не только крепостные, но и сам хозяин дома).

Из дневников Натальи видно, что ее повседневные занятия определялись сельскохозяйственным циклом. Самым оживленным периодом, когда ее перемещения были сильно ограничены из‐за интенсивности дел, была осень, когда она наблюдала за сбором урожая и высчитывала в своем дневнике трудозатраты и количество произведенных в имении изделий и продуктов. Такие заметки были необходимы для принятия дальнейших решений, например сколько чего посеять и как организовать полевые работы. Эти соображения отражены в дневниках Натальи в десятках записей, посвященных качеству ржи, огурцов и капусты, ценам на различные виды зерновых, количеству хлеба, одежды или ткани и иных товаров, розданных крепостным работникам, количеству полученных с них оброчных денег и продуктов («…овса обмолотили сегодня 4 овина; и господь пожаловал 12 четвертей 5 четвериков ржи обмолотили одну ригу…»)[315]315
  Там же. Д. 63. Л. 121 об.


[Закрыть]. В эти осенние месяцы у нее было мало времени на рукоделие, чтение или прием гостей.

В другие времена года, когда сельскохозяйственные работы не были столь обременительными, Наталья смотрела за прядением льна и тканьем полотна для своих нужд и на продажу, варила пользовавшиеся большим успехом варенья, следила за «бабами», работавшими в доме и саду; больше времени оставалось для досуга и общения. Вот типичная запись за тихий летний день: «…встали в 8 часов. Я помолившись богу варила варенье малину в меду. День сегодня жаркий. Продано в Шуе масла исайкинова 1 пуд 26 фунтов с кадкой. Денег получено 21 руб. Ходила в баню. На хлебы выдано 1½ пуда. Ходила гулять в поле»[316]316
  ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 69. Л. 6.


[Закрыть].

В 1830‐х годах семья Чихачёвых ежегодно переезжала накануне новогодних праздников в свою вторую усадьбу, Бордуки, близ принадлежавшего Чернавину Берёзовика. Там хлопоты Натальи не прекращались: она следила за тем, чтобы и Бордуки, и другие их имения, находившиеся по соседству (остававшиеся в сравнительном небрежении, пока они жили в Дорожаево), содержались в порядке. Однако это было и время более активной светской жизни, поскольку по дорогам легко можно было ездить на санях, и посещения родственников и друзей учащались. Чихачёвы общались с Яковом Чернавиным и Тимофеем Крыловым почти ежедневно до самой весны, когда возвращались в Дорожаево и Наталья вновь погружалась в хозяйственные дела, наблюдая за посевной и производством полотна, продолжавшимся все лето. В течение всего года Наталья заведовала продажей продукции, произведенной в имении, и покупала то, что было нужно, на стороне, часто приобретая товар у торговцев вразнос и обращаясь к кому-нибудь с просьбой сделать для нее покупки в Шуе, Коврове и Суздале[317]317
  Время от времени Наталья сама отправлялась в такие поездки, иногда в сопровождении дочери, но, когда в конце 1830‐х годов приступы ее болезни участились, она стала покидать поместье лишь изредка, обычно ради важных светских мероприятий и практически всегда вместе с Андреем.


[Закрыть].

Рассматривая круг занятий Натальи в зависимости от сезона, понимаешь, насколько интенсивно она трудилась, а распределение этих занятий по категориям показывает их широкое разнообразие – некоторые традиционно считались женскими, а некоторые мужскими: рукоделие, кухня, снабжение усадьбы всем необходимым, продажа сельскохозяйственной и прочей продукции имения, небольшие семейные благотворительные проекты в пользу церкви и бедных, присмотр за работой крепостных в доме, саду, на мельнице, в амбарах и на полях и, наконец, учет, то есть ежедневная регистрация доходов и расходов, заметки об урожае и посевах, о выданных крепостным припасах и получении оброчных платежей и составление расписания для крепостных, например назначение на охрану собранного урожая или задания, выдаваемые каждому из ткачей.