Текст книги "Господа Чихачёвы"

Глава 2
Общество

В дворянской родословной книге Чихачёвы числятся среди тех нетитулованных благородных семейств, которые могут проследить свой род до XVI века[81]81
  Долгоруков П. Российская родословная книга. СПб., 1854–1857. Ч. 1. С. 29. Работа Долгорукова основана на официальных документах, но далеко не полна. В ней упомянуты лишь немногие помещичьи семьи, с которыми Чихачёвы были связаны родственными отношениями. В «Родословном сборнике Российских дворянских фамилий» В. В. Руммеля и В. В. Голубцова (СПб., 1886) упомянуто больше среднепоместных дворянских семей, но все перечисленные там Чихачёвы происходили либо из псковско-воронежской, либо из ярославско-вологодской ветви рода. См. также: ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 79, официальную копию герба Чихачёвых, полученную Андреем в 1841 году. В сопроводительном документе подтверждается социальное положение семьи и то, что род Чихачёвых восходит к XVI веку.


[Закрыть]. Изданный накануне революции «Энциклопедический словарь» Брокгауза и Ефрона сообщает, что предком Чихачёвых был некий Даниил Чихачёв (или Чихачов), живший в конце XV – начале XVI века; он владел землями в Псковской и Воронежской губерниях и упомянут в шестой части «Дворянской родословной книги», а значит, принадлежал к древнему и благородному московскому дворянству. Упомянутый Даниил Чихачёв положил начало трем ветвям семейства: одна осталась в Пскове и Воронеже, вторая в начале XVI века оказалась во Владимирской губернии, а третья в конце концов проявилась в Ярославской и Вологодской губерниях. Есть свидетельства о том, что один из потомков Даниила был воеводой при Иване Грозном (по-видимому, у Андрея не было предков более высокого звания)[82]82
  Брокгауз Ф. А., Ефрон И. А. Русский биографический словарь [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.rulex.ru/01240253.htm (дата обращения: 05.14.07). Петр Александрович и Платон Александрович Чихачёвы, происходившие из псковской ветви семьи, были прославленными путешественниками.


[Закрыть].

На фамильном древе, нарисованном Андреем на одной из страниц книги «почтовых сношений», прослежена генеалогия семи поколений – до Ивана Чихачёва, жившего в конце XVI века. То, что пять предшествующих Андрею поколений (вплоть до Матвея Чихачёва, жившего в конце XVII века и владевшего землей в Пусторжевском уезде) отражены на этом рисунке верно, подтверждается данными метрических книг и военными документами. Матвей, вероятно, был сыном Степана Ивановича Чихачёва, «убитого литовцами под Друцею» в 1633 году и похороненного в Печерском монастыре под Псковом. По сведениям Фролова, Матвей унаследовал свое имение от бездетного дядюшки Луки – брата Степана Ивановича[83]83
  Фролов. Первая ковровская библиотека. С. 4–5.


[Закрыть]. Сын Матвея Степан, следующий в роду, в официальных документах уже фигурирует как помещик Суздальского уезда Владимирской губернии – одного из тех уездов, где впоследствии унаследует собственность Андрей. У этого Степана Матвеевича было три брата; двое также владели землей в Суздальском уезде, а третий был офицером среднего ранга. Один из сыновей Степана Матвеевича, Андрей Степанович, родившийся в правление Петра Великого, а умерший вскоре после восшествия на престол Екатерины Великой, был первым Чихачёвым, о котором известно, что он жил в усадьбе Дорожаево; это был прадедушка Андрея[84]84
  ВР. С. 151.


[Закрыть]. Когда Андрей писал, что его новый каменный дом предназначен «для потомства», он подчеркивал, что ценность Дорожаево отчасти состоит в его истории: имение было пожаловано царем, передавалось от отца к сыну, и каждое поколение питало надежды содействовать его улучшению[85]85
  ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 59. Л. 45.


[Закрыть]. Чихачёвым, получившим Дорожаево от царя, мог быть тот же самый Андрей Степанович. Об этом человеке больше почти ничего не известно, но о его сыне, деде Андрея Михаиле Андреевиче, сохранились более подробные сведения.

Михаил Андреевич родился в 1729 году и умер где-то в самом конце XVIII столетия, незадолго до рождения в 1798 году внука Андрея. Он был сержантом Невского пехотного полка и вышел в отставку в возрасте двадцати трех лет, владел землями в Суздальском и Владимирском уездах. Михаил был женат на Анне Афанасьевне, урожденной Аксаковой, дочери Афанасия Гавриловича Аксакова (благодаря чему оказался в отдаленном родстве с семейством знаменитых славянофилов). Первым ребенком Михаила Андреевича и Анны Афанасьевны была дочь Елизавета, а следующим (и единственным дожившим до взрослого возраста сыном) – отец Андрея Иван Михайлович, родившийся в 1768 году. Следом родилась вторая дочь, Екатерина.

Иван Михайлович Чихачёв двенадцать лет прослужил в престижном Лейб-гвардии Преображенском полку, но в отставку в звании армейского капитана вышел в 1794 году после службы в малопрестижном Владимирском гарнизонном батальоне. По традиции офицерами Преображенского полка были наследники именно таких старинных московских семей, как Чихачёвы: необязательно состоятельных, но древних и благородных (самые богатые юноши предпочитали более блестящие части – например, Лейб-гвардии Конный полк). Для офицеров императорской гвардии было обычным делом переводиться в менее престижные части перед отставкой, поскольку это позволяло им перешагнуть через две ступени Табели о рангах (после 1884 года – лишь через одну) и уволиться в более высоком звании[86]86
  Волков С. В. Русский офицерский корпус. М., 1993. С. 44–45.


[Закрыть]. Поскольку звание наряду с именем указывалось во всех официальных документах, а также распространялось на жену и детей, это имело большое значение. Перевод Ивана Михайловича мог произойти как раз по этой причине, хотя он также просто мог захотеть служить вблизи от дома.

Иван женился на Анне Семеновне Куприяновой и в 1794–1796 годах был депутатом Дворянского депутатского собрания (подчинявшегося предводителю дворянства) Суздальского уезда. Он исполнял ту же роль в Ковровском уезде в 1804–1805 годах и был еще раз избран на 1809–1811 годы, но умер в первый год исполнения этой обязанности. Иван владел землями в Ковровском и Суздальском уездах Владимирской губернии и в Саратовской губернии[87]87
  Поскольку это первое упоминание саратовских земель в документах, они могли быть приданым Анны.


[Закрыть]. Анна Семеновна умерла вскоре после рождения Андрея, 20 февраля 1798 года. У Ивана и Анны был еще один, старший, сын, Иван Иванович Чихачёв – «мот», умерший в молодых годах. Он редко упоминается в сохранившихся семейных документах. Собственность Ивана-старшего была разделена между Андреем и Иваном-младшим в 1816 году, но доля Ивана-младшего была взята в 1818 году под опеку из‐за его «беспутства»[88]88
  ВР. С. 152.


[Закрыть].

Вследствие смерти родителей Андрея воспитывала (вероятно, с раннего детства, практически с момента смерти матери) вдовая тетушка со стороны отца, Елизавета Замыцкая. Ее покойный муж, Иван Глебович Замыцкий, был в том же звании, что и отец Андрея. Он вышел в отставку в 1882 году секунд-майором, позднее получив чин коллежского асессора, и был предводителем дворянства в Вязниковском уезде (1784–1785), а также заседателем 2-го департамента Владимирского верхнего земского суда в 1789 году и депутатом Дворянского собрания Владимирского уезда в 1791–1796 годах, что отчасти совпадает с периодом, когда Иван Михайлович Чихачёв был депутатом Дворянского собрания в Суздальском уезде. Замыцким принадлежали земли в Ковровском и Вязниковском уездах, так что они были соседями Чихачёвых[89]89
  Там же. С. 151.


[Закрыть]. Андрей вырос, называя сына Замыцких Николая братом, и сохранил близкие отношения по крайней мере с двумя из трех дочерей Замыцких и их семьями (девушки вышли замуж за Авдулина, Языкова и Иконникова, две последних семьи проживали недалеко от Чихачёвых и часто упоминаются в их семейных документах).

Позднее Андрей жаловался, что он плохо образован, но на самом деле образование, полученное им в частном московском пансионе, было по тем временам весьма впечатляющим для человека его времени и его социального статуса. Как сын офицера-преображенца Андрей должен был иметь неплохие шансы служить в том же полку, но во всех престижных полках русской армии даже в мирное время существовал сверхкомплект молодых дворян в звании юнкера, то есть кандидата на офицерское звание, которым нужно было выдержать конкуренцию друг с другом, заслужить одобрение офицеров полка и часто довольно долго (до нескольких лет) ждать открытия офицерской вакансии. В 1813 году, когда Андрей начинал службу, в гвардейских полках тем более не было недостатка в дворянах, желающих участвовать в подходившей к концу войны с Наполеоном, несмотря на колоссальные потери русской армии. Судя по всему, Андрей воспользовался преимуществами своего основательного образования. Так как от поступавших на службу дворян требовалась некоторая академическая подготовка, в 1808 году был учрежден так называемый Дворянский полк. Это престижное военно-учебное заведение предназначалось для молодых людей, у которых общеобразовательная подготовка уже была, так что им требовался лишь ускоренный курс непосредственно военных наук, после чего выпускникам быстро присваивался офицерский чин[90]90
  Волков. С. 109. О русской армии в 1812–1814 годах см.: Ливен Д. Россия против Наполеона: борьба за Европу, 1807–1814. М.: Российская политическая энциклопедия, 2012.


[Закрыть]. К тому времени, когда офицерское звание было присвоено Андрею, война с Наполеоном завершилась; во время «Ста дней» он был ненадолго приписан к понтонной роте и выступил с ней на запад, но дошел лишь до Польши[91]91
  Фролов. Первая ковровская библиотека. С. 6.


[Закрыть]. Поэтому «военная служба» Андрея по большей части состояла в преподавании в том же учебном заведении, которое он сам окончил. В 1818 году он вышел в отставку в скромном звании подпоручика и вернулся в унаследованное им двумя годами ранее имение Дорожаево. Его готовность стать преподавателем и его нежелание оставаться в рядах послевоенной армии, где в тот момент господствовала «парадомания» и где офицеры большую часть времени были заняты строевой подготовкой и полировкой пуговиц на мундирах (что, в частности, привело к возмущению в Семеновском полку в 1820 году), свидетельствуют о том, что Андрей рано распознал свое призвание как участие в воспитании и образовании.

Семейство Чернавиных (хотя его родословную можно проследить лишь на три поколения от периода жизни Натальи и Якова) было тесно связано с древними и разветвленными кланами Хметевских и Танеевых. Оба этих рода были способны проследить свое происхождение глубже, чем Чихачёвы (на двенадцать и одиннадцать колен, считая от Натальи), и представители разных ветвей этих родов вступали в брачные отношения друг с другом и проживали во Владимирской губернии, поэтому разичные родственники Чернавиных постоянно появляются в документах. Через Чернавиных Наталья была в родстве с Бутурлиными, Ошаниными, Карабановыми и даже в дальнем родстве с неким Алексеем Николаевичем Чихачёвым, который, вероятно, происходил из псковско-воронежских или ярославско-вологодских Чихачёвых.

Наталья Чернавина родилась 26 августа 1799 года и выросла в селе Берёзовик, родовом имении Чернавиных. Не сохранилось документальных сведений о ее образовании, но сопоставление почерка и синтаксиса позволяет предположить, что она получила какое-то формальное светское образование, по меньшей мере сопоставимое с тем, которым могла похвастаться ее мать, Александра Николаевна, урожденная Бутурлина. Отец Натальи, Иван Яковлевич, был капитаном второго ранга во флоте (что соответствовало званию подполковника армии) и кавалером ордена Святого Владимира четвертой степени. Таким образом, происхождение Натальи весьма сходно с происхождением ее супруга: оба рода были достаточно древними, но – к началу XIX века – также сравнительно скромными.

Обладавшие подтвержденными документами об их благородном происхождении, гербом и землями, дарованными их предкам царем, Чихачёвы считали, что принадлежат к привилегированному обществу. В то же время они признавали, что исключены из светского столичного общества богатейших аристократов империи. Чихачёвы мало участвовали в жизни своего сословия и событиях большого мира, лежавшего за границами их владений. Но по меньшей мере в тех особых обстоятельствах, когда надо было устроить детей в школу, позаботиться о заключении ими браков или выхлопотать сыну место в армии, Чихачёвы бывали вынуждены воспользоваться своими связями и просить покровительства других дворян. Однако, когда речь не шла о решении таких жизненно важных задач, они практически не поддерживали отношений с более знатными дворянами, проживавшими в столицах и состоявшими на службе. Хотя в силу своего юридического статуса Чихачёвы имели право владеть землей и крепостными, в повседневной жизни главным образом их дворянская идентичность проявлялась во включенности в систему социальных связей внутри скромного круга, в который входило в основном провинциальное поместное дворянство.

Это провинциальное общество существовало за счет многообразных дружеских отношений, родственных связей, услуг, кредита и торговли, в которые, что немаловажно, были вовлечены не только помещики, но и чиновники, купцы, мелкие промышленники, врачи, студенты, учителя, священники и те обедневшие дворяне, которые не владели ни землей, ни крепостными. Хотя не-дворяне при общении с помещиками вели себя почтительно и имели с ними дело по большей части ради решения практических вопросов, связанных с торговлей, религией или бюрократией, такие отношения также были частью социальной жизни замкнутого губернского мирка, и помещики имели общие с представителями других свободных сословий губернии интересы, потребности и тревоги.

Российское общество XIX века было разделено на несколько юридически оформленных сословий; на вершине иерархической лестницы находились император и его семья, за которыми следовали потомственное и личное дворянство, городские обыватели (включая «почетных граждан», купцов, мещан и ремесленников), неблагородные, но лично свободные люди (разночинцы), не принадлежащие ни к одному из основных сословий империи, и сельские обыватели (государственные и «дворцовые» крестьяне, а также крепостные помещичьи крестьяне). Кроме того, существовала категория инородцев, к которой относились евреи, а также жители южных, северных и восточных окраин империи[92]92
  См.: Wirtschafter. Social Identity.


[Закрыть]. Чиновники разделялись на четырнадцать классов согласно Табели о рангах, введенной в 1721 году (классы от первого по восьмой в начале XIX века давали права потомственного дворянства, тогда как оставшиеся – лишь личного). Табель о рангах включала параллельную иерархию военных, гражданских и придворных чинов. Духовенство также имело свою иерархию: от патриарха до сельских священников, дьяков и различных церковных служек (например, пономарей).

Все дворяне, вне зависимости от их класса в Табели о рангах, обладали одинаковым юридическим статусом, за исключением различий между потомственным и личным дворянством. Их общее число в середине XIX века превышало 900 тысяч человек, или «приблизительно на каждые восемнадцать человек в империи приходился один дворянин»[93]93
  Blum. Lord and Peasant in Russia. Р. 349. Российское дворянство не имеет точных аналогов на Западе, не вполне совпадая с английскими понятиями «aristocracy» или «gentry»; «дворянство» правильнее переводить английским «nobility» в соответствии с терминами, обозначающими привилегированный класс континентальной Европы. В этом я следую Доминику Ливену: Lieven D. The Aristocracy in Europe, 1815–1914. N. Y.: Columbia University Press, 1993. Р. vii. Среди других фундаментальных работ, посвященных русскому дворянству, книга А. В. Романовича-Славатинского «Дворянство в России от начала XVIII века до отмены крепостного права» (СПб., 1870); см. также: Madariaga I. de. The Russian Nobility, 1600–1800 // The European Nobilities in the Seventeenth and Eighteenth Centuries / Ed. H. M. Scott. 2 vols. London: Longman, 1995.


[Закрыть]. Эта неоднородная категория подразделялась в соответствии с достатком, образом жизни и социальным и карьерным статусом на 1) высшую аристократию; 2) провинциальных дворян-землевладельцев; 3) чиновников и офицеров, не имевших значительной собственности, чей уровень достатка не соответствовал их привилегированному официальному статусу. Вторая группа, в которую входили Чихачёвы, в XIX веке росла, и в российской историографии ее зачастую более правильно описывают как поместное дворянство: этот термин отражает тот важный факт, что своим образом жизни и доходами они были обязаны своим земельным владениям – имениям, которые в XIX веке уже не требовали от владельцев обязательной службы государству. Слово «поместье» к тому времени использовалось почти исключительно как исторический термин, хотя их владельцев по-прежнему называли «помещик» или, собирательно, «поместное дворянство», а их крепостных – «помещичьи крестьяне»[94]94
  Блум предполагает, что рост их числа был связан с общим ростом численности населения и тем, что цари продолжали дарить дворянам имения с крестьянами. Он отмечает, что временами правители выражали озабоченность обеднением представителей мелкого дворянства (происходившим из‐за разделения имений при наследовании) и пытались улучшить ситуацию, раздавая им крестьян и выделяя земельные наделы на востоке страны, тем самым позволяя таким семьям вернуть себе статус поместных дворян и вместе с тем способствуя колонизации недавно присоединенных и малонаселенных областей империи. Blum. Lord and Peasant in Russia. Р. 355–358. Хотя для двух других категорий дворян в русском языке нет равнозначных терминов, самые знатные и богатые семейства составляли «аристократию», или «знать». Третью и наименее состоятельную группу можно было бы назвать «служилым дворянством» (хотя этот термин не использовался систематически): это означает, что их доходы зависели от жалованья, получаемого на военной или гражданской службе.


[Закрыть].

Во Владимирской губернии в 1852 году проживало 5104 дворянина, что составляло лишь 0,004 % всего населения губернии, численность которого превышала миллион человек. Эта группа почти поровну делилась на потомственных и личных дворян, но в это число входили и дети личных дворян (которые сами дворянами не считались). Из 2610 потомственных дворян губернии лишь 320 имели право голоса на дворянских выборах (это право зависело от послужного списка и находившейся во владении дворянина собственности). Согласно справочнику XIX века, откуда заимствованы эти сведения, больше половины наследственных дворян Владимирской губернии владели имениями, «только в здешней губернии находящимися», и имели там «свои усадьбы». Большинство этих землевладельцев выходило в отставку со службы, «поселялось в своих поместьях и занималось сельским хозяйством»[95]95
  ВСО. С. 142–143.


[Закрыть].

Помимо родственников и соседей, проживавших в непосредственной близости от Дорожаево, Чихачёвы благодаря переписке поддерживали связи с большим количеством дальних родственников и старых друзей, живших на значительном расстоянии. Наряду с укреплением семейных и дружеских связей, такие сношения помогали рассчитывать на большее количество покровителей, что оказывалось необходимым, когда речь шла об упрочении социального и финансового положения (благодаря службе и браку), получении помощи при несчастных случаях и успешном осуществлении любых сложных бюрократических действий (таких, как гражданские иски, передача собственности и, для некоторых дворян, получение правительственного подряда). Андрей сохранял свое место в этой жизненно важной системе социальных связей путем регулярной переписки, он оказывал благодеяния сам и просил о них других. Первым известным случаем, когда Андрей просил о покровительстве более влиятельных дворян, был момент, когда потребовалось обеспечить Алексею место в престижном Московском дворянском институте (Алексей писал: «Папинька писал по вечеру много писем обо мне в Москву»)[96]96
  ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 128. Л. 12 об. См. также: Д. 54. Л. 30.


[Закрыть]. В этой области эпистолярные таланты Андрея были для семейства бесценны (когда грубоватый сосед Якова, Кащеев, в 1837 году лично отправился в Санкт-Петербург, чтобы «выхлопотать своему сынку офицерский чин», Яков пренебрежительно отметил: «Вряд ли ему это удастся»)[97]97
  Там же. Д. 58. Л. 182.


[Закрыть].

После того как Алексей получил школьное образование, Андрей начал вторую эпистолярную кампанию, чтобы обеспечить сыну офицерскую должность. Первым шагом стала попытка получить для Алексея некую официальную должность, и за это преимущество Андрей был готов на благотворительные пожертвования. В декабре 1845 года он задействовал свои связи в городской думе Коврова, чтобы двадцатилетний Алексей получил должность «почетного смотрителя Шуйских уездных училищ» при канцелярии Ковровского уездного суда. В обмен Андрей обязался «вносить каждогодно в пользу Шуйского уездного училища по 200 рублей серебром» (сумму, которая была в два раза больше ежегодного жалованья обычного уездного чиновника)[98]98
  Там же. Д. 90. Л. 6.


[Закрыть].

Вскоре после этого Андрей обратился к своим родственникам по материнской линии, в частности к генералу Павлу Яковлевичу Купреянову, с просьбой приписать Алексея к полку, расквартированному в Вильно, где находился штаб Купреянова и где генерал мог бы наблюдать за благополучием Алексея и даже назначить юношу своим адъютантом. Купреянов был сыном двоюродного брата матери Андрея, но Алексей называл его «дорогой дядюшка»[99]99
  Где-то после 1829 года (вероятно, во время Польского восстания 1830–1831 годов) Купреянов потерял ногу, но прослужил после этого еще двадцать лет, став к тому моменту, когда он взял под покровительство Алексея (1848–1850), своего рода героем войны. Согласно «Русскому биографическому словарю» Брокгауза и Ефрона, Купреяновы имели княжеский титул. Выражалась надежда на то, что Купреянов сделает Алексея своим адъютантом, но генерал был снова ранен и вышел в отставку, не успев осуществить этот план (ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 95. Л. 46).


[Закрыть]. Однако Алексею не было позволено поступить на службу, пока Андрей не представил послужной («формулярный») список – как для себя, так и для своего отца (последний можно было заменить указом об отставке Андрея) на рассмотрение в Инспекторский департамент[100]100
  Там же. Д. 83. Л. 39–39 об.


[Закрыть]. Главное, по-видимому, было доказать, что отец Алексея оставил службу в офицерском звании и что Алексей, таким образом, не является сыном юнкера или неслужащего дворянина, имеющим более слабые служебные перспективы.

Хотя хлопоты Андрея о карьере Алексея и увенчались заметным успехом, существовали ограничения, и он не мог обращаться к персонам высшего круга. В 1860 году Андрей написал княгине Софии Григорьевне Волконской, которая принадлежала к одной из богатейших и влиятельнейших семей Российской империи. У Волконских были имения во Владимирской губернии, но, насколько нам известно, Андрей никогда лично ни с кем из княжеской фамилии не встречался. В письме он сообщал княгине, что один из ее крестьян «оскорбил» его сына. Он получил следующий ответ:

Милостивый Государь Андрей Иванович,

Ее Светлость Княгиня Софья Григорьевна, будучи не совсем здорова, поручила мне отвечать на письмо Ваше от 20 прошлого января, в котором Вы жалуетесь на оскорбления, причиненные сыну Вашему крестьянином ее Николаем Алексеевым.

Вследствие этого честь имею Вас уведомить, что не находя нужным производить особенное исследование по этому делу, ибо вполне доверяю изложенным Вами обстоятельствам, я вместе с тем сделал надлежащее распоряжение к удовлетворению сына Вашего, о чем он извещается особым письмом.

С истинным почтением имею честь быть Вашем <sic> М. Г. покорн. слугой

Главно-управляющий имениями Ее Светлости[101]101
  Там же. Д. 103. Л. 123.


[Закрыть].

Этот документ примечателен в ряде отношений. Во-первых, кажется странным, что «оскорбление» дворянина крестьянином показалось Андрею делом достойным внимания. В любом случае проблему оказалось невозможно решить ко всеобщему удовлетворению немедленно (хотя слово «оскорбление» может подразумевать оскорбление действием: возможно, то было достаточным основанием требовать официального возмещения вреда). Во-вторых, княгиня не соблаговолила лично ответить на письмо Андрея, несмотря даже на то что она легко могла подписать письмо, составленное секретарем от ее имени. Хотя Андрей писал лично ей и по ее московскому адресу, она приказала ответить управляющему; это, безусловно, показывает, что жалоба Андрея рассматривалась как жалоба лица более низкого социального положения: в понимании княгини вопрос был скорее делового, чем личного или светского характера.

Хотя нет сомнений, что и она, и Андрей обладали одинаковым юридически привилегированным положением, очевидно, что княгиня попросту не считала ровней такого человека, как Андрей с его невысоким чином и доходом. Даже управляющий имениями княгини, по всей видимости, думал, что его положение позволяет смотреть на Андрея сверху вниз: то, что он называет письмо Андрея жалобой, как и великодушное пояснение, что он поверит скорее словам Андрея, чем крепостного (хотя он должен был сделать это автоматически в силу одного только социального положения Андрея), свидетельствует о снисходительном к нему отношении. Наконец, важно, что Андрей написал письмо от имени своего сына о проблеме, касающейся лишь Алексея, которому на тот момент было уже тридцать пять лет. Если допустить, что и в зрелом возрасте Алексей в некоторой степени зависел от отца, представляется вероятным, что, прибегая к протекции, следовало выложить на стол все карты; человек более высокого статуса и с лучшими связями с большей уверенностью мог рассчитывать на успех своего обращения, чем кто-то более низкого положения. В этом случае, по-видимому, Андрей обладал достаточным статусом, чтобы добиться решения вопроса, но недостаточным, чтобы уберечь сына от дальнейших оскорблений.

Другой пример касается скорее дружеских отношений, чем конфликта, и еще раз демонстрирует существенное различие в положении состоятельной знати и провинциальных помещиков. Во время посещения симбирских владений семейства в 1861 году Алексей описывал людей, с которыми сдружился за время долгого путешествия. Среди них были отставной гвардейский офицер Николай Топарин и его сын Петр, в возрасте пятнадцати лет поступивший в Казанский университет. Отец, владевший тремя тысячами крепостных, недавно вернулся из совершенного вместе с сыном заграничного путешествия и собирался поселиться вместе с юношей в Казани, оставив заболевшую жену и дочь в Санкт-Петербурге. Алексей был очень рад знакомству с этим гораздо более состоятельным человеком, по какой-то причине путешествовавшим вторым классом: «И… мне с ними в каюте 2-го класса так было приятно провести эти трое суток что Вы представить себе не можете, мы говорили и в карты играли, и хохотали разным разностям всего было довольно, сам Ник. Федорович говорун большой и краснобай превосходящий нашего Безобразова и тоже был недолгое время уезд. предводителем но не поладивши с губ. властями скоро оставил службу». Алексей с наивным восторгом далее пишет, что дом Топарина (в Казани) «лучше губернаторского Владимирского… Ночлег мне был богатейший на их парадной 2-х спальной кровати в гостиной с нишами или ширмами и я проснувшись вообразил себе что я будто во Дворце»[102]102
  ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 108. Л. 195–195 об.


[Закрыть]. По-видимому, Топарин с радостью покровительствовал молодому дворянину; безусловно, Алексей относился к нему с благоговением и восхищением, вызванным не только занимательностью бесед с Топариным, но и его особняком и, что ясно без слов, великодушием, проявленным по отношению к скромному провинциалу.

Согласно концепции Дж. ЛеДонна, система покровительства внутри дворянского сословия в России периода 1689–1825 гг. контролировалась лишь двумя кланами – Нарышкиных и Салтыковых – с их многообразными родственными связями, включая и дальних родственников, так что даже самые скромные дворяне должны были искать протекции одного из этих кланов в надежде заключить удачный брак, получить служебный пост, провести судебный процесс или решить какую-нибудь другую проблему[103]103
  LeDonne J. Ruling Families in the Russian Political Order, 1689–1825 // Cahiers du monde Russe et Sovietique. 1987. № 28. См. также: Бекасова А. В. Семья, родство и покровительство в России XVIII века: «домовое подданство» графа П. А. Румянцева: дис. … канд. ист. наук: 07.00.02 – отечественная история. СПб., 2006.


[Закрыть]. Как показывает письмо Волконской, внутри благородного сословия, безусловно, существовала иерархия, и тем, кто не знал своего места, следовало его указать. Самые богатые и могущественные дворяне покровительствовали менее влиятельным провинциальным помещикам, наподобие Чихачёвых, примерно так же, как Андрей покровительствовал наиболее доверенным своим крепостным и, вероятно, как принадлежавшие ему старейшины-крепостные покровительствовали своим менее влиятельным домочадцам и землякам. Характер и структура властных отношений воспроизводились на всех уровнях общества; они определялись, обосновывались и постоянно обновлялись в процессе сложных переговоров об услугах, наградах и одолжениях, а также посредством наказаний, которые навлекали на себя те, кто не следовал неписаным, но прекрасно всем известным правилам. Семьям среднего достатка (к которым принадлежали Чихачёвы) должно было быть понятно, что именно пять процентов богатейших дворянских семейств, владевших почти половиной крепостных Российской империи, хоть и не обязательно определяли саму политику государства, но определенно держали под контролем систему оказания протекции и повседневную жизнь армии и чиновничества. И этим гораздо менее состоятельным помещичьим семействам было совершенно ясно, что за границами родных деревень их собственный статус значительно понижался.

Разумеется, «всепроникающие» практики покровительства – обычное явление почти во всех обществах, особенно в обществах, где наблюдается очевидное неравенство[104]104
  См.: Bourne J. M. Patronage and Society in Nineteenth-Century England. London: Edward Arnold, 1986. Р. 114.


[Закрыть]. Возможно, основным отличием российского протежирования от системы, существовавшей в то время, например, в Великобритании, было то, что в последнем случае непотизм и патронат были глубоко встроены в политику парламентских выборов, партий и дебатов. Беззастенчивое использование покровительства для достижения политических успехов было основной причиной отрицательного отношения британского общества к этому феномену[105]105
  Bourne J. M. Patronage and Society in Nineteenth-Century England. Р. 137.


[Закрыть]. Хотя в России покровительство, безусловно, также могло быть политическим, значительно большее количество людей прибегало к нему как к удобному инструменту, позволявшему упрочить свое положение в ситуациях, когда формальные общественные институции функционировали недостаточно эффективно.

Написанное Андреем в 1866 году письмо вновь показывает, какая огромная дистанция существовала между скромным провинциальным землевладельцем и проживавшим в городе более высокопоставленным дворянином, в данном случае – московским врачом в генеральском чине Василием Павловичем (Власовым или Басовым, подпись неразборчива). Андрей начинает письмо подобострастно: «Пишущий строки сии, семидесятилетний старик коленнопреклоненно умоляет Вас о величайшей к нему Милости». Андрей просит о возможности посетить генерала в Москве, чтобы показать ему внука, Ивана Рогозина, которому тогда было восемнадцать и чье здоровье было серьезно подорвано травмой ноги, полученной при падении из повозки годом ранее. Выражая в конце письма надежду, что доктор по крайней мере сможет успокоить душу старика, Андрей добавляет искренний, но также написанный с явным расчетом сыграть на чувствах врача постскриптум. Всего лишь два дня назад, писал Андрей, он потерял свою супругу, с которой прожил сорок шесть лет, «попечительницу» семьи, и «на смертном одре она много горевала о том, что внук должен остаться на всю жизнь калекой». Врач возвратил письмо Андрея с пометкой на полях: «Имею честь ответствовать, что, по всему вероятию, в декабре буду находиться в Москве. Ваш покорнейший слуга». Записка врача составлена в вежливых выражениях, но пара строк в ответ на длинное, проникновенное, умоляющее письмо – свидетельство непреодолимой социальной дистанции между двумя людьми[106]106
  ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 112. Л. 19–19 об.


[Закрыть].

Система оказания протекции также оказалась совершенно бесполезна для Андрея и в еще одном случае, возможно, потому, что у него не было нужных связей и он не пожелал дать взятку. Стремясь исследовать корни своего рода с помощью «Герольдии» (Департамента герольдии Правительствующего сената), он писал: «…думаю, что в Герольдии все мои документы лежать будут под спудом: ибо без прилагательного существительного не отыщешь». То был его шутливый способ признаться, что чиновникам Герольдии нужно от него нечто большее. Хотя у Андрея было необходимое свидетельство от местного предводителя дворянства и он оплатил тридцатирублевую пошлину, он заметил, что «а вить в Герольдии белинькой четвертной не возьмут. Там потребуются единицы с двумя нулями; а это мне не к году»[107]107
  Там же. Д. 66. Л. 35 об.


[Закрыть]. Возможность использовать систему покровительства ограничивалась не только местом человека в социальной иерархии, но и глубиной его кошелька.

Если сравнивать с высшей аристократией, то о более скромных дворянах (в число которых входили Чихачёвы и их друзья), живших исключительно в деревне и имевших мало – или вовсе никакого – влияния на государственные дела (выросшие в деревне молодые люди обычно служили в низших офицерских чинах и рано выходили в отставку), известно гораздо меньше. Если собрать все истории, услышанные Чихачёвыми от друзей и родственников и сохранившиеся в документах и переписке, и добавить к ним собранные Андреем сведения, справочники той эпохи и сочинение, опубликованное Николаем Владимировичем Фроловым, то можно будет составить себе довольно основательное представление о жизни провинциального помещичьего общества.

Дворяне Владимирской губернии составляли ничтожно малую долю ее населения; лишь половина из них имела статус потомственных дворян и была ровней Чихачёвым. В большинстве своем они, как писал Андрей о провинциальных дворянах наподобие себя самого, были «люди слишком середней руки»[108]108
  Там же. Д. 59. Л. 58 об.


[Закрыть]. Помещики Владимирской губернии уступали в богатстве купцам и промышленникам, но в 1852 году семь дворянских усадеб губернии (в том числе и два поместья родственников Чихачёвых, деревня Танеева Кстово и принадлежавшее Языкову Минаково) были выделены как «находящиеся в прекрасной степени»: отчасти из‐за большого количества скота, что способствовало удобрению почвы, в некоторых местах делая ее качество сопоставимым даже с «черноземными» регионами. На выставке 1846 года Танеев и несколько других выдающихся землевладельцев (включая князя Голицына) получили награды или похвальные листы за успешное выращивание «разнородных тяжеловесных хлебных растений»[109]109
  ВСО. С. 171–172.


[Закрыть]. Другое поместье Танеева, Маринино, описывалось Фроловым как «центр местной светской жизни». Хозяйка этого поместья, Наталья Танеева, владела впечатляющей библиотекой и в 1832 году поддержала проект учреждения губернской библиотеки[110]110
  Smith-Peter S. Provincial Public Libraries and the Law in Nicholas I’s Russia // Library History. 2005. July. № 21. Р. 112–113. Она цитирует Фролова: Фролов. Ковровский край. С. 51.


[Закрыть]. Хотя таких дворян было немного, им были присущи чувство собственного достоинства и дух новаторства.