Текст книги "Господа Чихачёвы"

Письмо, посланное Андрею и Наталье «нянькой» Ульяной Васильевой (по-видимому, няней детей Алексея) в 1861 году, с очевидностью свидетельствует о том, что нянюшку можно в буквальном смысле слова считать посредником между дворянами и крепостными, и объясняет, что эта ситуация также могла быть чревата трениями. Алексей вверил деревню Берёзовик, которой теперь владел, заботам няни. Прежде чем уехать, объясняла нянюшка, Алексей «усердно» попросил своих дворовых служить ему «по совести» в его отсутствие, не ссориться и не обижать Ульяну, «человека посредствующего между ними и барином и наблюдающего пользу Хозяина – по доверенности его самого». К тому моменту, как няня написала письмо, просьбы Алексея уже почти позабылись: «…и мне несчастной, как человеку чужому среди чужих, не дают сказать одного слова в пользу барина». Ульяна с волнением спрашивала: «…не лучше ли бы было выбрать, кого Вам заблагорассудится, из среды их самих и приставить к ним на мое место, а меня уволить… как человека чужого им и ненавистного для всех». По меньшей мере в этом случае няня признавалась в том, что не способна быть посредницей, поскольку статус чужачки обесценивал все, что она говорила другим крепостным. Судя по этой истории, она занимала особое промежуточное положение и не принадлежала ни к дворянам, ни к крепостным.

Постскриптум к письму няни, написанный «покорными слугами деревни Берёзовик, Д. Василием и Анастасией Вылинскими» (скорее всего, старшими из дворовых), подразумевает, что описываемые нянюшкой проблемы не ограничивались этим конкретным примером, но были общим явлением («и прежде [ненависть] была точно та же»), когда крепостные низшего положения возмущались привилегиями тех, кто пользовался доверием бар. Они заявляли, что этот конфликт был особенно острым, когда дело касалось женской прислуги и нянюшек:

Ненависть дворовых людей, особенно женщин, к няньке наблюдающей интересы хозяина-помещика, и прежде была точно та же. В отсутствие Алексея Андреевича не вновь прибывает и развивается злоба их; а только смелее и резче высказывается и доказывается. Причины тому очевидны и значит, кто бы ни был на месте няньке – с доверием от помещика, все равно, – одинаковым бы пользовался расположением от дворовых что и теперь и прежде и всегда… В этом смысле я рассуждаю и с самой нянькой, когда она приходит ко мне – поведать свое горе и, по просьбе Алексея Андреевича, прошу ее не переставать быть верною по прежнему своему любимому барину, послужить – по крайней мере до его возвращения и отнюдь не взирать на прихотливый каприз женщин[242]242
  ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 108. Л. 165–165 об.


[Закрыть].

Преданность нянюшки была предметом борьбы между домашними слугами и дворянской семьей, причем и те и другие полагали, что она должна выступить именно на их стороне.

Гораздо менее уязвимым в своей роли посредника между дворянами и работниками был Григорий Алексеев по прозвищу Рачок, давнишний крепостной управляющий Чихачёвых. Рачок был удивительно талантливым человеком, на протяжении всей своей карьеры связанным с Андреем узами дружбы. В дневниках он описывается с любовью («Рачку выговор, что давно не бывал в Дорожаеве»), ему доверяли выполнение даже таких поручений, ради которых приходилось ездить в Москву, и у него всегда спрашивали совета относительно любого важного дела, затеваемого в имении[243]243
  ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 95. Л. 2; Ч. 57. Л. 58. Андрей также оставил загадочную надпись «Рачок каков?» на практически всех заглавных страницах собраний писем 1850‐х и начала 1860‐х годов, которые он разобрал и переплел (например: Там же. Д. 99. Л. 67). В 1842 году Андрей признается, что не любит крепостного старосту, потому что тот однажды на Рачка «кричал караул» (Там же. Д. 95. Л. 1 об.).


[Закрыть].

Самым масштабным из когда-либо предпринимавшихся Чихачёвыми проектов была постройка нового дома в Дорожаево; по завершении работ Андрей написал о них статью в «Земледельческую газету», подробно описав сыгранную Рачком ключевую роль и даже записав слова, которые, по его утверждению, принадлежали самому Рачку. Для начала Андрей объясняет, как несколько препятствий строительству «составляли основу и уток, из которых плотно вытканная завеса закрывала передо мною восхитительное зрелище благосостояния будущих по мне в сельце Дорожаеве владельцев». Андрей опасался столь громадных расходов и беспокоился, что жизнь в кирпичном доме окажется вредной для здоровья. Но «отдернул эту завесу крепостной мой мужичок, Григорий Алексеев, по прозвищу Рачок». Андрей с самого начала призвал Рачка, чтобы обсудить, что делать с «опустевшим, сгнившим, высоким деревянным родительским домом моим, из покоев которого можно уж было под час не в одни окна делать астроному свои наблюдения».

Предложение Рачка заключалось в том, чтобы «отпилить» более прочную часть дома, где семья могла временно жить, пока остальная часть постройки будет сожжена для обжига кирпичей: «А помоляся Богу, давай-ка заложим домик каменный». (Термин «каменный» использовался как антоним понятия «деревянный»; как и многие российские постройки того времени, дом был построен из кирпича и оштукатурен.) Андрей рассказывает, как был шокирован этим предложением, и приводит свои слова: «В своем ли ты, Григорий, уме? Каменный дом!» Рачок «раболепно» выслушал Андрея, а затем отмел одно за другим все возражения. Лес для постройки или починки деревянного дома придется покупать далеко от села, и нужно нанимать плотников (среди крестьян Андрея, в имении, располагавшемся во Владимирском уезде, уже были опытные каменщики и штукатуры). Новый деревянный дом нужно будет достроить за одно лето, чтобы все пошедшее на него дерево просохло равномерно. Каменная кладка будет более прочной и устойчивой к пожарам. И наконец, в каменном доме плохо жить, только если его стены плохо сложены, но, уверял Андрея Рачок: «У тебя, барин, крепостные твои каменщики, владимирцы, худо не сделают».

Что до экономии, Рачок далее настаивал, что работу можно сделать силами лишь тех крепостных, которые не проводят все время на стройках в Москве, а на какое-то время остаются дома: «Позовем разка два в году, по окончании ярового и озимого сева, домоседов». То были весьма опытные люди: согласно Рачку, «из них каждый худо-бедно десятка полтора на своем веку в Москве на казенных и частных клажах поработал». Короче говоря, они «охулки не дадут». Покупка материалов для строительства кирпичного дома должна была обойтись дешевле досок (Андрей и Наталья владели несколькими участками леса, так что это кажется странным): «Известка, хоть за 30 верст, но годами бывает не свыше 12 копеек ассигнациями за пуд. Кирпич здесь работают с обжигом не дороже 6 рублей 50 копеек с тысячи». Если верить Рачку, дешевле было строить медленно, и с течением времени, по его словам, «матушка-зима и батюшко лето выморозят и выжарят всю влажность, и стены будут звон-звоном». Рачок даже предвосхитил довод, не озвученный Андреем, но весьма для него характерный, поскольку он имел привычку постоянно размышлять о собственной смерти: «Если Богу неугодно будет, чтоб ты дождался окончания работы, то сынок твой, видевши что затеяно родителем, по неволе довершит начатое».

Как пишет Андрей, в ответ на эти веские доводы «возражать было нечего». Строительство началось с рытья котлована под фундамент в мае 1835 года. Продвигалось оно медленно: «Когда годом за аршин, когда и меньше», но к октябрю 1843 года семейство перебралось в свой уютный новый дом. Андрей завершает статью подтверждением, что все предсказания его крепостного исполнились: «Доводы Рачковы оправдались самым делом; стены именно звон-звоном; воздух во всем доме чудной без попури и без платиновой проволоки»[244]244
  Каменной дом в деревне // ЗГ. 1845. № 25. С. 198–199.


[Закрыть].

Андрей полагался на суждения Рачка и верил им, позволяя своим собственным сомнениям рассеиваться под натиском его замечаний. Крепостной управляющий хорошо знал и понимал Андрея, отвечая не только на высказанные, но и на молчаливые возражения. Еще одним удивительным аспектом взаимоотношений Андрея с Рачком было то, что, согласно сделанной Андреем записи их разговоров, тот называл его «барином», используя неформальное обращение «ты», а не «вы». Формальное «вы» было заимствовано русским языком на Западе, и в те времена не существовало жестких правил его употребления. В XIX веке крестьяне обычно говорили «вы», чтобы подчеркнуть разницу в положении, тогда как у более образованных сословий эта разница также могла означать сравнительную близость отношений (например, дети все чаще обращались к родителям с неформальным «ты», а не с формальным «вы»). Формальное обращение, используемое крестьянином в разговоре с господином, было бы признанием иерархии, предполагавшим, что, когда Рачок обращается к людям более высокого положения на «вы», те, кто ниже его по статусу, тоже будут к нему так обращаться. То, что Рачок, по-видимому, на самом деле обращался к Андрею на «ты», намекает, что патриархальный уклад был важнее социальной иерархии. То есть Рачок подчинялся власти Андрея, скорее как ребенок подчиняется родителю, смиряясь (на самом деле или притворно) перед фигурой отца, а не блюдя разницу в положении, которая на любом уровне иерархии (в том числе между самим Рачком и менее высокопоставленным крепостным) была бы одной и той же[245]245
  Я благодарю Бориса Гаспарова за эти сведения о возможном использовании обращений ты/вы крестьянами XIX столетия (частная переписка, 16 марта 2007 года). Ричард Стайтс предположил, что Рачок мог использовать обращение «ты» так же, как нянюшки-крестьянки, обращавшиеся на «ты» к своим благородным питомцам в детстве и продолжавшие использовать то же обращение, когда те вырастали (частная переписка, 11 марта 2007 года). Это кажется особенно вероятным, если Рачок был достаточно стар, чтобы помнить Андрея ребенком, но, к сожалению, о его возрасте и о том, был ли он старше Андрея, ничего не известно. Обычно тот называл крепостных старост и других, более доверенных и/или талантливых крепостных по имени и отчеству (используя краткую форму отчества – «Григорий Алексеев» вместо «Алексеевич». Полная форма употреблялась в отношении людей более высокого положения, а к крестьянам применялась с иронией и намеком на то, что они задрали нос). Тем крепостным, к которым Андрей испытывал привязанность и уважение, он часто давал прозвища: например, особенно талантливого крепостного плотника называл «месье Серж»; он также с удовольствием раздавал прозвища друзьям и родным. Наталья, напротив, неизменно называла в своих дневниках всех крепостных, кроме наиболее почтенных и доверенных старост, по именам, используя уменьшительные и пренебрежительные их варианты, употреблявшиеся применительно к представителям низших классов (например, «Сашка» вместо «Саша»).


[Закрыть]. Это подтверждает, что самому Андрею деревенская иерархия представлялась своего рода семьей, а не командной цепочкой наподобие военных подразделений или коммерческих предприятий.

Некоторые другие крепостные также пользовались особым доверием. «М. Серж» или Сергей-плотник принадлежал Якову, но Андрей время от времени одалживал его для починки мебели и телеграфа и писал о нем, восхищаясь его необычайным мастерством[246]246
  ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 58. Л. 75.


[Закрыть]. А Алексей в молодости привез с собой в Вильно крепостного слугу, также по имени Алексей, которого звали Алешкой (уменьшительная форма, имеющая пренебрежительный оттенок и отличающаяся от ласкового «Алеша», как помещики могли назвать кого-нибудь, принадлежавшего к их сословию). На свои именины Алешка подарил барину «сдобный бесподобный хлеб», а тот дал слуге полтинник[247]247
  Там же. Д. 83. Л. 13.


[Закрыть]. В другой раз Алексей со своим наставником Василием Андреевичем пошли на Немецкую улицу (в Вильно), чтобы купить материи на «летнюю куртку», «панталоны» и «2 жилета» для Алешки[248]248
  Там же. Л. 46.


[Закрыть].

Получив из одного из своих имений известие о смерти особенно дорогого ему крестьянина, Андрей написал следующее не совсем пристойное стихотворение под названием «Быль»:

 
                                Мне –  еще Судьбы толчок
                                В самый Новый Год.
                                Закрыл на века рот
                                В Рыкове прекрасный мужичок.
 
 
                                Осипом Степанычем звался
                                И к нам душою предан был.
                                Узнав, – поверишь ли –  я взвыл.
                                Тих, добр, ни с кем он не дрался.
 
 
                                Принес нам эту весть
                                Макарка вор.
                                Да он же говорит: «Набор
                                от тысячи по шесть».
 
 
                                Вот эту грамотку тверди
                                И рекрута готовь.
                                Потеря человека вновь
                                Однако же ты не…[249]249
  ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 58. Л. 36–36 об.


[Закрыть]
 

Осип Степаныч не упоминается в каких-либо иных документах, но горе Андрея кажется неподдельным и показывает, что эмоциональная привязанность к крепостным могла распространяться и на людей за пределами узкого круга тех, кто часто упоминался в дневниках, поскольку являлся частью повседневной жизни Чихачёвых.

Помимо тех немногих привилегированных крепостных, чьи труды были очень тесно связаны с жизнью барской семьи, следующим важным иерархическим различием меж жителями деревни было различие между дворовыми людьми и теми крепостными, кто работал на полях и считался стоящим ниже своих более квалифицированных соседей. В начале 1820‐х годов Андрей перечислил тридцать взрослых дворовых в своей усадьбе: четырнадцать мужчин, семь «баб» и девять незамужних женщин, две из которых были вдовами. Из них лишь кучер и скотница названы по роду их занятий. Кроме того, было еще восемь мальчиков и девочек, два младенца и четверо крепостных, шедших с пометкой «месячина» (ежемесячная выплата продуктами и одеждой тем крестьянам, у которых не было своих земельных наделов). Эту четверку составляли двое мужчин-скотников и их жены[250]250
  Там же. Д. 37. Л. 14 об. В сделанном Чернавиным расчете налогов за 1835 год указано семь крестьян, проживавших в Бордуках, и 69 в Берёзовике. Любопытно, что население последнего было преимущественно мужским (42 мужчины на 27 женщин в Берёзовике). См.: Там же. Д. 64. Л. 5 об.


[Закрыть]. В других документах упоминаются «девки»-служанки, повара, три кучера, садовник, ткачи/ткачихи, кормилица, плотники, каменщики, штукатуры, те, кто отвечал за каждую из основных усадебных построек (коровник, амбары и так далее), и другие квалифицированные работники. Некоторые из них играли несколько ролей, тогда как другие могли появляться или исчезать.

По-видимому, к последней категории принадлежал Назар, музыкант, которого упоминает Андрей: «Назар-музыкант хочет побывать дома»[251]251
  Там же. Д. 95. Л. 4.


[Закрыть]. Любопытно, что для Андрея желание Назара достаточно важно и заслуживает упоминания в дневнике, как и просьбы приближенных к семье слуг (например, няни, поваров и кучеров) отправиться куда-либо с визитом или поручением, которые часто попадают в дневники как Андрея, так и Натальи. Наконец, в ту же группу доверенных и умелых слуг входили рабочие, которых нанимали по особым случаям, когда собственные крепостные Чихачёвых не могли выполнить какую-либо работу, например когда в имении «обе мельницы переломались» и Андрей записал, что «надобно будет нанять мастера; а свои говорят не умеем»[252]252
  Там же. Д. 58. Л. 124 об. – 125.


[Закрыть].

В одном из многочисленных списков дел, которые надлежит сделать, есть пункт, напоминающий Андрею «требовать утреннего и вечернего рапорта» от наиболее ответственных крестьян: «Рачка, Дорожаевского старосты, Акулины [вероятно, экономки], Садовника и всех троих Кучеров»[253]253
  Там же. Д. 95. Л. 1.


[Закрыть]. Статус квалифицированных крепостных повышался в зависимости от степени их вовлеченности в повседневную жизнь семьи и уровня ответственности за выполнение важнейших поручений. Таким образом, некоторые из недворовых крепостных также обладали достаточно высоким статусом: например, деревенские старосты, выбранные из числа глав крестьянских семейств. Старосты отвечали за соблюдение крестьянами дисциплины, обеспечение работ на барщине и справедливое распределение земли, товаров и привилегий между крестьянскими дворами. Письма, которые старосты отдаленных деревень регулярно писали Чихачёвым, показывают, что большинство из них (хотя и не все) были грамотны[254]254
  Некоторые из этих писем были составлены писарями; почерк в тех, которые точно были написаны самими старостами, разнится степенью беглости: от неумело нацарапанных букв, очень напоминающих по начертанию старые церковнославянские, до скорописи, которую использовали образованные дворяне.


[Закрыть]. Без сомнения, именно потому, что на плечах старост лежало столь тяжкое бремя ответственности, Андрей считал себя обязанным познакомиться с ними: «Занялся Ярославскими крестьянами»[255]255
  ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 95. Л. 2.


[Закрыть]. Старосты собирались для официальных совещаний («съездов»), но из кратких заметок в дневнике Андрея неясно, присутствовали ли на этих встречах Андрей или Наталья: «Рачок, Агафон и прочие старосты отправились по домам, и съезд ихний назначен к 10‐му марта»[256]256
  Там же. Л. 7 об.


[Закрыть].

Староста одной из деревень Андрея, Димаково, писал, что полиция спрашивала у него о выплате по ссуде, взятой Андреем в Опекунском совете (Андрей выслал деньги почтой). Очевидно, полиция принимала за должное, что крепостному старосте Андрея поручают такие важные дела, как внесение платежей по государственным ссудам[257]257
  Там же. Д. 99. Л. 243.


[Закрыть]. В 1859 году Андрей и Наталья получили отчет от старосты Чекалино, Василия Егорова. Почерк Егорова выглядит уверенным и «европейским» по стилю, то есть напоминающим почерк чиновника, хотя и не такой изящный. Помимо некоторого количества набожных изречений, в письме содержится сообщение, что «повсеместно величайший неурожай, – хоть по миру ступай поголовно». Чтобы адресаты письма не подумали, будто он нарочно преувеличивает, Егоров добавляет: «Если я лгу, то Отце <sic> мне небесный не потерпит». Он заканчивает письмо отчетом об оброке, выплаченном всеми, кроме одного человека, который просит «Вас слезно потерпеть», поскольку у него большое семейство с малолетними детьми. Всего Егоров прислал 475 рублей ассигнациями. В недоимке за крестьянами оставалось еще 437 рублей 50 копеек, и Егоров завершает письмо просительно, хотя и не заискивающе: «При сем Вас просим убедительно и отечески, если не верите нам, то Богу верьте, потерпите сколько-нибудь»[258]258
  Там же. Д. 103. Л. 14.


[Закрыть].

Помимо описанной крестьянской иерархии существовали и гендерные различия. Важнее всего то, что от крестьянок ожидали гораздо более высоких нравственных устоев. В 1850 году отец Сила просит Наталью прислать служанку, на которую можно было бы положиться: «Дешевизна ли хлеба, или безнравственность этих походячих работниц, только что день, то почти новая раба и прогресивно одна другой хуже». Он умоляет: «Нет ли у вас, матушка Наталья Ивановна, во дворе или в деревне женщины с порядочным поведением… умеющей не больше, как выстирать платье, сварить щи и кашу, одним словом, без больших претензий, лишь бы около дома черновое дело делала?» Если такая найдется, отец Сила обещал платить такой женщине 4 рубля в месяц, «при ее собственной одежде, как это до сих пор обыкновенно у меня и по городу ведется. Если же сама она нуждается одеждой, в таком случае, с понижением месячной цены, я возьмусь доставлять ей верхнюю одежду и обувь»[259]259
  Там же. Д. 99. Л. 10 об. – 11.


[Закрыть]. В следующем письме месяцем позже отец Сила благодарит Рачка, который привез ему «работницу», а также Андрея и Наталью: «Женщина, по-видимому, очень скромная»[260]260
  Там же. Л. 31 об.


[Закрыть].

Иерархия предполагает дисциплину: поскольку обязанности и привилегии крестьян очень разнились, помещики неизбежно сталкивались с конфликтами и даже прямым сопротивлением их власти. В той же статье, в которой Андрей описывает свои отношения с крестьянами как дружелюбные и полные «обоюдных выгод», он признает, что ни одно сообщество не совершенно, и радостно объясняет, как он поддерживает дисциплину среди крепостных:

Но плутням и проделкам потачки нет? <sic> Я на них только и злопамятен. Шуточкой-шуточкой, но посягающему меня провести, а на себя раскаяние навести, пожалуй, не постыжусь при всех припомнить «его дела минувших дней, да даже и преданье старины глубокой»[261]261
  Несколько мыслей сельского жителя // ВГВ. 1850. № 46. С. 259–260.


[Закрыть].

Цитата из Пушкина была лишь одним из способов Андрея напомнить своим крестьянам, какого поведения он от них ожидает. Он также прибегал к телесным наказаниям, признавшись однажды, что, не разбираясь, «перебил» нескольких домашних крепостных девушек, когда они не углядели за маленьким Алексеем и тот обжегся о самовар:

В то время как я занимался Култашевским письмом, прибежал Алеша с обожженой шеей от самовара. Боже мой, как я испугался и рассердился. Перебил всех девок и виноватых и правых. Слава Богу в скорости захватили тертым картофелем, и хотя Алеша очень много боялся и плакал, но однако же от него именно стало лучше[262]262
  ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 54. Л. 33–34 об. Впоследствии Андрей подчеркнул предложение, в котором говорилось, что он выпорол и правых, и виноватых, и добавил большой вопросительный знак. Когда в том же дневнике он порицает себя за несдержанность, то вспоминает в том числе и этот случай. Однако Андрей был не единственным помещиком, крестьяне которого отказывались назвать виновного в происшествии, а потому он мог в ярости высечь всех, поскольку не знал, кто именно провинился. Немного позднее в том же дневнике Андрей пишет, как принимал старосту ярославской деревни и рассердился на него, что, по его словам, «очень худо!!!» (Там же. Л. 50 об.).


[Закрыть].

Впоследствии, перечитывая запись об этом случае в дневнике, Андрей порицал себя за вспыльчивость, но другие документы показывают, что то был не единичный случай. Когда члены семьи упоминали в своих дневниках крепостных, наиболее заметное место отводилось случаям крестьянского непослушания и – зачастую – вспышкам гнева Андрея в адрес слуг, а вовсе не его доброжелательному патернализму. Например, в 1845 году он приказал «посечь» подводчика из Будыльцов за «беспорядочное доставление конверта»[263]263
  Там же. Д. 95. Л. 3.


[Закрыть]. В другом случае Андрей «Ярославского старосту пожурил за то, что крестьяне делятся [то есть делят имущество] между собой… господ своих не спросившись» – нарушение, по-видимому усугубившееся тем, что «и сам он с братом разделился»[264]264
  Там же. Л. 4. За несколько лет до того Андрей «много кричал» на ярославского старосту (неясно, того же самого или другого) за «оброк и вообще за всякие его нестарания» (Там же. Д. 54. Л. 36 об.).


[Закрыть].

В другом случае Андрей записал, что «сильно и необычно разозлился», как только поднялся с кровати, поскольку, войдя в столовую, обнаружил, что его работники не убрали в этой комнате, где несколькими неделями ранее вили веревки и ткали половики: «ленивцы»[265]265
  Там же. Л. 46.


[Закрыть]. Еще один эпизод примечателен тем, сколь незначительное упущение удостоилось сердитого упоминания. Андрей, раздраженный тем, что упустил возможность послать свою записную книжку Якову за реку, пишет: «Твоему каналье Сократке говорил, чтобы сказался, когда пойдешь домой, – не послушался, собачий сын!!»[266]266
  Там же. Д. 59. Л. 58.


[Закрыть] В ответ Яков сообщает, что «Сократке повелено чрез его родителя сделать строжайший выговор за рассеянность!»[267]267
  Там же. Л. 59.


[Закрыть]. То, что труды в усадьбе Чихачёвых не были идиллическими, подтверждает замечание, сделанное Андреем Якову относительно его крепостных, работавших в дождь: «…ибо воздух не холоден, а русские не сахарные, не растают»[268]268
  Там же. Л. 61.


[Закрыть].

Если владелец заходил слишком далеко, то сталкивался с последствиями. Беглые крепостные были обыденной проблемой, но не настолько часто встречавшейся, чтобы Яков знал, как ее решить. Он обратился к более опытному в судебных делах Андрею: «Ты пишешь, что подаешь прошение о прежде бежавших людях, то, мой друг, я думаю, и мне также надобно будет подать об моих; научи меня, дружок, как это сделать; я право вить ничего этого не знаю»[269]269
  Там же. Д. 57. Л. 33.


[Закрыть]. Призванный на военную службу крестьянин также мог сбежать из армии обратно в деревню. В этом случае обязанностью помещика было вернуть его, что делало дезертирство еще одной проблемой помещиков. В одном освещавшемся в печати случае дезертира выдал его собственный отец. Призванный семью годами ранее Макар Руденко вернулся домой, заявив, будто находится на пути к караульной службе в Киеве. Его отец, Алексей, заметил ложь и, «помня по совести долг верноподданного, тотчас представил беглого в Земский суд». В награду за верность Алексей Руденко был награжден медалью на Аннинской ленте с надписью «За усердие», а впоследствии царь повелел, чтобы о подвиге крестьянина сообщили в провинциальной газете[270]270
  Верноподданный крестьянин Алексей Руденко // ЗГ. 1835. № 98. С. 784.


[Закрыть].

Подчас государство вмешивалось в деревенскую жизнь, не довольствуясь лишь взиманием налогов и рекрутским набором, что приводило к недовольству или даже более тяжелым последствиям. В таких случаях местным помещикам приходилось разбираться со сложившейся ситуацией. В 1836 году Андрей пишет Якову, что его «доместики» известили господ о том, что «приезжал на шлюзы какой-то Генерал и сказал, что ширину их должно непременно удвоить. – Вот тебе раз!! – Ну на этот случай не худо бы вспомнить о дубинке Петра 1-го»[271]271
  ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 66. Л. 57.


[Закрыть]. Андрей имеет в виду анекдот про Петра Великого, будто тот своими руками бил непокорных подданных. Это единственный, но примечательный случай, когда Андрей выражает обеспокоенность принудительными мерами российского правительства и, возможно, даже некоторую досаду по поводу его вторжения в деревенскую жизнь.

Постоянное недовольство слугами, о котором писал Андрей, предполагает, что идея эпохи Просвещения об улучшении положения крестьян с помощью «разума» без изменения самой природы крепостничества (идея, активно популяризировавшаяся в России Вольным экономическим обществом, основанным в XVIII веке) в целом терпела неудачу. Это вынуждало помещиков постоянно искать другие, более эффективные способы реагирования на открытое или пассивное сопротивление. Важно, однако, отметить, что Андрей по меньшей мере однажды прибег к битью при воспитании сына и оставил в своих дневниках столь же резкие и недовольные заметки о непослушании Алексея. Это сравнение весьма важно, если учесть, что Андрей считал крепостных своими детьми, по отношению к которым он должен был исполнять моральный долг, то есть поддерживать благотворную дисциплину. В исследовании, посвященном среднепоместному дворянству в XVIII веке, Уилсон Августин отмечал, что патерналистская власть над крепостными отличалась от других дисциплинарных систем, в рамках которых для оправдания или формирования отношений не апеллировали к семейным отношениям как раз потому, что эти отношения допускали «нежность и прощение» в не меньшей степени, чем «насилие, в особенности неконтролируемое и гневное насилие в противовес холодному и точно отмеренному наказанию»[272]272
  Augustine. Notes toward a Portrait. Р. 384.


[Закрыть].

О крепостных, работавших в поле, историки знают куда меньше. Однако эта группа представляла собой значительно более вероятный источник угрозы стабильности и физической безопасности в деревне, чем домашние слуги и старосты, которых Андрей упоминал в своих дневниках. Хотя недовольство полевых работников зачастую могло быть направлено на управлявших ими крестьянских патриархов, проживающий в имении помещик был более уязвим для таких угроз, чем тот, кто постоянно отсутствовал. Чихачёвы и Чернавины были довольно внимательными, компетентными и благополучными помещиками и (по крайней мере, если судить по их собственным заметкам) редко проявляли открытый деспотизм. Тем не менее они сталкивались с серьезными крестьянскими волнениями, в которых участвовало более четверти их крепостных, из чего можно сделать вывод, что возможность крестьянского восстания висела практически над каждым имением[273]273
  Ср. со случаем в другом имении Владимирской губернии (по-видимому, принадлежавшем семье, с которой Чихачёвы не были знакомы), где крепостные заявили о притеснениях со стороны вдовой хозяйки (ГАИО. Ф. 207, «Щулепниковы». Оп. 1. Д. 11). При Николае I крестьянские беспорядки и неповиновение были достаточно распространенным делом. Иногда они оказывались столь серьезными, что требовалось вмешательство полиции: например, в 1848 году дворянка из Коврова была убита своей дворней (ВР. № 12). Полицейские власти в этот период фиксировали примерно 10–12 убийств помещиков за год. См.: Материалы для истории крепостного права в России. Берлин, 1872.


[Закрыть]. Один крестьянин-мемуарист, описывая в качестве исключения помещика, внушавшего крестьянам, среди которых он жил, лишь любовь и доверие, приводит «общее» мнение, согласно которому «как только барин распустит бразды правления, то крестьяне начинают делать ему всякие пакости: тащить его имущество, рубить лес, делать потравы в хлебах и в покосе»[274]274
  Воспоминания русских крестьян. С. 512.


[Закрыть].

В 1826 году Александра Николаевна Чернавина, Андрей и Яков были вызваны в одно из имений последнего, чтобы разобраться с опасным случаем беспорядков. С помощью Андрея Чернавины сумели предотвратить открытое восстание, но ряд писем, датируемых январем 1827 года, повествует о краденом лесе, отказе платить оброк и подстрекательстве других крестьян, осуществлявшемся небольшой группой крепостных из деревни Афанасево (находившейся в совместном владении Александры Николаевны, Якова и их соседа и друга, Николая Яковлевича Черепанова).

Черепанов бранил участвовавших в беспорядках крестьян «за грубости и невежество», а местные судьи приказали их высечь, но принятые меры не возымели действия. Затем Андрей написал своему отсутствовавшему шурину, что единственным возможным решением будет «предать их суждению по всей строгости закона», после чего мятежников должны были выпороть кнутом и сослать в Сибирь, возможно, как опасался Андрей, даже без того, чтобы зачесть сосланных крестьян в число рекрутского набора (а следовательно, Якову предстояло понести убытки). Андрей рассуждал, что за четыре года со смерти отца Чернавина эти крестьяне отдали лишь 400 рублей оброка, «да и то когда 10, когда 20 аршин холста» («баранов и не поминай!»), и «попортили» леса беспорядочной и «жестокой» порубкой «не на одну тысячу» рублей. Поэтому ссылка бунтовщиков не была бы такой уж потерей, а их отсутствие положило бы конец дурному влиянию и на крестьян Александры Николаевны, которые тоже начали отказываться платить оброк. В этот момент Андрей, Александра Николаевна, Николай Черепанов и даже Тимофей Крылов (который тоже вступил в переписку, отметив, что срубленный лес был испорчен дождем) ожидали решения Якова, прежде чем предпринять последние, решительные действия, передав крестьян властям. На этом эпизод 1827 года завершается[275]275
  ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 50. Л. 1–1 об.


[Закрыть].

Ответ Якова не сохранился, но не исключено, что зачинщики не были высланы в Сибирь, поскольку в июле 1836 года в Афанасево опять возникли беспорядки. 4 июля Андрей назвал Якова «удрученный братикоска <sic>», поясняя: «Я назвал тебя таковым вследствие Афаносовских неприятностей»[276]276
  Там же. Д. 66. Л. 91.


[Закрыть]. На следующий день он продолжил, дав конкретный совет: «Проучи братец Афанасовцев проучи! и проучи хорошенько. Это древние новогородцы, у них видно свое вече, так это вече надобно уничтожить»[277]277
  Там же.


[Закрыть]. Андрей намекает на участь средневековой Новгородской республики, известной своим городским собранием – вече. В 1478 году город был захвачен Иваном III, правителем набиравшего могущество Московского княжества. Новгородские бояре были высланы, а архивы вече уничтожены. Андрей советует поступить с непокорными крестьянами подобным же образом.

Согласно разработанному Андреем плану следовало послать непослушных крестьян «к заседателю Смирнову во Владимирский работный дом», а если это не поможет, то «по Нижегородскому тракту», то есть в Сибирь. Затем он пишет, что «во всяком обществе почти всегда одно, много два лица зачинщиками, наставителями, которые надумывают, придумывают, начинают и поддерживают», и рекомендует Чернавину сначала разобраться с ними: «Вот этого-то одного, или двух мой обычай с корнем вон, так за раз все утихнет, будто и не бывало». Андрей, по-видимому, старается подтолкнуть колебавшегося Якова к решительным действиям, объясняя, что бывают обстоятельства, «что действовать должно неторопясь, исподволь, осторожно», однако бывает, «напротив, случаи требуют величайшей поспешности», и сейчас случай как раз таков. Яков должен действовать, настаивает он, «безотлагательно, решительно, хотя бы то было и с чувствительным убытком»[278]278
  Там же. Л. 92.


[Закрыть].

Андрей пишет, основываясь на личном опыте. Несколькими годами ранее в имении Чихачёвых произошел схожий, хотя и не связанный с только что описанным случаем инцидент с участием дворовых. Сосед Андрея, Алексей Алексеевич Кащеев, в письме от января 1830 года предупреждает Андрея о «зле людей ваших»[279]279
  Его дочь Ольга Алексеевна вышла замуж за Василия Львовича Алалыкина, дальнего родственника Чихачёвых (ВР. С. 33). У Кащеева было несколько дочерей, которые в девичестве, в 1830‐х годах, часто навещали Чихачёвых, и в особенности Якова.


[Закрыть]. Кащеев слышал «от двоих верных людей», что некоторые дворовые крестьяне из Дорожаево выражали «неудовольствие». Он добавляет, что дворовые Чихачёвых составили «комплот» с целью «идти вторично жаловаться правительству», ожидая только «баллотировки», то есть местных дворянских выборов, скорее всего собираясь пожаловаться уездному предводителю дворянства[280]280
  То есть крестьяне Андрея не планировали никаких насильственных или противозаконных действий. Официальные жалобы крестьян на господ вовсе не были неслыханным делом; см.: Marrese. Woman’s Kingdom. Р. 229–234. Детальный пример того, как крестьяне умело использовали письма и прошения в отношениях с чиновниками и агентами своего помещика (богатого князя Юсупова), см.: Smith A. K. Authority in a Serf Village: Peasants, Managers, and the Role of Writing in Early Nineteenth Century Russia // Journal of Social History. 2009. Fall. Vol. 43. № 1. Р. 157–173.


[Закрыть]. Кащеев советует Андрею (поскольку «любит» его) «тех, кто более нерасположен к вам удалить от себя»[281]281
  ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 53. Л. 22–23.


[Закрыть]. Неизвестна реакция Андрея на этот инцидент, хотя о ней можно догадаться, зная его соображения, высказанные Якову в 1836 году. В своем дневнике Андрей однажды (16 февраля 1831 года) упомянул то, что могло предшествовать этому происшествию («первая жалоба правительству») и что, по всей видимости, не повторилось в начале 1830 года, как предупреждал Кащеев. Однако из дневника видно, как этот случай преследовал Чихачёва:

В 1829 году в ночи… видел страшный сон что в каком-то городе дома все и каменные и деревянные как бы от землятрясения разрушаются… Может быть этот сон не предзнаменовал ли те неприятности, которые я в то время имел с дворовыми людьми моими[282]282
  Там же. Д. 54. Л. 22.


[Закрыть].

Андрей связывает землетрясение из этого сна, традиционный символ катастрофы, с неповиновением крепостных; на этом основании можно предположить, что для него такие инциденты были не результатом намеренных действий людей, недовольных своим положением, но скорее следствием разгула своевольных разрушительных сил, от которых страдают все вовлеченные в происходящее – подобно тому как землетрясение разрушает целый город.

Случай с принадлежавшими Чернавину крестьянами из Афанасево, а также проблемы с дворовыми в усадьбе Чихачёва (было ли это просто провокацией или чем-либо более серьезным) и то, как истолковал Андрей свой сон, показывают, что угроза восстания крепостных постоянно нависала даже над небольшими, хорошо управлявшимися и достаточно благополучными имениями, где постоянно проживали исполненные благих намерений помещики. Эти два задокументированных эпизода, возможно, нельзя обобщать, хотя представляется весьма важным, что в обоих случаях порядок был, по-видимому, восстановлен после удаления нескольких зачинщиков. Наконец, участвовавшие в волнениях крестьяне производят впечатление недовольных своей жизнью в целом, а не предъявляющих конкретные требования (если только эти требования попросту не были проигнорированы в документах).